Текст книги "Теория описавшегося мальчика"

Автор книги: Дмитрий Липскеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Яков Михайлович нарисовал на лице брезгливость:

– Да прикройтесь! Прошу! Вы не выглядите привлекательно… И говорите как следователь.

Она с трудом сдержалась, чтобы не впасть в истерику. Трясясь, оглянулась, подобрала с пола несвежую простыню, завернулась в нее, ощутив исходящий от ткани запах беспутства.

– Где у вас телефон? Я немедленно вызываю полицию!

В руке у Якова Михайловича появился пульт дистанционного управления, и через мгновение на большой плазменный телевизор Насте представился порнографический фильм с ее участием. В этой продолжительной ленте она исполняла доминирующую роль.

Девушка в ужасе смотрела на свою неистовую страсть, на свое гибкое тело, принимающее поистине фантастические ракурсы, которыми пользовался Яков Михайлович. Его же роль была достаточно скромна, обыкновенна для мужчины в сексе, тогда как женщина на экране поощряла мужчину к экспериментам своими налитыми зрелостью бедрами, крутя ими бесстыже и разнообразно, выворачиваясь на божий свет чуть ли не наизнанку. Она, можно сказать, терзала плоть хозяина квартиры, высасывая из него крепкими губами энергию до пустоты, а когда сама приближалась к концу аттракциона, коих было множество, хохотала, как обыкновенная шалава, и почему-то плевалась в разные стороны, изображая мужской половой орган, сеющий себя в пустоту.

Ее стошнило. Утерлась вонючей простыней.

– А где второй? – спросила.

– Кого имеете в виду?

– Ваш водитель… Викентий… Вы его так назвали…

– A-а, сынок мой…

Яков Михайлович поднялся из кресла, стараясь не задеть Настино тело, обогнул его, будто заплесневелую парковую скульптуру девушки с веслом, и просил следовать за ним. Она пошла, ступая босыми ногами, чувствуя подошвами что-то склизкое, мерзкое. В гостиной рядом с выключенным патефоном валялась скомканная ливрея.

– Ах, Викентий! – посетовал психиатр.

Они прошли далее – в соседнюю, самую маленькую комнату, где на специальном антикварном столике стояла огромная клетка, укрытая толстым платком. Вокруг были разбросаны семена для крупных птиц. И опять Яков Михайлович укоризненно, но с добротой произнес: «Ах, Викентий!» – и сдернул с клетки покрывало:

– Разгильдяй!

Настя инстинктивно отшатнулась. В старинной клетке, сплетенной из медной чеканной проволоки, на вертикально установленной деревяшке, вцепившись острыми коготками, сидел огромный красноголовый дятел и смотрел своими бусинками-глазами прямо Насте в душу.

– Вот он, мой Викентий! – улыбнулся Яков Михайлович.

Она могла поклясться, что именно эта птица вчера была человеком.

– Да-да, – подтвердил психиатр. – Мой мальчик лишь днем может существовать человеком. В остальном он обыкновенный дятел! И квантовые связи есть! Еще Эйнштейн доказал.

– Да как же… – Настя была потрясена.

– И чему здесь уж так поражаться! У вас любовник – ксилофон! А у меня сын – бесполезный дятел. Но сыновей не выбирают, в отличие от любовников. Женщина с такими формами, как у вас, всегда найдет теплое место. А у нас с сыном очень ограниченные возможности! Да, Викентий?.. И мы ими пользуемся как можем!

Птица ткнула клювом деревяшку и опять засмотрелась на Настю. Теперь дятел пялился ей на низ живота.

Настя поняла, что от изумления обронила простыню и опять голая.

– Хотите покормить Викентия? – поинтересовался Яков Михайлович.

– Собой?

– Это хорошо, что вы шутите… – Хозяин сыпанул горсть семян прямо на пол клетки и завесил ее покрывалом. – Пусть поспит. Завтракать будете?

Она кивнула.

