Текст книги "Демоны в раю"

Автор книги: Дмитрий Липскеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Дмитрий Липскеров
Демоны в раю

От автора:

То, что кажется в этом романе правдой, – является вымыслом, а то, что представляется вымыслом, – и есть вымысел…

1

Рядом с серединой лета, к концу обеденного времени, часам к двум, когда офисные работники, разморенные жарой и сытостью, лениво плыли к своим рабочим местам, со стороны Рыбного переулка на Ильинку стремительно выбежал странный субъект. Субъект с невероятным усилием затормозил на углу, дабы не вывалиться на проезжую часть прямо под колеса неторопливой «Тойоты», управляемой, казалось, спящей за рулем блондинкой. Причем для сохранения равновесия субъект изобразил почти невозможное для человека па – чуть ли не выше собственной головы взбрыкнул правой ногой, согнул ее в колене и оттолкнулся ступней от «Тойоты», снеся при этом сандалией на толстой платформе с проезжающего автомобиля зеркало бокового обзора. Впрочем, на причиненный ущерб субъект не обратил ровным счетом никакого внимания. Поймав равновесие, он вновь продолжил свой стремительный бег…

Карина Полдень, еще пятнадцать минут назад лежащая на массажном столе под крепкими и ласковыми руками Гагика Мартиросова, а сейчас в полудреме управляющая транспортным средством в сторону кафе «Vogue», от такого неожиданного казуса с ее новеньким авто, выигранным на конкурсе «Мисс пансионата „Бережки“», очнулась в воинственном настроении… Вскинув белокурую головку, сначала было решила изящной ножкой вдавить педаль тормоза, но раз, два, секунда-другая – и передумала, так как сие действие могло совершенным образом испортить ей предстоящий обед с подругами. А тот обещал быть роскошным и по-летнему веселым. Вчера вечером из Италии вернулась Нинка Утро, вызвавшаяся платить сегодня за всех – с розовым шампанским. Портить себе настроение из-за какого-то зеркала, разбираться с милицией невесть сколько времени, показалось нерасчетливым и несчастливым…

Позже, когда девичьей компанией юных моделек было истрачено аж шесть бутылок «Клико», Карина Полдень вдруг вспомнила недавний казус с порчей личного имущества, о котором поведала своим товаркам со смехом. Она припомнила детали – особенно сандалию на толстой черной подошве, надетую на белый носок фирмы «Адидас».

– А ножища – пятидесятого размера! – добавила Карина. – Или того больше!

– Лимита! – скорчила гримасу Светка Вечер, вздернув копной черных цыганских волос.

– Гастарбайтер! – поддержала Нинка Утро. Она, по примеру подруги, хотела переметнуть густые волосы с правого плеча на левое, но здесь вспомнив свой новый имидж, изобретенный сожителем-стилистом, провела ладошкой от высокого лба к чуть заостренной макушке.

– Будешь лысая, с глазами наркоманки, – приговорил стилист девицу неделю назад, объяснив, что у нее прекрасной формы череп. – И летом лысой голове комфортней.

Не давая Нинке опомниться, тотчас обрил ее машинкой «Мозер», закончил дело опасной бритвой, надо отметить, очень профессионально, не сделав ни одного кровавого зацепа.

Нинка Утро ошалело глядела на себя в зеркало и, почти заикаясь, вопросила о том, где ей отыскать взгляд наркоманки? На этот интересный вопрос сожитель хотел подискутировать на тему системы Станиславского, но нужно ли грузить мозг восемнадцатилетней манекенщицы верой в предлагаемые обстоятельства? Спросил сам себя об этом, на что категорично ответил: «Не нужно!» и предложил Нинке перед работой принимать косячок с травкой… На этом и порешили… Всю последующую неделю стилист спал с Нинкой с большим удовольствием, чем ранее. Особенный кайф доставляли пахучие марихуанные поцелуи.

