Текст книги "Русское стаккато — британской матери"

Автор книги: Дмитрий Липскеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Оптический обман, решил. Ковырнул воду еще раз триста, обернулся по курсу, а остров маленький, почти под самым носом. Домик на островке крошечный, словно игрушечный, с двориком, а во дворе стол деревянный, а за ним люди пожилые, двое – мужчина и женщина. Головы их белые от седины как лунь, и похожи они друг на друга, будто родные… Что еще Кольку поразило, что у мужчины и женщины щеки розовые, как яблоки, здоровьем налитые…

– Здравствуйте! – поприветствовал Колька из лодки.

– Здравствуй, сынок, – ответила женщина и улыбнулась приветливо.

– Здравствуй! – улыбнулся мужчина. – Чего ж ты в лодке сидишь? Иди за стол к нам!

Колька привязал лодку к ветке какой-то и выбрался на твердь. Сделал шаг, а под ногами как будто загудело. Прошагал до оградки игрушечной и за стол сел. Женщина взяла бутыль с молоком и плеснула в кружку до краев.

– Попей молочка!

Колька взял кружку, поднес ее ко рту, и показалось ему, что молоко само течет в организм, и сладкое оно, как, может быть, птичье!

Они смотрели на него и улыбались.

– Хлеба у нас нет, – развел руками мужчина.

– Спасибо, – поклонился Колька, посмотрел на странную пару, и вдруг кольнуло под сердце отчаянно, что-то в памяти промелькнуло. – Ах! – вскрикнул он.

– Я же говорила, что узнает, – сказала женщина мужчине.

– А он и не узнал еще!

– Сейчас у него в голове все сложится! – уверила она.

– Думаешь?

– Конечно…

Они разговаривали между собой, словно Кольки рядом не было, словно и не стекали капли сладкого молока по длинной бороде. А он слушал их и сердце свое пытался остановить, чтобы не мешало памяти, а в мозгу и зрело и не вызревало.

– Филагрий, – неожиданно представился Колька.

– А в миру? – поинтересовался мужчина.

– Николай… Писарев…

– Хлеба у нас нет, – повторил мужчина. – В булочную надо бы!

И тут у Кольки прорвало.

– Нет здесь никаких булочных! – заорал он. – Не надо ходить в булочную!!!

– Пошли в булочную, – вспомнил мужчина. – Решили прогуляться. Воздух морозный был, легкие щекотал приятно. А со Стасовых палат лед сошел. Тогда одиннадцать человек накрыло насмерть. А документов у нас с мамой не было. Похоронили черт знает где, вместе с другими, без креста!..

– Папа? – спросил Колька, чувствуя, как по щеке медленно стекает горячая слеза.

– Иван Матвеевич Писарев.

– Мама…

– Я, сынок, я… Голубок мой ненаглядный! Радость моя единственная!..

Он сидел, сжав в руке пустую кружку, и двинуться не мог.

– Еще молочка? – предложил отец.

А он ответить не мог. Онемел.

Вдруг под ногами земля завибрировала, ходуном заходила, так что молоко во все стороны расплескалось.

Испугался Колька, а мать говорит – не пугайся, просто пора нам! И протянула было к сыну руки, но здесь твердь накренилась, так что табурет с Колькой поехал.

– Прыгай в лодку! – заволновался отец. – Пора нам!

Колька сиганул на корму, взялся за весла и смотрел на своих родителей, как они машут ему ладошками на прощание. Очень похожие друг на друга.

– От бабушки привет! – прокричал напоследок отец.

– И от дедушки привет! – донеслось вдогонку от матери.

А потом произошло и вовсе невообразимое. Закачалась земля, словно при землетрясении. Потом накренилась на сорок пять градусов да стала уходить под воду.

– Ой! – вскрикнул Колька, когда родители скрылись под волной. – Эх!..

А потом вода взбурлила, и на поверхности показался огромный рыбий хвост. Такой величины был он, как у самого большого кита в мире.

«Чудо-юдо-рыба-кит!» – догадался Колька.