Ела много, но не разбирая вкуса. Еще под горячими струями душа она подумала о различных путях поиска миссии. Она поняла, что миссия может ошибаться в выборе ее носителя и проявляться в таких странных тупиковых формах, как дятел. То, что с нею совокуплялся несчастный Викентий-птица, как-то притупило эмоциональную боль от произошедшего. Сам Яков Михайлович не мастерил с нею чего-то особенного, все обычно… Ей вдруг вспомнились феминистские постулаты, что мужчины используют женщин, как три буквы «о», что им более ничего не нужно. Вот ее в эти три отверстия и «мучил» Яков Михайлович. Все как договаривались. Ничего вне рамок естественного, чего она не проходила ранее. Допивая апельсиновый сок, Настя вдруг вспомнила всем телом тот неземной экстаз, испытанный ею ночью, и от одного лишь воспоминания испытала кульминацию, чуть было не закричав в голос. Яков Михайлович, созерцая окончание женской страсти, лишь покачал головой и снова подтвердил:

– Мужчинам так богато не дано!

Запив оргазм чаем, она поинтересовалась:

– Химию использовали?

– Ни в коем случае.

– Почему я себя не помню?

– Ах, милочка, у всех свои секреты! – улыбнулся Яков Михайлович и долго раскуривал толстую сигару. Выдохнул в Настину сторону: – Тем более что вы все помните. Ваше тело, по крайней мере, все помнит. А пленочка подсказала деталечки.

Ее опять затрясло, она еле сдержала судороги.

– Боже… – чуть не разрыдалась.

– Вот видите.

Она оглядела квартиру, выглядящую как после съемок самого разнузданного порно. По полу валялись всякие приспособления – китайские шарики, разорванные упаковки и уже использованные condoms,секс-игрушки, а из паркета с помощью присосок как будто росли искусственные фаллосы огромных размеров, почему-то все черного цвета.

– И мы всем этим пользовались? – поинтересовалась.

– Вы – да. Меня на столько не хватит.

И здесь она поняла. Ее словно озарило. Перед глазами промчалась сцена прихода в квартиру Якова Михайловича. Его галантность, а потом патефонная комната и песня «Валенки», прокрученная задом наперед. Эта нездешняя гармония и горящие глаза хозяина квартиры. Увлеченный коллекционер!.. Вот в чем секрет! Вот где химия сокрыта. Ей удалось не выдать своего озарения. Скрывая его тщательно, она отщипнула от холодной бараньей ноги и понюхала кусочек мяса.

– Викентий готовил? – поинтересовалась.

Из облака сигарного дыма проявилось довольное лицо Якова Михайловича:

– Всё своими силами!

– А копыто у черта одолжили?

– Бутафория… Завернуть вам с собой кусочек? Ксилофон покормите.

– Почему нет.

Психиатр вылез из кресла и, пуская струи вонючего дыма, направился в кухню за одноразовой коробочкой для мяса.

Настя тотчас выпорхнула в «патефонную» комнату, подцепив ногтем, сняла с проигрывающего устройства пластинку и ловким движением устроила ее у себя на животе под широкой резинкой шерстяной юбки. Вместо «Валенок» поставила на проигрыватель что попалось. Вернулась за стол до прихода Якова Михайловича, на мысочках, и ощутила, что жизнь возвращается на круги своя. Вернула воспоминания ночи – тело не отреагировало. Даже провела пальцами между ног. Обычные реакции. Уверилась, что догадка оказалась верной.

Здесь подоспел хозяин квартиры и, напевая что-то антикварное, срезал кусочки бараньей ноги, аккуратно складывая их в прозрачную тару. Неожиданно он повернулся к Насте, зыркнул по ее глазам:

– Повторим как-нибудь?

– Никогда.

– Вам же понравилось!

– Я умею отказываться от того, что мне нравится. Наша договоренность в силе?

– Вы имеете в виду Ивана Диогеновича?

– Какие у нас с вами могут еще быть договоренности?

– Разные, – не потерялся психиатр. – Я, например, могу поделиться ночным фильмом с Интернетом! Ой, да множество вариантов имеется!

– Я не сомневалась, что вы подлец! – она улыбнулась и попросила, чтобы он не жалел мяса, накладывал больше. – И зелени сверху!

Он был удивлен ее бесстрашием и наглостью. Неожиданно приблизился и цепко ухватил Настю за грудь. Она спокойно смотрела в его глаза, а тело ее было холодно.

– Была договоренность – один раз! – напомнила. – Руку уберите!