Между тем, возвращаясь к бегу странного субъекта, который зафиксировали все камеры наружного наблюдения, как банков, всяческих магазинов и другой коммерции, так и Федеральной службы охраны, можно было лишь удивляться сему бегуну, который, несмотря на очевидную квадратность своей фигуры, необычайно ловко продвигался по улице в сторону Красной площади. Чтобы не сталкиваться с сытыми офисными работниками, перемешанными с интуристами и гостями столицы, бежал он не по тротуару, а балансировал по бордюрному камню, как будто ранее служил в цирке и танцевал на проволоке с детства до сего времени. В лице субъекта, в его выражении наблюдался азарт такой невероятной силы и мощи, который помогает спринтерам устанавливать мировые рекорды, а героям накрывать собственными телами амбразуры. Мужик в сандалиях и носках «Адидас» то и дело подпрыгивал, при этом отклячивал бедро в правую сторону, сшибая тазобедренным суставом зеркала бокового обзора с припаркованных автомобилей. Каждое сбитое бегун сопровождал басовитым «опля!», явно испытывая удовольствие от проделок. При этом скорости он не сбавлял, а даже наращивал ее… Уже позже, к концу следующего рабочего дня, в различные страховые компании обратились сорок шесть автовладельцев с настоятельными просьбами компенсировать одинаковые убытки, произошедшие в одно и то же время, на одной и той же улице…

Капитан первого отдела ДПС Хорошкин, чемпион по армрестлингу среди сотрудников МВД всей России, молодой мужчина двухметрового роста, считался среди коллег персоной выдающейся, а потому и место несения службы имел выдающееся – Красная площадь. В обязанности здоровяка входило лишь одно – не давать парковаться перед площадью автотранспорту. С этой задачей чемпион не справлялся вовсе, так как тормозили перед его могучей грудью все больше депутаты, работники Администрации Президента, известные политические деятели, народные артисты и другие, имеющие удостоверения неприкосновенности, спецпропуска, талоны на недосмотр и прочую бумажную макулатуру со страшными гербовыми печатями и красными полосами по диагонали… Из-за всей этой библиотеки мандатов перед выходом на площадь скапливался затор из авто, а Хорошкин, обливаясь потом, струящимся из-под фуражки на мясистое лицо, причитал:

– Ах, паразиты, ах, дармоеды!

Некоторые избранные останавливались от неожиданной громкой ругани, оборачивались в сторону капитана с недоумением, грозящим перейти в административные меры. Но сотрудник ДПС лишь мощными руками разводил, переходя в атаку.

– Ну, товарищи-и! – призывал, капая на асфальт горячим потом. – А поцарапаете транспортные средства друг о друга? Хорошкин будет отвечать? Поставили бы свои катафалки у Блаженного, внизу… Ходить, что ли, разучились, слуги народные!..

Чаще всего после таких воззваний его посылали заняться мужеложством, что обижало, так как он был что ни на есть самым настоящим гетеросексуалом. Дома его ждала почти жена Анечка Кремер, младший сержант милиции, миниатюрная Мен-товочка, как он ласково ее называл, чемпионка по художественной гимнастике всего МВД России и блюститель порядка на станции метро «Театральная».

Часто избранные удалялись к проходной в Кремль, оборачивая на Хорошкина лица с надменными взглядами. Таких армрестлер совсем не выносил, густо плевал вослед, впрочем, попадал в урну… По-настоящему ненавидел капитан тех демократов и либералов, кто на недовольное милиционерское бурчание останавливался, возвращался и пытался его, Хорошкина, перевоспитать, действуя как бы по-доброму, с похлопыванием ладошками по его могучей груди, с приговорами, что вот, мол, ты, капитан, человек недалекий, не развиваешься, газет, поди, не изучаешь, а потому и стоишь здесь с выпученными глазами. Другие же, дескать, поумнее, не у Кремля стоят, а на трассе, где вся касса ментовская делается…

– Просись туда, дурила! – советовали. – Через годик иномарку себе купишь, девочек возить станешь!

Хорошкин с трудом сдюживал мерзость кремлевских посетителей, скрипел от ненависти сахарными зубами, выбеленными северными снегами, и вспоминал в такие критические минуты о том, что пацаном, проживая в Сургуте, мечтал попасть на житие и служение в сердце любимой Родины, город-герой Москву и охранять ее самое святое место – Кремль! Не за деньги большие, не за чипы высокие, а за совесть единую!.. Для свершения мечты своей Хорошкин и тренировал силу в груди своей – играл разным специфическим железом с младенчества, так, как иные мальцы обычными игрушками тешатся.

