Текст книги "Эвакуатор"

Автор книги: Дмитрий Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Как же вы без грибов?

– Зачем нам гриб? Паразитарная структура… У нас есть цветы ровно того же вкуса…

– А что, поближе тебе не могли дачу купить?

– Тут от станции ближе гораздо. Мы бы уже дома были. Поближе… зачем поближе? Чего светиться лишний раз? Чем дальше от Москвы, тем, знаешь, меньше головной боли. А тут участки сравнительно дешевые, две воинских части рядом, танкисты и ракетчики. Полигон, грохот. Хоть и далеко, а слышно. В общем, не самая элитная местность.

– А ракетчики по нам не жахнут, когда стартуем?

– Вряд ли. – Он усмехнулся. – Навестись не успеют. У нас старт быстрый. Перегрузки, правда, но это недолго. Меня другое волнует. Почему куругач?

– Да что такое куругач, объясни на милость! – озлилась Катька.

– То-то и оно, что я не знаю.

– Ты просто придумать не успел. Это был самый обычный мент.

– Да, да. Так и думай, пожалуйста.

– Но это опасно?

– Обычный мент? О да, он очень опасен.

– Ну не заводись, я серьезно. Куругач – это что-то страшное у нас?

– Это что-то серьезное у нас, – резко ответил он. – Прокололся, наверное, кто-то… Будут они просто так отзывать…

– А что, отзывают? То есть ты можешь улететь без меня?

– Нет пока. Но пункт «в»… черт. Надо бы мне по-хорошему домой быстро, может, прислали разъяснение… Вообще черт его знает. И связаться мне не с кем, понимаешь ты?

– А этот ваш в УВД?

– Да он-то что знает? Передаточная инстанция в чистом виде… У нас сто лет не было никакой экстремалки. Это они, наверное, страхуются. Когда Японию бомбили, тоже был куругач. Думали, двумя бомбами не ограничится, готовили к срочному отзыву всех. Обошлось. Но только, видишь ли… – Он быстро шел вперед, не оборачиваясь, и говорил словно сам с собой, Катька не все разбирала. – Все-таки урулус…

– Игорь! Ты можешь объяснить по-человечески, что такое урулус?

– Не могу, извини. Прилетим – объясню.

– Понятно, – сказала Катька. – Дело закодировано голубой розой, а что такое голубая роза – агент Купер сам не знает.

– Знает, – обернулся Игорь. Голос у него был очень серьезный, и впервые за все время этой безумной поездки она поверила ему по-настоящему. – Очень знает. Я тебе все объяснять не буду, Кать. Но для сравнения… Одно дело, если тебе, не дай Бог, звонит сейчас наш муж и говорит: срочно домой, я за тебя беспокоюсь. Это простой куругач, куругач «б». А если, опять-таки не дай Бог, он говорит – немедленно домой, дочка плохо себя чувствует… это урулус куругач. Поняла?

– Примерно поняла, – медленно сказала Катька. – Что-то у вас неладно, да?

– Ну, не так чтобы неладно… Если бы неладно, они бы нашли способ. Но вообще по-хорошему надо бы мне в Свиблово. Посмотреть в Сети, что и как.

– Да не психуй, – сказала Катька. – В крайнем случае я быстро соберусь.

– Ты полетишь, правда? – спросил он так, что Катьке стало невыносимо его жалко.

– Ну, если там у вас урулус – как же ты без меня?

– Солнышко мое, солнышко, – сказал он. – Удивительная ты девочка, Кать. Тебя только на жалость можно взять.

– А ты пользуешься.

– Чем еще с тобой пользоваться, родная?

В дачный поселок они вступили в густо-синих сумерках, когда уже едва виднелась асфальтовая дорога с ямами и выбоинами. Дачники давно разъехались, только в двух домах светились окна. «Эти тут постоянно. Вон там – сторож местный, он по вечерам обходит все. Толку от него чуть».

– Далеко еще?

– Седьмая улица. Сейчас, метров двести. У меня там все нормально – отдохнуть можно, поесть, вполне себе перевалочная база.

– Игорь! Какое там отдохнуть! Я домой должна успеть к ночи хотя бы!

– Успеешь. В крайнем случае заночуем, позвонишь…

– И что я скажу?

– Да ладно, придумаем.

