Текст книги "Бестолковые рассказы о бестолковости"

Автор книги: Дмитрий Ненадович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Дмитрий Ненадович
Бестолковые рассказы о бестолковости

Другу моему, Михаилу Ильину,

которого с нами нет уже,

посвящается

Краткое вступление

Почему все-таки краткое? Зачем здесь, так вот прямо сразу и в галоп? Зачем нужны вот такие, вот прямо с начала с самого такие вот резкие в бескомпромиссности своей и ненужные никому оговорки? Какая-то сразу категоричная такая детализация? Наверное, все-таки, это для чего-то необходимо. Да, да, и видимо это все потому, что рассказы эти о профессиональных военных и для профессиональных военных, к тому же, написаны они бывшим профессиональным военным, а бывших, как известно, не бывает. Значит, написана книжонка эта вовсе даже никаким совсем и не писателем. Военный же, он же ведь не может быть писателем по определению. В лучшем случае он, конечно же, может попробовать свои псевдотворческие силы в самом лживом направлении в псевдолитературе и стать мемуаристом. Посиживающим, эдак, покряхтывая и попукивая у весело потрескивающего камина, и что-нибудь там во врожденной неграмотности своей черкающим на выцветшей от времени и когда-то принадлежавшей казне бумаге. Или же, что для него было бы гораздо комфортнее, несвязно изрекающим что-нибудь усиленно строчащему в углу корыстному и насквозь продажному журналюге: «А вот помню в таком-то годе, после героического форсирования речки Переплюйки (это, что близ овеянного боевыми победами славного города Безнадежнинска), повстречался я как-то с великим нашим поэтом Пушкиным. Да, да, если не ошибаюсь, кажется Александром Сергеевичем его звали. Давно, знаете ли, это все было… Приятный, знаете ли, во всех отношениях мужичок был… Только уж больно на эфиопа чем-то смахивал. Кудрявый уж больно был. А так, когда матерком по самодержавию пройдется… А после шнапсу еще и врагов земли русской по-своему, по высоколитературному помянет… В общем, по-простому так со всеми поговорит. По нашенскому, знатчица, то вроде бы и ничего… Чувствуется, что наш этот вроде бы, это эфиоп… А уж как возьмется стишки свои читать…».