Яков Михайлович одернул руку и, словно догадавшись о чем-то, бросился в патефонную комнату, а оттуда заорал, будто предсмертным криком:

– Где-е-е-е!!! Я спрашиваю: где-е-е-е-е?!!

Она увидела, как он развернулся, бешеным быком бросился на нее, тряся красным инсультным лицом. Она выставила вперед руку с разделочным ножом и предупредила ровным голосом:

– Убью. Сейчас точно. А потом Викентию шею сверну!

Чтобы не нарваться на острие, Яков Михайлович затормозил о паркет тапками, заскользил, замотал руками в воздухе и боком повалился в кресло, стараясь не выронить дымящую сигару.

– Ай! – причитал он, переворачиваясь в кресле. – Ай, что вы сделали!!! – Лицо его все более наливалось кровью, и Настя испугалась, что оно лопнет, как гнилой помидор. – Это все, что у меня есть! Пластинка!.. – Схватился за сердце. Сигара, приклеившись, свисала с нижней губы и дымила. – Отдайте! Умоляю!!!

– Первое! – приказала Настя. – Заткните свою сигару – в горле першит!

– Конечно, сейчас!.. – Яков Михайлович ухватился за толстый окурок, обжегся, ойкнул, вскочил и задавил сигару в большой бронзовой пепельнице, выполненной в виде унитаза. Помахал рукой, разгоняя дым. – Так лучше?

– Второе – сотрите запись немедленно! И никаких там копий для личного пользования!

– Минуту… – Он был проворен, как халдей на дорогом банкете. Несколько минут – и прибежал с флешкой, протягивая ее Насте. – Чиста, как Божья Матерь!.. Отдайте пластинку! – заканючил.

– И самое главное! Вы исполните тотчас нашу договоренность и выпишите из больницы Ивана Диогеновича!

– Несомненно! Дайте пластинку!

– В выписном листе должно стоять «абсолютно здоров»!

– Что ж нам напраслину наводить. Он же здоров без сомнений, мы как есть и напишем – здоров!

– Вызовите перевозку и доставьте ксилофон по домашнему адресу! – продолжала отдавать распоряжения Настя. – И не дай бог какие-либо провокации!

– Ну зачем так с порядочными людьми!

– Звоните, джентльмен!

– Сейчас?

– Именно.

– А пластиночка? «Валеночки»?

– Звоните!

Яков Михайлович наклонился в поисках телефона, а вернулся в исходное положение с маленьким дамским пистолетом в руке. Прицелился Насте в голову:

– Где пластинка, сука?! Пристрелю, тварь!

Настя ткнула пальцем в свой живот, придавив им самую середину винила.

– Здесь! Слегка нажму – и ваш раритет рассыплется на осколки. Я знаю, сколь хрупки старые пластинки! Бросьте пистолет!

Яков Михайлович походил на заключенного, которого пытали месяц. С красными от недосыпа глазами, с вывалившимся из перекосившегося халата животиком, под которым качалось, словно маятник у старых часов-ходиков, он глядел на пистолет и лепетал, что оружие ненастоящее, антикварная побрякушка, что он и выстрелить в человека не смог бы, а пластинка для него – всё! Больше, чем всё!

– Я сейчас же звоню в больницу! – заверил он и отбросил оружие на диван. Нажал на кнопочки мобильного аппарата и распорядился, чтобы Ивана Диогеновича готовили к выписке. – И перевозку для господина Ласкина лучшую приготовьте! Это вам не барабан какой-нибудь! Это ксилофон!

Настя даже заулыбалась, глядя на усердие Якова Михайловича.

– Еще раз? – предложила.

Психиатр вскинул на нее глаза:

– Мне бы пластинку!

– Шучу!

– Не успеете вы добраться до дома, а там уже Иван Диогенович вас поджидает! Давайте выполнять договоренности!

– Вы же не выполнили своих!

– Как же…

– С птицей договоренности не было, – отрезала Настя. – И спецсредства опять-таки! Вызовите машину! Дятел же меня не повезет?

– Нет, – согласился Яков Михайлович. – Не повезет. Викентий спит!

– Вызывайте!

Хозяин квартиры спешно продиктовал улицу и номер дома в диспетчерскую такси и умоляюще заглядывал в Настины глаза:

– «Валеночки»!..

