Текст книги "Кларенс и Джульетта"

Автор книги: Дмитрий Холендро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Дмитрий Холендро
Кларенс и Джульетта
^{Маленькая повесть}

Не знаю, буду ли я еще раз в Америке и как скоро. Может быть, никогда не буду: очень далеко. Не увижу людных улиц бессонного Манхэттена, не пройдусь по тихим скверам Вашингтона, где белки кормятся с рук, не услышу, как под золоченым куполом Радио-сити, спрятавшем от жары семь тысяч человек, хор девушек поет: «О Америка!»

О Америка, – автострады между городами, обросшие не деревьями, а бензоколонками, уютные газончики у особняков, где счастье кажется одинаковым, как стриженая трава...

Вспомнить еще про калифорнийские пальмы? Не вспоминается. Написать про ледяное сияние стеклянного дома в Чикаго? Не пишется. Рассказать... О чем же?

Как ни велика и пестра ты, Америка, одна маленькая история заслонила твои дома и дороги, и все, что пронеслось и забудется. А она, эта история, случившаяся в те самые дни, когда я был там, на другом краю света, не забудется никогда.

Вот ее-то я и расскажу...

1

Мать кричала:

– Зачем тебе итальянка?

И тихонько и ласково спрашивала его в темноте коридора, когда он поздно возвращался домой:

– Кларенс, зачем она тебе? – И плакала.

Она боялась: это не доведет до добра. И не в том, если признаться, была беда, что Джульетта родилась итальянкой и росла католичкой. Католический бог – тоже бог в конце концов. Уж очень красивой, по словам Кларенса, была она, эта самая Джульетта, дочка хозяина маленькой, на три столика, закусочной в Грэнич Вилэдж.

А красивая девушка, она ведь сама не замечает того, как много требует. Невольно и неизбежно наступает момент, когда она, став перед зеркалом, видит себя в другом платье, с другой прической и даже с другой улыбкой. Некрасивая тоже мечтает, но и только. Вздохнет и забудет. А красивая уверена, что все, чем набиты большие витрины магазинов Гимблса или Мейсиса, должно и могло бы принадлежать ей. И соседи поговаривают об этом все громче. Соседи любят громко сочувствовать чужой неудаче. Они находят в этом облегчение для себя. У красивой девушки словно открываются глаза. Она вздыхает, но не забывает ничего. Она несправедливо чувствует себя обманутой, обворованной. И она становится злой и беспощадной. До улыбки ли тут!

Хорошо, если Джульетта распознает заранее, как мало может дать ей сейчас Кларенс, и оттолкнет его. Ему будет больно, но это проходит. А если и она увлечется беспечно, поверит в случай? Тогда не остановить несчастье. Молодость слепа. Вот почему она бывает смелой, хотя это не смелость, а только безрассудство.

Сестренка Айрин смеялась:

– Наверно, Джульетта хорошо умеет жарить пиццу, мама, вот Кларенс туда и бегает.

Чего бы ей не смеяться, между прочим, Айрин? Ведь она училась в колледже, потому что Кларенс ходил с метлой у отеля «Гамильтон».

А пиццу ел весь Нью-Йорк. Круглый пирог с горячими помидорами, жирным мясом и кусочками сочных сосисок обжигал ньюйоркцам пальцы на Бродвее и на окраинах. И считалось, что итальянцев можно любить только за их особенный пирог, который они перевезли с собой через океан. Когда это было? Год или сто лет назад? Кларенс не знал.

Он не слушал ни мать, ни сестру. Он любил Джульетту просто так. Он любил, потому что любил.

Познакомились они там, в закусочной ее отца, в Грэнич Вилэдж. Закусочная смотрела двумя окнами на тесную, полутемную улицу, далекую от городских гостиниц с галантными портье и гигантскими автоматическими лифтами, от театральных подъездов, пылающих в холодных огнях реклам, и стеклянных баров, просматриваемых насквозь с Пятой на Шестую авеню. В Грэнич Вилэдж с вечера до рассвета, не вспыхивая, держался ровный ночной сумрак. Тихие и узкие тротуары жались к мрачным домам в четыре-пять этажей, словно бы давно покинутым обитателями.