Он что было силы погреб в сторону земли, дабы не угодить в водяную воронку, оставленную чудищем, а когда вернулся на скит, долго еще пытался забрасывать удочку в надежде словить эту рыбу, на которой его родители живут. Ведь столько вопросов осталось…

А когда на следующий день проснулся, никак не мог понять, было ли вчерашнее на самом деле или только приснилось ему. Календаря, кроме церковного, не было, да и в том он пометки не нашел…

Погрустил Колька несколько дней, осознавая себя одним в этом мире, а потом обрадовался наоборот, что отвлекаться от молитвы не надо!

Проснулся, а молитва уже течет себе, как ручеек…

А потом туриста к нему на третий год привели, и Колька впервые поговорил по-английски. Коряво, но турист понял.

Прыщавый малый, вспоминал Колька, с тысячью комплексов, но такой талант Господь вложил в его душу! Как пели колокола во славу Всевышнего и во славу красоты, а красота и есть Всевышний!..

Вскорости пошла по Ладожской земле молва о схимнике, поселившимся на Коловецком острове. И стал народец наезжать, пытаясь попасть на разговор с отцом Филагрием. Схимник не отказывал, давал мирянам мудрые советы и продолжал жить своею жизнью. Вскорости в его келье появились рукописные иконы, заменившие печатные, какой-то местный купчина поставил за скитом генератор, и электричество стало освещать стосвечовой лампочкой жилье отца Филагрия. Тот же купчина одарил стеклянным крестом с многочисленными гранями. «Сваровски», – похвалился имущий и рассказал о чудесном месте в Австрии, где из стекла производят дивные вещи. Колька крест освятил и повесил под образами. Вечерами крест ловил лампадный огонь и, преломляя его своими гранями, превращал свет в разноцветные лучи… Кто-то подарил схимнику японский спиннинг, и вечерами Колька баловался бросками блесны аж на пятьдесят метров. Подсекал щучек и иногда отпускал обратно в озеро, за ненадобностью, так как провизии хватало с избытком. А раз обнаружил в скиту коробку с радиоприемником. Не выдержал и включил. И мир вошел в его уши, разрушая мир его…

В особенности Колька полюбил слушать футбольные трансляции, в которых еще встречались знакомые по молодости фамилии.

Ишь, удивлялся Колька, Шалимов играет еще!..

Через месяц он услышал в новостях, что скончался выдающийся старейший деятель советского и российского спорта…

«Вот и умер старик», – подумал Колька и отчего-то загрустил. Он отслужил по преставившемуся заупокойную и включил старика в список ежедневно поминаемых.

Приехал как-то к Кольке даже депутат. Много говорил и жарко. О детях, о жене, о политике.

– Я в политике, мил человек, ничего не понимаю! – улыбался Колька. – Неведомо мне все это. И про жен и детей мало чего разумею. Монах я… А то, что в молодости было, позабыл!

Потом говорили о душе, как о птице, томящейся в клети человеческих ребер. Говорили о собственной вине, что до такого душу довели. О насаждении порнографии тему затронули, как детские души развращаются и растлеваются.

– Кстати, отец Филагрий, – поинтересовался депутат, – а как вы смотрите на проблему педофилии в православной церкви?

Колька икнул от неожиданности.

– Неведомо мне это. Есть проблема? – спросил.

– Есть.

Напоследок депутат попытался было оставить схимнику мобильный телефон, убеждая, что его душа государственная часто нуждается в правильном совете.

– Разве техника помеха?

– Нет уж, – отказался Колька. – Коли у души проблемы настанут, приезжайте. Как раз за время дороги проблемы и рассосутся.

Депутат был настырный и еще долго пытался убедить отца Филагрия взять мобильник, ссылаясь на то, что в Московской патриархии все с телефонами и не видят в этом священники ничего дурного.

На какое-то мгновение Колька почувствовал раздражение.

– До свидания, – попрощался он.

Депутат уехал, а через два дня, когда Колька выключил лампочку и загасил свечи, готовясь ко сну, в скиту раздался звонок…

Телефон Колька отыскал по звуку. За дровами лежал. Звонил истерически и дребезжал. Колька вышел к озеру, размахнулся было, чтобы закинуть дурной аппарат на глубину, но тот замолчал вдруг, как существо живое, предчувствующее свой скорый конец.

А потом телефон зазвонил снова. Колька нажал на зеленую кнопочку и приставил ухо к трубке.

– Отец Филагрий! – почти кричал депутат. – Отец…

Столько боли содержалось в крике депутата, что схимник не выдержал.