– Игорь, у меня муж сейчас не в том состоянии, чтобы его ставить перед фактами…

– Ничего с ним не сделается. В конце концов, это же все ради него. Мы его берем или как?

– Берем, берем…

На заборе сто двадцатого участка висела табличка – «Н.И.Медников».

– Кто такой Медников?

– Откуда я знаю? Дед какой-то. Мне ключи выдали, адрес сказали, и все.

– Подожди… А зачем было покупать участок, если можно снять? Дешевле же!

– Снять? – Игорь усмехнулся. – Тут после старта знаешь что будет? Ни сарая, ни дома, ни вот этого забора. Хорошо еще, если соседское устоит…

– Да тебе-то какая разница? Улетел, пусть разбираются…

Он посмотрел на нее с недоверием:

– Мать, это на тебя непохоже. Как это – снять, все пожечь и смыться? Это у вас так делается, а у нас это анкурлык.

– Ну прости, пожалуйста. Я просто подумала, что раз уж все рушится… кому какое дело еще и до дачи?

– Вот это серьезная ошибка. – Он полез в карман, достал тяжелую связку почти одинаковых ключей и долго выбирал нужный. – Это ваше большое заблуждение, кстати говоря. У вас думают – если всему конец, можно вести себя как угодно. Как раз наоборот. Когда всему конец, куругач, хотя бы и урулус, – надо вести себя очень прилично. Может, вся предшествующая история была только ради него. Это главное событие. Знаешь, сколько тут наблюдателей в такое время?

– Ваших?

– Конечно, наших. Тут во время катаклизмов сплошные десанты. Приземлиться можно почти незаметно, никому до нас дела нет. Все смотрят. Надо лицо сохранять. Надо, как на «Титанике», – чтобы оркестр играл до последней минуты, чтобы джентльмены прощались вежливо – «Простите, ввиду непредвиденных обстоятельств я вряд ли смогу завтра составить вам партию в триктрак на верхней палубе»… У нас и пословица есть – «Бурлун тырыгык, бырлын туругук».

– Красиво. А что это значит?

– Это значит – «Живи как хочешь, а умирай как человек».

– Да, логично. Я уже почти понимаю ваш язык. Чтобы сделать антоним, надо «ы» поменять на «у», и все. Да?

– Ымница…

На соседнем участке стоял большой кирпичный дом, самый основательный на всей улице: два этажа, пристроенный стеклянный парник, большой гараж. В доме горел свет.

– Сосед… зимует, куркуль.

– А добрый, щедрый человек будет кыркыль, – догадалась Катька.

Игорь тщетно возился с ржавым замком, висящим на калитке. Из соседней калитки вышел толстый усатый мужик, действительно очень куркулистого вида. На нем были серые брезентовые штаны, короткие резиновые сапоги и старый, болотного цвета плащ, – дачная униформа, все древнее, но теплое и прочное.

– А я гляжу – кто возится? – сказал он, усмехаясь. – А это вон кто приехал. Что-то ты поздно.

– Пока доберешься, дядь Коль, – буркнул Игорь.

– Чего, заело? Дай я.

– Нет, нет, все в порядке. Не надо. – Игорю, видимо, очень не хотелось, чтобы дядь Коль лазил в его замок. Он суетливо подергал ключом, что-то щелкнуло, и ржавая дужка наконец отскочила.

– А я гляжу, – повторил сосед. – Что, думаю, не едет никто? Все лето не ездит, и сейчас не ездит…

– Работаю, дядь Коль.

– Работать надо, надо… – Он стоял у калитки, мялся, и из-за этого внезапного препятствия они не могли войти на участок. Сосед хотел о чем-то заговорить, но не решался.

– Жена, что ль?

– Вроде того.

– А. У Юльки тоже вроде того. У всех вас вроде. Я что хотел, Игорь. Ты же все равно… ну это. Не занимаешься домом-то. Участок вон смотри как зарос. Трава по плечо.

В самом деле, участок был по-настоящему запущен – бурьян, дурман, даже пара борщевиков у забора; теперь торчали одни сухие бодылья, но летом, видно, тут бушевал густой травяной лес. Сейчас, когда трава вымерзла и пожухла, можно было различить и дорожку из потрескавшихся бетонных плит, и маленький дом в глубине участка, и сарай возле самого забора, – в июле, видимо, все тонуло в разросшейся сирени, в зонтиках дудника, в облепиховых кустах и зарослях черноплодки. Если Игорь хотел замаскироваться, лучшего места было не найти.

