Текст книги "Игра по-крупному"

Автор книги: Дмитрий Каралис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Ящики с сеянцами помидоров Игорь тоже перенес к печке, но не составил в одну стопку, как кабачки, а уместил повыше от холодного пола – на доски, положенные между двумя табуретками. Четыре ящика первым этажом и четыре ящика вторым – на колышках, выступающих снизу.

Получилось вполне симпатично. Игорь положил на колышки верхних ящиков две рейки, прихватил их мелкими гвоздиками и набросил поверху кусок пленки. Крыша из пленки слегка провисла, и Игорь поднатянул ее, засунув свисающие концы пластика под дно нижних ящиков. Блеск! В таком микропарнике рассаде не страшны никакие случайные сквозняки и перепады температуры. Подумав, он снял с вешалки ватник и положил его под закрытую дверь второй комнаты, примыкавшей к кухне – прикрыл холодную щелку. Затем Игорь налил в кастрюлю воды из чайника и поставил ту кастрюлю на металлический кожух трамвайной печки, гревшей веранду. Кипеть вода не будет, но теплый парок от нее пойдет, а это важно. Принес из своей комнаты коврик, свернул его трубочкой и уложил на порог уличной двери. Порядок...

Сел за стол и хлебнул остывшего чая. Нет, не порядок... Игорь принес из комнаты тетрадь с разлинованными листами и отметил в графе "Помидоры" недавнюю подкормку. Только затем не спеша закурил, снял с гвоздя над столом наколотый лист бумаги с перечнем дел на сегодняшний день и принялся читать его, вычеркивая выполненные пункты.

Эта операция – вычеркивания – определенно доставляла ему удовольствие. Еще в студенческие годы накануне сессии он вешал на стенку в глубине секретера список лабораторных и курсовых работ, зачетов, экзаменов и иных сопутствующих дел, обязательных к выполнению, и по вечерам, усаживаясь за полированную столешницу, брал в руки красный карандаш и с удовлетворением, словно освобождаясь от части взваленного на плечи груза, зачеркивал освоенные позиции. После сессии Игорь снимал покрасневший листок, пробегал глазами по всем пунктам и, торжественно порвав бумажку, нес ее в печку. Затем открывал вьюшки и щелкал зажигалкой. Бумага чернела и корчилась. Игорь приносил проволочную корзинку, забитую черновиками сданных контрольных и курсовых, гасил свет и устраивал в изразцовой печи маленький ритуальный костер.

Теперь Игорю было не до ритуалов. Два пункта из пяти хвостами тащились в завтрашний день: покрыть теплицу пленкой и окантовать грядки под капустную рассаду. Он перевернул лист на чистую сторону, чиркнул в углу "25.IV." и, поглядывая на сетевой график, который висел над столом, прихваченный к стене липкой лентой, составил себе задание на завтра. Помимо теплицы, деревянных коробов для капустных грядок, в которых под пленкой будет доращиваться капустная рассада, и прочих текущих дел, включая посадку новой партии огурцов из пяти ящиков, Игорь записал пункт архиважный, без которого все его коммерческие устремления могли пойти прахом, а цифра 3000, записанная карандашом в кружочке заключительного события сетевого графика, к коему сбегались стрелки от промежуточных событий, расположенных левее, могла потерять значащую тройку и превратиться в ничего не значащие три ноля. Пункт этот выглядел так: "Искать бабку. Поговорить с Вешкиным?"

Утром, едва коснувшись ногами пола, Фирсов глянул в окно на свою стройку и стал торопливо натягивать штаны. Снег в добрые два пальца толщиной лежал на стропилах и балках, облепил деревья – Игорь отдернул занавеску, – покрыл грядки, дорожки, забелил канаву с жухлой прошлогодней травой и опустился на каждую рейку забора мягкой пушистой шапочкой. Зима!.. Фирсов надел сапоги, тельняшку и вышел на веранду. На снежном фоне окон зелень рассады казалась неправдоподобной. Игорь наклонился к ящику с астрой. Жива! Капуста? Тоже жива. И даже в ящиках с огурцами за ночь завелась зелень! Мохнатые дужки вытянули из земли головы, распрямились и теперь тянули к свету два бледных листочка, склеенных желтоватой чешуйкой семечка. Ах да огурчата!.. Игорь не удержался и потянул одно треснувшее семечко. Листочки разлепились с едва слышным щелчком и стали плавно раскрываться... Игорь засмеялся. Живы, бродяги! А что им сделается – на градуснике плюс двенадцать, кастрюля на кожухе электропечки дышит легким паром, от окон не дует...

