Текст книги "Судьба пионера в СССР"

Автор книги: Дмитрий Лаптев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Лаптев Дмитрий
Судьба пионера в СССР

Дмитрий Лаптев

Судьба пионера в СССР

– ... И пошел вон спать! Завтра подъем в восемь! Зарядка, линейка и завтрак, – прошипел свирепо Вожатый. У него кончалось Z, до получки было так далеко... а заимообразно вот уже три недели как никто не давал.

– Я не буду вставать в восемь! – крикнул Петька.

– Почему, сволочь?

– В восемь встают одни скоты!

– Чего?

– Ну... рабочие всякие... колхоз-совхоз... Я даже в школу к первому уроку никогда не ходил! Мой папа – заведующий!

– Кто?

– Заведующий мой папа!

– И кем он заведует? – ехидно поинтересовался Вожатый.

Петька задумался.

– Не знаю, – признался наконец Петька. – Но он заведующий.

– Ну и что?

– А то! У нас денег как у Брежнева говна...

Вожатый в ужасе подскочил: "Тихо, ты, охуевшая рожа! Услышит кто..."

– Ну и пускай услышит. Мне все можно – у меня папа заведующий.

Теперь задумался Вожатый. Он с ужасом представил себе как через пару дней у него выйдет Z: "Может попробовать – чем собачий черт не шутит... А попадусь? Тут хитро надо."

Вожатый прокашлялся и потер лоб, словно вспомнил что-то важное.

– Слушай, Петька... Ладно, спать можешь завтра сколько влезет, раз твой отец такой большой начальник. А он наверное, хе-хе, пешком совсем не ходит? Наверное все на "Волге?" Или на "Жигулях?". Уж как метро выглядит забыл, поди? Слушай, это самое... Балует тебя? Денег тебе дает? Когда-нибудь? Дает когда-нибудь, а? Небось – да? – сколько скажешь, столько и дает, а? А, Петька?

Петька не на шутку изумился.

– Мне? А зачем? Я у него и не прошу.

– Как не просишь? Тогда откуда ты знаешь что у него денег... м-м-много?

– Я и не знаю. Просто папа так говорит. Он говорит, что у нас денег, как у ... Ну, словом мы – хозяева жизни, и нам все можно.

Вожатый постарался взять себя в руки. Деньги ему были нужны очень!

– Ну а на конфеты? Или на мороженое на кино, там, всякое разное... Тоже не просишь?

– Ты совсем что-ли дурак? При чем здесь деньги? Мне мамаша все это приносит. И в кино водит. Каждый день!

"Он совсем кретин, – подумал Вожатый, – он не знает зачем деньги!"

– Петька! А вот если, ну допустим, ты попросишь... Денег. У папы. Он даст тебе?

– Конечно даст! Я весной просил у него велосипед, так он дал. А потом просил, чтобы он избил математичку, потому что она мразь и ставит мне двойки. Так он ее так отмудохал! Мой папа все делает, что я попрошу! Он – заведующий!

Вожатый наконец решился.

– Ну а что-нибудь, хотя бы, он тебе не разрешает?

Петька загрустил и кивнул.

– Не разрешает. Курить, пес, не дает, мразь, сука... Избил, когда я украл у него пачку.

"Здорово! – обрадовался Вожатый, – Теперь он мой."

– Петька! А хочешь покурить!

– Да ну... Брешешь. Взрослые никогда не дают курить. Даже спички отнимают.

– Я серьезно. Я принесу тебе целую пачку. Красивую! Там будет двадцать сигарет – кури, хоть обкурись! И спичек принесу.

– Ну... неси...

Вожатый натянуто хихикнул: "Не так все просто. Я – тебе, ты – мне!"

– А чего тебе надо?

– Попроси у папы денег. Только – не говори, что для меня. Скажи... ну – наври чего-нибудь.

Петька озадачился.

– Ладно. Я попрошу, хотя никогда не просил. Да я и врать не буду – и так, вроде, должен дать. Завтра позвоню по телефону и скажу, чтобы прислал. А ты не врешь насчет покурить? А то папе скажу – он тебя так отмудохает...