Но подобного рода мемуары – это удел лиц когда-то уж очень высоконачальствующих. Здесь же, в этой книжонке, случай несколько другой – ни мерцающего инфракрасным излучением камина, ни скурвившихся на деньгах в порочной алчности своей журналюг с университетским филологическим образованием. Тут все, как говорится, сам, все своими обуглившимися от тяжкого труда руками. И без отрыва от основного, так сказать, бездушно-капиталистического производства. В свободное, если так можно выразиться, от этого сумасшедшего в своем прагматизме производства время. И, что самое главное, все это при полном отсутствии сознания, должного излученно струиться из места, где в момент рождения располагалась голова. А рожденье-то ведь оно давно было-то. Хотя помнится еще хорошо. Вот момент зачатья – это уже смутно. А рождение… Ну как же… Это как будто вчера все было. А на самом деле уже достаточно давно. И теперь, конечно, откуда ж теперь взяться этому самому излучению. Откуда теперь чему-нибудь струиться? Научно доказано: кость не излучает. Ни в каком участке частотного спектра. Поэтому и говорят часто военные хитрящим по какому-либо поводу гражданам: «Я человек прямой, у меня этих ваших извилин нет». И правда ведь нет. Даже той, которая должна остаться от фуражки. Рассосалась со временем. Что теперь можно поделать? Ничего теперь уже не поможет. А все потому, что сами виноваты. Раньше не расставались с фуражкой этой круглосуточно и все было нормально – хоть одна извилина, но точно была… А теперь все более менее внешне осмысленные поступки только на фоне периферийной нервной системы. Все теперь только на уровне давно искривленного в сколиозе позвоночника. И потому здесь, в рассказиках этих, все только по-честному – обезличенные мемуары-быль в форме абсолютно достоверных анекдотов. А больше ничего и не могло родиться из-под бездарных клавиш этой поганой, опостылевшей давно клавиатуры. И клавиатура еще вдобавок китайская, не говоря уже о полуобморочном рабочем состоянии самого автора. Но суть вовсе не в этом. (Все время ведь одергивают: хватит трепаться, где же тут суть? А там, где прихватит, там же обычно и «ссуть»!) Но, если серьезно, суть как раз в том, что военные, они очень ведь не любят всякой заковыристости и никому не нужной сложности, потому как любили они всегда и любят до сих пор простые такие анекдоты (а чтобы не думать лишний раз, не напрягать позвоночник вопросом: когда же можно, наконец, начинать смеяться? И чтобы внезапно вырвавшийся смешок не выглядел неуклюжей бестактностью). Надо отметить, что все без исключения военные очень даже хорошо эти анекдоты всегда понимают. А уж когда слушают они, анекдоты эти незамысловатые, то всегда весело так, заливисто и чистосердечно смеются. А в цирке – нет, почему-то давно уже военные в цирке не смеются. Как-то там они озабочено и сосредоточено так, по-особому просто хмурятся и ежатся. Видимо, что-то вспоминают они. До боли знакомое и повседневное. Ну а уж когда заслышат военные свои любимые анекдоты – просто хлебом можно не кормить их достаточно долгое время. А зачем? Давно известно, что излишнее потребление хлеба приводит к нездоровой полноте. Военным же всякое нездоровье претит. Им ведь, случись что, Родину ведь как-то защищать надо. А поэтому можно в очередной раз на них, на незадачливых военных-то на этих, в смысле на непонятном их веселье и нездоровом их оптимизме взять и здорово так, по-рыночному истинно, и попросту сэкономить. Рассказать, например, какой-нибудь дежурный анекдот целому строю военных – и трава не расти. Пусть себе до поры до времени повеселятся. Лишь бы казне нашей многострадальной было хоть небольшое облегчение… Хоть на один несъеденный в ходе военного веселья кусочек. Глядишь, и олигархам нашим от этой экономии кой-чего обломилось бы из дырявого в профицитности своей государственного нашего бюджета. Ну хотя бы на заточку зубца якоря для очередной океанской яхты перепало бы им сердешным. А то еще унесет их неумолимая океанская волна куда-нибудь не туда. Ищи потом этих беззаветных альтруистов, меценатов и спонсоров. Без них ведь нынче нельзя никак. Без военных, без них в мирное-то время вполне ведь можно обойтись. На хрена они, военные эти, когда кругом всегда мирно созидающие что-то вероятные друзья? Это раньше были вероятные противники, а сейчас все сплошь вероятные друзья. Друзья, строящие у наших границ базы отдыха для своих уставших на гремящих где-то вдалеке войнах миротворцев и всегда готовые помочь сбросить излишнее давление в нашей экспортной газовой трубе. А как же? С давлением шутки плохи. Может ведь, в конце-концов, и рвануть. Если вовремя не стравливать… Друзья, конечно же, гораздо лучше всегда познаются в беде, но лучше бы беды никогда не было. Друзья это понимают. Понимают и стараются изо всех сил. Чтобы без бед все происходило и с давлением всегда было все в порядке. А поэтому-то без военных вполне можно сейчас обойтись, а вот без спонсоров и меценатов – ни в коем случае. Пропадем мы без них все зазря. Бездарно передохнем. И ничего ведь в этой ситуации не поделаешь. Словом, незачем сейчас помогать военным – бюджет надо экономить.

Сразу хочется предупредить о том, что в рассказах этих содержатся существенные отклонения от норм и правил великого и могучего нашего языка. А по другому-то ведь никак и нельзя, иначе невозможно описать весь колорит той сказочной атмосферы, которой дышат военные. Кроме того, в рассказах содержится очень много оговорок и уточнений. Военным, им ведь всегда нужна определенность, краткость и точность, и все непонятное для них надо тут же отдельно оговорить, и то и другое, и затем всё вместе и сразу. Вот написал: «Краткое предисловие» – значит, пора закругляться. Краткое так краткое. Затянул что-нибудь – и всё, читать не будут, даже предисловие никогда не прочтут. Даже за большие деньги. Не поступятся ни за что своими принципами.