– Я займусь, дядь Коль.

– Да я не к тому. Я что, не понимаю? Работа, что ж. Но ты, может, продать хочешь?

– А что, – Игорь насторожился, – есть покупатель?

– Ну… есть.

– А кто?

– Да хоть бы я. Юльке свой дом надо…

– Я подумаю, дядь Коль. Через недельку приеду и скажу.

– Ага. Ты подумай, да. Я много не дам, это… но ты сам понимаешь: дом у вас еле стоит, его разобрать проще, чем ремонтировать. Потом, кухня тоже никакая. Тут все надо с нуля, буквально. Тут одной земли сколько надо завезти. Ты все равно не занимаешься, я разве что? У кого какой талант. У тебя такой талант, у меня такой.

– Я решу, дядь Коль.

– Ты реши, – не уходил сосед. – Потому что сам понимаешь, мне тоже надо. Я сейчас в Москву и не езжу почти. У меня все здесь. Чего там в Москве-то, слушай? Я по телевизору не пойму ничего.

Да плевать тебе, что в Москве, подумала Катька. Было б не плевать – ты бы сразу спросил. Тебе участок надо ухапать по дешевке. Куркуль ей активно не нравился.

– Ничего. Чрезвычайное положение.

– А. Ну ладно. Давно пора. У нас-то тихо. Только ночью грохотало у них чего-то, может, стрельбы…

– Может. Вроде все в готовности.

– А чего готовность? Выжечь там все, и не надо никакой готовности.

– Да выжгли уже, дядь Коль. Не помогло.

– Я знаю, как там выжгли. Там выжгли, где не надо. А кто бабки платит, тех не выжгли. Ну ладно. Вы, небось, отдохнуть хотите. Отдыхайте, отдыхайте. Я только чего говорю, Игорь, – прибавил он, все не решаясь уйти. – Я и Николай Игоричу говорил, когда он живой был… Чего ты, говорю, маешься тут, отдай участок! Тем более, что из вашего душа вода ко мне идет.

– Я же душем не пользуюсь, дядь Коль.

– Ну а он пользовался, и мне розы подмывало. Я говорю, отдай, Николай Игорич, нет же у тебя к этому делу таланта. Чего ты тут горбатишься, ведь не твое! Не отдавал. Теперь ты вот. Сам же видишь. Тут, если руки приложить, такое можно сделать! Ты посмотри, какие яблоки у меня в том году были. И в этом сколько. Слива какая. Картошку я вообще забыл, когда покупал. Давай, думай. Ты это, – он понизил голос, – ты не думай, я тысяч десять дам. Тебе больше никто не даст. А у меня Юлька. Ты когда решишь-то?

– Через неделю, – терпеливо повторил Игорь.

– Ну давай. – Дядь Коль явно хотел сказать еще что-то, но не знал, как; когда такие люди хотят привести последний и безоговорочный аргумент в свою пользу, они приписывают к заявлению «Прошу в моей просьбе не отказать». Надо высказать еще что-то, главное, но природная деликатность не позволяет им просто и внятно предложить: «Отдай мне твое, у меня на него больше прав, я лучше тебя умею обращаться с землей и стройматериалами, и все это мое, а твое только случайно. В принципе ты бы мне должен отдать это бесплатно, я сам могу взять, если захочу. Но я прошу твоего согласия и даже предлагаю тебе десять тысяч, хотя таких цен за участок с домом давно не бывает. Отдай, хуже будет». Игорь кивнул соседу и шагнул на бетонную дорожку.

– Заходи, Кать. Приехали.

Сосед пошел к себе, только когда Игорь закрыл калитку и защелкнул шпингалет.

– Ну что, – спросила Катька, – ты продашь?

– Через неделю-то? Даром отдам. Через неделю я отсюда – фью!

– И где она у тебя?

– Вон, в сарайчике. В доме я не стал – по домам лазят все-таки, а в сарай кто полезет. Там же один инвентарь. Погоди, сейчас я дом открою, – он долго возился еще и с этим замком, тоже ржавым. Наконец дверь открылась, в доме пахло старым сырым деревом и некоторой затхлостью.

– Входи. Я сейчас пробки вкручу.

– Слушай. Может, мы сразу посмотрим… и домой?