Утром Вожатый повел Петьку звонить. На всякий случай он решил, что лучше сделать это не из приемной директора лагеря, а с вахты, где дежурил местный алкоголик Гаврилов.

– Гаврилов, подь сюды, – вызвал он сторожа наружу, пускай пацан позвонит.

Петька вышел довольный. Вожатый схватил его под руку и потащил прочь.

– Давай, Гаврилов, – махнул он рукой, – нет времени, потом увидимся.

Гаврилов дрожал с похмелья и возразить не смог – лишь горестно кивнул. Бесплатно звонить в город с казенного телефона он дозволял за сто грамм. Сегодня его провели. Ему было плохо и обидно. Гаврилов поклялся отомстить.

Вожатый увел Петьку на сто шагов, и лишь тогда выдавил страшным шепотом:

– Ну?

– Ну че, ну! Ну, ну... Папа сказал – можно!

– Сколько?

Петька округлил глаза.

– Так странно! Он тоже спросил.

– А ты чего?

– А я спросил, а сколько бывает?

"Во, дебил!" – в ужасе подумал Вожатый.

– А он сказал: бывает... – Петька с трудом вспоминал, бывает это... один, пять, семнадцать, двадцать... этих, как его – рублев. Или рубелей. Я не запомнил.

Вожатого пробил пот. Уже не владея собой, он схватил Петьку за шиворот и истерически завизжал:

– Ну а ты! А ты!

Петька аж посерел: "Ты че! Че! Взбесился! Помогите! Помо..."

– Сколько ты ему сказал, сука! Сколько! Сколько!

– А-а-а! Помогите! Не знаю! Я сказал ему– не знаю!

– А он!

– А он – отпусти, псих! – а он... с-с-сказал чтоб я – да не тряси ты меня, козел, – чтоб я по-подумал и позвонил снова... Ух... Чуть не задушил, козел! Скажу папе – он тебя отмудохает!! Вот увидишь, козел – отмудохает, понял!!!

Ругаясь и воя, Петька скрылся в кустах; Вожатый-же, уселся прямо на дорогу, заплакал... Z оставалось на один день.

Вечером пионеры играли в футбол. Петька носился вместе со всеми, пиная мяч одновременно за обе команды. Играть он не умел, но дети Петьку побаивались и не прогоняли. Тут и нашел его Вожатый.

– Петька! – позвал негромко и виновато.

– Блин! Опять ты привязался! Ну че тебе еще надо, козел!

– Ты это... поди сюда. Не бойся, я драться не буду. Ты же – хе-хе – меня сильнее... Ты же ведь сам меня отмудохаешь, если захочешь. Зачем тебе папа! Ты же сам ведь можешь!

Петька с подозрением посмотрел на свои руки, потом зачем-то на ноги...

– Ну... И отмудохаю, если захочу. А че?

– Давай, Петька, лучше помиримся. Я ведь от обещания не отказываюсь. От сигарет, в смысле. Позвони папе еще раз, а? Позвони, Петь! Только скажи, что надо двадцать пять рублев. Или рубелей. А как дашь их мне, я тебе сразу и пачку... А, Петь! Ну Петенька! Ну позвони папе...

Двадцати пяти рублей должно было хватить примерно на пять порций Z. Просить больше Вожатый остерегался.

"На первый раз", – подумал Вожатый. Пот струился по его давно не бритой морде. Выглядел он страшно.

Петька пожал плечами.

– Во дурак... Ну ладно. Но только в последний раз! Опять наебешь – отмудохаю!

Операция прошла как по маслу: Вожатый спер для Гаврилова полбутылки политуры, тот простил обиду, и даже разрешил Петьке позвонить дважды – папе на работу и однокласснику, которого Петька обозвал козлом сраным и пообещал отмудохать. В тот-же день папа прислал в лагерь своего шофера с обещанной суммой.