Отец Хорошкина, сам Хорошкин, мужчина мелкой, слабой текстуры, служащий в хозяйственном магазине товароведом, не переставал тайком спрашивать себя, каким таким чудесным образом от него, захиревшего еще в материнской утробе, худющего, как позапрошлогодний сучок, иссушенный солнцем, произошла такая невероятная, взбитая на сливках и меде, могучая плоть!..

Уже в пять лет младший Хорошкин весил к сорока килограммам, а глаза его в отличие от отцовских – цвета некачественного янтаря, сияли небесным цветом, или морем спокойным, или все вместе: с рыбами и птицами… Отец великана, поглядывая на супругу, с утра до ночи стряпающую на кухне, на ее сутулую спину и тощий мосластый зад оголодавшей коровы, уж точно не считал вторую половину способной только с его помощью произвести своими жилами на свет такое диво… Иногда Хорошкину-отцу, особенно когда он свои подозрения мешал с плодово-ягодным портвейном, мечталось тайком прибить свою супружницу за стопроцентную измену и за собственную трусливую вынужденность кормить чужого ублюдка. Но товаровед таким уродился. И без женоубийства пугался тюремных тягот, так как подворовывал в своей епархии, таская исключительно хозяйственное мыло ящиками… Он лишь грезил жутким грехом, не решаясь на сей, а пока мучился несбыточной местью, сын Хорошкин дожил до четырнадцати лет. К сему возрасту мальчонка весил к центнеру, имел ручищи, налитые яблочной силой, словно огромные чугунные тиски для вытачивания тракторных коленвалов. Ими пацан, добродушно лыбясь, разгибал подковы, приподнимал трехтонки и вырывал из земли молодые дубки. Юный силач любил свою мать за то, что она мать его, а потому Хорошкин-отец уже и в грезах своих перестал мечтать о преступлении, лишь смертная тоска грызла его сердце днем и ночью. Она же его и загрызла насмерть. Хорошкин-отец скончался в сургутской больничке от раковой опухоли желудка, мучаясь перед смертью отчаянно. Жена, как могла, жалела смертника, кормила с ложечки манной кашей, а он все не уходил в другое измерение, скручиваясь во влажной кровати жгутом, все изнемогал бедный не только физической болью, но и душевной… А она все повторяла:

– Ах, ты, родимый! Страдалец!

А потом он решился. Между нечеловеческими криками, между холодной испариной и жаром во всех членах, в короткие секунды отпуска, сухим, бессильным ртом спросил:

– Чей сын?

А она не поняла вопроса, думала, что предсмертный бред начался.

– Чей сын? – повторил Хорошкин-отец с напором и вдруг сверкнул последним огнем своего порченого янтаря.

Она поняла, что умирающий вопрошает осмысленно, и с недоумением переспросила:

– Как чей?.. – и ответила: – Твой, конечно…

– Врешь!.. – шипел пересохшими связками муж.

Она было обиделась, но сама грех в своей обиде увидала, а потому как с ребенком неразумным продолжала.

– А чей же, родной?.. Единственного мужчину в жизни знала. Только тебя!

Хорошкин уже не мог говорить, только горели огнем его ввалившиеся глаза.

А она вдруг все поняла. И чего он таким неласковым был долгие годы, чего молчуном считался, отчего сына не баловал. Как же мучился этот человек почти жизнь всю свою!.. И кто же наслал на него тягость такую – ревнивую?..

– Что же это?.. – всплеснула руками. – Так ты думал…

И такая жалость на нее накатила, так сердце защемило оттого, что ее вторая половина такие муки переносила молчаливо, что слезы хлынули из жениных глаз.

Хорошкин одним глазом уже видел огромный серебряный тоннель, а вторым все глазел на провожающую. Собрался с земной последней силой и поинтересовался одними губами:

– В кого же он такой… огромный?

Она вдруг улыбнулась сквозь горячую слезу и наклонила голову к умирающему. Шептала в восковое ухо, касаясь седых волосков.

– Так ты не помнишь мою девичью фамилию?..

Он чуть дернулся, словно засыпающая рыба.

