Текст книги "Теория описавшегося мальчика"

Автор книги: Дмитрий Липскеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Дед открыл глаза и стал искать внука. Он нашел его привязанным цепью за ногу и вновь попытался улыбнуться.

А Ислам закричал ему:

– Деда, ты меня обманул! Медведи повсюду!

– Ислам, – набрался дед сил, – если ты боишься встретить медведя, ты его встретишь! Но правда в том, что медведя справа не было, ты его сам придумал и к нему попал!

Офицер со шрамом подошел к старику, снял с его живота все еще болтающуюся змею, а потом ударил умирающего коленом в живот. Дед особой боли не почувствовал, так как все тело его горело настоящим адом, разнесенным по крови ядом гюрзы.

– Деда! – закричал Ислам. – Ты умираешь?

– Да, родной! Но в нашей жизни будет еще столько радости!

– Я тебя не понимаю, деда!

А потом старик умер. Просто уронил голову на почерневшую грудь, и Ислам понял, что остался в этом мире совершенно один.

Труп старика отвязали от столба, отволокли к полковому отхожему месту и утопили в нечистотах. Еще и автоматные очереди пустили вслед. А потом дружно помочились.

Ислам продолжал сидеть на цепи, совершенно отрешенный. К нему пришла мысль, что если он придумал медведя, тем самым вызвав его, то он же и погубил своего деда. Это открытие было столь нестерпимо, так могло быть от него больно, что мальчик просто заморозил эту мысль и стал похож на тихую собачку с раскосыми печальными глазами.

А между тем решалась его судьба. Вернее, она была уже решена, просто среди солдат происходили дебаты, как эту судьбу окончить.

– У меня есть еще одна змея! – предлагал человек со шрамом. – Свежая и наполненная.

– За ноги да об стену! – предложил кто-то.

– Зачем мучить мальчишку! – усомнился старшина Халилов. – Просто пулю?

– Да какой это мальчишка! – не унимался хозяин гюрзы. – Такой же снайпер, как его дед!

– Да ему лет пять всего! – предположил старшина.

– Они с трех лет стреляют! Двадцать восемь наших ребят положили! Вспомните Семенова! У него только дочка родилась. Мать при родах кончилась, а тут плешивый дух девчонку полной сиротой оставил!..

– Да… – вспоминали военные. – Хороший парень был…

– А майор Сухомлинов? Съездил в Кремль, получил Звезду Героя, вернулся, даже обмыть не успели – а уже двухсотый! В цинк одели – и через день в Кемерово, к жене! А вместо Золотой Звезды деревянную к кителю присобачили!

– Согласен, – произнес кто-то.

– Таких, как майор, в этом мире мало!

– Да совсем нету! – не унимался человек со шрамом.

Ислам в забытьи пустил струю под себя.

– Маленький еще, – сомневался Халилов. – Как щеночек!

– Какой щеночек! Шакаленок!

– Так чего, мужики, делать станем? – проканючил кто-то. – Обед скоро!

И понеслось:

– Гюрзу!

– Пулю!

– За стариком в сортир!

– На наших пленных обменять!

– Да кому он, на хер, нужен!

А здесь вдруг подполковник медицинской службы оказался и поинтересовался, что происходит.

– Да вот, – ответил змеиный владелец со шрамом через всю физиономию. – Решаем, каким способом снайпера жизни лишить!

Подполковнику Ласкину в этот день было лениво. Операций не предвиделось, так, рутина одна. Потому он гулял по расположению, будто по столичному скверу. Руки за спину, в белых туфлях…

– Это снайпер?

– Так точно!

– А чего он обоссался?

– Так первобытные люди!

– Ну и какие предложения?

Перед полковником отчитались с особым рвением, изложив все ими сочиненные виды смерти.

– То есть, – подвел итог подполковник, – он первобытный, а вы – цивилизация? Так получается? Ты чего молчишь, Сергей Палыч? Ты здесь главный офицер! Ты и говори!

Явление подполковника всех смущало. И не потому, что он командование: какое командование – медицина! Но все же старший офицер, к тому же капитану жизнь спас, когда пуля разнесла ему рожу. Дефицитного титана не пожалел! Чего-то сам мастерил, винтики точил, скобочки выгибал… Хирург хороший. И все понимали, что не заступаться пришел Ласкин за мальчишку, а так забрел, от лени – нажрался баранины, а теперь газы стравливает.