– Красивые... – удивленно рассматривал Петька две десятирублевые и пятирублевую купюру, – никогда раньше не видел. А зачем они нужны, это что, как билеты на аттракцион?

– Не... это для другого, – уклонился Вожатый, – это только взрослым нужно... иногда. Ну, давай, давай скорее!

– Руки! – Крикнул Петька. – Смотри! Отмудохаю, если че...

– Петенька, ну я же обещал... Через час будет у тебя пачка "Космоса"!

– "Космоса"? Это хорошо! Мой папа их курит, а говорит, что рабочие и крестьяне скоты и сосут "Приму", да "Беломор". Ладно, держи свои рубели. Я жду. Опоздаешь – отмудохаю!

На самом деле Вожатому потребовалось гораздо меньше времени для того, чтобы выйти за территорию лагеря, перейти по мосту через речку, оказаться в поселке, зайти в сельпо и купить за шестьдесят копеек красивую синюю пачку с изображением космической ракеты. Чистый доход с операции составил двадцать четыре рубля сорок копеек. Вожатый подумал и купил еще коробку спичек за одну копейку. На общий баланс это не повлияло, так как копейка валялась в его грязном кармане уже месяц.

"Заебись! – решил Вожатый. – Теперь к Ломоносову!"

Ломоносовым за глаза обзывали Терентия Прокофьевича Офиногенова-Каца, преподавателя химии в поселковой школе, по ночам тайком изготовлявшего Z в самодельной фабрике-лаборатории, помещавшейся в сарае. Сам он гордо именовал себя "драг-дилером", вычитав это загадочное слово в "Огоньке", и не разобравшись до конца в его смысле; еще Офиногенов-Кац был членом Партии и секретарем школьного Партбюро, а еще – полным идиотом. Единственное, что он знал хорошо – так это химию.

Вожатый, направился на Сельскохозяйственную восемь.

– Здорово, химик! – поприветствовал он учителя, который рыл в саду какую-то яму.

– А... Ага, – глядя в сторону отвечал тот.

– Что, яму роешь?

– Не... Это я так! – испуганно крикнул Офиногенов-Кац, как будто его застукали по меньшей мере за занятием онанизмом. Рискованный бизнес вконец подорвал слабые нервы учителя и временами он начинал бояться всего и всех. Терентий Прокофьевич резко отшвырнул лопату и нервно закурил.

– Каникулы нынче? – зачем-то спросил Вожатый и без приглашения прошел через калитку в сад.

– Почему? – опять испугался учитель. – А, да – каникулы, каникулы! Каникулы! Плохо, что каникулы, очень плохо...

– Это почему плохо, Терентий?

– А потому! Что!

"Ясно, – уныло подумал Вожатый. – Уроков нет, детей нет, авторучки воровать не у кого. Минус паста – важнейший элемент продукта. Щас цену заломит..."

И Терентий Прокофьевич заломил.

– Ты что! – побледнел клиент. – Душу вынуть хочешь!

Учитель задрожал, но не отступил.

– Ну давай хоть по пять пятьдесят!

– Не...

– Идиот! Пять пятьдесят пять!

Сошлись на пять шестьдесят три. Учитель нырнул в сарай и моментально вернулся с газетным свертком, в котором угадывалось нечто мягкое и шершавое.

– Осторожней, – шепнул химик.

– Знаем, знаем. Сам бы поберегся. А то будешь жадничать так кто-нибудь обидится, да в менты... А там разговор короткий.

– А че! – крикнул вдогонку Терентий Прокофьевич – Я ниче не делаю!

"Четыре дозы по пять шестьдесят три, – подсчитывал Вожатый, возвращаясь в лагерь, – равно двадцать два рубля пятьдесят две копейки. Должно остаться рубль восемьдесят восемь. Так, пересчитаем... все верно! Отдать пацану сигареты и – ..."

Вожатый аж замяукал в предвкушении дозы.

Петька радостно схватил пачку и коробку спичек, не поблагодарил и заметил:

– Че так долго шлялся...