Но жизнь была здесь бессонней, чем на Бродвее. Она гнездилась в подвалах, в каменных закоулках емких домов старой деревни Гринвича, давно ставшей уже и старым городом, но еще сохранившей свое первое название. Правда, Грэнич Вилэдж все чаще называли еще американским Монмартром, потому что где-то здесь собирались бедные художники и поэты. Кларенс их не видел. Наверное, они сидели и втихомолку пили свое виски. Так же, как и все.

У кого не было денег на виски или на вход в дансинг, те стояли возле машин и обтирали их задами, бережно выкуривая сигареты и делая вид, что им либо очень весело, либо невыносимо скучно (как уж сложится вечер или, лучше сказать, ночь!). Они топтались возле чужого пира и улыбались чужими улыбками.

Кларенс с друзьями тоже постоял немного у входа в кабачок, над которым под одинокой лампочкой небрежно, как полусорванный забытый флаг, болталась желтая вывеска с вызывающей надписью: «Ну и что?» Из подвальчика на улицу, как дым сквозь щели, сочилась музыка, распирая тесные стены. Там танцевали. Несколько девочек в цветных брючках чуть ниже колен сидели на корточках у зашторенных окон подвальчика: слушали саксофон, покачивая в такт острыми плечами.

Прекратив ужимки, девочки метнули взгляды на кучку новых ребят. Фрэнк плечом толкнул Кларенса в их сторону. Хорошо бы их пригласить, но вход стоил доллар для каждого, а, кроме того, там, внизу, надо было пить.

Кларенс предложил друзьям лучше пересечь улицу и съесть дешевого пирога в настоящей итальянской пиццерии. И они поднялись по двум сбитым ступеням и вошли в узкую дверь между мутными, слабо мерцавшими окнами.

Видно, сама судьба вела его сюда.

Сели за непокрытый стол, и Джульетта принесла большой пирог на сковороде, величиною чуть ли не с автомобильное колесо. Сковорода заняла всю середину стола. Сбоку Джульетта положила горку бумажных салфеток, заменявших здесь тарелки и вилки.

Пиццу быстро разломали руками.

Толстяк Фрэнк постукал Кларенса по колену и, показывая на Джульетту глазами, шепнул:

– Смотри, какая!

А то бы Кларенс мог и не заметить ее, кто знает.

Кларенс положил на стол бумажку с недоеденным куском пирога.

Джульетта стояла у кафельной стены. У белой кафельной стены. В красном платье. С маленьким белым фартучком в руке. Она только что сняла с себя фартук, собираясь, видимо, кончать работу, и теперь стояла и ждала, когда последние гости съедят свой пирог.

Это красное пятно ее платья на белом кафеле показалось Кларенсу его собственным сердцем.

Он доел пирог и выпил два стакана ледяной воды.

Позже он узнал, что белая кафельная стена была стеной огромной, как вагон, печи, уходящей в глубину кухни. Возле нее каждые сутки далеко за полночь, без конца потея, орудовали отец Джульетты мистер Паоло Догетти и ее братишка Энрике, которого на улице чаще называли Рич.

– Ребята, – сказал Кларенс, – если вы все вместе не пожалеете три доллара и дадите их мне до конца недели, я приглашу ее потанцевать в тот самый кабачок напротив под дурацкой вывеской «Ну и что?».

Для кого-то это было «Ну и что?», а для Кларенса – все на свете.

Через много дней Кларенс спросил Джульетту, почему она тогда пошла с ним. Она сказала:

– Потому что ты меня позвал. С другим не пошла бы.

Они не могли больше нигде встречаться, кроме как в пиццерии, где Джульетта работала. Изо дня в день, из ночи в ночь. И Кларенса, конечно, скоро заметили и мистер Догетти и Рич. После разговора с отцом Джульетта попросила Кларенса никогда не приходить к ней, в Грэнич Вилэдж. Она сама пообещала вырваться оттуда. Но вырваться можно было только совсем. Пусть он возьмет ее.

Кларенс стоял у дверей пиццерии. Джульетта смотрела ему в глаза. Возле печи, в узеньком проходе, ее ждал Рич, помахивая кухонным ножом в длинной руке.

– Хорошо, – сказал Кларенс Джульетте.

– Я не говорю тебе: прощай, – прошептала она. – Пока.

– Жди, – сказал он.

Выйдя из пиццерии, Кларенс оглянулся, увидел за стеклянной дверью худенькую девушку с черными до плеч волосами и почувствовал, что не сможет жить без нее. В тот же миг, как только закрылась дверь, он почувствовал это. И он верил, что будет всегда с ней. И она верила, что будет с ним. Они оба верили.