Игорь сдвинул ногой уложенный у порога коврик, открыл дверь и, оставляя на снегу черные следы, пошел к зеленому домику.

К полудню Фирсов покрыл стены теплицы пленкой. Тоненькие планки, гибкие и узкие, как дранка, – он набрал их на свалке ДСК – плотно прижимали пленку к стойкам. Игорь зажимал меж зубов мелкие гвозди, вытягивал их по одному и быстро тюкал молоточком. Протравленные антисептиком планки отливали свекольным цветом. Несколько раз Игорь ходил греть над плитой руки и смотрел рассаду. Снег, выпавший на влажную землю, известное дело, долго не пролежит, растает. Но что впереди? А ну как завернет ночью под минус десять? Вешкину хорошо, у него угольный котел в подвале, трубы с горячей водой – ананасы средь зимы вырастить можно, а что делать с трамвайными печками, если вырубят к вечеру электричество? Может быть, есть смысл держать рассаду в теплице только днем, а на ночь заносить в гарантированное тепло дома? Игорь смотрел на веселую зелень в ящиках и думал о том, что теперь этих ребят одних надолго не оставишь – он их посадил, ему за ними и смотреть.

Покрыть крышу пленкой оказалось труднее: поднялся ветер и прозрачное полотнище никак не хотело ложиться на стропила. Только когда Игорь привязал к его углам по половинке кирпича, подпачканная землей пленка стала покоряться. Ветер, соблазнявший ее взлететь, поддувал то слева, то справа, кружил вокруг теплицы и даже неведомым образом забирался внутрь строения и оттуда выдувал прозрачные пузыри, но Игорь, словно десантник, укрощающий парашют, действовал быстро, точно, расчетливо. Он натянул трепещущую пленку с одной стороны теплицы, прихватил ее в нескольких местах мебельными гвоздиками, перебежал на другую сторону – прихватил там и тут же принялся приколачивать с торцов планки, заранее проколотые гвоздями. Пленка всколыхнулась, сердито щелкнула сорвавшимся с гвоздя хвостом – Игорь усмирил хвост двумя новыми гвоздями и застучал молотком – коротко и дробно. Когда Игорь приколачивал последнюю планку, повалил снег – густой и мокрый. Игорь занес в теплицу ведерко с гвоздями и молотком, смахнул с табуретки свои земляные следы, сел на нее, закурил и поднял голову к быстро теряющей прозрачность крыше.

* * *

...В теплице Игорь провел семь дней. Каюсь! Ровно на семь дней я оставил своего героя.

А дело было так. Чуть раньше жданного и чуть позже гаданного в Москве вышла моя первая книжка (точнее сказать, книжица толщиною с мизинец), и в полном соответствии с тезисом "каждый труд должен быть оплачен" мне прислали причитающийся гонорар, некоторую часть которого я тут же постарался употребить на то, что еще недавно всемерно, но безуспешно порицалось. А именно: я назвал гостей и принялся выслушивать поздравления и комплименты под звон бокалов. Разделить со мною радость первой удачи охотно соглашались люди самые разные: друзья-литераторы – им я рассказывал о своих творческих планах и, указывая на пишущую машинку с зажатой в каретке 86-й страницей, на которой томился в теплице бедный Фирсов, хвастался, что пишу обалденную повесть, они кивали и начинали рассказывать про свои не менее обалденные повести, эссе и романы; несколько шоферов из бывшего моего гаража – они говорили, что уважали меня, уважают и будут уважать, как бы ни сложилась моя дальнейшая творческая судьба, а также интересовались, сколько я получил денег за книжку и изумительно быстро притаскивали откуда-то водку; приходили знакомцы с окрестных дач – я отдавал им долги, наливал, кормил остывшими шашлыками и просил ни на что не обижаться. "Какие обиды, сосед! – обнимали они меня. – Если что надо, заходи! Всегда пожалуйста. А хочешь – отзыв на твою книгу накатаем..."