А все ж таки, не только, наверное, для военных эти рассказы. Есть у нас еще некоторые любопытствующие читатели. Любят они «военных – красивых, здоровенных». Любят, и так и норовят заглянуть в неисследованные до сих пор объемы нашего мироздания, прозондировать, так сказать, вполне определенный ареал обитания неких особей. Военные – это и есть особая ветвь человеческого развития. И, значит, отдельная частичка мироздания, имеющая свой, строго определенный и необычный ареал обитания и свое биологическое, научно-латинское название – хомо милитер.

Кто знает, может, кому-нибудь, проковырявшему известковую твердость улитки мира военных, захочется целиком в него погрузиться, в мир этот сказочный? Окунуться целиком, добровольно (с вызовом глядя в мутные от слез умиления глаза еще минуту назад сурового военкома) и без остатка? Захочется вдруг беззаветно послужить отечеству своему абсолютно бескорыстно? Побыть немного альтруистом? Изрядно потеющим альтруистом? Или же захочется вдруг лишний раз похаркать темными липкими соплями, совершая кругосветный марш-бросок к побережью Индийского океана в полном, так сказать, вооружении и снаряжении? Почему в полном? А как еще иначе можно выглядеть на берегу полного опасностей океана? Когда кругом враги и бесстрастные убийцы-акулы? Когда кругом тебе все, кроме акул, завидуют? Но – это ведь мечта каждого уважающего себя параноика: помыть сапоги в Индийском океане. А сапоги – обязательный атрибут полного снаряжения. Поэтому только в ходе всех этих увеселительных мероприятий можно в полной мере осознать до конца и оценить по всей строгости творящуюся вокруг несуразность, гневно возмутиться, действенно вмешаться и искоренить, наконец-таки, многочисленные в повсеместности своей и запредельные в непредсказуемости, иногда просто даже сказочные проявления армейской бестолковости. А может быть появится у читателя совершенно обратное желание? К примеру – бежать от этого сказочного мирка, как черт от дымящегося ладана? Развитие событий по второму варианту было бы более прискорбным и настораживающим. Если некая сущность бежит без оглядки от заманчивой чистоты строгого мира военных, значит, превалирует в сущности этой бесовское начало. Надо бы этой сущности вовремя остановиться и задуматься о сущности бытия. Ведь мир военных чист, как антарктический лед, недаром по уровню восторженности восприятия мира сего военные совсем недалеко ушли от здоровых детей, произрастающих у благочинных родителей. А Господь когда-то сказал приблизительно следующее: «Будьте как дети, и войдете тогда во врата рая».

Кто же на самом деле эти военные? – задаются вопросом некоторые пустопраздные любопытствующие. Кто эти важные, строгие, облаченные нынче в форму своих бывших потенциальных врагов люди, иногда попадающиеся им на улицах, в транспорте и совершенно других местах, но попадающиеся им все реже и реже. Вопросы эти, как и большинство, так легко и с ходу задаваемых вопросов, которые кажутся, на первый взгляд, праздными и внешне простыми, имеют далеко не тривиальные ответы.