Настя аккуратно сложила продукты в большой пакет, потрогала торчащее копыто бараньей ноги и, выглянув в окно, направилась к двери.

– Такси прибыло, – сообщила. – Пластинку я вам отдам только тогда, когда удостоверюсь, что все в порядке!

– Господи! – Яков Михайлович бросился к ней со скрещенными на груди руками. – Вы убиваете меня!

– Повторяю, – она открыла дверь квартиры и перешагнула порог, – ничего с пластинкой не станется, если вы на сей раз выполните свои обещания.

Он что-то мычал в ответ, но она уже захлопнула за собой дверь и сбегала по лестнице в светлый день.

Как и клялся Яков Михайлович, Ивана Диогеновича доставили по месту жительства раньше, чем успела добраться до дома Настя. Правда, санитары и сопровождающий врач еще находились при доставленном, приспосабливая его искривления к дивану. Иван смотрел на вбежавшую раскрасневшуюся от волнения Настю. Шея его была неестественно вывернута, при этом вытянута, и голова располагалась где-то под мышкой.

– Здравствуй! – она.

Иван продолжал смотреть на нее, будто сканировал.

Сопровождающий врач провел небольшой инструктаж:

– Кое-где костная ткань уже перешла или переходит в деревянную поверхность. По первому осмотру – это карельская береза. Очень дорогой материал! Так что купите специальную жидкость по уходу за редкими сортами дерева. Остальное в пределах нормы, сердце работает, как ни странно, прилично, нервная систем также в норме. Ну, конечно, подкормить надо бы. В этом вы сами разберетесь.

Врач удалился, и она опять сказала ему «здравствуй».

В ответ Иван хлопнул глазами.

– Я вытащила тебя! – радостно сообщила Настя. – Как обещала. Хочешь в ванну? В горячую воду? А я быстренько разогрею. У меня вот – целые сумки еды!

Он кивнул, согласившись. Повернулся на диване. На лице страдание:

– Правым боком.

– Что? – не поняла она.

– Воды наливай четверть. Меня можно в воду класть только правым боком. Левый переформировывается в карельскую березу. Вода испортит дерево.

– Конечно! – она почему-то просияла лицом и бросилась сначала в ванную, где открыла кран с водой, затем на кухню. И заскворчало и зашипело на сковороде, и показалось ей, что все как обычно.

А потом она раздела его и долго гладила перерожденную в дерево плоть. Она гладила и всматривалась в прожилки драгоценной части и сказала ему, что это, возможно, левая дека инструмента.

– Возможно, – подтвердил Иван.

А потом она взяла его на руки, отнесла в ванную и осторожно, как истинную драгоценность, положила в воду.

А еще потом кормила бараниной от Якова Михайловича, вкладывая маленькие кусочки в бледный рот Ивана. Она разглядывала его как собственное дитя, и ничего ее не смущало, даже плавающее маленькой мертвой рыбкой мужское достоинство. Она погладила его, стараясь разбудить.

– Не надо, – попросил. При этом его рот неприязненно искривился.

– Конечно, прости…

– Видишь, – сказал Иван. – Видишь, волосы на теле выпадают? Грудь уже почти голая… Спина и живот как у новорожденного…

– Ну не может ксилофон быть волосатым! – ободрила она. – С головой же ничего не происходит! Твое лицо так же прекрасно, как и раньше. И волосы… Она запустила пальцы в его густую шевелюру. – Эта седая прядь мне особенно нравится!

– Ты блядь! – неожиданно произнес он. – Ты падшая!

Настя затряслась, покраснела. Ужас сковал ее тело настолько, что боль раненых мест вернулась стократно.

– Нет! – инстинктивно ответила она.

– Я тебя просил.

– Я не хотела… Там…

– Всегда надо быть осторожной. В мире много плохих людей, которые ставят западни и придумывают подлости!

– Это все пластинка с «Валенками»! – оправдывалась она. – В ее тональности что-то скрыто специальное и неведомое, а в гармонию примешано нездешнее! Я потеряла себя!

– Именно, – согласился Иван. – Ты потеряла себя. И то, что в твое тело всовывали различные предметы, а ты хохотала, как великая блудница, – все говорит о том, что ты потеряла себя.