Можно сказать, гость шел косяком.

Удивительные люди посетили нас с женой в сию приятную для нашей семьи неделю. Сын, к счастью, деревенствовал в последнее дошкольное лето у бабушки, и его знакомство с пестрой вереницей папиных визави не состоялось. Помнится, заходил даже какой-то фокусник, которого я обнаружил около колонки, отправившись поутру за водой. А может, и акробат. Жена на всякий случай перепрятала деньги, велев мне отвернуться. Служитель культуры тем временем сидел на улице за столом и в ожидании обещанной чарки ел из тюбетейки смородину. Захаживал люд разный и в основном приятный.

Приехал романист, писавший предисловие к моей книжице, я вытащил его из дачного поселка уважительным письмом, отправленным с нарочным, – благо ехать всего две остановки. "Что-то ты, братец, разошелся, – гудел романист, слушая сетования моей жены на чрезмерно затянувшееся празднование, и подмигивал мне. – Пора завязывать. Пора, пора". Романист говорил, что теперь дела мои пойдут, главное начать, да, лиха беда начало, говорил он, если есть первая книга, то будет и вторая, это хорошо, что я бросил работу, – работу всегда найдешь, – зато теперь у меня есть время писать. "Ты сейчас что-нибудь пишешь?" – спрашивал романист. "Угу, – кивал я, – пишу. Заканчиваю. – И под строгим взглядом жены поправлялся: – Не совсем заканчиваю, но середину перевалил". – "Ну пиши, пиши, – говорил он. – У тебя получается. Собственно, уже получилось. Угу". И аппетитно закусывал грибочками.

Приехали из города два школьных приятеля и один не школьный – их я достал по телефону тайком от жены. Школьных жена приветила, а не школьного отправила быстро. Но я успел дать ему с собой.

И мне было радостно, что все эти люди, навещавшие и навестившие меня, – близкие, друзья, хорошие знакомые, малознакомые и не знакомые вовсе, – все эти люди радуются моему, пусть и незначительному, но успеху, любят меня и теперь будут любить еще больше. Люди любят, когда их любят. И я не исключение.

Но по мере того как гость избывал и все более светлела ликом жена, я ощущал растущее беспокойство, связанное, как я безошибочно определял, не с суммой ухлопанных на застолье денег, а с тем, что я изложил на восьмидесяти с лишним страницах и собирался излагать дальше. Да, несомненно, причина состояла в моем изложении: мне казалось, что и стиль не хорош, и слог дурен, и герой мой раскрыт не глубоко, и все остальное: язык, синтаксис, завязка, фабула, перипетии, готовящаяся развязка – все плохо, плохо и, вообще, – не повесть, а хлам, типичное не то, как говорят в Одессе. Хотя жене и нравились отрывки, которые я давал ей читать. Но что жена! При чем здесь жена?.. Нет, так писать нельзя. Сие есть неуважение к читателю.

И самое главное: возжелав описать жизнь Игоря Фирсова во всей ее полноте и глубине, я тем не менее заскользил по поверхности, ухватившись за сюжет, как воднолыжник за натянутый трос фала, лавируя меж красных буйков запретных тем, набирая очки и снискивая снисходительные кивки судей. "Но к черту сюжет! – думал я, выпариваясь на пятый день в бане. – Отпустим буксир, сбросим лыжи, спасательный жилет и побарахтаемся в холодной и не совсем прозрачной воде. Нырнем поглубже, сколь хватит воздуха, и понаблюдаем: вот мерно колышутся темно-зеленые водоросли; вот стайка рыбной молоди делает поворот "все вдруг"; вот пень-коряга, напоминающий своими темными очертаниями осьминога с картинки, – все боятся осьминога; а вот под покалывание в ушах открывается дно: светлеют камушки, буреют истлевшие консервные банки, разбитые бутылки опасно торчат острыми краями; старый ботинок, который так любят изображать карикатуристы на крючке незадачливого рыболова, тут как тут; какое дно без зубастого ботинка?.."

Догадываюсь, что скажет редактор. "Эх-ма, – скажет он, – писал, писал и дописался. Не токмо уши автора торчат из текста, а и весь он вылез с банным веником в руках и красным кроличьими глазами. Хорошо, хоть срамные места шайкой прикрывает. Тьфу!"

