Текст книги "Passe Decompose, Futur Simple"
Автор книги: Дмитрий Савицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Через грязное стекло он наблюдал молодых итальянцев, их полные здоровые лица. Девицы передавали друг дружке открытую банку кока-колы. Парни переговаривались, бросая быстрые взгляды на длинноногую в миниюбке негритянку, сидевшую на откидном месте.
Ким потянулся на носках, разогревая лодыжки. Привычка: чтобы не подвернуть ногу, не зацепить ногой дверь. Внезапно опять, снизу-вверх, по позвоночнику пошла горячая волна и в глазах потемнело. В ушах, словно прибавили громкости, стучали колеса старого поезда. Сквозь вращающиеся перед глазами пятна кровавой мути он увидел свою босую ногу, зацепившую провод вспышки "Моррис", накрененный, быстро падающий в ванну штатив, улыбающуюся, в мыльной пене, Дэз и короткую синюю вспышку, словно кто-то выстрелил перед глазами из ненастоящего револьвера... Клочья тьмы...
Он тряхнул головой. Платформа приближалась. Он почувствовал на спине любопытные взгляды итальянцев. Одним рывком он распахнул двери, они легко разошлись в стороны и привычно шагнул в пустоту.
За несколько метров до начала платформы станции Люксембург находится освещенная тусклой неоновой трубкой довольно большая и грязная ниша. Клошары, коротающие в метро время, часто прячут там свои литровые бутыли красного и пластиковые пакеты со снедью. Эту-то нишу Ким и принял за начало платформы. Его швырнуло об грязную, с тройным рядом толстого черного кабеля стену и отбросило назад под оглушительно стучащие колеса поезда.
Когда высоко, оседая целыми октавами, завопили тормоза, четверо итальянских тинэйджеров повалились как подкошенные. Двое из них, уцепившись за поручни, кое-как удержались на ногах, один уехал на спине по проходу, а четвертый, с разбитым лицом рухнул в колени, благим матом вопившей сенегалки.
* *
Люк высадил Бориса возле "Клозери де Лила". Реми спал на заднем сидении "рэнджровера". Было около девяти: солнечно и пусто. Август астры... Он так и не добрался вчера до "Американского Экспресса". Группа перехватчиков увезла его в Довиль: Люк, Пьер, Реми.
Приземистый и неожиданно застенчивый Люк был компьютерщиком-надомником, вечно кому-то что-то настраивал, покупал и продавал принтеры, сканеры, модемы и изъяснялся на dosовской фене: – После рюмки водки я чувствую себя на 4 мега богаче...
Про милягу Пьера, кроме того, что он был отличным теннисистом и у него можно было отовариться травой, ничего не было известно. Пьер был улыбчив, хорош собой и иногда опасен. Есть такие складные ножи – лучше не открывать.
Реми... Реми покупал картинную галерею и превращал её в склад невостребованного хлама, который, в свою очередь превращался в забегаловку, потом в бюро путешествий, потом в цветочный магазин. Реми отыскивал замок в Бретани, который он намеревался превратить в пятизвездный отель, спортивный клуб и шикарный ресторан. В итоге замок отходил под японский клуб гольфа. Реми собирался ставить пьесу, которую он сам собирался написать... Реми был мечтателем, у которого были деньги...
Они всласть наплавались на закате Европы, пришлось купить плавки первая разменянная пятисотка из татьяниных – отужинали в непомерно дорогом кабаке возле казино и отправились играть в рулетку. Народу было много, все – пляжные, надушенные, загорелые. Мужички с золотыми цепями на бычьих шеях, с "картье" на крепких запястьях, дамы – у каждой в мочке уха по трехкомнатной квартире, на безымянном пальце по шале... Попадались и персонажи, словно вырезанные из целлулоида черно-белых фильмов. Так под стеклянным колпаком, колоннами отгороженного, бара величаво накачивался фрачный Кери Грант, а в холле гуляла молодая и прелестная сумасшедшая в развевающихся лиловых шелках.
Борис играл второй раз в жизни. Никакой системы у него не было. Он поставил сотню на красное. Вышел ноль.
– Ты в тюряге,– сказал Реми,– тебя заперли. Затем вышло красное, и Борис сотню забрал. Какое-то время он наблюдал за играющими, потом решил, что если черное выйдет трижды, он поставит дважды на красное. Он поставил и выиграл, удвоил до четырехсот и выиграл снова.