Справедливости ради надо отметить, что далеко не всегда военные так униженно обезьяничали, ходили в чужой форме своих новых «вероятных друзей» и радостно жили в соответствии с их прагматическими жизненными принципами (и все это на фоне значительных расхождений с «друзьями» в денежной оценке их ратного труда). А насколько труд нынешних жизнерадостных военных можно назвать ратным? Ратность, она ведь никак не определяется свежепобеленным бордюрчиком (или поребриком – это как кому нравится) вокруг никому не нужного строевого плаца или свежепокрашенной зеленью листвы увядающих в гарнизонной осени деревьев. Поэтому может и денежная оценка вполне справедлива? Вопросов много, поэтому и надо бы попытаться ответить на кое-какие из них, особенно касающееся современного военного бытия с точки зрения осознания очень недавнего прошлого. При ответе надо бы, конечно же, удержаться и не встать в обычную позу военного пенсионера: «Да, были люди в наше время. Богатыри – не вы!», но, скорее всего, не получится: старость всегда бурчлива и хвастлива. Ничего не поделаешь – такова уж у старости этой гнусная природа. А против природы, как известно, не попрешь так огульно, что называется, буром. Вот и приходится природе в конце-концов покоряться. Но, с другой стороны, надо же попытаться расшевелить того, все еще праздного вялолюбопытствующего, который, возможно, посиживает сейчас на хилеющей в сколиозе спине перед плоским источником телепошлятины, продавливая подаренный родителями на совершеннолетие диванчик, потягивая пивко или еще какой другой энергетически притягательный напиток. Расшевелить того, кто пялится и тащится. Он ведь «Ночной дозор», наверное, сейчас смотрит. Есть такой документальный кинофильм о ночной Москве. И вскоре ощущение домашне-бытовой безопасности вкупе с градусами потребляемых напитков создадут ему иллюзию собственной неуязвимости. Непробиваемой такой собственно-величавой крутизны. Ненадолго все это. Герои блокбастеров вскоре покажутся покрутевшему герою расшалившимися в песочнице детьми, когда вдруг из ослабевших рук его с пугающим грохотом выпадет давно опустошенная тара и на короткое время вернет праздного ленивца к неутешительной для него действительности.

Но надо всегда помнить о том, что завтра от этой циничной праздности и пенности диванного бытия может не остаться и следа. Просто вот так вот, вдруг, ну и совершенно неожиданно – вжик, прыг, милиция, военкомат, призыв и беззащитная, в безволосье своем, бедовая, бледно-синяя, покрытая неизвестными доселе шишками, голова. Что-что? Давно уже не бреют? Нет, конечно же, насильно никто никого не бреет. Бреют только исключительно испросив перед этим актом у призванного на службу гражданина его волеизъявления. К нам уже ведь давно пришла демократия. К тому же она уже успела стать какой-то суверенной. Только вот борьбу со вшами-то еще ведь никто не отменял. Как, их давно уже нет? Кто вам такое сказал? Это у вас там, на пропитанном пивным потом диванчике, может, их и нет, не выдержали чистолюбивые вошики такого безобразия и, обидевшись, молча ушли к соседям. Хотя и это надо бы еще проверить: все ли ушли? Наслать на вас бригаду из санэпидемстанции в полном составе. С мешком дуста и хитроумными приборами. А к военным эти пакостные насекомые всегда были неравнодушны. Читайте классику и заканчивайте свою псевдодемократическую демагогию, а дальше – вперед, под бритву. И чтобы до первородной синевы! До подаренной природой шишковатости!

И ни спрятаться, ни откупиться от всего этого, может, уже и не удастся – пора прекращать уже прятаться в мягкой шерсти родителей. Она, шерсть эта, тоже имеет свойство с годами редеть и тогда-то как раз обнажаются все недостатки в воспитании подрастающего поколения. Поэтому не надо никогда и ничего бояться. Тем более, что результат-то выглядит вполне оптимистичным – в муках матери-отчизны и вторичных, близких к родовым, мукам родной физической матери и далеко не вдруг (просто-таки со страшным скрипом) но все же появляется на свет новый защитник отечества своего: «Прямо на границу. Так же, как все, как все…». А поэтому, будь готов, всяк в стране Руси живущий и хоть как-то обязанный ей рождением своим, защищать ее, голубушку, невзирая ни на что и не принимая во внимание никаких, даже абсолютно недружественных обстоятельств – как сказано в одном священном для всех военных писании: «…даже если жизни его (военного то есть) будет угрожать опасность».