Но кто установил, что Автору заказано обнаруживать уши или другие части своего тела? Разве читатель не вправе знать, с кем он имеет дело, и кто отнимает у него время, которое он с успехом мог бы извести на огороде, у телевизора с женой или изучая содержательную статью "Места заключения" в Большой Советской Энциклопедии 1954 года выпуска. Разве не вправе? Вправе. Поскольку все краткие биографические сведения, помещаемые под фотографией автора (как правило, десятилетней давности), дают о нем самые примитивные представления. Родился там-то, учился, работал тем-то и тем-то, много ездил по стране или, наоборот, не ездил, но тогда "долгое время проработал...", писать начал тогда-то... Скучно.

Я далек от мысли пуститься в изложение подробностей собственной непутевой биографии; далек. Тут, скорее, другое. Мне надоело прятаться за своими героями, и я решил выйти к Читателю напрямую – поболтать немного, поразмышлять, посоветоваться – как и в какой форме вести повествование дальше. Может, Читатель скажет: "Короче! Гони сюжет, а мы разберемся". А может, он милостиво разрешит: "Ладно, парень, оставайся. Только не болтай много".

Прошу прощения, Читатель! Прошу прощения.

Я уже вполне пришел в норму, попил крепкого чая, выкурил сигарету и готов вернуться к Игорю Фирсову, который, наверное, изматерил меня в своей теплице за долгое отсутствие. Ну, поехали. С Богом! Семь дней не срок, семь верст не расстояние. Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!..

6.

Фирсов ел суп. Белые шестереночки макаронных изделий, оранжевые огоньки моркови, коричневые завитушки мяса, напоминающие помет мелкого зверька, и картошка.

В "Книге о вкусной и здоровой пище", снаряженной эпиграфом из И. В. Сталина: "Характерная особенность нашей революции состоит в том, что она дала народу не только свободу, но и материальные блага, но и возможность зажиточной жизни", – в этой увесистой книге, с обильным гастрономическим тиснением на обложке и богатыми иллюстрациями сервировок по различным поводам, приводились рецепты 113 супов и бульонов, включая суп-пюре из консервированных крабов, суп из смородины или клюквы с манной кашей, но супа, которым, обжигаясь, насыщался Игорь, в ней не было. Канули в прошлое, ушли безвозвратно милые сердцам миллионов бульонные кубики – плоские жестяные коробочки от них и поныне хранятся в каждом семействе, в них содержат сапожные гвоздики, припой с канифолью и иную хозяйственную мелочь, – ушли, и на смену элегантным кубикам явились пакеты с супами, получившими прозванье бомжовских, от аббревиатуры "бомж" – лицо без определенного места жительства. Кое-кто уверяет, что бомжовские супы и появились для удовлетворения этой нетребовательной к еде категории населения, заявившей о себе в полный голос в последние десятилетия. Но ничего не скажешь, удобно: высыпал содержимое пакета в воду, поставил на огонь, и через 20 минут густое горячее варево готово к употреблению.

Игорь имел обыкновение разнообразить рецептуру бомжовского супа парой свежих картофелин, нарезанных кубиками, а также кусочками колбасы, брошенными в кастрюлю за несколько минут до готовности.

Но сегодня колбаса отсутствовала, и рецептура оставалась близкой к ГОСТу. Репчатый лук, мелко иссеченный на доске, и молотый красный перец, пылинки которого багровели в супе, делали блюдо вполне аппетитным; вполне.

Что касается питания вообще, тут Фирсов не был привередой. Нет, любил, конечно, любил поесть вкусно и смачно, но в молодые бесшабашные годы, да и позднее привык к контрастам и не огорчался им: вечером – цыплята табака, шашлыки по-карски, маринованная минога (в пречудном ресторане Дома архитектора, напротив юношеского гнезда Владимира Владимировича Набокова), утром – рубль восемьдесят в кармане и бутылка скисшего молока в холодильнике. В такие дни на свет божий извлекались банки с крупами, запасенными впрок, приносилось из кладовки ведро с солонушками, квашеная капуста, сдавалась посуда, покупалась картошка, хлеб, лук, чай и осада коварного безденежья выдерживалась с честью.