– Алло…

– Дорогой вы мой! – обрадовался депутат. – Мне так плохо, так плохо!

– Что случилось?

– Зарядное устройство для телефона там же, за дровами!..

– Вы для этого мне позвонили?

– Господи, что я говорю!.. Душа моя погибла!

– Что случилось?

– Ах!.. Изменил… Изменил жене!.. Что же делать?

– Первый раз?

В трубке замолчали.

– Вы что же думаете, я вам буду по телефону грехи отпускать по три раза на дню?

– Зачем так утрировать!

– Всего хорошего!

– Подождите!.. Подожди…

Голос депутата прервался, так как Колька нажал на красную кнопку. Пошел, отыскал за дровами зарядное устройство и запустил его в темные ладожские воды. Вслед полетела и трубка.

«Вот, – думал схимник, – будет трезвонить на дне, а там рыба-кит спит…»

Проснулся однажды, и первой его мыслью было то, что «Спартак» сегодня в Лиге Чемпионов играет. Полежал, понежился, попредставлял, как «Спартаку» «Манчестер» настреляет, и подумал о том, что в России еще не скоро в футбол выигрывать начнут, потому что Родину не любят. Как Родину полюбим, так непременно Лигу выиграем… Колька представил себя нападающим «Спартака», как он выходит на ударную позицию и всаживает мяч в самую девятину…

На следующий день проснулся с переживаниями о проигрыше «Спартака», поел рыбы копченой и хотел было закинуть приемник в Ладогу. Но даже не замахивался. Привык к нему, как к родной вещи…

Назавтра пробудился от болей в желудке и почти целый день просидел над сортирнои дыркой, греша на рыбу.

«Вот ведь, если бы сам коптил, а то принесли угощенье», – злился Колька на очередной спазм…

А через неделю проснулся с мыслью, что за последние семь дней, пробуждаясь ото сна, ни разу не застал себя говорящим молитву. Молитвенный ручей пересох… Он тотчас свалился с кровати на колени и несколько часов кряду шептал под образами слова с глубоким смыслом, а потом вторую половину дня сидел как каменный, напуганный до истукана, ждал ночи, а когда она пришла, бухнулся в постель одетым, да не мог заснуть от страха, а потом, когда заснул, то через мгновение проснулся уже утром с осознанием того, что во рту только ужас, а молитвы нет!.. Он опять рухнул на колени перед ликом Всевышнего и закричал:

– Господи! Ответь мне! Господи!..

Но уши его оставались глухими, словно воском залитыми. Тогда он вскочил, схватил приемник и, красный от нервного припадка, кинул его в озеро. Затем утопил японский спиннинг, с легкостью опрокинул в воду генератор, оборвал в скиту электрические провода, а лампочку истоптал до пыли… Все из скита повыкидывал, оставил лишь то, с чем пришел на одиночество семь лет назад… Спросил:

– Слышишь меня, Господи?

А когда ответа не последовало, рухнул схимник на деревянный пол, завертелся ужом, оставляя в расщепленных досках клочья бороды, завыл, будто умирал, и головой об угол до крови бился. И так много времени прошло… А потом он лежал на полу и не двигался. Забывался на несколько часов, потом приходил в сознание и краем его отмечал, что нет в устах молитвы, нет!..

Через десять дней он поднялся на карачки и, обессиленный, повернул голову к Образу:

– Если не хочешь, Господи, признавать меня, если мой подвиг не удался и не заслуживаю я Твоей любви, то дай мне то, что каждому человеку обыкновенному выпадает. Дай, Господи, любви мне простой! Любви человеческой!.. Любви!..

После молитвы он напился воды и покинул скит. Пошел дорогою к монастырю и вскоре прибыл к его воротам. Встреченные послушники и вольнонаемные кидались к нему, прося благословения, но он, потупив взор, прошел мимо страждущих, не смея облегчить их души.

А навстречу схимнику поторопился отец Михаил, и затем они уединились в покоях настоятеля, где отец Филагрий представил иеромонаху просьбу о способствовании сделать заграничный паспорт.

– Зачем? – оторопел отец Михаил.

– В странствие ухожу, – ответил Колька. – На странствие Господь меня сподвиг… – и замолчал.