О специфике молодости у военных

На дворе стояли отвратительные застойные времена. Над просторами все еще великой державы громовыми раскатами проносилось отвратительное чавканье проедаемых стратегических запасов. Зияли пустыми глазницами хранилища нефтедолларов. Дурно пахло предательством арабского мира, науськиваемого многочисленными друзьями и зло мстящего за миролюбивый ввод ограниченного кем-то контингента в отчаянно вопиющий о помощи Афганистан.

А бездумная молодость не желала замечать признаки приближающейся стагнации существующего строя. Молодость пребывала в состояниях постоянной в кого-либо влюбленности и, слегка приглушенной этой самой влюбленностью, пытливой тяги к всевозможным познаниям. Верилось – все и всегда будет хорошо. Впереди военные подвиги, взывающие о пощаде прощальные крики врагов нашей великой Родины, всенародное почитание, звания и награды. Это все, конечно же, впереди, а сейчас, вот только сдадим очередной зачет, получим пособие по выживанию и…

Особенность отдельно взятых молодостей состояла в том, что протекала она в строгих условиях высшего военного учебного заведения. Сильно мешали этим желающим бурь молодостям отцы-командиры, они же – начальствующие, высоконачальствующие и особо высоконачальствующие. Были они в этой области, в смысле области противодействия правам и свободам только что зародившихся молодостей, просто какими-то кудесниками! Можно даже сказать, заплечных дел мастерами были они в этой криминальной области!

Вот, к примеру, только было соберется какая-нибудь молодость выбраться на свободу легальными путями, как из недр мрачного металлического сейфа немедленно изымаются на свет белый некие порочащие эту самую молодость подлейшие по своему содержанию писюльки, и непосредственно соприкасающееся с молодостью пространство начинает сотрясать сам не верящий в свою праведность, но весьма обличительный визг: «Какое вам, подлец вы эдакий, еще увольнение?!!! Очередное???!!! Редкостный вы, батенька, нахалюга! Где вы видели эту очередь? У командира в блокнотике подсмотрели?! Да вы что? Забыли?! У вас до сих пор не сдан еще зачет по XXXXX. Извольте-ка, разлюбезный наш нахалюга, теперь хоть немного потрудиться и попердеть погромче в выходные (для других) дни в стенах такого для нас для всех родного Ленинградского высшего военного инженерного…». Слабые попытки молодости сопоставить возраст извлеченных на освещенную поверхность писюлек с возрастом свитков, не так давно найденных археологами на берегу Мертвого моря, довольно грубо и бесцеремонно пресекаются. Еще что-то долго говорится в пустоту о свойственной всякой молодости наглости и о том, что кто-то кого-то научит эту самую свободу как-то по особенному любить.