Запасам провианта Игорь придавал первостепенное значение – очень скоро он убедился, что его холостяцкая комната неподалеку от метро притягивает к себе гостей самого разного толка и повадок, а собственная беспечность к деньгам и бесхитростное желание не оставаться перед кем бы то ни было в долгу ("Ничего, я добавлю, у меня есть еще десятка", "Мужики, вот последний рубль, дайте только пяточок на метро") частенько ввергают его в ситуацию кризисную и малосимпатичную. Пустые бутылки и вчерашние обещания компании немедля залатать пробоину в бюджете, выломанную совместными усилиями, не обладали поутру реальной возможностью накормить завтраком или переместить владельца комнаты в другой конец города. Сдача же двенадцати– и семнадцатикопеечных бутылок требовала времени и известной сноровки; сокурсники, а позднее сотрудники при встрече отводили глаза: "Старик, я с тобой потом рассчитаюсь. Сейчас у меня ноль. Сколько я тебе должен, ты там прикинь..."

В преддверии неизбежных при холостой жизни стенотрясений Игорь начинал продуктовые заготовления еще в августе. Солил грибы; если удавалось, то и мариновал десяток баночек. Что может быть лучше картошечки с грибами?.. Сушил на даче или дома, над газовой плитой, подберезовики и моховики – немного перловки, картошки, и суп готов. Покупал несколько кочнов красной капусты, резал их на четыре части и, отправив в банки, заливал горячим маринадом. С картошкой – милое дело. То же и свекла в трехлитровых баллонах: хочешь – с майонезом, хочешь – без оного. Вкусно. Полезно. Прожить можно. Два эмалированных ведра с квашеной капустой зимовали в холодной комнатке с окнами на черный ход – там некогда жила прислуга, но с послереволюционных времен, когда стал явью дерзкий лозунг. "Кто был никем, тот станет всем", – хранились припасы всей квартиры. Пробовал мариновать и сладкие болгарские перцы, но оказалось накладно и не к делу: перцы как бесспорная закуска выметались под любого цвета напитки еще до Ноябрьских, и Фирсов не имел житейской хитрости придержать их в чулане и не выставить на стол.

Тяжелая кулинарная книга с эпиграфом генералиссимуса и красной шелковистой ленточкой закладки сослужила Игорю добрую службу: по ней он творил маринады и соления, в ней черпал вдохновение при изготовлении еженедельных обедов и ужинов. Соусы, приправы, подливки и добавления, придававшие блеск даже простоватой пшенной каше, Игорь любил. "Вот кому-то муж достанется, – комплиментировала от плиты сорокалетняя соседка Галя. – Вам бы, Игорь, еще чуток образумиться, и я бы первая за вас дочку посватала. Зачем вам эти компании? Мой за ними, убирай... Не понимаю. Ведь вы такой чистюля, а они придут – только насвинячат..."

– Мы шумно себя вели? – смущенно интересовался Игорь.

– Да нет, стены – слава богу, я просто... Наблюдаю за вами не первый год.

– Жениться надо, жениться, – вставляла тетя Катя, сморщенная как сушеный гриб, но быстрая и речистая. – Третий десяток мужчине пошел, хозяйка нужна. Пропадете один-то...

Бывало, в стенку стучали с лестничной площадки чем-нибудь металлическим, и Игорь шел открывать. Входили тихо, безвестно для соседей, но, войдя и раздевшись, вольны были гомонить сколько угодно: тяжелая дверь с бронзовой ручкой, обитая с внешней стороны поролоном и кожей, а с внутренней – забранная тонкими листами пенопласта и пластиком, закупоривала комнату, как отсек в подводной лодке. Тетя Катя с заколкой в руках исстоялась, бедная, под глухой этой дверью в надежде уловить хоть словечко во время самых громкоголосых дебатов; но тщетно: голоса слышны, а слов не разобрать. И стоять опасно – не учуять шагов, приближающихся к двери, мечись как дура, делай вид, что шла мимо и обронила заколку, добро хоть дверь вовнутрь открывается, а то зашибли бы проказники вольным распахом, отлетела бы старушка пушинкой к стене коридора, пискнуть не успев.