– Борцова… Борцова я… А откуда она произошла?.. Фамилия? Ты что ж, забыл? Я же тебе еще в невестах рассказывала… Прадеда моего псевдоним! Псевдоним – это когда другую фамилию берут. Писатели там, артисты еще… Он же борцом был, прадед! Первым чемпионом Советского Казахстана! Выше двух метров мужчина вырос. А дед мой, сын прадеда, тоже здоровяком уродился, на флоте служил, говорят, якорь крейсера одними руками со дна вытянуть мог. Правда, женился на девице, бабке моей, туберкулезом больной, умершей при родах, оставившей наследством слабенькую девочку после себя, которая и стала матерью моей впоследствии. Так род измельчал силой – из-за бабки… Но, говорят, в седьмом поколении и негр родится… Так рассказывала я тебе все это уже…

Здесь Хорошкин вдруг громко крякнул, мгновением единым пожалел о своей никчемной жизни, тотчас прослезился кроваво… Мелькнуло голубоглазое лицо сына, почему-то сиренью запахло; он скосил свой второй глаз в серебряный тоннель и, испустив последний вздох, устремил в него свою душу… Погас порченый янтарь…

Хорошкина честь по чести похоронили, а на сорок первый день, после поминок уже, когда с зеркал были сняты черные платки и стало можно трогать вещи покойного, на чердаке дома обнаружили пятьдесят ящиков с хозяйственным мылом… Все понимали, откуда оно произошло, но на какую надобность хранилось, ответа не сыскали…

Мыло продали на городском рынке, причем такая удача – в одни руки, и на вырученные деньги устроили Хорошкину-сыну проводы в армию.

Пацана за недюжинную силу определили в спортроту, где он и получил специализацию армрестлера, а по-простому говоря, борца на руках. И не было Хорошкину в этом деле равенства. Столько рук переломал за два года службы – и не сосчитать! А тренер по фамилии Зиновьев все приговаривал после очередного искалеченного, что силушкой Хорошкин обязан великой Родине своей! А сердце Родины – город-герой Москва, и есть в самом центре его самое красивое место в мире – Красная площадь!

Поскольку побед было множество, то и про Кремль Хорошкин слушал по три раза на дню. Да он и сам с детства грезил столицей. Так и взросло в нем уже осознанное и неодолимое желание послужить Родине своей за успех, ему ниспосланный. И уж, конечно, пост его был им же самим и определен – охранять Красную площадь!

Хорошкина после дембеля взяли в Москву с превеликой радостью. Спортсмен-чемпион был необходим Центральному ГАИ, хотя б статью своей украшать милицейские ряды, а потому на северного великана спешно пошили в спецателье форму шестидесятого размера. А вот погончики с первой звездочкой смотрелись на плечищах молодого гаишника игрушечно. Сделать же большие, по размеру, оказалось невозможным – регламент…

Таким образом и оказался Хорошкин в городе-герое Москве, на охране Кремлевских стен, при деле мечты своей, и ничуть не жалел о том, если бы не издержки профессии, коими являлись депутаты и иже с ними… Ну, да и Бог с ними и иже!..

А между тем странный субъект все продолжал свой удивительный бег…

Через секунду Хорошкин уже различал его, рассматривая, какой ущерб тот наносит автотранспорту. Но почему-то милицейский организм не реагировал на правонарушения, не заставлял светлую капитанскую голову принять нужное решение – немедленно задержать, оставляя блюстителя порядка лишь сторонним наблюдателем происходящего.

Ишь, какой интересный человек, размышлял над просматриваемой картиной Хорошкин. Какой-то весь квадратный…

Еще милиционер подивился физиономии бегуна, вернее, растительности, на ней произрастающей.

«Волосы-то на башке какие черные!.. Как икра осетровая блескучие, коротко стриженные, – отмечал Хорошкин. – Усов под сплющенным носом не имеется, зато щеки, почти до самого подбородка, заросли густыми рыжими бакенбардами…» «Боксер, наверное, – подумал капитан. – Они все такие приземистые, со сплющенными носами. Это не раз переломанная перегородка плющит нос. От того тяжело дышать человеку. У него гаймориты случаются. Некомфортно…»

Потом Хорошкин подумал, что бегущий человек, вероятно, прибалт. Эстонец там или латыш. Они любят бакенбарды во все времена, хотя моды на волосатые щеки без бороды сейчас нет. Вот только у евреев религиозных пейсы… Много здесь хасидов на Красной площади перебывало… Но пейсы – это же не бакенбарды. У этого на рыжих щеках было фигурно пострижено, а у хасидов произрастает вольно…

Субъект приближался к посту Хорошкина, продолжая взбрыкивать бедрами, безжалостно рубя на ходу боковые зеркала…

«А может быть, кавказец, – продолжал размышлять капитан. – Вот шевелюра иссиня-черная, а баки – рыжие. У чеченцев такой разный колер встречается, у абхазов и осетин».