Но безвыходных ситуаций не бывает. Выход есть всегда. Вступив в кратковременный преступный сговор с продажной (за бутылку) дежурной службой (причем, если в начале военной карьеры для дачи взятки вполне могла быть использована элементарная бутылка молока, то в дальнейшем крепость напитка имела тенденцию к быстрому росту), молодость взмывает ввысь над забором (над участком его наименее просматриваемым) и попадает тут же по своей еще неопытности, просто всем трепетным существом своим сразу же попадает в рачительные лапы представителя еще одного из подвидов изощренных душителей свободы – лица военнокомендантствующего в ближайшей округе. Мерзкое это лицо никогда и ни при каких обстоятельствах не ленилось. Очень уж оно было всегда работоспособным. Вот и сейчас терпеливо отлежало оно в засаде полноценную заводскую смену, спрятавшись за стоявшим сразу за забором мусорным баком и предварительно укрывшись найденным где-то неподалеку (по видимому – в соседнем же баке) старым грязным матрацем. На этом матраце-труженике в свое время, по видимому, было зачато не одно поколение защитников отечества, поэтому он тянулся ко всему военному и терпеливо сносил все издевательства со стороны лица военнокомендантствующего. По всем правилам военной маскировки этого бедолагу-матраца (который тоже не любил лениться) в зависимости от времени года все время чем-нибудь посыпали: то золотой осенней листвой, а то не всегда белым городским снегом. В весенне-летний период, пролеживающее на матраце туловище лица военнокомендантствующего от пытливого постороннего взгляда скрывала обычная армейская плащ-накидка. При этом на накидке, обычно служившей военным быстропромокающим плащом, как правило укладывался свежеснятый в соседнем Таврическом саду дерн. Так и валялось это замаскированное военно-комендантствующее лицо почти всю свою непростую и полную опасностей службу за забором этого строгого военного заведения. Справедливости ради надо отметить, что не в одном строго определенном месте зазаборного пространства любило оно леживать. Сильно не тупило оно. Занималось кое-какой аналитикой. И вычисляя изменения караванных путей миграции свободолюбивых обучаемых военных, иногда довольно удачно меняло это коварное военнокомендантствующее лицо места своей терпеливой лежки. Мужественно переносило лицо зной и холод. С достоинством выдерживало оно поразительную неаккуратность граждан, не утруждающих себя порой точными попаданиями отходами своей жизнедеятельности в гостеприимный створ мусорного бака. Молча утиралось оно, но не покидало никогда засадного места. И судьба временами награждала-таки военнокомендантствующего тушками захваченных врасплох неопытных первогодков. А уж когда наступал этот счастливый для каждого охотника миг! Из под мирно покоящегося в загаженной своей мусорности мятого жизнью бачка вдруг раздавались воинствующие гортанные крики. Неопытная жертва, как правило, застывала от неожиданности. А лапы лица военнокомендантствующего уже совершали свои мерзкие хватательно-задержательные движения, и начинался скандал. Когда же душераздирающие и вместе с тем радостные вопли удачливого охотника постепенно стихали, свободолюбивая молодость обычно подвергалась проникающе-содержательныму допросу с почти отеческой укоризной: «Вы, молдчелоек, в армии или кто? Вы вообще-то военный или где? Это при таком-то вот отвратительном поведении вы еще хочете стать офицером?!».

И в этот раз все происходит по приблизительно такому же сценарию. Дальнейшие события тоже не радуют разнообразием. Как всегда из молодости, и без того уже поруганной в своем стремлении к попранной свободе, тут же гнусно пытаются сформировать эталонный отрицательный пример для воспитания окружающих. Дабы неповадно им было. Окружающим этим. Обстановка вокруг молодости непрерывно накаляется. Вот уже и от дружественного вчера еще окружения тоже начинает веять могильным холодком неподдельной укоризны. Один за другим следуют внеочередные наряды на службу. Организуются дружественные в задушевности своей беседы в ходе наспех собранных комсомольских собраний. Сквозь приоткрытые двери собрания часто доносятся по-комсомольски строгие междометия: «Я, как и все мои товарищи!», «Заклеймить позором!», «В то время когда американский империализм стягивает кольцо своих баз…!», «Самовольная отлучка из расположения…», «Угроза обороноспособности страны…», «Предлагаю объявить строгий выговор!», «Единогласно!» Ну, в общем, непутевой этой молодостью вовсю начинает заниматься обычная военная «чрезвычайщина».

Здесь для непосвященного в дебри военных терминов читателя требуется дать необходимые пояснения. Вот, например, попадался уже нам такой термин специфический военный термин, как «наряд на службу». И многие, наверное, думают, что термин этот означает наряд на выполнение работ, как, например, на стройке. Наряд, который оформляется, положим, неким степенным и рассудительным бригадиром. Тот сядет себе на ступеньку строительного вагончика-бытовки, степенно почесывая под вспотевшей в труде подмышкой, покумекает и разложит все по полочкам: где цементу украсть, чем Петровича озадачить, чтобы к вечеру с тоски не напился, наказать ли Сидорова рублем за очередное его головотяпство (а чего его наказывать? Головотяпства от этого у Сидорова не убудет, а семейный бюджет пострадает – наказанными, в конце концов, окажутся еще не смышленые сидоровы дети) и всякое разное другое – много всяких разных проблем у бригадира на стройке. Поэтому подумает бригадир подумает, а затем, не покидая этого состояния, пересядет он за столик строительной своей душегубки и письменно так, обстоятельно, не на коленке как-нибудь, про все обо всем и всем расскажет. Расскажет о том, где и что завтра надо будет выкопать, столько выкопать и за какое время. Напишет бригадир и о том, что за десять минут до обеда Петровича необходимо приковать цепью к арматуре, торчащей из земли недалеко от пятого цеха и т. д. Это и есть настоящий наряд на работу. Не ленится бригадир думать и писать, несмотря на то, что и так много у него других проблем на этой хлопотной стройке.