Мистер Догетти не верил никому. Он хотел положить несколько тяжелых плит на опасные надежды дочери. Как на могилу. Окончив работу, он вышел во двор своего дома и увидел длинную тень там, где лежала груда старых ящиков из-под макарон. То стоял Кларенс. Он, конечно, вернулся, не отойдя и трех десятков шагов от пиццерии. Он был здесь, может быть, час, а может, и гораздо больше. Он смотрел на окно, чтобы увидеть, как Джульетта взмахнет простыней, разбирая свою постель. И только.

Здесь, в Грэнич Вилэдж, был все еще рай для влюбленных. Там, где жил Кларенс, никаких дворов не найдешь и в помине, чтобы спрятаться и стоять вот так. Стены, стены, стены и со всех сторон улицы. Из своего окна он видел тоже только другие окна. Ни за что не сообразишь, где чье.

А здесь было куда проще.

Мистер Догетти подошел к Кларенсу и попросил его сесть на ящик. У мистера Догетти было смятое с одной стороны лицо. То ли раной, то ли болезнью. Впалая щека придавала ему своей неподвижностью какую-то неумолимую жестокость. Мистеру Догетти было легче разговаривать с таким рослым парнем, как Кларенс, когда тот сидел.

– Ты где работаешь? – спросил мистер Догетти.

Кларенс молчал.

– Ты метешь улицу у отеля? – спросил мистер Догетти.

– И мою ее иногда, – сказал Кларенс.

– Ты, наверное, не это хотел делать, Кларенс, а? – спросил мистер Догетти так просто, что у Кларенса перехватило горло при вздохе, и он лишь отозвался:

– Ага.

– Ты мечтал учиться?

– Ага.

– Кем же ты собирался стать?

– Почему-то врачом, – сказал Кларенс. – Но ведь надо заплатить не меньше десяти тысяч долларов, пока учишься.

Теперь мистер Догетти сказал:

– Ага. – И помолчал. – Этого не заработаешь и за год, если даже подметать весь Нью-Йорк.

Он говорил тихо, делая мучительные перерывы между фразами и пожимая плечами. Он не был виноват, что Кларенс родился без счастья.

– Я тоже мечтал... иметь свою макаронную фабрику, – сказал он. – Для этого я приехал в Америку. Здесь я похоронил жену, так и не став фабрикантом. И Джульетта не дождется, пока ты станешь врачом. Лучше приходи потом.

– Я люблю ее.

– Тогда тем более. Прощай.

– Чао! – сказал Кларенс по-итальянски, как говорил Джульетте, и посмотрел на ее окно.

– Кстати, – услышал он, – Рич может убить тебя, потому что тоже очень любит сестру. А я помогу ему. И мы по-своему будем правы. Чао!

Мистер Догетти ждал для дочери совсем другого жениха. Но он никуда не выпускал Джульетту из пиццерии. Да она и сама не отпрашивалась никогда, раз надо было работать. А принцы в пиццерию не заходили.

2

Кларенс пришел к ней на следующую ночь, и она увидела его в окно. Это было перед рассветом, и его фигура обрисовалась на фоне забора, как дерево, которому срубили голову. Он стоял недвижно и безмолвно, будто жалкий ствол без ветвей.

Джульетта улыбнулась и сначала открыла окно и едва заметно помахала рукой. Потом окно закрылось, и скоро Джульетта показалась у двери черного хода в ночной рубашке и коротенькой вязаной кофточке, накинутой поверх нее.

Отец не верил, что Кларенс придет. Брат не верил, что Джульетта без спроса выйдет к подметальщику. Бедняги спали. Натрудившись, они крепко спали, как всегда, на исходе любой ночи, и они прозевали Джульетту.

– Прости меня, – сказал Кларенс, поднимая ее с земли на руки и пряча свое лицо в ее растрепанных волосах.

– Ты не виноват.

– Я подумал, – сказал он, – если человечество все время идет вперед, почему в старинные времена люди находили счастье в золоченых кроватях, на высоких перинах, а теперь – на сломанных ящиках из-под макарон? Скажи мне, Джульетта. Ну, скажи что-нибудь.

– Откуда ты знаешь про перины?

– Я видел в кино. – Кларенс усмехнулся.