Более настоятель ни о чем не спрашивал схимника, оставил его жить в своих покоях, а сам отбыл в Санкт-Петербург, где с помощью митрополита не только паспорт выправил, а сделал Кольке шенгенскую визу и еще с пяток других, дабы ничего странствию не мешало…

Уже на пристани, прощаясь, настоятель сказал:

– И вы, отец Филагрий, уходите…

– Разве кто-нибудь еще ушел? – вяло поинтересовался Колька.

– Вы, верно, помните Вадика слабоумного? Мать у него хлебопека?..

– Он-то куда пропал?

Отец Михаил пожал плечами.

– Еще прошлой зимой сказал всем, что за красной водой поедет в Выборг, и исчез… Мы увидели след от велосипедных шин… Шли по льду, по следу, наткнулись на полынью. Отец Гедеон ноги замочил… И Михал Сергеич помер!

– Какой Михал Сергеич? – не мог припомнить Колька.

– Корова наша… От старости… Телку купили взамен, так теперь без молока живем!.. Где быка взять?..

Колька сел в катер, взревел мотор, и отец Филагрий понесся в прошлое…

* * *

Первым делом он кинулся в питерский аэропорт и уже через полтора часа сидел в такси, мчащемся к центру Москвы. От такси почти бежал к родному дому, а в мозгу будто стреляло из винтовки: «Надька, Надька!..»

Прыгал вверх через три ступени, так как дети катались в лифте, и, наконец, допрыгал до знакомой со школьной поры двери. Позвонил два раза в звонок, а у самого руки тряслись от волнения. Никак не мог предполагать, что так взволнуется душа.

Она открыла дверь и совершенно его не узнала. Смотрела вопросительно, все такая же худая, как селедка, с морщинками вокруг глаз и губ. Только не рыжая, крашеная в шатенку…

– Вам кого? – спросила.

– Надька, – пробасил он.

Она смотрела на него, пытаясь вспомнить, но было видно, что у нее ничего не получается.

– Это я, Колька…

Теперь она вспоминала, кто такой Колька, а когда вспомнила, охнула, прикрывая рот ладошкой.

– Писарев?

– Я…

Она оказалась не замужем и без детей. Быстро собрала на стол, и они сидели до позднего дня, вспоминая далекое детство.

– Помнишь Женьку? – спросила она, поморщившись после выпитой рюмки. – Ну, которая на фрезеровщицу училась?.. Ты сох еще по ней?

Колька кивнул.

– Живет в Арабских Эмиратах, – сообщила Надька. – Замуж вышла за араба! Четвертой женой взял, младшенькой! – и заржала хабалисто.

– А ты чердак помнишь? – спросил он.

Через минуту они, по-простецки раздевшись, оказались в кровати, и через тридцать секунд Колька пролился в Надьку передержалым семенем. Шестнадцать лет у него женщины не было!

Она не очень расстроилась. Лежала на животе, показывая Кольке блеклые веснушки на обвисшем заду.

– В тюрьме сидел? – спросила.

– Почти, – ответил он…

Она заснула, а он, полежав еще немного, полюбовавшись на Надькин рыжий зад, оделся скоро и неслышно затворил за собой дверь, унося в груди пустоту…

На улице виеромонахавечеру он увидел знакомую фигуру, ковыляющую с мусорным ведром к баку.

– Эй! – крикнул Колька. – Фасольянц, вы?!

Армянин обернулся, опираясь на палку, и увидел человека в рясе, с бурной растительностью на лице.

– Я Фасольянц, – ответил настороженно. Был совсем стариком и, казалось, плохо видел.

– А я Колька Писарев! Помните? В футбол играли? Вы судьей были?!

– Не помню, – пожал плечами армянин. – Про футбол помню, а про вас… Извините. Столько лет прошло.

– Говорили, что вас жена бросила и что вас парализовало потом?..

– Бросила было. И про паралич правда. Несколько лет в Кимрах гадил под себя. А потом она приехала и забрала меня домой. Отогрела. Теперь, видите, хожу…

– Да благословит вас Господь! – перекрестил Колька Фасольянца.

– Спасибо, батюшка, да только атеист я…

Он доплелся до бака, выбросил мусор и пошел обратно, к своей Джульетте. Проходя мимо, прошамкал, что дети выросли, разъехались и внуков не показывают!..