Военноначальствующие же не любили никогда праздно умничать и заниматься всяческой бюрократией. С давних пор они привыкли делать все очень быстро, молниеносно просто, ну уж когда совсем, ну всякие вязко-склизкие препятствия перед ними возникают, тогда уж ладно, чуть замедлятся они и будут делать все просто стремглав. Стремглав для военноначальствующих – это уже просто отстой. Это как в анекдоте про черепаху, которую решившие выпить звери послали за водкой. Черепахи долго не было, а выпить зверям, видимо, очень сильно хотелось. Вот и стали звери в нетерпении своем нелестно о черепахе этой отзываться. А возмущенная черепаха пробираясь сквозь растущие неподалеку от зверского собрания кусты, злобно прошипела им: «А будете п…еть, вообще никуда не пойду!» Вот этого-то и старались никогда не допускать военноначальствующие. А поэтому-то содержание понятия «наряд на службу» очень сильно отличается от понятия «наряд на работу». И не только из-за высокой скорости принятия ими решений, а еще из-за их глубокой ненависти к бюрократии.

Трудов М. Вебера военноначальствующие, конечно же, не читали никогда. Они и не знали, например, что от бюрократии не один только вред всегда исходит. Не знали они в невежестве своем, что из бюрократии тоже можно выжать иногда какую-нибудь пользу. Ведь бюрократия предполагает изрядную долю бумаготворчества, а прежде чем что-нибудь написать (даже такую чушь, которую читатель сейчас пытается прочесть) необходимо хоть немножечко подумать, хотя бы совсем чуть-чуть. Но начальствующим военным, как правило, все это обычно очень чуждо. Даже когда надо совсем-то чуть-чуть. Нет, они уже давно убедились что это действо в большинстве случаев мешает их карьере. Поэтому это «чуть-чуть» им совершенно ни к чему. Ну просто как корове седло им это.

(Да, между нами, сообщу вам под очень большим секретом: не только М. Вебера не читали многие начальствующие военные. Только об этом – никому. Тс-с. Очень обижаются.

И как тут (потихоньку) не вспомнить старый анекдот:

Идет как-то один начальствующий военный и держит в руке книгу. Навстречу ему попадается другой начальствующий военный, и между ними завязывается следующий диалог:

– Что это ты такое несешь? Очертания какие-то знакомые…

– Да вот, решил книгу прикупить.

– Это зачем же ты такое придумал? К чему все это? – искренне удивился вопрошавший начальствующий военный. – У тебя ведь одна уже есть!)