– Ты сам смеешься над этими картинами, – сказала Джульетта. – Зачем же спрашиваешь меня?

Они помолчали.

– Я видела, – сказала Джульетта, – как жених увез невесту на яхте. Забыла название картины. Неважно. В кино всегда так красиво!

– На озере Мичиган в Чикаго много яхт.

– Ты был в Чикаго?

– Я искал там работу.

Он рассказал ей, как у темной кромки берега, вдоль которого тянутся густые аллеи старых лип, качаются яхты на Мичигане, и оттуда всю ночь доносятся всплески то музыки, то девичьего смеха. На яхтах нет огней. Ночь окутывает озеро, как тайну.

– Пусть их, – сказала Джульетта. – Мы тоже будем счастливы, Кларенс.

– Если меня не убьет Рич.

– Ты боишься?

– Я улыбаюсь.

– Я люблю тебя, Кларенс.

– Но у тебя не скоро будет яхта, Джульетта!

– Зато у нас уже есть ночь, – сказала она.

– Сейчас рассвет...

– Мне пора, но я потеряла ленту с головы.

– Ты подвязываешь ею на ночь волосы?

– Да.

– У тебя чудные волосы.

– Помоги мне найти ленту.

Пока они искали ее среди ящичных обломков, в комнате Джульетты вспыхнул свет. Она приникла к Кларенсу, а он сильно прижал ее к себе.

– Это отец?

– Не знаю. Он мог попросить кофе. Ночью он пьет горячий кофе, когда у него что-то болит в груди. Я не отозвалась, и он послал Рича проверить.

В ту же секунду Рич высунулся в окно и крикнул:

– Джульетта!

– Идем скорей, – сказал Кларенс.

– Куда?

– Ко мне.

– Нет.

– Скорей!

– Я в одной рубашке.

– Возьмем такси.

Они побежали.

– У тебя есть деньги?

– Да.

Он сказал ей неправду. За такси заплатила мать. Пока он ходил зa деньгами к матери, Джульетта сидела в машине, оглядывая через приспущенное стекло незнакомый район Нью-Йорка. Это была восточная сторона, глядящая окнами на Ист-ривер и Бруклин. Глухие громады домов тянулись в рассветном сумраке каменными ульями. И все они до отказа были набиты людьми. Чем больше были дома, тем меньше казались Джульетте люди. Она опустила глаза и стала молиться богу.

– Он не бросил тебя? – спросил негр, повернув к ней голову и снимая руки с руля.

– Наоборот. Он взял меня к себе.

– Это свадебное путешествие? – засмеялся негр.

Джульетта не ответила.

– Ты часто катаешься в машинах? – спросил он.

– Первый раз.

– Извините, мисс, – сказал негр. – Я желаю вам счастья.

– Спасибо.

– Вероятно, ваш муж живет высоко.

– Я не знаю.

– Вы смелая девочка.

– Он сейчас придет.

– О'кэй!

Через улицу уже бежал Кларенс.

Мистер Догетти явился на четвертый день. Он узнал адрес в «Гамильтоне». Он не пожелал видеть Джульетту, но он разговаривал с миссис Сэер. Это был странный разговор. Мистер Догетти долго сидел молча, и мать Кларенса сказала первой:

– Не надо отнимать у них счастья.

– Нельзя отнять того, чего нет, – ответил мистер Догетти.

– Может быть, им повезет, – сказала мать.

– Конечно, – сказал Догетти, – кому-то должно везти в жизни. Вы гадаете на картах?

– Нет.

Он пристукнул сухими пальцами по столу, покачал головой.

– Хорошо. Погадаю у механической гадалки на Бродвее. Может быть, им повезет.

– Вы верите в гадание?

– Нет. А вы?

– Я тоже не верю.

– Какого ж черта, – закричал мистер Догетти, – вы говорите: может быть, им повезет! Все кончено. Я пришел сказать, чтобы она не возвращалась. У них есть хотя бы кровать? Ну, вот и хорошо. В ее комнате уже живет служанка. Раз они решили биться головой об стенку, пусть бьются покрепче. Может быть, им повезет! Может быть, Кларенс станет президентом Америки! Лично я не мечтал, чтобы моя дочь стала женой президента. Нет! До свидания!

У порога он остановился, худой, злой и сгорбленный, и сказал еще:

– А вы иногда приходите ко мне, попробовать пиццу. Иногда.