– Двадцать восемь жизней положили! – резюмировал Сергей Павлович, промакивая платком краешек слезящегося глаза.

– А этот скольких? – поинтересовался хирург.

– Точно не знаем. Но у его деда нашли двадцать восемь жетонов.

– Значит, – мыслил подполковник Ласкин, – прямых доказательств, что этот первобытный убивал, нет?

– Нет, – вдруг ответил старшина Халилов. – Ни одного!

– Во-о-от! – протянул хирург. – А вы его – на смерть.

– Так когда наших стреляют, никто доказательств не ищет!

– Тоже правильно, – согласился старший офицер.

Подполковника Ласкина вдруг потревожил желудок. Слегка резануло в кишочках наискосок. Он знал, что за этим последует, а потому ему стало совсем все равно, что сотворят с этим черномазым пацаненком. Мало ли их было в жизни каждого интернационалиста! А здесь надо успеть к офицерскому клозету. Чертова баранина! Вечно переложат специй! Как нарочно ждут, чтобы он опозорился!

Заложив руки за спину, подполковник медицинской службы Ласкин отбыл от хозяйственных построек прочь, шлепая фланелевыми туфлями по пищевым отходам. Двигался он одновременно быстро, но и не столь резво, чтобы не показалось, что он бежит. Конечно, солдаты знали о слабости желудка хирурга и похохатывали ему вослед.

– Об стену! – вновь предложил кто-то, когда спина подполковника исчезла в офицерской палатке.

– Чего змею переводить, – согласился кто-то.

– Об стену.

– Об стену…

На том и порешили.

Старшина Халилов был вынужден прислушаться к большинству и лишь исполнять отказался:

– Я сам мусульманин!

– Мы и тебя скоро, – сострил кто-то.

Взялись Сергей Палыч да молодой какой-то – рыжий, как ржавая труба, – чтобы авторитет заработать. Отстегнули ногу Ислама от цепи, подняли мальчишку за кисти и ступни и стали раскачивать, дабы на счет «три» синхронно шмякнуть пацана о кирпичную стену хозблока.

– Раз… – считали хором.

– Два…

В мозгу Ислама словно разморозилось что-то. Он ощутил, что его качают, а носом почуял предвестников смерти.

Нет медведей! – закричал он про себя. – Вообще нет!!!

На счет «три» его маленькое хрупкое тело встретилось с кирпичной кладкой. Он не умер сразу. Его подняли и ударили уже головой.

Нет медведей!!!

Ислам лежал, привязанный цепью за лодыжку.

Он понимал, что его, как и деда, собираются убить. А потом опять пришел толстый дядька в белых ботинках и принялся разговаривать с остальными.

Подполковник Ласкин сегодня совершил подвиг. Он отказался на обед от баранины, чувствуя своим большим носом запах мяса, обильно сдобренного специями.

«Обосрусь, – подумал. – Как пить дать обосрусь!» – и воздержался от барана, удовлетворившись курицей.

Подполковнику было все равно, что сотворят с мальчишкой-снайпером, на душе, как всегда, скучно, а потому он проводил время с составом группы разведчиков.

– И что будете с ним делать? – поинтересовался.

– Деда его гюрзой куснули! Круто мучился!

– Повторяться будете?

– Пулю, – Халилов.

– Об стену? – кто-то.

– Ну-ну, – покачал головой хирург. – Ну-ну…

Ему не пристало присутствовать при расправе, а потому он развернулся почти по-молодечески на каблуках, собрался уже идти под покров тени, к чаю, накрытому старшей медсестрой Легковеровой, как вдруг услышал невозможное:

– ! הדוד,יציל אותי

[1]1
  Дядя, спаси меня! (иврит)


[Закрыть]

У подполковника чуть было сердце не остановилось. Он автоматически переспросил:

– ?מה זה

[2]2
  Что это? ( иврит)


[Закрыть]

И вновь услышал:

– ! הדוד,יציל אותי

А Ислама уже раскачивали за руки и за ноги, примеряясь к стене.

– Стоять! – заорал Ласкин. – Запрещаю!!! Приказываю!..