– Откуда ты знаешь?! – Она была потрясена и почти мертва от стыда.

– Быть ксилофоном не самое главное мое предназначение. Во мне антиматерия. Я – ВЕРА!

Она не могла справиться с трясучкой, а он более ничего не говорил. Поднимался над водою пар, а в соседней квартире ругнулись, да так громко, что окна в квартире зазвенели.

– Блядь!!! – проорал сосед.

Настя заплакала, зашмыгала носом:

– Я забрала у этой сволочи пластинку!

Заинтересовавшись, Иван крутанул шеей против часовой стрелки.

– Я не знал! – произнес удивленно.

– Да-да, она со мной, – Настя принесла из прихожей старую пластинку. – Вот, Лидия Русланова, «Валенки», – прочла на наклейке. – Сорок второй год!

Его глаза заблестели.

– Ты уверена, что слышала голос Руслановой?

– Нет, – затараторила Настя. – Там было совсем не так! Яков Михайлович объяснил, что это музыкальная редкость, что песню «Валенки» записали наоборот, вот такая странная уникальная гармония получилась!

– Поднеси ближе к глазам, – попросил Иван. – Только осторожно!

Она была рада хоть чем-то угодить. Держала раритет пальчиками крепко:

– Вот.

Иван вглядывался в старинный черный диск, казалось, что он хочет исследовать каждую его бороздку. А потом объяснил:

– Эта пластинка начала века! Русланова спела «Валенки» в сороковых!

– Нет, – заспорила Настенька. – Я прокрутила гармонию наоборот. В голове. Это несомненно «Валенки»!

– Никто не спорит, что это не «Валенки»! Но Руслановой в начале века не было и в помине! Пластинка даже не патефонная, а граммофонная!

– Яков Михайлович ставил ее на патефон!

– Да замолчишь ты!

– Да, – поджала губы.

– Русланова родилась в начале века! Она не могла петь на этой пластинке! Это понятно? – Она кивнула. – Убери ее от влаги дальше, испортишь. – Настя нервно сунула пластинку в стопку чистых полотенец, а он продолжил: – Песня «Валенки» появилась в незапамятные времена. Еще в позапрошлом веке. Цыганская песня! Ее пела… кажется, какая-то Полякова.

Она удивилась:

– Ты столько знаешь…

– Это была плясовая песня! Таборная! Какая Русланова!

Иван замолчал. Настя смотрела в его лицо, в котором многое переменилось. Особенно глаза – все в них стало глубже, почти бездонно и страшно. Она вспомнила, как Иван давеча произнес «Я – Вера!». Не могла понять, что это значит, но и не старалась, так как понимать и оценивать – совсем не ее задача. Он застонал, и Настя тотчас отреагировала:

– Что такое? Что-то болит? Тебя перевернуть, любовь моя?!

Запахло бульоном, как обычно, когда Иван принимал ванну. Она вдохнула глубоко, и у нее закружилась голова, как от шампанского. В ушах зазвучала сакральная перелицованная музыка песни «Валенки», и Настя, к своему ужасу, застонала от судорог, возникших где-то глубоко внутри, под пупком. Она почти закричала эту песню страсти, так что из-за стены донеслось восхищенное «Во, бля-а-а!!!».

Она просила прощения у Ивана, молила. Мол, не ее вина в революции организма, это все пластиночка гадкая! Вырвала ее из-под резинки и замахнулась, готовясь ударить диском о кафель.

– Не смей! – закричал Иван. Его глаза вспыхнули. – Не смей!!!

Ее локоток подломился, а в потолок застучали противники шума. Настя вновь заплакала. Она была уверена, что Иван положит ее после себя в бульонную воду и она исчезнет. Сердце в ужасе затряслось, и она стала умолять:

– Не надо! Прошу! Не надо!

– Я не ругаю тебя, – смягчился Иван. – Не твоя вина. Тем более что в ближайшие времена я не смогу обеспечивать тебе нормальную сексуальную жизнь! Да и не мое это дело! Так что бери пластинку, когда это тебе необходимо. Приобретешь переносной сейф, в котором будешь ее хранить как зеницу ока. И упаси Господь, чтобы кто-то ее нашел!