Под кнопкой своего звонка Фирсов укрепил табличку с перстом, указывающим на стенку рядом с дверью: "Стучать здесь", и мелом нарисовал кружочек-мишень для точного нанесения прерывистых постукиваний.

Постукивали. Заходили. Сокурсники и сокурсницы, чуть подавленные великолепием комнаты и обстановки, пытались снимать обувь и несли поначалу какую-то околесицу, стараясь казаться умнее и богаче; разглядывая застекленные полки с книгами, суетливо бормотали что-то про Джойса и Апулея, тетушку-миллионершу в Магадане, выставки в Эрмитаже и альбомы Сальвадора Дали. Девушки забирались с ногами на прибалтийский диван, принимали красивые позы, курили: "А ты совсем один здесь живешь? Совсем-совсем один? Интересно..." и загадочно поглядывали на хозяина дивной комнаты – молодого, перспективного, симпатичного. Он не ходит в заплатанных джинсах и не хлопает девчонок по заднице: "Танька, дай на пиво! Отдам натурой!" Костюм, галстук, корректен, вежливые поклоны, сильной рукой толкает институтскую дверь, пропуская дам. Молчалив и немного скрытен, но – джентльмен!

Учась в институте, Фирсов жил, в общем-то, безнуждно – могу подтвердить. Выезды на стройотрядовские шабашки – демонтаж горного оборудования в старых воркутинских шахтах, коровники и свинарники в Сыктывкаре – приносили тысячу-полторы за сезон. Фирсов купил стереопроигрыватель "Вега", телевизор, транзистор и обзавелся одеждой, приличествующей его представлению о деловом мужчине: два костюма со шлицами, дюжина рубашек, галстуки, джемпер, водолазка, финский плащ с погончиками, и демисезонное пальто-реглан в серый рубчик. Текущие расходы частично покрывались ночными халтурами на рыбном холодильнике, что в конце Шотландского проспекта, и на мясном – у Московских ворот, за ветеринарным институтом. Платили и стипендию.

В браке, который Фирсов позднее рассматривал как несчастный случай, он просостоял три месяца. Несчастный случай. Но с неожиданным продолжением.

Пухленькая, голубоглазая, с русалочьими волосами по узким плечам – Ирина. Месяц знакомства – свадьба. Пятый, последний курс. Она на год моложе, учится в Технологическом на химика. Белые ночи с горьковатым запахом тополиных листьев и благоуханием рыночной сирени. Живут то на Петроградской, принимая друзей, то безумствуют в квартире ее родителей на Будапештской. Тесть с тещей на даче в Шувалове. Игорь у нее второй, она у него – номинально третья. Реально – первая женщина, соитие с которой не отягощено суетой и всякого рода опасениями. Жена. Чистые простыни, ванна, ночные подкрепления на кухне в махровых халатах на голое тело. "Я уже не могу, сил нет..." – "Ничего, ничего, сейчас силы появятся". Игорь подхватывал жену на руки и нес, дурашливо рыча, в постель.

В июле Фирсов едет со стройотрядом в Венгрию – Ирина долго целуется с ним на платформе, ревниво оглядывает девчонок в новеньких брезентовых куртках, грозит мужу пальцем и напоминает, что надо привезти. Она будет жить с родителями и братом-школьником на даче. Ждать. У нее летняя практика на фарфоровом заводе имени Ломоносова. Месяц пролетит быстро, и двадцатого августа, в день возвращения Игоря, они отметят свой первый маленький юбилей – три месяца свадьбы.

Стройотряд возвратили в Союз пятнадцатого – что-то напутали комсомольские начальники, и Фирсов, взяв у Варшавского вокзала такси, покатил с двумя чемоданами по утреннему городу на Петроградскую. Доспит, приведет себя в порядок, разберет подарки и нагрянет в Шувалове.

Квартира безмолвствовала. Игорь проскрипел паркетом коридора, поставил у вешалки чемоданы и, прежде чем отпереть комнату, включил свет и пошел к туалету. И в тот же миг сзади раздались быстрые шаги. Игорь обернулся и увидел мужчину, который вышел из его – сомнений не могло быть! – комнаты и, хлопнув входной дверью, скрылся на лестнице. Мелькнула догадка: Ирина сдала на лето комнату или разместила в ней приезжих родственников...