Ислама от неожиданности даже уронили на песок. Никто и никогда не слышал от хирурга такого истерического крика. Подполковник бросился к лежащему мальчику, встал перед ним на колени и что-то зашептал ему в грязное ухо. Мальчик отвечал запекшимися губами тихо, а на пухлом лице подполковника Ласкина словно солнце всходило.

– Разойдись! – заорал он вновь и опять зашептал малышу что-то ласковое.

Товарищи военные были недовольны.

– Как это – разойдись?! – сдвинул брови капитан со шрамом. Он то и дело промакивал слезу в углу глаза мизинцем, а шрам его побагровел до цвета заката. – Наш трофей! – настаивал.

И другие поддержали капитана:

– Об стену!

– Об стену, об стену!

Кто-то спросил у старшины, что сказал мальчишка революционного, но Халилов лишь пожал плечами:

– Не знаю этого языка. Не похож на арабские.

– Товарищ подполковник, – грозно придвигался Сергей Палыч к Ласкину, – отдайте мальчика!

И тут грузный хирург неожиданно подскочил с корточек, да так ловко, будто теннисный мячик отскочил, и заговорил со всей злостью прямо в косорылое лицо капитана:

– Я тебе дам – ваш мальчик! Вы в какой армии служите?! Позорить Советскую армию убийством ребенка!!! Все партбилеты на стол положите! Ишь, об стену! Да я тут же рапорт! А тебе, Сергей Палыч, в следующий раз прямую кишку к роже пришью! Срать ртом станешь!

Военные, потрясенные переменой, произошедшей с обычно вялым хирургом Ласкиным, дали задний ход. Да и партбилеты ценили. Но самое главное – абсолютно все боялись, что случись с ними, не дай бог, в бою какое увечье, то из-за этого случая с пацаном не расстарается хирург на все сто. Не стоило того.

И зашептали:

– А чё, в самом деле…

– На хер нужен этот пацан!

– Чего стену марать…

Старшина Халилов вслух поблагодарил Всевышнего и первым пошел в столовую. За ним потянулись и остальные воины-интернационалисты.

И лишь капитан Сергей Палыч, плача одним глазом, был зол на подполковника. Они остались один на один, не считая Ислама, лежащего на руках хирурга, как младенец на груди у Богородицы.

– Ты чего, Диоген! – просипел капитан. – Край земли потерял?! Крылья, что ли, выросли!

– Тихо, – попросил подполковник шепотом. При этом он улыбался нежно, как святой на иконе. – Не шуми, Сережа! Я мальчика себе возьму.

– Как это – себе? – не понял капитан.

– А так… Усыновлю.

Косоротый капитан был уверен, что хирург стал жертвой солнечного удара. Или его тоже гюрза за пятку куснула.

– Кого ты усыновишь, Диоген?

– Ты знаешь, Сереженька, на каком языке мальчишечка со мною разговаривал?

– Гм… Не понял?

– Мальчик общался со мною на чистом иврите!

– Не знаю. Что это? – капитан был абсолютно обескуражен.

– На этом языке, мой дорогой друг, разговаривают только в одной стране мира.

– И в какой?

– В Израиле, товарищ капитан.

– Диоген, ты чего?

– А вот то! Это очень трудный язык! Я его десять лет зубрю, но так чисто, как он, говорить не могу! Понял?

– И? – не въезжал капитан.

– Не может он снайпером быть! Израиль – главный враг все арабов и мусульман мира! А значит, что?

– Что? – развел руками капитан. Из его раненого глаза текла огромная слеза, из которой пыталась испить назойливая муха с зеленым брюхом.

– А то, – пояснил подполковник. – Это невинное дитя – заложник! А мы чуть не убили заложника! Теперь понял?

– Пурга какая-то, – ответил капитан и ловко прибил муху, размазав ее содержимое по виску. – Можно подумать, мы с Израилем союзники!

– Серега, – попросил подполковник, – можешь отстать от меня! Просто не цепляйся! Я пацана себе возьму! Усыновлю! Ага?

Хирург развернулся и понес мальчишечку в свою палатку, нежно и сохранно, как дар Господний.