Пьер приехал без документов, и его в казино не пустили. Он сказал, чтоб про него забыли – он вернется сам. Люк ушел с какой-то пухлой, как надувной матрас, девицей на пляж. Реми зевал и ставил сотню за сотней на 26. Хорошо иметь вместо папы сейф размером с Триумфальную арку... В начале первого Борис удвоил свой капитал. Кроме отыгранных татьяниных у него теперь был собственный запас тысячи в три с половиной. К двум утра у него оставалось несколько сотен. Он отыграл тысячу и злой и усталый отошел от стола. В голове звенело. Голос крупье, объявлявший: – Vingt-six, noire, paire et passe.." – звучал глухо, как из-под воды.
Люк вернулся без девицы, но с косяком травы и они долго сидели на берегу, потягивая из фляжки старый "арманьяк", покуривая и глядя, как волны набегают на песок. В небе меж звезд двигался поток огней, точно такой же мелькал на горизонте в океане.
– Представляешь, – говорил Люк,– я с ней был в одном классе. Сонная такая, невзрачная писюшка была, а по математике, по физике, по немецкому забивала всех. Сколько мы? Лет десять не виделись? Вышла за типа, у которого сеть пошивочных, переехала сюда. Тип этот её болтанул с какой-то полячкой и отвалил открывать свои швейные в Краков. Вот она теперь пашет в ресторане казино, ждет вестей о разводе. Дома пацан двух лет. Была очкастая, худенькая, теперь линзы носит и прибавила 200 мега, разнесло её, видел? Банально, как куча говна. Называется – жизнь.
– Не пора ли сваливать, – уныло спросил Реми. – Мне завтра нужно быть в полной форме.
– Она сейчас вернется, – сказал Люк. – У нее здесь две подружки, из местных. Пойдем посидим хоть с полчаса...
Толстушку звали Клотильдой. Одна подружка уже спала, но вторую, Розу, уложить можно было только силой. Они пошли к Розе, которая жила на первом этаже уютного нормандского домика и просидели до четырех. Сначала пили холодное белое, потом кофе, Роза лезла к Реми, расстегивала ему рубашку, гладила по груди. Реми зевал, закатывал глаза, вяло отшучивался, но в итоге был уведен на антресоли и появился взъерошенный и взлохмаченный, с блудливой улыбкой на губах.
– Поехали? – бодро спросил он.
Они расцеловались с Клотильдой, Роза так и не спустилась вниз, и вышли на улицу. Поднимался свежий утренний ветер. Океан зло ворчал. Где-то всё ещё наяривала музыка.
В машине, ища кассету и не попадая ею в щель проигрывателя, Реми жаловался:
– Динамо! Крутанула мне стопроцентное динамо! Говорит, что вторую неделю на антибиотиках. Клянусь, в жизни у меня так не стоял! Разве что на Корсике, когда меня пчела под самый корень ужалила...
Несмотря на ранний час по автостраде шпарили трейлеры и ближе к Парижу они даже попали в небольшую пробку.
* *
В пустой брассри Борис уселся у окна и заказал большую чашку кофе с молоком, тартинку с ветчиной, два круассана и мёд. Он был зверски голоден.
Позже он вышел купить газету, а когда вернулся гарсон, принесший вторую чашку кофе с молоком, сказал ему, что его спрашивал какой-то иностранец.
Он заканчивал просматривать Либе, когда кто-то плюхнулся на диван рядом с ним.
– Ты меня пасешь, что ли? – спросил Борис недовольно.
Зорин был гладко выбрит, бледен. Лакостовская рубаха-поло была туго натянута на его крутые бугры. От него несло смесью дешевого лосьона и дезодоранта.
– D'ac, Андрюша – сказал Борис. – Я тебя слушаю.
– Завтра или послезавтра в Москве будет переворот.
По лицу Зорина было видно, что ему жутко.
– Откуда ты знаешь?
– С самого верха.
– У тебя есть доказательства?
Зорин положил перед ним фотокопию факса.
– Ну это, знаешь, кто угодно может послать...
– Ты прочитал? – тихо спросил Зорин.
Борис дочитал до конца, взял круассан и обмакнул в кофе.
– Что ты за это хочешь?
– У тебя есть свои люди в ОФПРА.