– Нет, мать. Вы, земные женщины, выносливы, а я не потяну. Мне надо чаю попить и в себя прийти. Часа через два поедем.

– Через два часа тут будет полный мрак.

– Ну, дорогу-то я знаю! На станцию пойдем, может, ходит что…

Катька опустилась на плетеный диван и только тут почувствовала, как у нее гудят ноги. И зачем я поехала, что я надеюсь тут увидеть? Вообразить, что в сарае, в пяти метрах от нее, стоит и ждет своего часа летающая тарелка, она не могла, но Игорь вел себя с подозрительной уверенностью. Достигнув наконец цели этого бессмысленного путешествия, он резко повеселел. Зажегся свет, в доме стало уютней, Катька рассмотрела обстановку – сплошь очень убогую, годов шестидесятых: занавесочки в веселых треугольничках, такой дизайн был моде как раз тогда, она хорошо его знала. Тахта, шкаф, битком набитый старыми журналами, открытый ящик со сломанными игрушками, электроплитка, радиола «Серенада» рижского производства.

– Тут старикан жил, – сказал Игорь. – У него с годами прогрессировала тяга к одиночеству, родня продала дачу. Он сейчас все больше в Москве по больницам. Сюда, говорят, просится, но его уже не пускают. Он тут жил, ничего не делал на участке, заросло все, как я не знаю. А занимался только тем, что чинил радиолу и читал «Технику – молодежи». Вон, весь шкаф забит. Я знаешь что думаю? Что у него тут живет домовой, тоже старикан. Что он в его отсутствие вылезает и чинит радиолу, а когда починит, тоже уедет в Москву. Докладывать хозяину. Я думаю, это будет очень усовершенствованная радиола. Она, возможно, даже взлетит.

– А игрушки чьи?

– Откуда я знаю. Может, его собственные. Играл тут. Погоди, я за водой схожу. Я уже водопровод перекрыл, чтобы зимой трубы не разорвало.

Он вышел куда-то и вернулся с полным цинковым ведром, потом включил электроплитку, поставил на нее мятый алюминиевый чайник – все это спокойно и буднично. Катька сидела в странном оцепенении, понимая, что от нее теперь ничего не зависит. В доме было холодно, изо рта шел пар.

– Погоди, я натоплю сейчас. У него тут электрокамин, а в комнате печка. Полчаса не пройдет – разогреется до тридцати.

– Вы что, не могли каких-нибудь специальных устройств понаставить? Чтобы постоянную температуру поддерживать?

– А зачем?

– Ну… не знаю… Чтобы тарелка не замерзла.

– Она и так не замерзнет. У меня же тосол залит.

– А… Она что, тоже на тосоле?

– Она на фотонных двигателях, но тосол все равно нужен. Именно чтобы не замерзала.

– Да. Интересно. Ну а в доме? Какое-нибудь простое фотонное устройство, чтобы за три минуты разогреть все?

– Мать, да какая же древесина выдержит такой разогрев? В деревянном доме оптимальный вариант – печка. Ты хочешь, чтобы у меня рассохлось все?

– Да, точно. Ну ладно. А почему я не вижу никаких атрибутов роскошной инопланетной жизни? Хотя бы там сувенир, или портрет дорогой мамы?

– Портрет дорогой мамы у меня в компьютере.

– Просто, понимаешь… должна же я подготовиться. Ты ведь нас познакомишь?

– Ну а как же.

– А что-нибудь на память об Альфе Козерога?

– Ну Кать. Что ты как ребенок. Люди же ходят, зайдут, увидят. Расспросов не оберешься. Это все равно что Штирлица спрашивать: скажите, Отто, почему у вас портрета Сталина нет на стеночке? Или фото Шурочки?

– Я думаю, фото Шурочки у него где-нибудь висело, в старом немецком костюме, чтобы в случае чего выдать за прабабушку. А его правда звали Отто? Мне всегда казалось, что Макс.

– Макс его звали в России. – Он заварил мятный чай в фарфоровом, очень старом чайничке, достал две кружки и банку сгущенки.

– Это я еще летом запас. Сейчас открою.

– А когда мы пойдем смотреть?

– Попьем чаю и пойдем. Ты не думай, мне еще с ней возиться не меньше получаса. Я совершенно замерзну, это же все-таки железо. Надо смазать все узлы и вообще. Так что сперва чай.