И опять Колька отправился на вокзал и просил со слезами на глазах билет до Курагыза. Но никто даже не слыхивал о такой станции, пока добрые люди не отвели батюшку к начальнику вокзала, а тот залез в компьютер и нашел Курагыз в казахских степях.

Потом кассирша долго выписывала хитрый билет в сопредельное государство, оформила его как льготный, ибо набожной была, и пожелала монаху счастливого пути.

Он предчувствовал это счастье! В сердце его было прощение!.. Все трое суток пути он повторял наяву и в ночи ее имя: «Агаша, Агашенька, Гаша…»

Потом, уже приближаясь к цели путешествия, подумал о дяде Моте, и воспоминание смертного греха сделало его тело тяжелым.

Он стоял на станции Курагыз, а метрах в трехстах маялся состав с зеками. Недавний схимник пошел вдоль вагонов, и, что удивительно, – охрана пропустила его, а собаки не рвали поводков, чтобы перегрызть чужому глотку. Он шел вдоль состава и крестил каждое зарешеченное окно, приговаривая:

– Привет передавайте отцу Никодиму. От Писарева Николая…

– Передадим, – негромко обещали из окон. – Передадим…

Он добрался до конца состава и спросил у железнодорожного рабочего, как отыскать курагызскую больничку.

– Захворали, батюшка?

Колька не ответил, а рабочий, потупив взор, сообщил, что туда через полчаса повезут тела с мертвяками.

– Они вас довезут, батюшка!

– Мертвяки?..

Рабочий заржал…

Его взяли в арбу, из которой торчали две пары ног, ослик тронулся в путь, и Колька подумал, что вот так и его, как этих мертвяков, шестнадцать лет назад везли к нежданному счастью…

Он еще издалека услышал ее заливистый смех, словно птичка Божья пела, в сердце вспыхнуло яростной болью, он потер грудь и потерял сознание…

Она так же улыбалась, так же лучились ее глаза на большом расплывшемся лице. Короткий халат едва прикрывал огромный зад. Опухшие ноги сплошь были испещрены лопнувшими сосудиками. Он лежал на больничной койке и смотрел на нее.

– Ты меня помнишь? – спросил.

– Ага, – ответила женщина.

– Это я, твой любовник!

– Ага…

В ней не было разума, зато Господь держал ее под руку, дав на всю жизнь лучистые глаза и бесконечную улыбку.

Потом он поднялся с кровати и вышел в степь. А там старик-казах на деревянной чурке сидит, папиросу курит.

– Майор Ашрапов? – спросил Колька.

Старик даже не посмотрел в его сторону.

– Был майор, – ответил. – Пэнсия у менэ сейчас…

– Я когда-то бывал здесь… Вы меня еще заставили километров двадцать бежать!..

– Скотинэ! – ругнулся старик. – Таких, как ты, много было! И возвращалось русский много сюдэ, но никто не женитсэ на ней! Ты тоже не женитсэ?

Старик Ашрапов взглянул с надеждой на пришлого, а когда тот развел руками и опустил голову, повторил:

– Скотинэ!

– Прости, старик!

– Надо было тебэ яд дать, а не лекарствэ, чтобы сэрдцэ твой умер!

– Прости, старик!..

Ашрапов скинул на землю окурок.

– Ты тогдэ сильный был… Восемнадцать километров пробежал…

– Вспомнил?

– Сейчас слабэй…

– Любил я твою дочь, старик!

– Разлюбэл? – старик сплюнул на свой вопрос и, не дожидаясь ответа, проговорил: – Все русский фэшист! Я не казах, монгол я! Иди отсюдэ!..

Он шел по степи к станции, думая: «Какая мне разница казах ты или монгол! Мне в твоей нации счастья не сыскать!» Он шел и слышал за спиной ее счастливый смех.

«Прощай, Агаша, – думал Колька. – Видно, незачем в прошлом искать тебя, ты в настоящем или в будущем…»

Через месяц скитаний по осенней России Колька вышел к немецкой границе. Германия встретила его любезным шофером рефрижератора, который удивился, что бородатый русский священник так хорошо говорит на немецком. Вот только с ужасным акцентом!