– Может ты думаешь, что я на зарплате в ДСТ?
– Нет, но я знаю, что с ОФПРА у тебя хорошие отношения. В русском отделе. У нас на тебя была в свое время информация. Ты помог Ефимову, ты пропихнул без очереди Рухина.
– Но ты же сам знаешь – убежище больше не дают!
– С завтрашнего дня опять начнут...
Зорин достал пачку сигарет и искал по карманам зажигалку.
Гарсон принес его полпива, протянул в ладонях огонь. Зорин прикурил, мотнул головой.
– Я не так уж много прошу?
– Что правда, то правда,– сказал Борис вставая. – Посиди, я позвоню в редакцию...
Он спустился в туалет и, пока журчала струя, обдумал все и за и против. Главный все еще в отпуске, а замещающий его старый лис Дюбье, наверняка откажет. Тогда лучше говорить не с ним, а с начальником иностранного отдела Сельдманом. Который тебя терпеть не может, сказал Борис сам себе и спустил воду.
Сельдмана не было на месте, а Дюбье сразу спросил, откуда информация.
– От коллег с того берега, – ответил Борис.
– Сколько он хочет, твой коллега? – заядлый курильщик Дюбье выдохнул с таким шумом, что Борису показалось, что дым вышел из трубки на его стороне.
– Пять.
– В письме называются имена?
– Да, включая маршала Язова...
– Что ты сам думаешь?
– Я стараюсь не думать. Мне важно понять, на кого готовить некролог. На всех сразу или только на Горби...
– Ладно... Если этот твой тип согласен дать свою подпись, бери и вези. Если – нет.. Дадим три строчки о слухах...
– Деньги сегодня, сказал Борис. – Наличными.
– Если даст свое имя – сегодня.
* *
В ресторане глухо ревел пылесос, в брассри прибавилось народу. Две средних лет американки, старательно подыскивая французские слова, заказывали завтрак.
– ОК, Андрюша, – сказал он усаживаясь. – Быть может это твой звездный час. Даешь подпись, отправляю тебя в ОФПРА... Борис достал ручку и записную книжку, в ОФПРА работала Софья Ивановна Шумилова, дочь генерала.
Пальцы Зорина барабанили по столу. Гарсон принес и поставил перед ним, ловко забрав пустую кружку, вторые полпива. Зорин пил эдельскот.
– Какая тебе разница, – спросил Борис, – если ты собираешься уже сегодня подавать на убежище?
– Согласен! – сказал Зорин и жалко улыбнулся. Он достал из атташе-кэйса вторую бумагу. – Здесь всё на мое имя. Расписаться?
Он размашисто расписался, и Борис протянул ему картонную пивную подставку с номером телефона Шумиловой. – Позвони до обеда. Скажи – от меня и сразу подъезжай. Это у черта на рогах. Пока доедешь, она уже отобедает. Бумаги у тебя с собой?
Оба замолчали. Потом Зорин заторопился. Залпом прикончил пиво, засунул сигареты в атташе-кэйс.
– Может, пойдем позвоним? – спросил Борис.
– В ОФПРА?
– Да нет, в Кремль, Горби. Предупредим...
– Он в Крыму,– сказал Зорин. – И вряд ли у него есть связь... С ним, вернее...
– Ах да, – Борис посмотрел в окно, черный парень в зеленом комбинезоне пластиковой метлой подметал тротуар. – Я читал. Он в Ялте...
– В Форосе,– Зорин встал.
– Здоровый мужик,– подумал Борис, рассматривая атлетическую фигуру изменника родины. – На нем тяжелую воду можно возить...
– Я пошел, -сказал бывший одноклассник.
– Good luck, – бросил ему в спину Борис.
* *
Князь смоленский и московский стоял обезоруженный – у маршала Нэя забрали шпагу на реставрацию. Борис повернул было к бульвару Обсерватории, но передумал и, пропустив вопящую скорую, свернувшую под конвоем двух полицейских машин к госпиталю Кошан , направился к павильону метро "ПортРоайль". Станция была закрыта.
– Несчастный случай, – сказал кассирша. – На станции "Люксембург".
– Безработный-самоубийца... Что им еще остается? – бубнила какая-то тётка в просторном цветастом платье и домашних тапочках, направляясь на выход к эскалатору.