3

Президент Америки и не знал, что у него появился такой грозный соперник. Джульетта рассказала Кларенсу про слова отца, подслушанные за дверью, и Кларенс, подметая улицу у подъезда отеля «Гамильтон», все чаще воображал себя президентом. Он не въезжал в Белый дом и не принимал парадов на широкой и зеленой авеню Пенсильвании, не выступал в конгрессе.

Но в его уме без конца рождались самые лучшие решения. И у всех появлялась хорошая работа. Строились дома и мосты, и длинные армии счастливых молодых людей шли утром на работу, приветствуя Кларенса.

Иногда он разговаривал с президентом так:

– Разве я только и могу, что держать метлу? Мне двадцать два года, и я весь налит силой, как молодой зверь. Как человек. Я мог бы доказать это вам, и отцу Джульетты, и самой Джульетте. Я мог бы многое сделать для нее. Пусть меня никогда и ничему не учили, все равно! Дайте дело моим необученным рукам. Я сумею заработать много денег!

Он вспомнил, как однажды в медицинском зале большого научного музея зашел в сердце. Сердце было сделано выше человека, с дверью, как в комнату. Задрав голову, он смотрел изнутри на тонкие стенки, на клапаны и сосуды. Он не разглядел уголка, где помещаются страдания.

Притихнув, он слушал сильно увеличенные резонансом стуки своего собственного маленького сердца, которого ему не увидеть никогда. Вот там они теперь и ютились, его боли, и он был не властен над ними.

Но он должен был приходить веселым домой. И он смеялся еще из-за двери, слыша, как Джульетта бежит открывать ему дом, где они вместе жили. Правда, это была квартира его матери. Но мать совсем изменилась. Она перестала причитать. Она стала очень ласковой. И Джульетта почувствовала, что это ее дом.

Вечером они гуляли по Нью-Йорку. Джульетте все было интересно: она не знала ни Бродвея, ни нарядной Седьмой улицы, ни крошечных скверов с крошечными фонтанами, зажатых небоскребами Рокфеллер-центра.

Среди небоскребов зелень казалась хрупкой. Даже немолодые деревья стояли на спичечных ножках. Все выглядело игрушечным, как витрины каких-то больших садов и парков, шумевших где-то на свободе.

Они читали рекламы новых фильмов, каскады огней лились к их ногам, имена артистов взрывались перед глазами разноцветными искрами и гасли. Когда кончались представления в театрах, в яркую и густую толпу въезжали, показываясь из-за углов, калеки на колясках, входили слепые с собаками-поводырями и просили милостыню. Несчастные!

Иногда Кларенс и Джульетта слушали, как где-нибудь у перекрестка духовой оркестр евангелистов играл модную песенку, призывая людей внять проповеди о конце и спасении мира.

От рекламного света ночное небо казалось пыльным. Влажная жара оседала из его бездонных глубин на толпу.

Было душно, и Кларенс угощал Джульетту молочным соком папайи. Ледяной сок пенился на губах Джульетты.

Как-то недалеко от их улицы она спросила:

– Ты не боишься, что возле дома нас поджидает Рич?

– Нет, я сильный, – ответил Кларенс, смеясь. – Хочешь, покажу?

И понес ее на руках в квартиру по темной лестнице, где лампочки были разбиты или вывернуты бродягами, потому что бесплатным квартирантам легче прятаться в темноте.

– Ты устанешь, – сказала Джульетта.

– Значит, ты не веришь, что я сильный?..

– Ты устал, – повторила она выше.

– Мне хорошо нести тебя.

– Отпусти меня.

– Это уже наша дверь. Звони.

Она позвонила с его рук и сказала:

– Теперь я буду бояться за Рича.

И поцеловала его в щеку.

4

Утром, как всегда, мимо отеля со страшным воем прокатилась пожарная машина. Эти шумные парни в касках выезжали на пожар или тренировку. Открылись расписные, как у ларца, створки маленьких дверей церкви святого Франциска через дорогу. Толстый Фрэнк кивнул Кларенсу на бегу и едва протиснулся в щель стеклянной двери-вертушки при входе в «Гамильтон». Фрэнк так опаздывал, просыпая каждый раз, что у него не было времени даже крикнуть: «Как дела?». Ему надо было еще успеть до смены одеться в красный костюм лифтера, чтобы до позднего вечера вносить в лифт чужие чемоданы, подниматься и опускаться по квадратной трубе, пробившей двадцать семь этажей, и на каждом из них, рывком открывая дверь, монотонно повторять: «Вверх», «Вниз». Как он не худел при этом! Его работа требовала терпеливой вежливости. Наверно, это благотворно сказывалось на здоровье.