Сергей Палыч вдруг быстро все понял. Вспомнил мирное время. Сибирские пельмени и жену Диогена, женщину, полную всевозможных добродетелей, но пустую брюхом. Палыч живо припомнил и ее слезы украдкой, и попытку усыновления, и как Ласкиным отказали по причине военной службы, и т. д. и т. п.

Хороший друг, Сергей Палыч живо перевернул в своей душе все как надо, перенастроил все возможные грубости на тонкости и порадовался за друга, что тот на его глазах стал отцом. Или в скором времени станет. За это стоило выпить!

Пили серьезно. На стол были выставлены все дефицитные припасы. Ефрейторы – таджики Эчгеков и Курбанов – запекли на вертеле барана, поливая мясо местным пивом щедро. Откуда-то достали ящик вина «Алазанская долина», а Сергей Палыч, обнимая счастливого друга, предлагал запечь на закусь лучшую свою гюрзу:

– Диоген, знаешь ли ты, как прекрасны на вкус змеи!

– Поди прочь, Сережа!..

– Прямо белогвардейщина какая-то.

Пока шла подготовка к пиру, медсестра Легковерова отмывала Ислама в большом эмалированном тазу. Она, сменившая под детенышем шесть раз воду, поражалась, сколь грязен может быть такой маленький гомо сапиенс. Еще не рожавшая, медичка была слегка расстроена появлением чумазого мальчугана, так как сама имела расчет забеременеть от полкового хирурга. И сие счастие манило так явно, что однажды даже месячные не пришли. По ее разумению, зачатию исполнился месяц и у зародыша должно было забиться сердце, как полк по приказу снялся с места, и сестру Легковерову в долгом переходе растрясло на броне танка. Несостоявшийся отпрыск Диогена Ласкина выпрыгнул из нее, недовольный такими неудобствами. Она подскакивала на броне и рыдала, глядя, как из ее промежности вместе с красной рекой дезертирует сын полкового хирурга.

Медсестра Легковерова была женщиной доброй и бесхарактерной, а потому к узкоглазому мальчишке претензий не имела, врагом не считала, лишь все гуще намыливала хозяйственным мылом голову Ислама.

Он сидел в корыте и был почти счастлив. Он никогда не знал горячей воды, обходился лужами после случайного дождя, в которые залезал и нежился. Он не знал прикосновений женских рук, и это оказалось самым прекрасным ощущением в его жизни. Ислам закрыл глаза и во второй раз в жизни, где-то на дне мозга, увидел очертания женского лица, приближающегося к нему. Мальчик так хотел обнять эту призрачную женщину, укрыться в ее объятиях и плакать долго и беспричинно. Он не знал, чей расплывчатый женский облик к нему приходит, лица нельзя было различить или потрогать, а потому от досады Ислам все равно заплакал в три ручья, чем обескуражил медсестру Легковерову.

– Что ты, малыш? – Она вдруг переполнилась материнским чувством. – Что случилось, маленький? Мыльце в глазки попало?

Ислам ткнулся всем лицом ей в груди и зарыдал еще пуще.

Она выловила его из корыта, обернула в махровое полотенце, собственное, и, спеленав, принялась укачивать это чужое дитя так же, как успокаивала бы собственное. И пела почему-то: «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры…»

А потом заговорила нежно:

– И какие мы узкоглазенькие!.. И какое у нас тельце загорелое… А зубки-то белые!

Он продолжал лить слезы и одновременно думал о деде. Сейчас он верил его словам, особенно последним, в которых старик обещал встречу. А в том, что медведей и вовсе не существует, Ислам был убежден.

Пир состоялся на славу. Ели столько, что на человеческое вкушение пищи сие было не похоже. Офицерский состав в количестве двенадцати человек в течение первого получаса уместил в своих желудках сорокакилограммового барана, шесть трехкилограммовых банок венгерской ветчины, несчитаное количество палок сырокопченой колбасы, все это заедалось пловом и кильками в томате, а самое главное – запивалось таким запасом алкоголя, что его бы хватило заправить космическую ракету и вывести ее на орбиту, чтобы еще раз состыковаться с американцами. Когда уничтожили «Алазанскую долину» – этот деликатес родины, – даже не вспомнили. Может, бабы на коктейли извели?