Она, понявшая, что жизнь ее продолжится, что бульон не унесет молекулы ее существа в канализационные воды, опять переменилась в настроении и ощущала себя вполне счастливой. Конечно, она приобретет сейф, она даже знает какой, в виде книги, чтобы никто не распознал, что это сейф. В нем и будет храниться пластиночка!

– Хорошая идея, – похвалил он. – Но есть вещи и поважнее! – Она приготовилась слушать, наклонившись ближе к Ивану. – Вытри меня и отнеси в комнату. – Настя завернула заметно полегчавшее тело Ивана в большое махровое полотенце и отнесла на диван, аккуратно уложив его левой стороной на подушки. Вновь придвинулась ближе к его голове. – Скоро мое перерождение закончится, и я стану ксилофоном.

– Ты уже ксилофон!

– Подожди! Я стану ксилофоном! Лучшим на этой планете! Во мне сокрыты звуки веры! И мы будем нести эту светлую гармонию по миру, распространяя ее как можно увереннее и ретиво! Ты будешь играть на мне и стараться развивать свои навыки ксилофонистки трудолюбиво.

– Иван!.. – теперь она была совершенно счастлива. – Я обещаю, что…

– Я знаю… Нам необходим импресарио. Он будет обеспечивать нам концерты.

– Я сама могу попробовать!

– Ты будешь только играть! Ничего более от тебя не требуется! Мы будем давать концерты по маленьким городам и селам. Там еще сохранились люди, способные слышать музыку веры.

– Хорошо-хорошо! Но чтобы найти хорошего импресарио, необходимо ездить по большим городам. Если он не увидит заработка, то откажется работать!

– Мы его заинтересуем, поверь мне! Выбирай лучшего из лучших, а когда мое перерождение закончится, я стану менять мир!

Он закрыл глаза и тотчас заснул. Во сне лицо его разгладилось и стало похоже на лик – светлое, открытое.

Перед тем как заснуть здесь же, на ковре подле него, Настя поняла свое предназначение. Он – Бог, а она – его апостол.

Яков Михайлович сидел в кресле нога на ногу. Та, которая сверху, тряслась, и с нее то и дело соскальзывал тапок. Викентий всякий раз наклонялся к паркету и водружал обувь на место.

– Мы должны ее вернуть! – прошипел психиатр. – Непременно! Чего бы нам это ни стоило!

– Вернем! – пообещал Викентий и потер кончик носа. У него начиналась простуда и чесалось в ноздрях. – Сожжем этот ксилофон к чертовой матери!

– Смотри, как бы тебя в зоопарк не запрятали! Ишь, мыслитель.

– Я могу и обидеться! – предупредил человек-дятел.

– Да и хрен с тобой! Ты и так Богом обиженный!

– Пап, тебе прямо доставляет удовольствие унижать меня! – чихнул.

– Гораздо больше удовольствия я бы получал, если бы мог гордиться тобой!

– Я тоже тобой не горжусь, – признался Викентий. – Но я тебя люблю! Ты мой отец.

Нога Якова Михайловича перестала трястись. Он махнул рукой, призывая Викентия к себе. Обнял, прижав к плечу:

– И я тебя люблю, сынок!

Несколько секунд они провели как отец и сын, затем Яков Михайлович отстранился:

– Заразишь еще!.. У нас совершенно ничего не осталось! У нас ничего нет! Единственная ценность похищена. Мы лузеры! Я самый великий неудачник в мире! А ты сын самого великого неудачника. И ты птица!.. Одно радует – что ты дятел из Красной книги! – Он захохотал, но быстро прекратил. Вероятно, эта шутка повторялась часто.

– Пап, я умею летать! И это так много, что мне в жизни более ничего не надо. Огромное синее небо, лес и мои дети! Я в порядке, пап.

Психиатр раскурил сигару, замычал в бессильном отчаянии.

– У меня сорок три внука! – констатировал. – И все – дятлы из Красной книги.

– Простые дятлы живут коротко, – добавил Викентий. – У тебя даже праправнуки есть.

Яков Михайлович выругался:

– Я больше не хочу об этом. Достаточно того, что я ежемесячно закупаю семян на бешеные деньги!.. И потом, сейчас главное – вернуть раритет! И ты со своими крыльями в этом деле главный помощник. Привлеки к этой семейной надобности свое многочисленное потомство.