Он пошел вверх по Бульмишу, оглядываясь, ища глазами такси. Машин почти не было, лишь огромные, на солнце окнами пылающие, автобусы развозили туристов. Нужно было по крайней мере принять душ и переодеться. Небо было чистое, без облачка, воздух наполнен золотым свечением, пахло свежеполитым асфальтом, пригородом, подсыхающей краской. В августе весь город подкрашивали, подмалевывали, меняли вывески, латали крыши.
Он поймал такси – белый "мерседес", черный водитель – на углу Валь-де-Грас. В салоне царил арктический хлад.
– У меня раньше голова на молекулы распадалась. На атомы! – говорил шофер и уши его заметно шевелились. – Когда подумаешь, чем мы дышим... Чистым свинцом, господин. Из этого воздуха можно пули отливать... Теперь ca va, теперь это и не работа. Если бы не все эти охламоны, которые не умеют водить, господин... И пешеходы... Где-нибудь в мире еще есть такие пешеходы..? Если бы не эти пустяки, рулить по городу – это же праздник!
–И... не холодно,– спросил Борис. – Всё таки вы, наверное...
– Господин имеет в виду мое происхождение? – уши растопырились. – Я вам скажу. Я три года прожил в Москве. Знаете какая-там температура в январе?
– Знаю,– сказал Борис,– сам себе улыбаясь. – Иногда минус 25. Когда мне было лет десять и до тридцати доходило.
Такси стояло на перекрестке. Шофер, повернувшись, смотрел на Бориса.
– Ви усский? – сказал он неподдельно радуясь. Я там учился. – У меня жена усская.
– В "Лумумбе"?
– На медисинском. Машина тронулась и шофер перешел на французский. Не закончил. Надоело черножопым быть. Как в автобус садишься, обязательно кто-нибудь обзовет. Я никогда столько в жизни не дрался. Особенно их раздражало, что у меня, у черного, валюта была, и что я мог в "Березке" продукты покупать...
– Жена москвичка? – спросил Борис, незаметно зевая.
– Москвичка. Она и сейчас там. Месяц здесь пожила и назад. – Не могу,говорит, – не для меня это. На Новый год может быть приедет. А не то придется разводиться. Жаль, хорошая женщина. Душевная и, знаете, не как эти маленькие француженки, выносливая... С ней в десять вечера не заснешь...
Они ехали через Новый мост. По Сене, в сторону Сюлли, ползла баржа, груженая рыжим песком.
– Можно налево, по Риволи,– сказал Борис. – Но лучше в туннель под "Самаром". Выезд на Лувр.
– Без проблем! – сказал шофер и закончил по-русски: – Всё в порядке, товарищи...
* *
В почтовом ящике был толстый конверт с грифом бюро социального страхования. Лучше не вскрывать.
– Не будем себе портить день, киса..., – прошептал Борис всё той же лестничной кошке, тершейся боком о дверной косяк Консьержки не было. Он постучал еще раз. Ши-На-Ти. Ти-Ши-На.
Je sonne – personne; je resonne – repersonne! Мадам, меня интересует ваша родственница, Ханита-Хуанита, Роза-Мария-Карлос... Собирается ли она вообще рожать? Ей так идет эта надувная подушка под кофтой. Пусть сбреет усы и приходит. Пусть приходит усатая... Мадам, ей был выдан аванс на месяц вперед, и я вправе ожидать, что... В конце-концов, паркет приемной залы покрыт слоем пыли, а окна, выходящие на Большой канал...
Он достал ключ и в этот момент свет на лестнице погас. Природа осчастливила нас даром ночного виденья. Танки и бронетранспортеры, ракеты на гусеничном ходу, ключ не попадал, а также рядовой состав, отливающий под колеса газиков, не ускользнет от нашего взгля... Дверь открылась. Пахнуло чем–то, действующим на чувство вины. Что бы это могло быть? Заскорузлое холостятство. Окурки в кофейных чашках. Непросохшее полотенце на полу в ванной. Дверь вырвалась из рук и с пушечным выстрелом захлопнулась. Бах ! Ага, Иоганн Себастиан...
На ходу освобождаясь от пиджака и рубахи, расстегивая ремень, он добрался до кровати. Поднял трубку телефона. Последний звонок был в Нью-Йорк. Он нажал redial. Пластмассовая пулеметная очередь улетела в окно, зашипело, щелкнуло, затрещало, послышались гудки. Он подождал с минуту, бросил трубку. Главное, что теперь есть, что отправить. Пшеничка...