Насвистывая, Кларенс запер метлу и ведро в уличную кладовочку за телефонной будкой. Вот и все его дело. Недолгое. Теперь он пойдет искать другое. Мимо магазинов и баров, мимо складов и гаражей, мимо фабрик, чьи трубы стоят среди небоскребов, как карандаши, мимо разных мастерских, мимо пристаней на Ист-ривер, обшитых гнилыми досками, где так невыносимо воняет тухлой рыбой, и везде он будет слышать: «Нет, нет, нет». И все же он пойдет.

За телефонной будкой на высоком стуле обычно сидел пуэрториканский юноша Бернардо. Он сидел неподвижно, в напряженно-застывшей позе, натянув на глаза кожаную кепочку, покуривая и сплевывал на тротуар, под ноги прохожих. Через их головы он видел со своего стула, как к отелю подкатывала машина, пружинисто спрыгивал на тротуар и, вручив владельцу машины талон, отгонял ее на стоянку, а владелец шагал в отель.

Кларенс посмотрел и удивился: Бернардо еще не было на своем месте. В первый миг он вздрогнул от радости: вот работа! Он искал ее всюду, а она под ногами! Они будут счастливы, Джульетта сказала правду. Они будут счастливы!

Он кинулся к стеклянным дверям гостиницы, чтобы сейчас же поговорить с административным директором о новом месте. Но вдруг остановился и даже прикусил палец, сунув в рот кулак: надо было подумать. Надо подождать. Мэнэджер еще не пришел, конечно, и Бернардо мог появиться до него. Мало ли что задержало парня на минуту-другую?

Опомнись, Кларенс. Не спеши. Это нечестно. Это будет похоже на предательство. На воровство. Кларенс медленной походкой прошел мимо дверей, решив оглянуться на стул Бернардо через двадцать шагов. Он не выдержал и посмотрел через десять. Стул был пуст. Кларенс вернулся и прошел десять шагов в другую сторону. Стул был пуст.

«О проклятье! – подумал Кларенс. – Я уйду! Правда, этот Бернардо такой надменный! Никогда он не здоровался со мной. Впрочем, как и я с ним.

Пуэрториканцы – все ничтожные гордецы. Бедность пригнала их с родного острова в Нью-Йорк, как будто здесь нет своих бедных. Они забили трущобы на западной стороне, их обманывали в магазинах, потому что многие не знали языка, и все же они не уезжали.

Что я говорю, – подумал Кларенс, – можно провалиться сквозь землю от позора. На что им было уехать, нищим пасынкам гигантского города?»

Кларенс видел раз, как вечером они сидели на ступенях домов семьями и пели свои испанские песни горькими голосами.

«О мадонна, – сказал он словами Джульетты, – помоги мне!»

Любопытно: ждал ли бы его Бернардо, поменяйся они местами?

У подъезда отеля, качнувшись, замер длинный «крейслер». Вышедший из него мужчина с черной папкой в руке и в шляпе с витым шнурком кинул взгляд туда, где не было Бернардо. Кларенс секунду медлил, поэтому он так хорошо разглядел мужчину.

И вот он, бывший подметальщик, уже возле «крейслера».

– Разрешите, сэр. Я позже отмечу время вашей стоянки, сэр. Спасибо, сэр.

Кларенс захлопнул за собой дверцу машины, и она легко тронулась с места. Кларенс Сэер, сын шофера Бернарда Сэера, слава богу, умел сидеть за рулем. Он глубоко вздохнул. Как все хорошо!

Со стоянки он ринулся назад. Второй машиной оказался открытый «форд» самого мэнэджера.

– Где Бернардо? – спросил коротышка с толстыми усами, которыми он безуспешно пытался прикрыть заячью губу и выступающие вперед зубы.

– Его еще нет, сэр.

– Он не пришел?

– Да, сэр. Но пока я отгоняю машины, сэр, чтобы люди не жаловались на «Гамильтон».

– Если он придет, – сказал мэнэджер, нервно дернув заячьей губой, – покажи ему, где лежит метла. И получи у Норы талоны.