– Петь, только ты быстро не кури! Капля никотина... сам знаешь... И не давай никому. И не говори.

Петька рассмеялся неприятным скрипучим голосом:

– Чтобы я кому-то чего-то! За просто так! Не, ты все-таки мудак конченый!

Вечером Вожатый отсутствовал на линейке. Ничего не соображая, весь грязный и липкий (он наложил в штаны – это случается со всеми, кто употребляет Z, не прочистив предварительно клизмой кишечник) валялся он в луже позади лагерного тира – место исключительно проверенное и безопасное. Его правая рука яростно скребла воздух, зрачки безумно вращались, рот шипел грязные ругательства.

В мозгах Вожатого кружились прекрасные видения...

В это же самое время, буквально в пятидесяти метрах отсюда, в кустах боярышника сидел Петька и с силой дул в фильтр зажженной сигареты, извергая при этом столб грязно-серого дыма такой высоты, что окажись кто рядом... но все были на линейке и Петьку на сей раз пронесло.

Через два дня пионер сам подошел к Вожатому.

– У меня остались только две сигареты!

"А у меня только одна доза", – сосчитал Вожатый. Он сидел в служебной комнате и подсчитывал процент проведенных за неделю культурно-оздоровительных мероприятий от плана.

– Петь, так же сделаем?

– Ага. Только я хочу две пачки.

"Я тоже хочу", – решил Вожатый: "Это будет стоить... щас-щас... Вот. Пятьдесят восемь рублев. Или рубелей. Смотри кому как больше нравится."

– Рубелей. Пятьдесят восемь. Ага. Пошли звонить?

– Погоди, Петь. Давай я тебе цифру на ладони нарисую, чтобы ты не забыл. Во! А теперь пойдем.

Гаврилову Вожатый отдал рубль, тот самый из остатка за прошлые дозы. Петька звонил долго.

– Он говорит, а зачем тебе, – высунул наконец он свою морду из комнаты.

Вожатый похолодел.

– Кому, мне?

– Да не! Он у меня спрашивает, зачем мне рубели.

– Скажи это... Конфеты! Нет, блядь... Мороженое! Что-же, что-же, что-же... А! Взятка! – сообразил Вожатый. – Скажи, что тебе надо дать взятку! Твой папа поймет! Иди!

Петька поговорил еще с минуту, затем вышел.

– Папа меня похвалил и обещал прислать семьдесят!

От такой удачи Вожатому захотелось воспарить кречетом и огласить окрестности торжественным воем!

– Я дам тебе три пачки, Петька! – провозгласил он. У него еще оставались восемьдесят восемь копеек. "Черт с ними, хорошие отношения тоже не помешают. Только надо еще клизму купить, надоело ходить обосраным... уже пионеры смеются."

Операция снова удалась: Вожатый приобрел двенадцать доз (по пять шестьдесят пять), а также клизму; Петька получил свои три пачки и две коробки спичек, которые тут-же спрятал в щель под кроватью соседа.

От свалившихся за последние дни удач Вожатый охренел совершенно: он употреблял уже по две дозы в день, забросил служебные обязанности; вот только говном от него больше не пахло, а пахло той самой вонючей никогда не высыхающей лужей прямо за тиром, где часами валялся теперь воспитатель советской пионерии, шипя и царапая пустоту отросшими за недели ногтями. В конце концов его вызвали к директору лагеря. В кабинете директор был не один, а в компании с главврачом.

– Вы это, чего... – начал Вожатый.

Директор взглянул на вонючее небритое чудовище с мутными глазами, затем вопросительно посмотрел на докторшу. Та еле заметно кивнула.

– Понятно, – сказал директор. Бывший военный, он был человеком добрым и справедливым; его любили как дети, так и персонал. – Ублюдок! Наркоман! Пидарас! Вон отсюда! Вон из лагеря! Заявление на стол, мразь, сука, блядь, сионист, антисоветчик!