Он стянул брюки, с трудом бросил в кресло, носки, трусы, часы..., свалился на кровать. Право на отдых гарантировано Конституцией. Откуда это пятно? Кофе?
Не глядя, протянул руку к автоответчику, нажал.
– Ты придешь ужинать? – спросила Жюли.
– Приду...– тихо сказал он.
– Позвони... – голос её был беспредельно нежен. Щелкнуло.
– Месье Буланже говорит. Дарти. Безмерно счастлив вам сообщить, что ваш пылесос марки "Филиппс" отремонтирован. С удовольствием мы вам, трынк-трынк, подтверждаем. В любое время. Можете. Хм. Получить. Щелк.
– Ты дома? Алле? Это Сандра. Я в городе. Если у тебя будет время, заскочи в "Ростан", на Медичи. Я там буду с семи до восьми. Чао, ненаглядный...
Под захлопнутыми веками защекотало глаза. Он почувствовал, тепло в паху. Все правильно, Сандра говорила не со мной, а с тобой, сказал он, чувствуя, как мерзавец поднимает сонную голову. Сандра! По телу пробежала дрожь. Вжаться в неё и изойти горючими потоками. Совместный плач больше, чем... Чем что? Не помню. Память дырява, что твой дуршлаг
* *
Он проснулся без пяти три. Потное лицо прилипло к подушке. Болела голова. Небо за вздувшейся шторой было цвета жидкого жемчуга. С улицы доносилась глухая дробь африканских барабанов. Он долго стоял под горячим душем, потом под холодным. Вытершись грязным полотенцем, он натянул джинсы на голое тело, нашел под кроватью белые теннисные полукеды, мимоходом включил кофеварку, радио. В Бретани, в заливе Морбиьон ожидался шторм. В Германии восточные немцы предлагали западным махнуться банковскими счетами. В Шанхае самолет местной линии приземлился вверх ногами. Все пассажиры живы, но нездоровы. Он напялил черную тишотку с голубым орлом "Харлея", еще раз нажал на redial, подождал и набрал номер Жюли.
– Я буду после девяти,– сказал он после писклявого бипа.
Бросив взгляд на грязные чашки, он выключил кофеварку, прихватил бумажник и солнечные очки, открыл холодильник, пахнуло затхлым, достал бутыль апельсинового, отвинтил крышку и завинтил обратно. Fuck you. Без адреса. Мировому злу. Переворачивающему самолеты, посылающему письма налогового управления и социального страхования, приказывающему кукарачам селиться под кофеварками и превращающему кровь яффовских апельсинов в крысиную мочу...
– А ты пробовал? – спросил кто-то. – Крысиную мочу?
Закрывая дверь он услышал короткий звонок и собственный голос на авто-ответчике. Затем щелкнуло и глубоким грудным голосом дочь генерала Шумилова сказала. – Борис Степанович, не могли бы позвонить мне в контору. Это Софья Ивановна. Я была бы вам очень признательна. Спасибо.
Он захлопнул дверь.
* *
Алан Дюбье когда-то был спецкором в Москве, потом в Пекине, затем в Вашингтоне. Так что Дюбье мог бы быть теперь главным. Но он был заместителем. То ли ему не прощали пламенную троцкистскую молодость, то ли – жену-миллионершу. В холле, возле лифта и в коридорах везде стояли картонные ящики доверху набитые документами. Редакция должна была переехать в новое здание в конце сентября.
Дюбье в кабинете не было и Борис, усевшись в большое вращающееся кресло, начал перелистовать "Ньюсуик". Алан, с очками на носу, в рубашке расстегнутой до пупа, вошел бесшумно, как большой лис. В руке у него была пачка телексов.
– Я звонил Пьеру в Москву,– сказал он, мягко опускаясь в кресло напротив. Красные его глаза смотрели поверх очков устало, но внимательно. Он говорит, что всё тихо и никаких передвижений войск или усиленных патрулей не видно. Корреспондент Ройтера...
Борис протянул бумагу. – Перевести?
– О, если это не в стихах... Я еще не забыл великий и могучий... Он говорил с сильным акцентом, но без ошибок. Прочитав, Алан крякнул, костяшками руки почесал щетину.