– Мне прямо, знаешь, не терпится.

– Да мне самому не терпится, Кать. Знаешь, она же мне и надежда, и единственная связь, и главный сувенир с Альфы Козерога. Да, кстати: если тебя интересует, как выглядят живые деньги, – вот, – он порылся в ящике с игрушками и вытащил небольшого плюшевого зверька, совершенно круглого, с рожками, короткими лапками, бобровым хвостом и абсолютно круглыми испуганными глазами. Катька бережно взяла зверька.

– Как он называется?

– Тыгын. Есть более крупный, дылын. По-вашему тысяча.

– А на этого много можно купить?

– Когда живой, то много. Таких домиков штуки три – запросто. Он если разрастется, раскормится как следует, то может стать дылын, а это уже – десять домиков. Но надо ухаживать очень. Он просто так есть не хочет, аппетита нет. Видишь, и так уже какой круглый. И надо при этом соблюсти диету, чтобы зверек не страдать, не болеть живот, не получить ожирение. Это ж не гусь, чтобы фуагру делать. Он должен просто разрастись. Когда разрастается, он проявлять новые способности, мочь немного прыгать высоко, издавать другой звук. Когда он пищать «пи-пи», он тыгын, но когда делать «ой-ой», то уже практически дылын.

– А пищевая добавка какая-нибудь есть? Чтобы он быстрее рос?

– От добавка зверек болеть, умирать. Хороший хозяин знать, как кормить зверек. Плохой раскармливать искусственно, и зверек быть нитратный. В любом магазине его проверять, объявлять фальшивый, изымать и отправлять похудание. Правильно раскормленный зверек иметь большие печальные глазки, а неправильно – узенькие щелочки, как Ющенко после свой отравление.

– А. Понимаю. Они его тоже хотеть раскормить.

– Да, до размеров настоящий вождь. И он раскормился, но вот иметь глазки. Сразу ясно, что быть фальшивый дылын. Дылын – это и вождь по-нашему. И тысяча, и возглавляющий тысячу. По-моему, очень стройно, логично. Вождь как бы обозначать собою всю свою команду. А с этот тыгын я играть еще глубокое детство, золотая пора. Он мой сувенир, талисман, лежать самое дно. Обратить внимание, Москва, Россия такой зверек нет.

– Да. Он немного похож бобер, такой быть губитель здешние леса, грызец деревьев, строитель маленьких хаток. Но бобер не иметь рожки и такой пузо.

После чаю стало теплей. Катьку разморило. Кроме мяты, в заварке был странный привкус – что-то вроде душицы, пахучей и горькой.

– Чем завариваешь?

– Это наша травка, крын-тыкыс. Очень помогает, снимает усталость и вообще вкусная. Только мало осталось. Мне бы в принципе транспортник мог прийти, в конце декабря. Но если теперь все так срочно, никакого транспорта уже не будет, конечно.

– Игорь! А вот представь себе, что я на секунду поверила. И как мне тогда объяснить самой себе, что вы – могущественная цивилизация, которая может и чипы вшивать, и мента вербовать, и траву доставлять разведчику, – не отправите сюда гигантский десант, чтобы спасти по крайней мере всех детей?!

– Кать, у нас нет разницы между взрослым человеком и это… так сказать, детским. У вас если старик или ребенок – все, любые грехи списываются. А у нас не так, у нас ребенок наравне с родителями отвечает за все. И почему ребенок – если он, допустим, дурак и хулиган – более достоин спасения, чем, я не знаю, писатель? Профессор?

– Потому что дети лучше, – упрямо сказала Катька. – У тебя нет своих, а объяснить это нельзя.

– Чего объяснить нельзя, того не существует. У вас имманентные признаки в основе всего: чеченец, еврей, старый, больной… Надо же не по этим признакам оценивать.

– А по каким? Типа полезность для общества?

– И про полезность у вас неправильно. Кто полезный для общества? Стивен Хокинг? У нас таких полно, я тебе говорил. В любой матшколе. Бугай какой-нибудь, чтобы работать? У нас роботы работают. У нас кто хороший, тот и полезный, это же такая элементарщина.