Но вот, к примеру, ежели представить себе такую гипотетическую ситуацию: начальствующий военный решил наказать неначальствующего военного и пытается письменно сформулировать причины наказания, составить, так сказать, некое подобие обвинительного заключения. Вот сидит этот начальствующий, согнувшись, задумчиво грызет карандаш, затем вдруг вскидывается, по телу его проскакивает электрический заряд, он решительно подносит карандаш к листку бумаги, и… рука его в бессильной импотенции плавно опускается на стол, позвоночник принимает привычную сколиозную форму. Сидит он час, другой, а в голове его бродят одни и те же мысли или тех же мыслей жалкое подобие: «Так за что же я хотел наказать этого военного? А-а-а, он же чистил сапожищи свои вонючие в необорудованном для этого месте! Так, а почему же он так грубо попирал нашу строгую армейскую дисциплину? Не такой же он наглец-то на самом деле. Не успел еще им стать. Только ведь присягу принял. Радостный такой был. Видимо, все же куда-то он не успевал. Куда же мог не успевать он? Ах да! Построение же я тогда сдуру объявил дополнительное! А почему сдуру? Потому что шестое за день? Ну и что, этих военных надо ведь почаще собирать в организованную кучу. Собирать, чтобы непрерывно пересчитывать их и при этом непрерывно поучать этих обалдуев. Жизни совсем еще не знают они, сосунки эти. Вот такая у меня от этого тяжелая служба получается. А то ведь расползутся, сволочи, ужами по углам, кого же тогда поучать, на ком, спрашивается, оттачивать свое ораторское искусство? Погоди-ка, когда же я объявил это злополучное построение? По-моему, в 19.00. Да, точно, этот военный как раз из наряда по свиноферме пришел в грязных своих сапожищах. А тут – построение. А в строй в грязных сапогах нельзя. А место для чистки сапожищ на первом этаже. Так, а мы-то на пятом! Безвыходная ситуация сложилась для этого военного: в строй встанет в грязных сапогах – накажут, сбегает на первый этаж – опоздает на построение, все равно накажут. Вывернуться захотел. Уйти от наказания. Не тут-то было! Двадцать лет служу уже. У меня не проскочишь! Постой-ка, а что нам собственно мешает оборудовать места для чистки сапожищ на каждом этаже? Да вроде бы ничего. Но это ведь надо потрудиться, попотеть, так сказать: то выписать, это организовать, здесь проконтролировать. Ну а почему бы и нет? А оно мне надо? Мне что, за это звезду дадут? Вот, правду говорили ведь мне старшие о вреде всяческих никому не нужных раздумий в армии. Стоп, стоп, стоп. Даже интересно стало. Это же что уже в итоге получается? Что же это в конце-концов вырисовывается-то? Что я же, оказывается, еще и виноват в том, что эта сволочь не там свои облитые помоями сапоги почистила? Все, оказывается, в итоге из-за лени моей произошло?! А пошло оно все на…! До чего ведь додумался! К черту все эти дурные мысли! Пусть бегают и строятся. Здоровей будут. Тоже мне, умник нашелся. Вот ужо я накажу этого урода. Непременно накажу. И без всяких казенных бумажек. Нет, это просто возмутительно, куда этого военного ни попытаешься поцеловать, у него везде оказывается жопа. Вот и сейчас, казалось бы, нет его рядом, сволочи этой. А все равно ведь ввел, поганец, в душевное расстройство командира своего».

(Ну как тут не вспомнить еще один старый военный анекдот – сказку со следующими действующими лицами:

Медведь – высоковоенноначальствующий.

Волк – просто военноначальствующий.

Заяц – военный.

Суть анекдота заключалась в следующем:

Волк постоянно придирался к зайцу и оскорблял его действием. К примеру, вызовет зайца в канцелярию. Заяц заходит без шапки, а волк ему: «Почему без шапки?!» И в табло его заячье лапой своей волчьей. Другой раз вызовет – заяц заходит уже в шапке. Волк: «Почему в шапке?!» И опять в табло. Надоело это все зайцу. Пожаловался он медведю, так, мол, и так – и так нехорошо, и эдак. Медведь вызвал волка и строго поговорил с ним: «Ты что же, волчья твоя морда, вытворяешь?! Ты хоть понимаешь, дубина ты неотесанная, что позволяешь себе издеваться над подчиненными? У тебя что, пластинка что ли заела – „в шапке“, „без шапки“? Разнообразить надо бы как-то воспитательную работу с подчиненными. Например, вызвал бы ты этого зайца и попросил бы его купить тебе сигареты. Он бы сходил, принес бы тебе сигареты с фильтром, а ты бы ему: „Почему с фильтром?!“. И в репу. А если принесет без фильтра: „Почему без фильтра?!“ И в пятак. Учись, волчара, пока я жив».