«Террорист?!! – вдруг вспыхнуло огнем нутро Хорошкина. – Шахид? Смертник?!!»

Но даже после такой страшной теории гаишник продолжал бездейственно стоять на месте, словно все его огромное чемпионское тело вдруг разом единым потеряло способность двигаться. Здесь еще вдобавок Хорошкин вспомнил начальника отряда майора Шахидова, человека толстого и добродушного, у которого имелось шестнадцать маленьких улыбчивых внуков, и все Шахидовы. А от того слово «шахид», выданное его же мозгом, стало не тревожным сигналом, а наоборот, успокоительным… К тому же торс стремительно приближающегося субъекта был обтянут только одной белой рубашкой, вероятно, синтетической, так как от пота она стала совершенно прозрачной и под ней не угадывался этот самый пояс – шахидский. Только черно было под рубашкой местами… «Волосяной покров», – заключил Хорошкин и заглянул в глаза приблизившегося бегуна.

Что он в них там увидел, одному Богу известно. Но телу капитана вдруг стало зябко, пот, только что струившийся по всему телу, обсох мгновенно, а в душе заныло тоскливо, будто волчара там вдруг засел и воет на луну. Хорошкин отчего-то вспомнил отца, не сумел проанализировать, откуда воспоминания явились, так как отец, присвоивший пятьдесят ящиков хозяйственного мыла, никогда ему не являлся, даже во снах. А здесь явился наяву прямо в мозг, да еще в гробу миражировал – скелет, обтянутый пупырчатой куриной кожей, а из некоторых пупырышков торчали серые волоски… Гаишник тряхнул головой, изгоняя наваждение, обронил фуражку, а за это время бегун в сандалиях промчался мимо него, ловко перемахнул через провисшие черные цепи декоративных заграждений и помчался к центру Красной площади.

Пока Хорошкин поднимал с пыльного асфальта головной убор, его память сотворила странную штуку. Капитан уже не помнил бегуна-нарушителя, словно эти тридцать секунд ему стерли из памяти. Также исчезло кино с мертвым отцом в главной роли, а на смену проявился образ Анечки Кремер без милицейского мундира на точеной фигурке, да и чего греха таить, даже без белья вовсе… От просматривания в воображении этого неожиданного обнажения Хорошкину срочно захотелось домой, в Выхино, дабы заменить воображаемое на действительное. Он поглядел на часы, крошечный циферблатик на его могучем запястье, с удовлетворением отметил, что через пятнадцать минут подъедет смена, а там еще через час…

Когда дежурный фэсэошник смотрел картинку с камер наблюдения в реальном времени, то вначале был совершенно уверен, что бегун направится к Мавзолею Владимира Ильича Ленина. В отличие от Хорошкина он был убежден, что квадратный человек – террорист и что Ильичу можно смело сказать последнее прости и прощай! Еще федеральный охранник злился на дебила капитана, совершенно не реагирующего на происходящее. Он даже встал возле экрана и кричал в голос:

– Ты что, кретин, не видишь!.. Чему тебя, идиота, учили!.. – фэсэошник орал благим матом, при том совершенно забыл включить сигналы тревожного оповещения. – Вот мешок с дерьмом недоделанный!..

Странный субъект вовсе не собирался навещать вождя мирового пролетариата. Его бег был устремлен ровно в противоположную сторону, и как вскоре выяснилось, к Лобному месту.

Субъект врезался в толпу щелкающих фотоаппаратами зевак, быстро-быстро заработал локтями, растолкав гостей столицы по-хамски, затем по-обезьяньи ловко взобрался на самое Лобное место, замер на мраморном бортике его, глядя в безоблачное небо, словно пытаясь что-то отыскать в нем. После оттянул свой затылок почти к самым плечам, чем удивил туристов, как будто номер «каучук» показывал, а затем что было силы обрушил свою голову, лобную часть ее, на стенку Лобного места…

На какую-то меру секунды звук запоздал. А потом грохнуло так, будто подземный ядерный взрыв произошел, площадь тряхнуло, словно шахматную доску с фигурами, а все находящиеся на ней посетители разом опустились на корточки и еще долго сидели простыми зеками.