– Ну ладно. Но ты же понимаешь, что если кто хороший… он не может просто так улететь и отобрать шестерых? Он же никогда себе не простит, всю жизнь будет думать, что взял не тех…

– Будет, конечно, – согласился Игорь. – Любой эвакуатор это знает. Ходит в храм, молится Аделаиде и Тылынгуну, грехи замаливает. А как иначе? Один Кракатук без греха, и то Аделаида его пилит все время. Когда она его пилит, гремит гром и сверкает молния. Потом Тылынгун плачет, наплачет миллиметров тридцать осадков, и родители мирятся.

– И ты молишься?

– А как же. И ты будешь молиться, кому сочтешь нужным. Никогда не знаешь, кого брать. Того? Этого? А всех нельзя, мать. У нас ракет столько нет, и пространства нет, и на другие планеты мы пока не научились переселять. В обозримом пространстве парсеков на тысячу у нас две жилые планеты, на другие скидывать бессмысленно. Подохнут все.

– А всех наших вы, значит, никак взять не можете?

– А на чем? Это представляешь сколько ракет? По-моему, проще уже вам самим договориться, чтобы не взаимоуничтожаться, – что ж вы не договоритесь-то? Вас переделывать бессмысленно, у вас планета чужая. Я тебе, помнишь, обещал рассказать? Вот у нас она своя, мы ее сами освоили, на ней родились. А вас сюда занесли, вы потомки ссыльных, вам тут ничто не родное. Чужой дом – он и есть чужой.

– Так, может… если нас всех вернуть на прекрасную Родину… мы не будем больше грешить?

– Некоторые не будут. А некоторые будут. Хватит, Кать. Мы никогда не заберем отсюда всех. Человека иногда выпускают из тюрьмы, особенно если он – ребенок, родившийся там от случайной связи. Но это же не повод всех выпускать, верно?

– Даже если тюрьма горит?

– А кто поджег, Кать? Я, может, или ты? Сами подожгли, никто не заставлял.

– Не знаю. Не могу. – После волшебной травы к ней в самом деле вернулись силы, она поднялась и заходила по веранде, – маленькая, решительная, руки в карманах. – Не понимаю я. Как это – брать на себя божественные полномочия?

– А Бог как берет?

– Он на то и Бог.

– Он тоже спасает, кого может. Не думай, что это какая-то особенная сущность. Проблемы те же самые.

– Знаешь, у нас апокриф есть. Изведение из ада. Богородица выводит каждого пятого. Еще стих такой был, не помню у кого.

– У Домбровского, – сказал он. – И смотря, как кричит, как колотится оголтелое это зверье, – ты права, я кричу, Богородица, да прославится имя твое! Сошествие во ад, сюжет очень распространенный. И как видишь, не совсем выдуманный.

– Ты прилично знаешь наш фольклор, – хмуро сказала Катька.

– Ну, я же готовился все-таки…

– Плохо ты подготовился. Надо было знать, что приличный грешник никогда не согласится на такой выбор.

– Наоборот. – Он поднял на нее глаза и улыбнулся; такой улыбки она у него еще не видела. Дело в том, что он улыбался презрительно. В этом человеке, если он человек, в самом деле было намешано столько, что она постоянно путешествовала по всей амплитуде – от восторга к ужасу и обратно. – Приличных грешников не бывает. Человек есть человек, и такова его природа. Даже самый приличный грешник в решительный момент хватает пять-шесть ближайших к нему людей и говорит: забери меня отсюда.

– Но были же такие, что отказывались! – зло закричала она.

– Были, да. Такие боялись спасения еще больше, чем смерти. У вас таких полно.

– А если человек просто не желает играть в эту дурацкую игру! В это спасение избранных!

– Это его выбор, – спокойно сказал Игорь. – Если ему своя белоснежность дороже пяти спасенных жизней, он поистине великий грешник и достоин бедствовать вместе с этой планетой. Выживет – повезло, нет – туда и дорога. Зато красиво.

Катька замолчала.

– Кать, – он встал, подошел к ней и прижал ее к себе. Она вырвалась и отвернулась.

– Пойдем смотреть тарелку, – сказал он мягко. – Сейчас, только фонарик возьму.

Сарай стоял в дальнем углу восьмисоточного участка. Из окон веранды лился теплый желтый свет, горело окно у соседа, – и видно было, до чего кругом неприютно. Если мобильник тут берет, она немедленно позвонит мужу и скажет, что остается. Нечего и думать – возвращаться в такую пору. На этих дорогах они никого не поймают. Тарасовка выглядела сущим краем земли – неясные силуэты убогих домиков, сухие прутья с лохмотьями последней листвы, чавкающая грязь под ногами, да еще и накрапывать принялось.