Ну и конечно, все радовались за подполковника. Говорили в честь него много и красиво. И кудесник он как хирург, и, несмотря на то что еврей, человек хороший, даже очень! И что найденный мальчишка даже чем-то похож на Диогена, правда, не уточняли чем.

И найденыш ел обильно. Удивленный бараний глаз потом жевал как жвачку на десерт. И даже дружелюбно улыбался всем.

Может, и вправду еврей, подумал Сергей Палыч.

Диоген всем был благодарен. Всё порывался всплакнуть, но вспоминал, что офицер, а потому в своей ответной речи запросто спел «семь сорок», обнаружив в своей груди чистенький фальцет с драматическим окрасом.

Ему аплодировали, и он порадовал общество коронной «Хавой нагилой». Тут все бросились в пляс под гитарку и баян, а после многие офицеры согрешили с женщинами из вспомсостава.

В общем, пир получился на славу, такие запоминаются на всю жизнь. А чуть свет подполковника и мальчишку отправили на военном «газике» в Кабул к главному командованию на аудиенцию.

Через тридцать минут после их отъезда на расположение напали духи, пытаясь уничтожить самолеты и все живое. Эта провокация повстанцам не удалась. Вся техника была вовремя поднята в воздух и уцелела. В живой силе потеряли незначительно. Убитыми были найдены старшина Халилов и медсестра Легковерова, которую и не пулей убило вовсе, а бараньей лопаткой, воткнувшейся медсестре в живот. Видимо, взрывная волна от гранаты запустила баранью лопатку смертельным кинжалом.

И так бывает.

И опять вечером выпивали, только уже не весело, а за помин. Подполковнику Ласкину, конечно, сообщили бы о нелепой гибели любовницы, но где было его искать в афганской ночи, да и настроение хирургу не решились портить.

– Поменьше жрите! – предупредил капитан. – Попадет пуля в сытое брюхо – самая мучительная смерть! А Ласкина нет. А другие врачи – коновалы!

Жрать не перестали. На войне жили сегодняшним днем. Да и как за погибших товарищей не поесть, не помянуть правильно!

А утром Халилова и Легковерову разложили по цинкам, генерал-майор Паршин подписал необходимые листы, груз затащили в вертушку, отдали погибшим на прощание честь и проводили вертолет докуда взгляда хватило.

Прибыли в Кабул. Ислам семенил за Диогеном, крепко держась ручкой за чуть влажную ладонь дяденьки. Через эту тактильную связь мальчик ощущал безопасность, чуял, что в этом большом неизвестном мире с велосипедами и автомобилями ему ничего не угрожает, пока есть эта связь.

Подполковник же всю дорогу до командования пытался разговорить мальчика на иврите, но потерпел полное фиаско. Абориген смотрел на него как на каркающую ворону и отвечать не собирался.

Не мог же я так ошибиться, с ужасом размышлял подполковник Ласкин. Ведь говорил пацан на иврите!

Но тут хирургу пришла спасительная высокая мысль. Сам Господь уберег этого сироту, вложив в его уста немудреные слова о помощи. И разве он, еврей, избранный слуга Всевышнего, мог пропустить эту мольбу?.. Вот он и спас. На его месте так поступил бы каждый. Или избранный?.. Или каждый?.. А мы в ответе за того, кому спасли жизнь, переврал Ласкин слова Экзюпери, проговорив еще более философское сочетание мудрости случайно…

Еврей всегда узнает армянина. Много в их обликах похожего, но глаза – от разных цивилизаций. И не объяснишь, чем разнятся, а вот видно сразу – Гамлет или Исаак.

Генерал Айвазян сидел за штабным столом и глядел на вошедших, словно на вражеских подрывников-диверсантов. Длинным ногтем указательного пальца он бессмысленно чертил по стратегической карте, оставляя на ней глубокие борозды. Сидел в кресле как бы бочком, словно собирался отправиться куда-то срочно.

Подполковник Ласкин изложил командованию просьбу об имеющемся непреодолимом желании усыновить мальчика-сироту и увезти его на просторы родного СССР.

Генерал Айвазян не шевелился, но казалось, что огромный армянский нос его становится еще величавей, словно клюв грифона, которым он будет разрывать падаль, сейчас же произведенную из полкового хирурга.