Тряхануло и Хорошкина, отчего фуражка опять слетела с головы, а аппаратура наблюдателя-фэсэошника коротнула, и картинка разом исчезла со всех мониторов.

– Во, ё! – только и проговорил офицер. Еще он вдруг осознал, что не включил систему тревожно го оповещения, отчего пришел в состояние полного отупения и долго стоял на месте истуканом, раздувая щеки и пуча глаза. Дальнейшая его карьера была связана с сидением сутки через трое в стареньких «Жигулях» на обочине въезда Рублево-Успенского шоссе для просмотра проезжающих кортежей с первыми номерами.

Во время последовавших разборок, связанных с инцидентом на Лобном месте, так и не нашлось ни единого свидетеля, который хоть как-то внятно мог бы рассказать о событиях, произошедших после нападения на памятник истории. Трясли и туристов, и службистов.

– Куда хоть он побежал после? – пытались допытаться у Хорошкина, которому в тот день так и не суждено было насладиться обнаженной Анечкой Кремер вследствие долгих допросов, происходящих с участием высокопоставленных сотрудников ФСО и ФСБ.

– Да не знаю я! – злился Хорошкин.

– А для чего ты стоишь там?! – задал пустой вопрос полковник ФСО Чудов, мужчина красивый и статный. Его раздражение можно было понять, так как ему поручили от Федеральной службы разобраться в инциденте. И Красная площадь – его вотчина. А не разобраться в этом происшествии – это то же самое, что не контролировать собственную двухкомнатную квартиру. Ответы на вопросы должны были существовать. На любые вопросы!

– А стоит он там, – ответил майор Шахидов, присутствующий при допросе подчиненного, – а стоит он там для того, чтобы не парковался автотранспорт под запрещающий знак. Вот и вся его задача! Всё! Был сконцентрирован на выполнении!

– Выполняет? – ехидно поинтересовался Чудов.

– Странные у вас вопросики, товарищ полков ник! – прокомментировал Шахидов, колыхнул в разные стороны толстым пузом и поднял на Чудова густые с проседью брови.

Чудов восточную растительность оценил, да и пузо в три арбуза производило впечатление.

– Плохо работаете, товарищи! – почти шепотом подвел итог человек небольшого роста, с губами бледными, как будто их еженощно лобзал вампир. – Плохо!

Все присутствующие заметили, что у него не смыкается челюсть.

«Вот гэбэшники! – про себя разозлился полковник Чудов. – Всегда последнее слово за собой пытаются оставить. Не те времена!»

– Работаем! – уточнил Чудов с явным раздражением.

– Не понял? – процедил представитель секретной службы и поморщился от боли в костях лица. Вспомнил тот невероятный по силе удар, испытанный несколько лет назад.

– А чего тут понимать, все мы плохо работаем! И вы тоже, надо полагать! Где контрразведка?.. Что ж, внедренцы не сигнализировали? У вас же агентов тысячи. А результат!..

– Вы за чужими спинами не прячьтесь! – вдруг звонко выкрикнул поцелованный вампиром. – Ишь, морды наели, как перед убоем! Охранники государевы, вашу мать!

На эти слова и Хорошкин, и Шахидов, да и полковник Чудов переглянулись между собой и признали в себе мяса и жира в достаточном количестве.

– Вы матерей наших не трогайте! – багровел благородным лицом полковник Чудов. – А вы, поди, морковочкой единой питаетесь, товарищ полковник ФСБ? Глядите, чтобы вас вентилятором не сдуло, вашу папу! – это было произнесено совсем по-детски.

– Рахит! – поддержал фэсэошника майор Шахидов, но тотчас осознал, что хватил лишку. За потерю субординации могли из первого отряда ДПС отправить во второй, стоять у Триумфальной арки простым гаишником.

– Что?!! – ну совсем от такого хамства побелел лицом полковник ФСБ.