Ганс довез его почти до самого Берлина. Русский, поблагодарив, далее пошел пешком, рассматривая благостные окрестности. Он вошел в город и долго искал православную церковь, где назвался странником и попросил малость денег на пропитание. Ему эту малость выдали, но в подвиг не поверили…

Проходя по главной берлинской улице, он остановился возле витрины антикварного магазина. То, что он увидел в ней, поразило его до дрожи во всем теле!

– Не может быть! – вскрикнул Колька, глядя на дедовский аккордеон.

Он ворвался в магазин и кинулся к перламутровому инструменту, как в собственное детство. Гладил его, перебирал клавиши и щелкал регистрами.

– Хотите приобресть? – спросили за спиной.

Колька обернулся и увидел человека кавказской национальности.

– Бакинец? – неожиданно для себя спросил на русском.

– Да, – удивился хозяин магазина. – А вы что, тоже из Баку?

– А откуда у вас инструмент этот?

– Странный вопрос! Покупать.

– У кого?

– Я не обязан вам отвечать! – перешел на немецкий хозяин.

– Вы украли аккордеон у моего деда!

– Он сам мне его продал! – заверещал азербайджанец.

– Врешь! – озлился Колька. – Дед бы его никогда не продал! Трофей это военный!

Разглядел Колька в глазах бакинца испуг, и вдруг мысль к нему пришла шальная: а не через бакинца ли этого дед погиб?

– Ты погубил деда моего? – косматое лицо Кольки сделалось страшным, он стал медленно надвигаться на азербайджанца. – Отвечай!

А перепутанный сын Каспия уже жал ногой под прилавком на тревожную кнопку, и к магазину неслись полицейские машины…

Кольку отвезли в полицейский участок, и по дороге он вспоминал слова бабки: «Не езди в Германию, даже в турпоездку!» Азербайджанец прибыл в участок на собственном «мерседесе» и чувствовал себя абсолютным хозяином положения.

Он сидел на казенном стуле нога на ногу и курил толстую сигару.

– Он хотел ограбить мой магазин! – пуская струю дыма, сообщил бакинец.

Колька же сразу рассказал о своем деде, который во время войны взял в трофей немецкий аккордеон. Через многие годы ветеран решил отыскать владельцев этого инструмента, но, вероятно, его ограбил этот носатый…

– Я попрошу! – возмутился антиквар.

– А потом деда убили при переходе границы!

– Погодите, погодите, – вдруг сказал полицейский средних лет с погонами майора. – Я что-то такое припоминаю!.. Это было лет тридцать назад?

– Примерно, – прикинул Колька.

– Я тогда только первый день работал стенографистом, может быть, поэтому помню… Был старый человек с русскими медалями… И был у него аккордеон. Я помню!

– Мало ли аккордеонов на свете! – усмехнулся азербайджанец.

– На нем должны остаться следы крови, – сказал Колька. – Пусть проведут экспертизу!

– Да-да, – согласился майор. – Все должно сохраниться в архивах!

Он включил здоровенный компьютер и минут десять трогал клавиши, приговаривая «айн момент».

Тем временем сигара антиквара дотлела до середины, а уверенность сгорела и вовсе.

– Ну что мы время зря тратим! – растянул рот в улыбке азербайджанец. – Я могу и подарить этот аккордеон. Все равно на него за двадцать пять лет никто внимания не обратил!

– Нашел! – обрадовался майор. – На этот инструмент еще претенденты были. Они говорили, что их это аккордеон, фотографию показывали… Некая семья Зоненштраль, Альфред и Анна… Вот адрес есть…

– Позвольте, я сам верну им аккордеон! – предложил Колька.

– Как хотите! – разрешил майор.

– Ну что, даришь инструмент? – обернулся Колька к носатому.

– Я от своих слов не отказываюсь! – с гордостью произнес антиквар и толкнул инструмент ногой.

– Можете идти, – предложил майор. – Конфликт разрешился.

На улице Колька хотел было вдарить ногой по фаре «мерседеса», но передумал. Азербайджанец нажал на газ, и взвизгнувшие колеса обдали рясу грязью. Колька лишь сплюнул в сердцах. Повесил аккордеон на плечо и пошел искать дом Зоненштралей.