Айвазян начал тихо, как все большие военачальники:

– Вы понимаете, товарищ подполковник, что просите? – Сидел как памятник, даже не шевелился густыми бровями. – В своем ли вы уме! Вывезти ребенка, принадлежащего другой стране! Нелегально!

– Легально, – ответил Ласкин так же тихо.

– Как это – легально?

– Как трофей.

Здесь Айвазян, как еще больший военачальник, заорал: мол, откуда в Советской армии столько политически неграмотных офицеров, членов партии!..

– Я не член партии, – оправдался хирург.

– Да мне по!.. Вы меня на должностное преступление толкаете! Я присягу давал! Склоняете к сепаратизму!!!

Генерал орал долго, а Ласкин вспоминал присягу и смысл слова «сепаратизм».

– Дегенераты!!! Идиоты!!!

И здесь генерал Айвазян слегка пошевелился. На пару сантиметров передвинул свое мягкое место в кресле. До этого момента Ласкин уже думал, что начальство парализовано ниже пояса. Высококлассный профессионал, он тотчас понял всё. Его большие еврейские глаза наполнились театральным состраданием, а в уголках губ зародилась улыбка.

– Сильные боли? Жжение? – поинтересовался, качая верблюжьей головой. – Генерал Айвазян осекся на полуслове и смотрел на заблудшего еврея как на Давида Сасунского. – И выпивали, поди, вчера?

– Что такое!!! – но уже не так грозно.

– Тертую картошечку пробовали прикладывать?

– Куда?

– Сами знаете куда. В место, где жжение происходит и из которого произрастают узлы!

– А что, помогает? – насторожился генерал. – И откуда вам это известно?!! – В его глазах такая надежда засветилась, что Ласкин понял, как долго страдает этот человек… И вот через волосатую жопу армянина Айвазяна лежал его пусть с сыном на Родину.

– Помогает… Правда, как первая помощь.

Генерал схватил телефон и проорал в трубку ординарцу Кроликову, чтобы тот срочно тер картошку холодную. Конечно, с первого раза Кроликов ничего не понял – но как этот армянин хорошо ругался на русском языке! Ай, полиглот!!! Доходчиво как!

Пока ординарец суетился, генерал усадил гостей на мягкий диван и с мучительной улыбкой допрашивал, кто, мол, Ласкин по жизненному призванию, и подробности выуживал.

Диоген не таился, объяснил, что проходит интернациональную службу по медицинской части на самой передовой.

– Или задней! – добавил шуткой.

– Тебе же под полтинник! – удивился Айвазян, пропустив двусмысленность. – Ты ж не кадровый!

– Никак нет!

– Деньги?

– Какие деньги!.. Просто в Израиле все служат, и это почетно. Вот и я хотел, чтобы почетно было служить в СССР!

– Почетно?

– Солдаты меня любят.

А потом в разговоре выяснили, что Ласкин до вступления в интернациональный долг являлся ведущим специалистом-новатором экспериментального отделения при НИИ здравоохранения СССР, доктором медицинских наук, а по специализации проктологом.

– Так ты что, – вскочил с кресла генерал Айвазян, – жопин доктор?

– Так точно, товарищ генерал! Главный доктор!

Выяснилось, что армянин всю афганскую кампанию мучается геморроем, но помощи квалифицированной так и не получил. И грязи ему местные колдуны прикладывали, и не ел он по месяцу – геморрой был сильнее. Да и Айвазян был слишком горд, чтобы проситься в Москву на лечение по такому срамному поводу, а здесь такая удача…

Потом генерал напугал Кроликова тем, что поручил ординарцу саморучно натирать воспаленные узлы товарища генерала картошечкой, но парня пощадили, и сию процедуру, здесь же, в кабинете, осуществил хирург Ласкин.

– Узлы большие, но иссечь можем в любой медсанчасти при необходимых инструментах.

Генерал Айвазян впервые за полтора года почувствовал надежду.

– Кроликов! – прокричал он, утирая со лба испарину облегчения. – Кроликов, коньяку лучшего!

– А вот пить вам, товарищ генерал, – остановил Диоген, – нельзя ни капли!

Ухватившись за выдающийся нос, покрутив его в разные стороны, Айвазян принял решение:

– Да и не буду! Ты за меня выпьешь, подполковник!

– Я могу.