– Можешь не сомневаться, – заверил Викентий. – Они сделают все что нужно.

– В общем, так: любой ценой мы возвращаем пластинку! Я ради нее пойду на все! А, черт с ним, понадобится – мы не только сожжем ксилофон, но и будем пытать его сущность. Уж в знании химии я профессионал. Жаль, за это мало платят.

– Я с тобой, отец, – подтвердил Викентий.

– Надеюсь, они не догадываются, что на самом деле представляет собой эта пластинка! Господи, помилуй!.. Тьфу!

– Да уж…

Викентий посмотрел на часы, грустно вздохнул и быстро разделся донага. Он лег прямо на пол, лицом вниз, заложив руки за спину. Его тело очень быстро сократилось в размерах, сопровождаясь хрустом костей, а затем покрылось перьями. Вероятно, перерождение человеческого носа в клюв было для Викентия мучительным, так как из горла раздался сдавленный клекот, а на полу появились капли крови… А потом все внезапно закончилось. Красноголовый дятел оттолкнулся от пола и взлетел на шкаф. Наверху он поточил о резную верхушку клюв и уставился на Якова Михайловича. Вертел головой в разные стороны, но круглых глаз с человека не сводил.

Психиатр выбрался из кресла, прошел к окну и, открыв форточку, дал рукой отмашку:

– Проваливай! И не забудь, что воронам тоже есть надо!

Большая птица оттолкнулась лапами от шкафа и выпорхнула в небеса.

Ивану понадобилось две недели, чтобы полностью трансформироваться в ксилофон. Столько физических мучений испытал он, что возьмись Настя описывать их литературно или просто информативно, сие было бы невозможно. Она, находившаяся подле все эти тяжкие времена, осунулась, сопереживая не только душевно, но почти физически. Каждые пять минут она протирала немецкой полиролью растягивающиеся деревянные поверхности карельской березы. А когда появились нотные бруски, заменившие на спине позвонки, Настя гладила их подушечками пальцев нежно. И прикосновения было достаточно, чтобы появлялся звук, пусть тихий, но божественный, как будто крутишь пальчиком по окаемке богемской хрустальной вазы.

Перерождение свое Иван переносил стойко, как и подобает сильному мужчине, осознающему свою миссию. Ему, несомненно, приходилось очень больно, лицо его было бледным, как у Пьеро, жилка на виске даже не стучала, а тряслась, особенно когда вылезали из спины бруски, прорывая кожный покров. В какой-то момент Настя испугалась, что Иван не выдержит муку и умрет при ней, на ее глазах. Но он вновь заговорил:

– Не сомневайся во мне! Мне так сложнее!

– Я не буду… – Слезы текли по ее красивому лицу. Она склонялась к его голове, которая располагалась почти у самого пола, закрученная под основание ксилофона, прикасалась своей мокрой щекой к его щеке – бородатой, как у дикаря, он слизывал ее слезы. Она понимала, что он ее любит…

– Необходимо заказать чехол для ксилофона, особенный, – наставлял он. – Есть вещи, которые так и останутся не подверженными изменениям. Голова, руки и первопричинное место…

Настя проводила замеры с помощью бабушкиного сантиметра и сделала практически профессиональный чертеж.

Иван просил, чтобы в конструкции превалировала натуральная кожа, подбитая мехом, так как, несмотря на свою деревянную основу, он все равно мерз: вероятно, в карельской березе сохранилась нервная система.

Последние недели она спала коротко и тревожно. А в одну из ночей, под самое утро, что-то заставило ее проснуться и посмотреть в сторону окна. В лучах восходящего солнца она увидела стаю больших красноголовых дятлов. Дятлы летели словно волнами. Взмахивали крыльями, набирали высоту, потом пикировали вниз, потом вновь вставали на мощь крыла… Она никогда не видела столько дятлов вместе. Одна из птиц отделилась от стаи и повернула в сторону окна Насти. Ей показалось, что сейчас дятел булыжником пробьет стекло и окажется в квартире. Но птица успела затормозить в воздухе и махала крыльями, оставаясь почти на месте. Дятел глядел на лежащую в кровати Настю и, открыв клюв, делал острым язычком непристойные для птицы движения.

«Викентий», – поняла девушка.