– Рахим! – заулыбался Шахидов, показывая зубы с великолепными золотыми мостами с обеих сторон верхней челюсти.

– Не понял?

– Рахимом моего деда звали! А отца Амаром! Меня зовут Рамзан Амарович Шахидов!

Здесь и Хорошкин сообщил информацию о себе.

– Трехкратный чемпион по армрестлингу! – сказал, как на плацу отчеканил. – Из Сургута.

– Кто? – потерял ориентацию в пространстве полковник ФСБ.

– Я! – подтвердил капитан.

– Меня Президент лично награждал! – сообщил Чудов. – Секретным указом!

Служба безопасности взяла небольшой тайм-аут, вспомнила все психологические тренинги, пройденные за долгие годы служения Отечеству, собрала нервы в кулак и дала достойный отпор блоку гаишников и фэсэошников.

– Морковка – очень хороша для зрения, – шепотом проговорил фээсбэшник, волей-неволей заставляя присутствующих напрячь слух. – Вы, товарищ капитан, будете уволены из ГИБДД немедленно. Вы, товарищ Рамзан Амарович, не у Триумфальной арки красоваться своим атлетизмом будете, а по окружной дороге на десятке патрулировать, полтинники сшибать у нарушителей… Вам, товарищ Чудов, сколько лет?

– Тридцать семь, – признался полковник.

– Ну, так пенсионный возраст!.. В ЧОП или с пенсионным удостоверением в коммерческую личку, коммерсов отмазывать от штрафов, наложенных Рамзаном Амаровичем. Награду президентскую можете носить, на пять долларов в день станете больше получать…

После этих слов в кабинете воцарилось молчание. Каждый обдумывал услышанное. Хорошкин чуть было не плакал, так как не представлял, что делать в жизни, если его лишат поста возле Красной площади. Майор Шахидов, воображая себя за рулем десятки, понимал, что просто не поместится в «Жигуль», а потом у него несварение желудка, газы, а как при подчиненных, если во время движения по трассе приспичит?.. Полковник Чудов не боялся фээсбэшпика, но остерегался! Устраивать бои из-за какой-то фигни было по меньшей мере неразумно!.. С ментами, которые его поддержали, все так и будет, как обещал бледный рахит. Это они могут. Менты для них не соперники!.. Наши – не сдадут, он был в этом уверен. Но, когда поймуг, что вперлись из-за такой фигни, что Чудов вопросы не решает… Короче, овчинка…

Полковник Чудов подошел к победителю, взял его за локоток и отвел чуть в сторону.

– Как фамилия твоя, забыл?

– Окладов…

– Нулевой вариант, Окладов? – предложил. – Ладная у тебя фамилия!

– А этих уродов? – поинтересовался фээс-бэшник, ничем не выдавая радость от маленькой победы.

– Уроды – они и есть уроды! Давай тоже на ноль.

– Давайте.

– Давайте… Конечно, погорячились. Дело-то надо прояснять. А то хренотень какая-то!

– Конечно, – согласился победитель. – Дело-то разгребать надо…

– Надо…

После нулевого варианта договорились о встрече на завтра. Без гаишников, которые оказались без надобности.

– Валите! – приказал Чудов.

– Как? – не понял майор Шахидов.

– Куда? – вторил Хорошкин.

– В жопу! – махнул вялой ладошкой переговорщик с Лубянки. – Свободны!

Милиционеры растворились в пространстве Хоттабычами, а полковники расстались почти товарищами.

При осмотре места происшествия никаких повреждений не обнаружили. Мрамор памятника был крепок, и человеческая голова ровным счетом не оказала на него никакого влияния.

Конечно, никто не заметил, что со дна Лобного места в сторону Ивановской площади по щербатой стене пытается выбраться черный крошечный муравей, угодивший в чашу с порывом ветра. Дело для насекомого нехитрое, и он успешно карабкался ввысь. Но теплым ветерком дунуло еще раз, и в чашу принесло много всякой совсем мелкой дребедени, а вместе с ней травинку с острыми, как у осоки, краями. И надо было так случиться, что в пространстве все таким образом сошлось, что травинку принесло прямо к той стенке, по которой неутомимо полз ввысь жаждущий свободы муравей. Планируя на дно, травинка слегка чиркнула по телу муравья, разделив его на две части – на голову и туловище…