– Хочешь выпить?
–Уф, нет, спасибо, – отказался Борис.
Алан, не глядя, ткнул пальцем в сторону кофеварки.
– А, это да! Не откажусь. Борис встал. – Тебе налить?
– Угу, – Алан искал на экране компьютера телефонный номер... – Я не знаю, можем ли мы это дать. Это слишком серьезно.
– Как хочешь, сказал Борис, но я уже заплатил.
– Да-да, я помню, Алан нажал на клавишу, компьютер начал набирать номер. – Зайди на второй этаж. Тебе выписали. – Ты его давно знаешь?
– Зорина? Сосед по дому. Его мать ходила к нам соль да спички занимать.
– Мир тесен?
– Мир не то чтобы тесен, но в мире тесно...
– Железный чекист?
– Сто процентов.
– Что ты сам думаешь? Зачем им это нужно? Надавить на Горби? Пощекотать ему нервы?
– Ты думаешь, это блеф?
– Если это правда, то это может быть началом катастрофы... Никто не хочет понять, что самые мирные и спокойные времена закончились.
Борис поставил перед ним пластиковый стаканчик с кофе.
– Самой безопасной эпохой была холодная война. Отныне, и очень-очень надолго, мы все в большом дерьме. В любой момент может произойти что угодно...
– На Орсейской так не думают...
Телефон не отвечал.
– Ну кого ты найдешь в Париже шестнадцатого августа? Смешно. Он нажал на клавишу, телефон заткнулся. – В любом случае спасибо. Информация наша. Подождем до завтра..
А что, если завтра... – хотел сказать Борис, но удержался. – Спасибо за кофе...
Алан протянул ему вялую руку. Борис еще раз скользнул взглядом по его лицу. Устал дядя. И пьет, как рыбка. Задыхается. Оттого, кстати, и пишет своими короткими знаменитыми фразами. Дыхалка не тянет.
Он получил на втором этаже конверт на свое имя, заскочил в архив, где нужно было бы заказать "Всё о Гаро" и "Всего Гаро", но архив уже переехал, купил на улице горячий креп с шоколадом и за пятнадцать минут до закрытия, влетел в полутьму огромного холла Американского Экспресса. Внизу в полуподвале, где всё ещё змеилась очередь обменивающих шило на мыло, зелень на франки, и чеки – на марки, он заполнил формуляр, пересчитал десять пятисотфраноковых, попросил формуляр назад и в графе "текст" чиркнул sorry be late, расписался и катапультировался.
No guilt! No harm. And some profit. Happiness is a warm gun! But where's the famous trigger?
Он пересек площадь Оперы, в ней всегда было что-то купеческое, гони монету, московское, дореволюционное, но, но? умноженное на сто? пошел вниз по авеню, зашел в "Бретано'с", порылся в книгах, купил "Нью-Йорк Бук Ревью", добрался до "Комеди Франсез", уселся в кафешке за колоннами. Кого съесть? Ему принесли салат, настоящую окрошку без кваса, полпива светлого.
Он ел, тупо разглядывая крошечную, напрочь загороженную туристическими автобусами, площадь. Солнце било во все дыры: снопами, лучами, лучиками. Оно гудело могучими колоннами в арочном просвете Лувра, оно шипело, брызгало и окатывало жаром из проходняшки Пале-Ройаля. Один узкий лазерный луч, пущенный неизвестно откуда, медленно переползал с бутылки на бутылку, приближаясь к лысине бармена. Подожженное бутылочное стекло еще долго не гасло, Борис отвернулся. Кому охота смотреть на прожженный череп и дымящиеся мозги парижского бармена?
Он вспомнил увеличительные стекла, драгоценные "прожигалки" из детства, которыми можно было поджечь что угодно. Рулон фотопленки, дужку очков, еще лучше – расческу. Он увидел как синий дымящийся лучик выжигает букву Б на ручке пинг-понговской ракетки. Буква Б шипела. Он вспомнил, как наводили слепящую огненную точку на диагоналевые брюки – получалась дыра! И на ботинках тоже, нужно было лишь подольше подождать. Зуй навел золотую точку на голое плечо Кима на пляже и неделю ходил с разбитым носом...