Ему удалось это сделать гораздо легче, чем деду. Уже через полчаса он нажимал на кнопку звонка небольшого, но ухоженного дома. Прождал три минуты, видимо в доме никого не было, хотел уже уходить, но тут замок щелкнул, и дверь открылась.

На пороге стояла молодая девушка, одетая во все черное. Она была очень худа, и черное обтягивало ее тело.

– Что вы хотите? – спросила девушка у странного незнакомца.

– Я ищу Альфреда и Анну Зоненштраль, – ответил Колька и посмотрел в ее большие карие глаза.

Она удивилась.

– Они умерли, – сказала.

– Прошу меня простить… Вы по ним носите траур?

– Вовсе это не траур. Я всегда ношу черное… Дедушка умер девятнадцать лет назад, а бабушка пять лет, как за ним последовала…

Она по-прежнему смотрела на него с удивлением, а он смотрел на нее, потому что не мог оторвать от ее лица взгляда.

Она улыбнулась, и он огорчился, что у нее такие бледные губы. Наконец произнес:

– Этот инструмент когда-то принадлежал вашей семье, наверное прадеду или деду…

– Откуда он у вас?

– Дело в том, что…

– Не хотите ли пройти в дом?

Колька долго вытирал ноги, а потом вошел в небольшую, но светлую гостиную. Поставил аккордеон на мягкий ковер.

– Кофе? – предложила она.

– Просто стакан воды.

Она пожала плечами и вышла на кухню. Оттуда спросила слегка печальным голосом:

– Вы француз? У вас чудовищный акцент.

– Я русский, – ответил Колька и понял, что нашел то, что искал всю жизнь.

Еще он понял, что Господь внял его последней молитве и подарил ему любовь.

– Спасибо, Господи! – прошептал Колька.

Она принесла ему воды, рукой указала на кресло и сама села неподалеку, уставившись на него карим цветом глаз своих.

– Вы что-то хотели рассказать мне, – напомнила она, взявшись ладошкой за ладошку.

– Да-да, – ответил он, а сам беззастенчиво разглядывал тонкие длинные пальцы с коротко стриженными ноготками.

– Итак… – она улыбнулась, а он так обрадовался ее улыбке, словно вечность ее дожидался без воды и хлеба…

Рассказывал ей до самого вечера, не только дедовскую историю, но и свою. Ничего не пропускал, наполняя ее душу своей жизнью, а она слушала и ловила себя на том, что этот человек каким-то странным образом входит в ее существо, волнует грудь своим мягким голосом, впечатляет грустными, со слезой, глазами…

– Как вас зовут? – неожиданно спросила она, прерывая рассказ на том месте, где он во второй раз, по своей воле, ушел от Агаши.

«Я ушел к тебе», – подумал он и ответил:

– Николай, а вас?

– Миша.

– Русское имя! – удивился Колька. – Только мужское…

– Мне говорили, что французское. Впрочем, какая разница!.. Продолжайте!

Он двигался по дороге своих воспоминаний, а где-то в глубине его нутра уже навсегда прижилось это странное для девушки имя.

Когда он закончил, опустевший от рассказа о собственной жизни, в доме была совсем ночь, лишь вспыхивали на мгновение в темноте кошачьи глаза Миши.

– Ты здесь? – спросил он.

– Да, – ответила она.

– Мой дед убил твоего прадеда…

Странным образом эти слова заставили ее подняться, и она пошла на его дыхание, а он уже раскрывал объятия и совсем не помнил о Боге…

Ее тело пахло первым весенним днем, и на сей раз он был долог и умел, а она стискивала до крови губы, чтобы не закричать, а потом не выдержала и все же вскрикнула, так что окна задребезжали. И он тут подоспел, думая о своей мужской силе с гордыней… Лежал рядом, закинув руки за голову, а она продолжала тихонько стонать… И тут, прислушиваясь к ней, он вдруг осознал, что впервые после обладания женщиной ему совсем не пусто, а наоборот, тело и душа наполнены главным и готовы радоваться и праздновать конец тоски…

Когда он проснулся, солнце било прямо в глаза. Смотрел на него до слез, а потом повернулся к Мише. Лицо ее было бледно, глаза закрыты, и, казалось, она крепко спала. Он погладил ее по щеке, провел пальцами по сухим губам… Ему захотелось увидеть ее обнаженной, и он сбросил одеяло… Ее нога была неестественно вывернута, словно сломался коленный сустав. Вокруг колена поражал своей огромностью синяк… Правая рука девушки была подогнута под спину… Ему показалось, что она мертва, а в следующий момент он подумал, что сам убил ее в порыве страсти. Ее маленькая розовая грудь поникла, словно сорванные персики полежали на жаре. И тогда он закричал:

– Миша!.. Миша!!!