Кларенс сел за руль директорской машины, чтобы отогнать ее на стоянку. О мадонна!

5

Они пришли на другой день. Их было трое. Они были такие же черноголовые, как Бернардо. Пришли и остановились, окружив стул, на котором сидел Кларенс.

– Тебе придется слезть, – сказал один.

– Да? – спросил Кларенс и захохотал. – И не подумаю.

Еще никто не занимал своего места так прочно, как он. Он словно прирос к пятачку стула.

– Здесь сидел Бернардо, – сказал второй.

– Когда-то это было, – ответил Кларенс. – Теперь я работаю вместо него, я! Понятно?

– Нет, – сказал первый.

– Ты уберешься отсюда, – брезгливо морщась, процедил второй.

Третий молчал.

– Какого черта вы от меня хотите, ребята? – спросил Кларенс. – Убирайтесь сами, или я позову полицию.

– Все они пугают нас полицией, – сказал первый второму.

– Здесь сидел Бернардо, – повторил второй.

А третий молчал.

– Я скорее умру, чем уступлю вам, – признался Кларенс с улыбкой.

– Возможно, ты улетишь на небо. Если хочешь, – согласился первый.

– Как реактивный самолет, – прибавил второй.

– Вслед за Бернардо, – сказал первый и злобно блеснул глазами.

Кларенс хотел крикнуть, что они его не испугают, но вместо этого спросил:

– Что случилось с Бернардо?

– Его убили ножом.

– Как?

– Ножом.

– Кто убил его?

– Американцы, – сказал первый. – Гринго!

– Такие, как ты, – сказал второй и подступил ближе. – Сразу влез на его место, видали! Хорошо, а?

«Зачем вы приехали в Нью-Йорк? – хотел закричать Кларенс. – Уплывайте на свой остров и там хоть с голоду мрите! Там! А мне до вас нет дела!»

– У Бернардо есть мать? – спросил он.

– Как у тебя, наверно, – недобро усмехнулся первый.

– А отец?

– Давно на кладбище.

– Как у меня, – сказал Кларенс.

– Ты американец, – сказал первый, – ты быстрее найдешь работу.

– Это младший брат Бернардо, – показал второй на того, который с начала разговора не проронил еще ни слова. – Он будет здесь сидеть. Он в профсоюзе.

Мэнэджер, нетерпеливо выслушав Кларенса, ограничился одной фразой:

– Твое дело. Ты видел, что улицу сегодня подметал старый Треси? Он больше не может быть официантом. О'кэй!

О'кэй! Все в порядке? Его вычеркнули из жизни за то, что он пожалел мать Бернардо, убитого в драке? Это называется все в порядке? Он еще не успел даже подсчитать за один день, какие чаевые можно собрать, отгоняя чужие машины на стоянку. И уже не подсчитает. Его выбросили. О'кэй! В одном доме на западной стороне сегодня, возможно, блеснет короткая улыбка даже на похоронах Бернардо. Невидимая улыбка надежды и благодарения богу за младшего сына. Богу, не Кларенсу.

А что будет в его доме на восточной стороне? Что скажет Джульетта? Еще вчера она мечтала, как они пойдут к отцу, едва только купят ей новое платье, а ему, Кларенсу, костюм.

И вот он идет по городу. Безработный. В этом городе много людей. В нем очень много людей. Они говорят на разных языках и видят сны о разных странах. Но все они живут под одним небом, и сегодня Кларенс уступил свое счастье младшему брату Бернардо, так и не открывшему рта. Пусть говорят, что в Нью-Йорке все живут врозь, рассыпаясь, как горох, если их вытряхнет беда из кастрюльки.

Кларенс, но что ты скажешь Джульетте?

Он остановился, чтобы собраться с мыслями. В конце концов брошена метла. О ней не стоит жалеть. А больше ничего не случилось. Грохот подземки мешал ему придумать надежные слова, когда он ехал домой. Вагон качало из стороны в сторону. На станции, где Кларенс выходил, вдоль лестниц густо лепились, жались друг к другу разномастные лавки, и в них продавалось все: от парижских духов до восточных сладостей. Жизнь удивительно похожа на сон. Но она хуже сна. Смешно!

Кларенс вышел на воздух, пересек свою улицу и, подняв глаза, в нерешительности замедлил шаг.

Перед ним стоял Рич.

6

Он стоял, заложив руки в карманы. Возможно, сжимал в одной руке нож.