На двери старого, еле держащегося сарая блестели пять новеньких, блестящих цифровых замков.

– Зачем столько? – спросила Катька.

– Серьезная вещь, запирать надо.

– Да его проще разломать, ты не находишь?

– Разломать его не так просто, – гордо сказал Игорь. – Тут защита все-таки. Попробуй ударить в дверь, можно несильно.

– И что будет?

– Психическая программа дубль пятнадцать будет, вот что, – пробурчал он, набирая коды. – Припадок ужаса, частичный паралич. Она у меня стоит за себя – знаешь как? Ты попробуй, правда. Не топориком, не ломиком, – просто рукой тресни, ничего особенного. Даже паралича не будет. Просто – ужас, тоска, желание убежать подальше…

Катька и так чувствовала ужас, тоску и желание убежать подальше. Она робко подошла к стене сарая и хотела ударить по ней, но не смогла. Вместо этого, удивившись себе, она погладила сырые некрашеные доски.

– Убедилась? – спросил Игорь. – Мощная штука. Я даже когда дверь открываю, чувствую некоторое сопротивление… Все, можно. Смотри.

Он распахнул дверь. Катька осторожно подошла и заглянула. Пахло мышами и каким-то рассыпанным удобрением, смутно белевшим на полу.

– Погоди, я фонарик включу.

Он достал «вечный» фонарик с синеватым мертвенным светом и направил его в глубь сарая. Катька на всякий случай ущипнула себя за руку. Она не знала, что ожидала увидеть, – да и вообще ничего уже не понимала.

Среди рулонов рубероида, белых пустоватых мешков неясного назначения и грязных лопат с потрескавшимися черенками стояла большая садовая лейка.

– Ну? – гордо спросил Игорь. – Форма, по-моему, идеальная. А ваши все – тарелка, тарелка… Я ж тебе говорил – аппарат должен быть обтекаемой формы. Вертикально ориентированный.

Тут она поняла, на что был похож летательный аппарат на его карточке с голограммой: длинный цилиндр с косо отведенной от него трубкой и чем-то вроде ручки сбоку. Да, конечно. Конечно, это она.

Некоторое время они молчали: Игорь – гордо, любуясь главным сувениром с Альфы Козерога, а Катька – устало. Все было понятно. Все-таки надо как-нибудь уехать домой. Господи, как глупо. Когда я уже стану взрослым человеком.

– Нравится? – спросил он.

– Очень удобно, – сказала она. – Отличная штука. Поливать, а особенно заливать – просто незаменима.

– Ну правильно, а ты чего ждала? Что тут стоит инопланетное чудо, лампочками мигает? Нет, Кать. Все предусмотрено. Система консервации, последнее слово. Форму сохраняет, а все остальное… У нас же серьезно, Кать. Не по-детски.

Катька еще некоторое время посмотрела на лейку, потом повернулась к нему и крепко его поцеловала.

– Я очень тебя люблю все-таки, – сказала она. – Ты себе не представляешь, что я сейчас чувствую.

– Мне бы хотелось, чтобы некую гордость за Альфу, – сказал он самодовольно.

– Нет. Нет, Игорь. Ужасное облегчение, просто колоссальное. Понимаешь… если бы тут действительно стояла тарелка, если бы я хоть вот на столечко допускала… это значило бы, что в мою жизнь вторглось нечто невероятное. И на меня упала дикая ответственность по отбору пяти человек из населения Земли. И эта ответственность разлучила бы меня с тобой, милый, милый, потому что я никогда не смогла бы после этого оставаться прежней. Ведь это ты перевалил на меня такой груз, а в случае отказа шантажировал собственной гибелью. А теперь ничего этого опять нет, и нет никакой тарелки. Я даже не сержусь, что ты так заигрался. Я давно хотела выехать из Москвы на воздух. Ну вот, выехала. Теперь можно жить. Отличная вещь, правда. Можно, я ее подержу?

– Ты что! – заорал он. – Ни в коем случае!