– Я буду жаловаться, – протянул Вожатый деревянным голосом, повернулся и вышел. Ему было все равно. Он направлялся к тиру. У него оставалось еще три дозы. Петька перехватил Вожатого на полдороги.

– Слушай, у нас послезавтра смена кончается.

– А-а... это...

– Чего это с тобой? – удивился Петька. – Заболел, что-ли?

Наконец Вожатый понял кто перед ним.

– Тебе чего?

– Чего, чего... Смена, говорю кончается. И сигареты тоже кончились. А там, дома мне никто уже не даст. Давай ты мне принесешь десять пачек. А я стрельну у папы сто рубелей.

Петька уже начинал соображать причинно-следственную связь между количеством денег и сигарет.

– Сто двадцать, – выдавил Вожатый и побрел далее.

На этот раз Петька сам договорился с Гавриловым позвонить в долг. Гаврилов так полюбил за последнее время человечество, что с удовольствием согласился, только добавил, что долг будет стоить на сто грамм больше, либо в эквиваленте. Сто рублей (все-таки не сто двадцать) прибыли в тот-же день – их привезла Петькина мамаша, которая явилась помочь сыночку собрать вещи к послезавтрашнему отъезду. Петька удрал от родительницы только вечером, но разыскать Вожатого не смог. Тот сам нашел пионера, забравшись ночью через окно в спальню.

– Ты где был! – прошипел Петька.

– Тихо! Меня уволили. Я не могу здесь больше появляться. Давай деньги.

– Не дам!

– Что?

– Не дам! Я раздумал!

– Чего раздумал?

– Курить раздумал. Противно, на самом деле. Голова потом кружится, кашляешь... Не буду я курить больше. Вон – ты же сам не куришь! И Иван Иванович не курит, директор. Не – я теперь кое-чего другого хочу. Сделаешь – получишь сто рубелей, не сделаешь – не получишь! И еще я папе расскажу про все. Меня он простит, а тебя отмудохает!

Вожатый затрясся от ужаса не только перед угрозой потери денег на дозы, но и перед кошмаром разоблачения.

– Петя... Ты это... И чего ты теперь хочешь?

Петька покрутил головой. Пионеры спали, большинство храпело. Тогда Петька приложил палец к губам и произнес страшным шепотом:

– Я хочу в Америку!

– Ку... куда?

– Оглох, обезьяна! В Америку хочу! В этот, как его Масачутс. Там индейцы. Мне Огурцадзе рассказал. Мы с нем вместе удрать туда хотели, да он зассал, козел. Ничего, я его завтра еще отмудохаю. Ты в Америку можешь устроить? А то все папе расскажу!

Вожатый лихорадочно соображал, однако кроме "дебил-дегенерат-идиот" ничего не рождалось в его ослабленных мозгах. Постепенно, однако, некий план забрезжил на горизонте сознания – сперва туманный, он все концентрировался и наконец сложился в четкую разумную структуру. Вожатый еще раз перебрал все подробности и кивнул сам себе. План был дик, в другое время сам разработчик назвал бы его чудовищным, но теперь...

– Z, – прошептал Вожатый.

– Чего? – не понял пионер.

– Петька, ты хоть сам-то знаешь где эта Америка?

– Понятия не имею! Но Огурцадзе говорил, что очень далеко.

– Нет... – задумчиво произнес Вожатый, – не очень. Приходи завтра в одиннадцать к Гаврилову. Я буду там и все устрою. Отправлю тебя в эту твою ебаную Америку. Давай деньги.

– Будет Америка, будут и деньги, – рассудительно обрезал Петька.

Наутро в девять Вожатый покинул сторожа, к которому перетащил вещи и где заночевал. Через полчаса он вернулся с бутылкой самогона и кое-какой закуской. Все это под страшное честное слово он выпросил в поселке в долг. Гаврилова необходимо было похмелить – разговор предстоял серьезный.

Говорили где-то минут сорок пять; в результате упорный Гаврилов поднял цену с десяти аж до восемнадцати "рубелей". Ровно в одиннадцать явился Петька.