Кроликов по части накрыть стол оказался расторопным. Коньячок – армянский, конечно, – финики, шоколад. Хрусталь для питейного дела ловко поставил на кружевные салфеточки.

– Халдей из «Праги»! – похвалился генерал. – Помнишь ресторацию в Москве на Арбате?.. Генсеку как-то прислуживал, а достался мне!

Выпили по рюмочке. Только по одной. Погрызли орешков, шоколаду дали растаять во рту.

– Так я вас завтра и прооперирую? – предложил Ласкин.

– А можно?

– Ну, если инструментарий найдется. Пара опытных ассистентов?

– Всё есть! – возрадовался Айвазян. – Всё имеется!

Сунул Ласкину телефонную трубку и велел надиктовать, что тому нужно. Когда подполковник закончил перечисления, Айвазян вырвал трубку и проорал в нее для страху, что всех поимеет во все места, если хоть одну деталь упустят!

К вечеру следующего дня генерал Айвазян очнулся после наркоза, потрогал свое седалище. Отходя от наркоза, слегка всплакнув, армянин решил, что ему отрезали жопу.

– Ласкин! – жалобно запросил генерал. – Ласкин!..

Подполковник был наготове. Уложив мальчишку в одноместную палату на ночевку, он двенадцать часов бдел у палаты командующего.

– Здесь я, товарищ генерал, – сунулся в палату только наполовину: как бы мешать не хотел, но если что надо…

– Ласкин!..

– Да, товарищ генерал…

– Скажи честно… Ты отрезал мне жопу? Гангрена? Не таи, я все приму как мужчина!..

– Да что вы, товарищ генерал, – Ласкин вошел в палату целиком. Сейчас от него требовался врачебный успокаивающий тон. – Операция прошла планово, узлы иссекли, кое-что, конечно, осталось… Но это уже до Москвы! Случай больно запущенный! Там милости просим!

Опьяненный наркозом, Айвазян глядел на Ласкина, как на любимого дедушку, который в двенадцать лет налил ему первый стакан вина.

– Правда?

– Истина.

– Вот спасибо, дружок! Исцелил! Николай Чудотворец!

– Вообще-то я еврей!

В глазах Айвазяна прояснилось:

– А то я не вижу! А как же я через заткнутую тобой дырку, это, как его… А, бля!!! Как срать я буду?!!

– А первую недельку – жидкая диета, – объяснил Ласкин. – Один раз в день кашка… Там же шовчики… Если твердо пойдет – больно будет. По скалам лучше духов запрыгаете!

Всю неделю Ласкин пробыл с Айвазяном и ежедневно слышал из туалета:

– Ах, жиды! Мало того что, блядь, Христа распяли!!! Они, суки, несчастного армяшку извести решили! И нет чтобы застрелить Айвазяна как мужчину – в лоб, они через его задний проход к самому сердцу добрались! Смерть жидам!!!

Потом, когда боль отходила, генерал просил прощения за свой бытовой антисемитизм и накрывал для Ласкина стол.

– Прости, подполковник! – каялся. – По совести говорю, меньше болит!

А на следующее утро опять: жиды, отравители, врачи-убийцы и много чего еще. Ласкин в это время газеты читал недельной давности, в особенности последнюю страницу, где юмор.

А в пятницу из туалетной комнаты даже стона единого не донеслось.

Прямо из отхожего места явился сияющий Айвазян и обнял Ласкина крепко и поцеловал по-брежневски, в губы, троекратно.

– Руки мыли? – поинтересовался подполковник.

– Я же тебя губами целую! – нашелся армянин.

Потом генерал целый час делился, что нет ничего более прекрасного, чем безболезненная дефекация! Даже секс с Милой Прохоровной на втором месте!

– А знаешь, какая у нее ж… – не решился сказать про свою женщину генерал, чем вызвал уважение у подполковника. – Какие у нее крендельные бедра!.. – И состоялся долгий рассказ о Миле Прохоровне, матери четверых его детей, омладшеньком Ромео, об умном Иосифе, старшем Вильяме и девочке любимой – Доротее, которой только десять.