Она вскочила, подбежала к окну и, замахав руками, зашикала на красноголового дятла:

– Пошел отсюда! Пошел!!! Гребаный ворон!!!

Птица дотронулась грудью до оконного стекла, оставив на нем перышко, глянула в глаза девице, а потом спикировала в неизвестном направлении.

Она была чрезвычайно взволнована, но будить Ивана не решилась. Сегодня они в 14:00 общались с очередным импресарио, лучшим в России, лишь вчера вернувшимся из какого-то внешнего турне, лениво согласившимся на двадцать минут личной встречи вне своего офиса… Чтобы привести себя в чувство, снять напряжение, Настя на цыпочках подобралась к книжной полке, обернулась к окну, убедилась, что за ним пусто, уверилась, что пространство чисто даже от воробьев, и затем только достала с верхней полки сейф, закамуфлированный под том Гоголя. Покрутив серебряными колесиками, набрала шифр. Сейф беззвучно открылся, и Настя прикоснулась к прохладе старинного винила. Левую руку, ребро ладони, она закусила, а после колотилась в судорогах сексуального бремени, освобождаясь от него, как переживают припадок эпилепсии… Настя не вызывала в своих фантазиях эротических видений. Так громоотвод, вбирая в себя электрический разряд, не испытывает никаких эдисоновских радостей, так револьвер выпускает пулю, совершенно равнодушный, куда она полетит…

Она закрыла пластинку в сейф, поставила книгу на место и, пройдя в кухню, наскоро перекусила бутербродом. Настя в последнее время не готовила, так как Иван перестал нуждаться в пище, а сама едой пренебрегала. Вероятно, хлеб насущный ксилофону заменяла полироль.

Вчера они примеряли чехол. Иван даже смеялся, когда попал правой рукой в левый рукав. Остальное оказалось сделанным как нельзя лучше.

Голова узбека лежала на специальной подставке, похожей на автомобильный подголовник. В общем, Иван был доволен удобствами. Одного не понимала Настя: зачем ему понадобилась ширинка, если он перестал выделять, равно как и потреблять? Она это списала на рефлекторное желание оставаться мужчиной.

Настя нежно разбудила Ивана.

– Ты как? – спросила. Он не ответил, но улыбнулся ей густо заросшим бородой и усами ртом. Его раскосые глаза были по-прежнему прекрасны и глубоки, как вселенная. – Будем умываться?

– Да.

Она открыла емкость с полиролью. Аккуратно отвинтив крышку, взяла мягкую губку и, смочив ее коричневой жидкостью со спиртовыми парами, медленно, не пропуская миллиметра, принялась освежать все деревянные поверхности ксилофона. Сначала боковые деки, потом натерла нотные бруски и напоследок – подбрюшье инструмента… Лицо Ивана она умыла свежей водой, приговаривая, что если были плохие сны, то пусть они уйдут с этой водой.

– Ты позавтракала?

– Да.

– Надо попробовать.

– Я готова.

– Ты не должна волноваться. Ты профессионал.

– Я профессионал.

Настя открыла черного цвета футляр, извлекала из него четыре молоточка. Один – шарообразный, насаженный на тонкий стерженек – зажала между указательным и средним пальцами правой руки, второй сдавила между безымянным и мизинцем. То же сделала и с двумя другими молоточками для левой руки.

Она встала над ксилофоном, правая нога чуть вперед, спина чуть склонилась, повернула лицо вправо и увидела скошенный глаз Ивана. А в нем лопнувший сосудик.

Настя давно не играла, хоть и была лучшей в группе ксилофонистов, когда училась. Но кому нужны ксилофонисты? Дома культуры, мелкие гастроли за копейки… Она оставила музыку через день после того, как встретила Ивана, а свой инструмент реализовала по дешевке.

Двухметрового роста азиат дрался возле ее дома с четырьмя лысыми парнями. Вернее, он с ними забавлялся, сталкивая нападавших между собой. И с легкостью выбил из руки самого рьяного недобро сверкнувший в лунном свете нож. В полицию забрали именно Ивана – за внешность, зверя заловили, а она как-то по-человечески пошла исполнить гражданский долг и защитить невиновного. Так банально, как в кино, и познакомилась Настя с будущим ксилофоном.