Она открыла глаза, вновь закрыла и застонала. Он целовал ее лицо, а она шептала:

– Ты не виноват… Не виноват… Там возле телефона бумага… Доктор Кальт… Скажи, что Миша просила срочно…

Он выскочил из постели и уже через мгновение набирал телефонный номер…

Доктор уверил, что будет через пятнадцать минут, а когда приехал, оказался злым стариком. Он толкнул Кольку пальцами в грудь.

– Сюда не входить! – и закрыл перед его носом дверь в спальню.

Появился вновь только через час.

– Я не знаю, как это получилось… – начал оправдываться Колька.

– Зато я знаю! – заявил старичок. – Давно вы знакомы с Мишей?

Колька не ответил.

Здесь доктор Кальт увидел стоящий на ковре аккордеон.

– О Боже! – воскликнул он. – Где вы его взяли? Этот инструмент принадлежал Ральфу и исчез, когда его убило осколком гранаты! Я его пытался тогда спасти, но проклятый кусок металла пробил лобную кость! Ральф погиб, а аккордеон пропал!

– Этот инструмент взял в трофеи русский солдат! – объяснил Колька. – Теперь потомок этого русского солдата возвращает его обратно! Я – потомок!

– Да-да… Я не был фашистом! – вскинулся доктор. – Я был армейским врачом!

– Что вы так нервничаете, как будто я вас убивать собираюсь?

– Я не нервничаю вовсе! Я вспоминаю… Так вот, – сказал самую суть доктор Кальт. – У Миши редкая болезнь. В народе ее называют стеклянной.

– Я не знаток в медицине…

– Это когда в костях нет кальция, и они ломаются, как спички! Как вы еще ее всю не переломали!

Доктор уселся в кресло, как у себя дома, то и дело бросая на Кольку злобные взгляды.

– Как же это она решилась? – рассуждал он. – Ведь знала, что может запросто погибнуть!.. Столько молодых людей из богатых семей стояли перед ней на коленях!.. Кстати, вы стояли, беззубый любовник?

– Нет, – признался Колька, прикрывая рот рукой.

– Надо полагать, что вы и не богач?

– Я богат любовью! Во мне ее столько, что хватит на вечность!

И здесь злобный старикашка нанес русскому тяжелейший удар.

– Я верю, что вы будете любить ее вечность!.. Но вам придется любить только ее душу, телом можете любоваться как художник, в остальном же – полный запрет! Навсегда!.. Второго раза она не выдержит!.. Кстати, вы – художник?

Он ухаживал за ней два месяца, пока кости не срослись. Выносил утку, обтирал тело влажными полотенцами, сам готовил нехитрую пищу, но при этом молчал.

Она жалобно просила, чтобы русский поговорил с ней, но он стоически продолжал молчать. Она плакала и обещала, что непременно сойдет с ума, если Колька хотя бы одного слова не скажет! А он молчал, только чернел день ото дня лицом. С ней случались истерики, и тогда она проклинала его, называя убийцей прадеда, русской свиньей! Случались ругательства и посильней, но он по-прежнему был рыбой, и тогда она просила простить ее и просто пожалеть!.. Он промолчал два месяца… А когда с нее сняли гипс и она, еще слабая, лежала на простыне совершенно обнаженная и прекрасная, а он лицезрел эту муку мученическую, вот тогда он, густо сглотнув, сказал:

– Я отвезу тебя в дивный мир, где ценят стекло лишь за то, что оно прекрасно и услаждает только взор!

Колька взял на плечи трофейный аккордеон и сыграл гимн Советского Союза. Сыграл фальшиво, так как культя обрубленного пальца не доставала до клавиш.

А потом он взял в аренду автомобиль, «мерседес-авант», расплатившись ее кредитной карточкой, поднял девушку на руки и положил на просторное заднее сиденье.