Здесь Диоген Ласкин решил, что возможно вернуться к своему главному вопросу. Он рта не успел открыть, как хитрый генерал все за него и подытожил:

– Приказ об усыновлении я подписал. Для этой страны гордость, что их звереныша будет воспитывать такой человек, как ты, интернационалист, коммунист… – Диоген решил не прерывать радостных для его сердца слов. – Извини, крестником пацана стал я, генерал Айвазян, и нарек афганского узбека Иваном, а национальность выправил русскую. Я здесь царь и бог!

– Как же! – воскликнул Диоген. – Я же еврей! Какой Иван?!!

– В нашей стране всегда лучше быть Иваном! – Айвазян нахмурился. – Или все развернуть вспять?

– Нет-нет! – испугался подполковник. – Уж как окрестили его, так пусть и остается! Слава Богу!!!

– Ну и отлично!

А потом генерал сообщил в довесок, что Диоген Ласкин демобилизован и может хоть завтра следовать к месту своего компактного поселения! То есть в Москву!

После таких совместных переживаний мужчины остаются друзьями до гробовой доски.

Диоген Ласкин следующим днем смылся из опостылевшего Афганистана, забрав с собой новоявленного сына, простого русского мальчишку Ивана Диогеновича Ласкина. А генерал Айвазян прослужил до самого конца, въехав в Россию на броне предпоследнего танка. Потом друзья встретятся в Москве, и доктор Ласкин вновь прооперирует генерала Айвазяна, по новой методике. Да так здорово пройдет процесс, что воспоминания о сей болезни более никогда не посетят военную голову потомка Давида Сасунского.

Когда Настя проснулась, в сердце ее хранилась стопроцентная уверенность, что Иван умеет летать и что она разговаривала с ним по квантовому каналу всю ночь.

Старуха еще спала, сообщая, что не умерла, мерным храпом.

Настя вспомнила события ночи, разложила их на фрагменты, опять собрала пазл и попыталась вновь встроиться в квантовое информационное поле.

– Иван?..

Тишина была ей ответом. Еще раз позвала…

Почувствовала себя дурой. Может, и вправду ничего не было? Простой сон? Она испугалась и заговорила про себя – нет-нет, все было, и еще как будет! А антиматерия?.. А то, что Иван чуть не умер?.. И то, что он назвал ее блядью! Раньше никогда этого не случалось!

Из метаний и сомнений ее вывел голос медработницы, сообщившей, что если она хочет успеть позавтракать, то делать это необходимо проворно. Сторожить ее яйцо с куском сыра никто не станет!

Настя сошла с кровати, облачилась в серый халат со следами зеленки и пошла на выход.

– А бабушку будить не будете? – поинтересовалась.

– Нет, – ответила сестра. – Просила не будить.

– Давно спит?

– Пятые сутки дрыхнет. Это старуха Загладина. Говорит, что ей приятные сны снятся! Вот и не будим. А то она в бодрствовании почти как зеленый помидор. Стоит у окошка, смотрит на серое небо, солнца нет, и в лице ни кровиночки… А так спит, все человеку приятно.

– А цветочек у нее откуда?

– А с прошлой весны еще. Дед какой-то принес. Она его не узнала, а цветочек оставила.

Настя съела и клейкую кашу, и яйцо вкрутую, и сыр. С нее не спадала некая нервная приподнятость, мышцы живота и ног были напряжены, а тело запасалось калориями на случай войны. Так живет солдат перед боем.

После завтрака девушка выясняла у заведующего курортным отделением, когда сможет увидеть мужа.

Яков Михайлович, командир «почти психов», но которые еще «не совсем», тем не менее во всех индивидах мог этих психов диагностировать за три секунды. Пятнадцать лет прокормившись на ниве психиатрии, он и в своих детях давно отыскал шизофреников, а уж в жене видел законченную сволочь. Диагноз «сволочь» для Якова Михайловича был куда страшнее, чем «раздвоение личности». Себя завотделением давно заклеймил нимфоманом и идиотом, так как все подработанные деньги тратил на грампластинки, выпущенные до тридцатого года прошлого века, и под патефон прокручивал их юным студенткам, неся при этом всяческий фрейдистский бред. Надо заметить, что студенточки велись на сии дешевые трюки, видели в преподавателе нечто загадочное, может, самого Фрейда отыскивали, и давали, а потому психиатр имел сексуальный достаток и не воплотился в насильника.