– Эй! – стараясь ступать неслышно, выскочил на площадку Игорь. – Вы кто?..

Мужчина, не удостоив его ответом и даже не подняв головы, в чечеточном ритме сбежал на пятый этаж.

– Стой! – перегнулся через перила Игорь.

Мужчина, выкривляя ноги, уже прыгал через ступеньки. Темно-синий костюм с галстуком, складной зонтик в руке. Лет тридцати пяти... Вор? Не похоже...

С заколотившимся в горле сердцем Игорь вернулся в квартиру и осторожно толкнул дверь в свою комнату.

На разобранном диване спала у стенки Ирина. Ее выходное васильковое платье было брошено на спинку стула. Туфли на высоких каблуках обессиленно развалились на коврике. Тускло блестели подковки. Ирина спала на животе, и было видно, что она без рубашки.

Главное – не волноваться, успокаивал себя Фирсов, Спокойно, спокойно.

Он внес в комнату чемоданы и шумно поставил их у окна.

Ирина зашевелилась и оторвала от подушки голову:

– Ты?.. – На сонном лице мелькнул испуг. – Откуда?..

– Оттуда, – спокойно сказал Игорь, со значением оглядывая стул с платьем, туфли у дивана и сам диван со второй, измятой подушкой. – Только что приехал...

Ирина неохотно села на постели и натянула одеяло до подбородка. Лицо ее стало безразличным. Она молчала.

– Ну, как съездил? – спросила наконец.

– Нормально, – сказал Игорь и опустился на стул, Ему стало казаться, что все это происходит не с ним. Нет, с ним, но только он видит себя со стороны. Он странно отчетливо видел себя сидящим за столом в новых расклешенных джинсах, вельветовых туфлях и рубашке с газетными оттисками. Вот, оказывается, как это случается. – Ну а как ты тут?

– Я?.. – Она тряхнула головой, откидывая со лба волосы, и в ее глазах мелькнула надежда: знает или нет? – Как видишь. Сколько времени?

– Шесть. – Игорь поднялся и не спеша пошел к двери. – Без пяти шесть.

Ирина исподлобья смотрела ему вслед. Кто-то спозаранку копошился в кладовке. Игорь зашел в туалет. Спустил воду, постоял, дожидаясь пока перестанет сипеть бачок, и вышел. Погасил свет. Зашел в ванную. Ополоснул лицо. Вытерся чужим полотенцем. Вернулся в комнату.

Ирина торопливо натягивала через голову платье. Мелькнула белая полоска трусиков, платье легло, и Ирина, застегнув на боку молнию, выжидающе глянула на Игоря.

– Ну, здравствуй...

– Здравствуй, – равнодушно рек Игорь. Ирина с растерянной ухмылкой смотрела на мужа. – Загорел... Похудел. – Она подошла к нему и положила руку на плечо. Игорь с ненавистью посмотрел ей в лицо и с силой оттолкнул от себя. Ирина отлетела на диван, вскользь тюкнув головой стенку.

Какое-то время она лежала зажмурившись, пережидая боль. Фирсов, стиснув зубы, вытряхивал из ящиков секретера бумаги.

– Ну ладно, – безразличным голосом сказала Ирка и открыла глаза. – Ладно...

Игорь нашел свидетельство о браке, разорвал его на четыре части и бросил на стол. Снял с пальца обручальное кольцо и положил сверху.

– Прощай!

Ирина не ответила. Совсем чужой человек смотрел на Игоря; совсем.

Она уткнулась лицом в подушку и замерла.

Игорь вышел.

Когда он через несколько дней приехал на Петроградскую, то обнаружил комнату в полном порядке: стол был чист, диван собран, пол подметен, а секретер, из которого он в тихом гневе метал бумаги, прибран и закрыт. Вещи из чемоданов – за некоторым изъятием – были аккуратно разложены по полкам шкафа или висели на плечиках. Исчезли, правда, новые постельные принадлежности и хрустально-фарфоровая дребедень, которой принято одаривать молодоженов со словами: "Любовь вам да совет!", но этот безобидный для себя убыток Игорь заметил много позднее. Комната была чиста и скучна как гостиничный номер. Игорь походил по ней, надеясь обнаружить записку или конверт с письмом, но желто-соломенные плоскости мебели, где могло бы лежать последнее послание бывшей жены, светились унылой пустотой. Игорь прилег на диван, не снимая ботинок, но тут же поднялся – ему показалось, что от обивки пахнет Ириниными духами "Быть может". Пересел в кресло. Но и там пахло какой-то парфюмерией.