– Ты выбрал слишком светлое время для драки, – сказал Кларенс, – и очень плохой момент. Я зол. Я не пожалею тебя, если ты нападешь.

– Я пришел не драться, а помочь тебе, – ответил Рич.

– Врешь, – почти крикнул от неожиданности Кларенс. – Я не верю!

Рич повел его к реке, к лавчонкам, полным месива из зелено-ржавых крабов, к прилавкам, заваленным огородной зеленью, к барам, на дверях которых болтались таблички «Молодым людям вход воспрещается», потому что там играли в азартные игры. Именно это и привлекало сюда молодых людей. А таблички висели только для полиции. Раз есть табличка, полиция даже не заглядывает. Забота о нравственности налицо. Так объяснил Рич у двери бара.

Ах, ладно, Кларенса это нисколько не волновало. Кто хочет, пусть себе играет хоть до смерти.

Рич толкнул дверь, и они вошли. Кларенс вдруг подумал, что Рич обманул его и решил расправиться здесь, где-то в укромном углу. В таких сумрачных, сыроватых барах возле доков было множество укромных углов.

Но Рич сказал, когда они сели за столик для двоих:

– Можно получить сразу пятьсот долларов.

Кларенс безнадежно усмехнулся.

– Может быть, даже тысячу? Или две?

– Можно получить пятьсот долларов, – повторил Рич.

Кларенс снова недоверчиво и раздраженно пожал плечами. Глупость Рича бесила его.

– Как?

– Легко, – сказал Рич.

– Кокнуть бармена? – спросил Кларенс и насмешливо показал глазами на стойку.

– Я познакомлю тебя с ребятами, которым нужна твоя помощь.

– Какая?

– Они хотят почистить магазин.

«Ты подлец и дурак», – хотел сказать ему Кларенс. Но это были бы, наверно, бесполезные слова, и он машинально спросил:

– Какой еще там магазин?

– Я не знаю, – ухмыляясь, ответил Рич. – Достаточно тебе того, что я покажу этих ребят. Им нужна машина. Остальное они скажут сами. Пойдем.

У Рича были узкие глаза и узкий лоб. Только брови – толстые, мохнатые. Сросшиеся в одну черную жирную черту. Как может родной брат до того не походить на сестру, быть совсем другим? Лицо другое, и человек другой. И все же это был брат Джульетты.

– Идем, – согласился Кларенс.

Перешли в соседнюю комнату с низким деревянным потолком, выкрашенным мутной синей краской. В узкие окошки пробивалось так мало света, что плохо различались лица. За большим столом сидело четверо, это Кларенс увидел. Потом глаза постепенно стали привыкать.

– Вот он, Ринальдо, – сказал Рич.

Ринальдо, худой, с косиной в глазах, с костистым носом, придавил сигаретку о дно пепельницы и высморкался в бумажную салфетку.

– Проклятая простуда, – сказал он. – Садитесь.

Кларенсу не терпелось опрокинуть стол на этого Ринальдо. Так и чесались руки. Ринальдо еще поковырялся зубочисткой во рту, присматриваясь к Кларенсу, и наконец указал большим пальцем в сторону своему соседу, плечистому парню с раздвоенным подбородком.

Парень вскочил и включил радиолу, кинув в нее монету.

Тогда Ринальдо быстро заговорил:

– Мне нужна машина. Ты отгоняешь машины на стоянку oт своего отеля. Так? Мы садимся, и ты быстро подвозишь нас к магазину. Ясно тебе? А?

Кларенс смотрел на радиолу и слегка притопывал большим ботинком по полу. Он любил музыку. И особенно, когда играл Джерри Муллиган, как сейчас.

– Ты слышишь?

– Я слушаю музыку, – сказал он с улыбкой. – Что это за магазин?

– Не твое дело. Мы выйдем, а ты уедешь. Вот и все.

– Зачем это нужно?

– Не твое дело.

– Я хочу знать.

– Хорошо, – сказал Ринальдо. – Я приезжаю на одной машине, на другой уезжаю. Она будет ждать меня. Никто никогда не узнает, какую хватать. Понял?

– Он запутывает шпиков, – прибавил Рич.

– Видно, это знатный магазин, если его охраняют шпики, – заметил Кларенс.

Ринальдо улыбнулся тонкими губами.

– Можно подъехать на такси, – сказал Кларенс.