– Ну, едем в Америку, или нет! – с порога заявил пионер.

– Деньги принес? – мрачно спросил Вожатый.

– Вот они, – Петька похлопал по карману рубашки. Приедем в Америку – отдам, а щас нет. А ну как наебете!

Вожатый посмотрел на Гаврилова. Тот ответил долгим задумчивым взглядом.

– Давай, Гаврилов, – сказал Вожатый.

Гаврилов кивнул, встал с раскладушки и направился куда-то в подсобку. Оттуда он вернулся, держа в руке топор.

– Это чего? – изумился Петька.

– Это компас, – ответил Гаврилов.

– Какой же это компас? Это же топор!

– Не... Это компас. Специальной фабрикации. Американский. Новой конструкции.

– Дженерал моторз. Корпорейшн, – добавил Вожатый, вспомнив кое-что из иностранных языков.

От обилия заграничных слов Петька успокоился. Гаврилов взял его за руку.

"Во время войны я был проводником." Петька уважительно взглянул на старого алкаша. "Я тут все знаю, хрясть его в шмудь. И где Европа знаю, и где Америка знаю. И не нашлось еще такой Америки, чтоб от меня спряталась. Скажуть – хоть в Израиль отведу, хрясть его в шмудь. За восемнадцать-то рублей... Да с компасом!"

В сорок первом Гаврилов действительно был проводником помогал немцам незаметнее подбираться к партизанским базам.

– Пока, Петька, – ласково сказал Вожатый. – Ты только возвращайся скорей, может еще и свидимся!

– Давай, – махнул рукой Петька. – Все, Гаврилов, пошли. В Америку хочу. А мы на троллейбусе поедем?

Вожатый еще некоторое время наблюдал через окно за сторожем, который, неторопливо покачиваясь, держа в одной руке "компас", а в другой – ладонь маленького идиота, брел в сторону, противоположную поселку. Через пять минут оба скрылись в лесу. Тогда Вожатый вышел на улицу и, немного подумав, решительным шагом направился к железной дороге, по обеим сторонам которой громоздились высокие орешниковые заросли.

"Джунгли", – думал Вожатый, располагаясь в растении.

Он вспомнил, что оставил клизму в сторожке у Гаврилова. "Хуй с ним – обосрусь и обосрусь. Не с девками на танцах!" Вожатый медленно развернул газету и сладострастно вздохнул. Последняя зеленая липкая пластинка пахнула знакомым болотным ароматом. Вожатый, тихонько подвывая, взял ее в правую руку, медленно поднес к морде... Внезапно, коротким сильным движением он припечатал пластину ко рту и начал жадно лизать гадость. Через пять минут он уже царапал космос.

Вечером Вожатый добрел до сторожки. Гаврилов уже успел купить две поллитры и помыть топор.

– Удачно? – вяло спросил Вожатый. На самом деле ему было все равно.

– Как курицу! – весело отвечал сторож. – Даже не пикнул, собака, хрясть его в шмудь!

– А тело?

– Там валяется... – неопределенно махнул Гаврилов. – Я его сучьями забросал. Гы! Отвел в Америку, называется, хрясть его в шмудь.

– А деньги? – Вожатый тупо сидел на табуретке и задавал вопросы тусклым, безжизненным голосом.

– Вон, на столе. Чур – водяра пополам. Я оттуда взял. И восемнадцать моих заработанных. Как курицу, хрясть его в шмудь! В Америку ему захотелось! Вот и отвел в Америку! А захотел бы да хоть в Израиль! Хоть в Африку, хрясть его в шмудь! Да с компасом! Да за восемнадцать-то рублей...

"Рублев, – пробормотал Вожатый. – Или рубелей?".

– Устал, что-ль? Ну и воняешь ты, брат. Давай, приляг...

Вожатый с трудом встал с табурета, медленно растянулся на полушубке, что валялся прямо на пыльном полу, и закрыл глаза.

– Кому как нравится, – сказал Вожатый.