Он оставил салат недоеденным, рассчитался и через Лувр вышел к Сене и по мосту Искусств, мимо унылого престарелого рокера, тренькавшего что-то неразборчивое на своей усталой ситаре, мимо загоравшего на скамейке длинноного янки, на кепке которого было написано Living Immortals, мимо человека в темном костюме и галстуке, который, сжав узкие губы, через видоискатель камеры смотрел на остров Сите (с похорон что ли? как можно в такую сумасшедшую жару...), мимо японца с мольбертом, писавшего теневую набережную и стоянку барж, мимо человека в огромной соломенной шляпе и драных шортах, собиравшего на опохмелку – вышел на Левый берег. Это был его любимый маршрут.
Через полчаса, бросив взгляд на веранду Ростана, он свернул в свою контору. Отключив сигнализацию, он раскупорил окна и сел за стол. На автоответчике пульсировала цифра 2. Первое послание было копией того, что Жюли оставила дома, второе хриплым голосом Кима, выдало:
– Я прилетел... Попробую найти тебя в конторе, или на Монпарнасском... See you...
– Японский бог! – подумал Борис, а как же бабки? Капуста? А.., в конце концов, переведут назад. Потеря времени, не более.
Он был рад. О Дэзире он старался не думать. Наверняка поцапались. Может быть, опять расходятся. Жаль. Они друг другу вполне... Бутылка "виши" была теплой. Он, обливаясь, глотнул. Кипяток. Сняв рубаху, громко зевнул и отправился в закуток туалета. Он облился по пояс, глотнул из-под крана. Тоже – теплая. Вернулся, уселся на продавленный диван. Дождя не будет, подумал он, потянулся и передвинул поближе телефон. Какой номер у них на Полей Богоматери? Он вспомнил номер, но не был уверен в последней цифре. Набрал. Ответил молодой женский голос по-английски:
– Хеллоу?
Он спросил квартира ли это мадемуазель Леру. Да это была ее квартира. С кем он говорит? Со съемщицей. Мисс снимала квартирку на шесть месяцев. Нет, никто мадемуазель Леру не звонил и никто, нет-нет, никто не заходил... Шипела вода, телефон трещал. Мисс, это было ясно, говорила по переносному телефону, стоя под душем.
Он решил перелистать "Нью-Йорк Книжное Обозрение", но его не было забыл в кафе, включил компьютер и от нечего делать начал чистить файлы. Стер к чертям половину подстраховочных, залез в "нортон", уплотнил диск, закрыл... Хорошо бы купить модем.
Натягивая влажную от пота рубаху, он поймал себя на том, что из какой-то внутренней трещины сочится хандра, выудил из бумажной корзины запрятанную фляжку "бэллэнтайна" и глотнул. Виски отозвалось легкой изжогой.
– Завтра,– сказал он, – драконий режим. Баста!
* *
Сандра сидела на самом углу, возле лотка с книгами. Она была одна. Он плюхнулся рядом. Покрутил головой.
– Мы знакомы? – спросил он.
– Нет, – сказала она, целуя его в губы. – Но это пройдет.
– Боже, как же ты хороша,– у него щекотало в горле.
– По крайней мере, ты знаешь, что теряешь...
На какое-то мгновенье она перестала улыбаться.
Он хотел заказать "панаше", но, глядя на нее, спросил "кир", вдогонку гарсону передумал и тот принес хайболл водки со льдом и бутылку тоника.
– Без двух порций я тебя не вынесу.
Она пила кофе.
– Ночной рейс,– улыбалась она, рассматривая его лицо. – Все равно не спать.
– Как всегда, – сказал он, чувствуя, как пьянеет.
– Ты знаешь куда? – она гладила его руку. – ... В Москву...
– Ca..!
В течении нескольких минут он не знал на каком языке они говорят.
– Ca, tu as mal choisi...
– Почему? спросила она.
– Сюрприз, журналисткие бредни... Завтра узнаешь... Не обращай внимания, это так, шутка, добавил он, заметив, что глаза её продолжают спрашивать.
Помолчали. Мимо прошел Тетсо с сумкой ракеток, махнул рукой. Из-под соседнего столика выползла болонка, высунув язык, уставилась на Сандру. Та бросила ей кусочек сахара. Солнце было теперь ниже крон деревьев и время от времени полыхало в просветах усталой электросваркой.
– Ким приехал,– наконец сказал Борис. – Может быть появится. У них опять всё вверх ногами...