Но Катька его уже не слушала. Она подскочила к лейке и, не ощущая ни малейшего психологического барьера по системе дубль пятнадцать, схватилась за ручку. Сдвинуть лейку с места, однако, было нельзя. Катька старалась и так, и сяк, – лейка была необычайно тяжелой, она не могла сдвинуть ее даже волоком.

Это было ни на что не похоже. Она в последний раз дернула ее за ручку и отступила.

– Тяжелая, – сказала Катька жалобным голосом.

– Нет, ты еще попробуй, – сухо предложил Игорь. – Давай, давай. Мультизатор оторви к чертям… не жалко! Стабилизатор отломай… трансвольтаж… А может, еще пнем ее как следует? А? Вещь крепкая, выдержит!

Он вошел в сарай и с маху пнул лейку. Раздался гулкий пустой звук, в ту же секунду на соседнем участке вспыхнули красные искры над крышей дома, и в дядь-колиных окнах погас свет. Погас он и у них – электричество отрубилось по всей улице. Горел только голубоватый игорев фонарик.

Катька втянула голову в плечи и зажмурилась. Из оцепенения ее вывел тихий, захлебывающийся смех Игоря.

– Это она наделала, да? – робко спросила Катька.

– Нет, – с трудом отвечал он, – это Коля наделал… куркуль херов… Очень любит технику, идиот…

– Что такое?

– Успокойся, это он срать пошел. – Игорь зашелся в новом приступе хохота.

– А это… у него всегда сопровождается такими эффектами?

– В общем, да. Он установил у себя немецкий аппарат… ну, знаешь, у вас же тут все соревнуются именно по этому критерию. Кто лучше обставит процесс калоотделения. Я как в гости зайду – сразу вижу: люди с особенной любовью обустраивают сортир. Серьезное такое отношение к процессу. А на дачах это обычно решается, как ты понимаешь, при помощью ямы или ведра. Ну, биотуалет, если кто побогаче… Но Коля непрост! Он очень непрост!

С соседнего участка донеслись глухие ругательства.

– Коля, – полушепотом продолжал Игорь, – установил у себя немецкое устройство. Приглашал меня монтировать, я как раз тут был. Он же в электрике не петрит ни хрена, ему удается только копание и кладка кирпича. В общем, принцип там грандиозный: когда все сделаешь, надо передернуть два рычага – слева и справа. Вот так, как лыжные палки. Тогда через продукт проходит сильнейший электрический разряд, и фекалия практически уничтожается. То есть она обращается в ничто. Я назвал бы это…

– Электрический стул! – триумфально перебила его Катька.

– Точно. Я же говорю, мы с тобой синхронно мыслим… Но парадокс заключается в том, что на сырой почве прибор периодически замыкается, и току ему требуется больше, чем может выдержать местная система. Так что когда Коля идет срать, из его трубы вылетают искры, и весь поселок знает, что желудок у него… о, Господи, не могу… сработал!

Катька согнулась от смеха.

– Ну и свет вырубается по всей линии. Его тут и так уже умоляют, чтобы он хоть во время сериалов не гадил… А он как раз во время рекламной паузы норовит облегчиться – и весь поселок лишается счастья, никто теперь до завтра не узнает, выйдет донья Селестина из комы или так в ней и зачнет близнецов! Погоди, он сейчас к нам сунется.

– Игорь! – робко донеслось с соседнего участка. – Я вижу, вы тут… в сарае…

– Мы тут, дядь-Коль! – радостно отозвался эвакуатор.

– Ты не посмотришь? Так уже зае… это… не могу чинить каждый раз! Погляди, может, там пробки или что…

– Я же говорил вам, дядь-Коль. Напряжение большое.

– А отрегулировать нельзя?

– Нельзя отрегулировать. Эта вещь так рассчитана, если меньше – не сработает.

– Екарный бабай, – печально сказал дядь Коль. – Это ж мне опять со светом ковыряться.

– Да с утра сделаете. Нам света много не надо. Лампа есть керосиновая.

– Давай, давай при керосиновой лампе! – прошептала Катька. – Ужасно люблю!

– Ну а я как буду? – жалобно спросил куркуль. – Мне телевизор посмотреть, у меня отопление опять же…

– Ладно, я сейчас зайду.

– Я с тобой, – проскулила Катька. – Я боюсь.

– Хорошо. Дядь Коль! Я с девушкой к вам иду!

– Конечно, конечно! Я чайку поставлю! – засуетился сосед.