Он отворил оба окна, закурил и вновь прошелся по комнате. Ветер лениво заигрывал со шторами. Игорь подошел к настенному зеркалу. Хмурое осунувшееся лицо, потемневший ворот рубашки, тоска в глазах – дело дрянь. Такие физиономии бывают, наверное, у висельников за пять минут до петли. Открыл столешницу секретера, посидел, трогая авторучки в бронзовой карандашнице. Глянул на листок бумаги с планами на лето, но не читалось. Порвал, бросил на пол – какие теперь планы... Сунул окурок в пепельницу, примял. Забыть! Надо забыть ее начисто! И радоваться, что это случилось сейчас, а не позднее. Забыть. Забыться... Встать, встряхнуться, собрать чистое белье и – в баню. В баню на Большую Пушкарскую! Напариться, намыться до скрипа кожи, послушать словоохотливых мужиков в раздевалке, когда они уже сидят на лавках с запотевшими зеркалами и потягивают из бутылок пиво, постричься, побриться в тамошней парикмахерской, а потом взять водки и отправиться в "Пушкарь", где тяжелые, сужающиеся кверху глиняные кружки, и где гуляют сейчас студенты в стройотрядовских робах, залепленных надписями и значками. В баню!..

Но не вставалось.

Игорь сидел, подперев голову руками и тупо смотрел на пачку чистой бумаги, припасенной для диплома. Последние экзамены позади. В институт ходить не надо. Месячная практика. Дипломный отпуск. Защита. Распределят куда-нибудь. Какая, на хрен, разница – куда. Тоска... Он включил зашипевший транзистор и крутнул ребристый лимб настройки. "...И лично генеральному секретарю... на десятую пятилетку... победили со счетом два ноль..." В каком-то просторном зале безудержно аплодировали, звучали здравицы. Игорь выключил приемник и закрыл секретер.

Не вешать носа!.. В баню!

Он достал из кладовки духовитый веник и стал собирать вещи.

Прорвемся!..

Развели их быстро – детей нет, какие разговоры... Ирина на суд не пришла, прислав заявление с просьбой удовлетворить желание истца о расторжении брака. "Не сошлись характерами".

Истинную причину развода Игорь хранил от всех в тайне. Соседи деликатно молчали, лишь тетя Катя, сделав озабоченное лицо, поинтересовалась однажды на кухне: "Что-то Ирочки давно не видно – не больна ли?" – "Она у родителей", – отрезал Игорь. Сокурсники, которых не было на тихой домашней свадьбе, сочли всю историю с недолгим ношением обручального кольца попросту блефом. Штамп в паспорте, за ликвидацию которого требовалось заплатить тридцатку, Игорь изводить не спешил – не мешает, жениться он пока не собирается, пусть будет.

Фирсов любил сентябрь – высокое голубое небо, золото листьев, солнечные блики на Неве, от которых больно глазам и на которые тянет смотреть, набережные, кажущиеся после летней туристской толчеи пустынными, еще зеленая трава газонов, тугие удары по теннисному мячу на кортах Михайловского садика, близ обвязанного строительными лесами Спаса-на-Крови. А хоть бы и дождь – надеть плащ, ботинки на толстой подошве, раскрыть зонт, и – иди с поднятым воротником по опустевшим улицам, ступая меж луж и держась подалее от брызгливых автомобилей, сворачивай в переулки, где воздух кажется густым и плотным, иди дальше и дальше, пока не набредешь на улочку с совсем незнакомым названием или не упрешься в неведомую тебе узенькую протоку, вода в которой кажется зеленой от зажавших ее покатых берегов, поброди там средь невысоких домишек, постой – куда спешить? – подыши влажным воздухом, послушай, как плюхаются в воду капли дождя (для этого надо спуститься по скользкой траве и сложить-на минуту зонт) и выбирайся обратно к дому, испытывая легкое беспокойство путника, чуть сбившегося с пути.