– Слушай, – Сандра подняла его руку, разглядывая ладонь, – пойдем в твой офис, это ведь рядом?
– Десять метров,– ответил он. Он знал этот её тихий голос.
– Стоит ли? Опять всё начнется сначала... Он отер пот со лба салфеткой.
– Когда я с кем-нибудь другим,– она смотрела теперь в сторону, – я думаю о тебе. Я практически каждый раз кончаю с тобой.
– Я тоже... сказал Борис.
Он отобрал у нее одеревеневшую вдруг руку, она встала, вытащил сотню, подсунул под пепельницу. Уже стоя, он допил водку-тоник и, чуть не раздавив псину, выбрался из-за столика.
Мимо витрин книжных, мимо крошечного выставочного зала, мимо магазинчика киноафиш, мимо принадлежностей письменных и мимо цветочной лавки, возле которой в зарослях барбариса и далий бился и плясал на мокром асфальте резиновый шланг, мимо гадальных карт, мимо витаминов и трав прошли они и повернули направо в холодный, как церковь, подъезд.
Уходя, он забыл включить сигнализацию и теперь, выключая, на самом деле её включил. Сообразив, он в самый последний момент набрал код. Его знобило и трясло.
Je suis malade de toi...
Сандра, заведя руки за спину, расстегивала лифчик. Юбка была аккуратно повешена на спинку кресла. Прыгая на одной ноге, она содрала с себя слипсы. Он повернулся к ней, и она резко притянула его к себе и, крепко целуя, вслепую начала расстегивать ремень на его джинсах. Её рука скользнула под джинсы, он почувствовал, как наполняется силой в её руке, её грудь вжалась в него, на какое-то мгновенье они отпустили друг друга – он содрал с себя рубаху, джинсы – и, почти упав на диван, они жадно гладили и мяли друг друга, словно проверяя после разлуки, всё ли на месте. Его рука была у неё меж ног, он осторожно ласкал её там, где природа надрезала её.
Она текла, как порванный пакет с манговым соком.
Диван был неудобен, он кое-как нашел равновесие и вошел в неё с силой, чувствуя, как всё её тело поднимается ему навстречу. Она умела кричать почти молча, закусив руку, не обязательно свою. Он бился об неё, вбивал себя в неё с каким-то озверением.
– Я не могу ждать,– прошептала она и, не закрывая глаз, глядя ему в глаза, ища его рот своим, сильно дернулась и забилась в мелких спазмах. Он целовал её мокрые плечи, мокрую грудь, лицо...
* *
Было начало десятого. Сандра вышла из туалета, вытираясь жалким крошечным полотенцем. Он сидел на полу, курил. Тело медленно остывало. Меж лопаток подсыхал ручеек пота.
– Не грусти,– сказала она, стягивая юбку с кресла. – Ca nous est deja arrive... Помнишь? На Искии? Ты тоже не мог кончить.
– C'est ma tete... – сказал он.
– Чья же еще? Конечно, это твоя голова. Твоя дурацкая голова. Она застегивала блузку.
–У меня еще немного времени, пройдем через сад?
Он протянул руку и достал флягу с виски.
– Я бы выпил пива,– сказал он, делая большой глоток. – Холодного пива.
– Ростан открыт до которого часа? – спросила она.
* *
Было начало десятого. Он позвонил Жюли. Её голос был карамельно сладок.
– Я тебя жду...
– Слушай, – он смотрел, как Сандра большим гребнем расчесывает волосы. – Приехал Ким. Он не звонил? Я не знаю, где его искать...
– Во сколько ты будешь? – её голос погас.
– Через час? – вопросительно ответил он. Сандра кивнула.
– Через час. Если он позвонит,– скажи, что я еду...
* *
Они вернулись в "Ростан" и он быстро, у стойки, выпил кружку бочкового. Перейдя улицу наискосок, они вошли в сад.
С этой стороны, со стороны улицы Медичи и бульвара Сен-Мишель, каштаны уже начали желтеть. Солнце теперь было совсем низко, где-то возле монпарнасской башни, и приходилось щуриться. Лучи были густо малиновыми, иногда почти зелеными, и пока они не миновали фонтан и бассейн с утками, было невозможно снять солнечные очки. Они сели возле балюстрады, сдвинув вместе два тяжелых кресла.
