Текст книги "Русский полицейский рассказ (сборник)"

Автор книги: Дмитрий Кудрявцев

Соавторы: Робер Очкур
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

II

В тот же день 23 октября около двенадцати часов ночи, когда базары в городе были оцеплены войсками, по улицам, в предупреждение могущего возникнуть вновь погрома, ходили патрули. Я с помощником пристава пошел проверить посты городовых. На базаре мы остановились поговорить с прапорщиком Д., занимавшим здесь с полуротой одну сторону оцепления. Темнота, помню, была ужасная, мы едва различали друг друга. Город как-то зловеще замер, не слышно было обычных прохожих, дребезжания извозчичьих дрожек. Едва мы успели перекинуться несколькими словами, как насторожились, нам показалось, что кто-то из-за угла подкрадывается. Вслед за этим прожужжала пуля, и около нас что-то грузно упало. Мы бросились туда – оказывается, человек. Раздобыли огня и с удивлением видим, что в двух шагах от нас убит молодой еврей, видный революционный деятель в городе. Пуля угодила ему в висок, около него валяется револьвер, заряженный на все патроны, и запас последних в карманах.

По-видимому, убитый, в лучшем случае, подходил послушать, что мы говорим, хотя для этого не нужно было держать в руках заряженный револьвер, и неожиданно был сражен пулей единомышленника, который направлял ее на нас, на свет папирос, которые мы курили.

III

16 декабря 1907 года меня экстренно вызвали в охранное отделение города К., где я тогда служил, и поручили произвести обыск в квартире местных анархистов-коммунистов.

Со мною отправился один из помощников охранного отделения У., интересующийся результатом обыска

Захватили мы с собою двух городовых и отправились. Дело было в пятом часу вечера, было уже темно. Пригласив дворника и швейцара, мы все вместе взобрались на третий этаж огромного дома, в квартиру, где от жильцов снимал комнату руководитель местных анархистов.

Квартиру, по-видимому, занимали мирные обыватели, не подозревавшие, кого они у себя приютили.

Мы поставили с черного хода городового, другого и дворника – в комнатах хозяев квартиры, а со швейцаром и хозяйкой отправились в комнату ее жильца, выходившую в парадную переднюю.

Первое, что бросилось в глаза, – записка на столе, как сейчас помню, такого содержания: «Просидели у вас с часу дня. Пошли обедать, сейчас придем. Не уходите никуда, ждите нас, теперь три часа, придем в четыре». Едва мы успели прочесть ее, как в передней раздался звонок. У. бросился туда и сейчас же стал звать меня на помощь. Я побежал к нему. Навстречу У. толкнул мне молодую еврейку, а сам схватил бывшего с ней в передней молодого еврея. Все это было делом нескольких секунд. Я с еврейкой, с силой вырывавшейся от меня, незаметно очутился уже в комнате обыскиваемого, причем обратил внимание на то, что еврейка усиленно возится с муфтой, прижатой ко мне. Не успел я еще ничего предпринять, как из передней раздались крики У. Я передал вырывавшуюся еврейку растерянно стоявшему здесь швейцару и бросился на помощь к У. Было как раз вовремя. У., одетый в тяжелую шубу, попал как-то в узкий проход между дверью и шкафом и едва сдерживал сильного еврея, который успел уже освободить одну руку и вытаскивал револьвер. Вдвоем мы обезоружили его и сдали прибежавшим на шум из внутренних комнат городовым. У еврейки в муфте оказался заряженный браунинг. Уже после того, как он был у нее отобран, она заявила, что искренно жалеет о своей растерянности: оказывается, забыв о предохранителе, она все время нажимала собачку для выстрела, рассчитывая выпустить все пули обоймы мне в живот, и только случайность спасла меня от смерти. Парочка эта – опасные анархисты, приехали для совершения террористических актов. В квартире у них был найден большой запас оружия и патронов. Еврей оказался уже осужденным за покушение на убийство полицейского чиновника к смертной казни, замененной бессрочною каторгой, и скрывшимся из тюрьмы. Все это были члены отряда анархистов, который в ту же ночь полицией был ликвидирован, к счастью, очень удачно, без кровопролития. Все эти «деятели» были приговорены военно-окружным судом к каторге на разные сроки.

Вс. Попов
Лукавый попутал
Набросок из жизни

– А что, генерал дома? – спросил околоточный надзиратель Кротов открывшую ему дверь бойкую горничную.

– Барин дома, сейчас доложу, – ответила та, насмешливо осматривая не первой свежести пальто надзирателя.

– Скажите генералу, что его желает видеть по делу местный околоточный надзиратель, – добавил Кротов, входя в просторную переднюю.

Минут двадцать надзирателю пришлось ждать в передней, и, не будучи уверен, что генерал примет его, он не снимал пальто.

Отставной генерал-майор Ржищев был домовладелец одной из центральный улиц большого университетского города, в довольно обширном околотке Кротова. Ржищев был старый холостяк, отличался скупостью и слыл среди соседей-домовладельцев за богатого и странного человека. Из экономии генерал не держал для своего огромного двора с многочисленными квартирами управляющего и вел все дела по усадьбе сам, с помощью одного дворника. Несмотря на аккуратность, по двору Ржищева оказались нарушения по прописке жильцов, и по этому вопросу, ввиду сообщения адресного стола, Кротов и явился сегодня к генералу.

Наконец в переднюю вошла горничная.

– Пожалуйте, барин вас ждут, – обратилась она к надзирателю.

Тот стал поспешно снимать пальто. Горничная с видимой иронией смотрела на старенький костюм Кротова и не пошевельнулась, чтобы помочь ему раздеться.

Пройдя через обширную гостиную, в сопровождении горничной, Кротов очутился в кабинете генерала. Последний сидел за письменным столом, заваленным книгами и бумагами, и не сразу оторвался от какого-то письма, которое читал, по-видимому, с большим вниманием.

– В чем дело? – спросил он Кротова, небрежно кивнув головой на его почтительный поклон.

– По дому вашего превосходительства имеются нарушения по прописке. Адресный стол сообщил об этом в участок, и мне поручены к исполнению по этому делу переписки.

– У меня нарушения?! – удивленно протянул генерал. – Это неправда, подворную книгу веду я сам, и нарушений быть не может.

– Извольте взглянуть, – протянул Кротов три бумаги.

Ржищев внимательно их прочел и вдруг, взволнованный, вскочил из-за стола.

– Скажите-ка вашему приставу, или кто там вас прислал, что полиции следовало бы внимательнее следить за кражами, которые у нас в городе не редкость, а не заниматься такими глупостями, как это, – швырнул он по направлению Кротова бумаги.

– Во всяком случае, ваше превосходительство, я покорнейше прошу дать объяснения на переписках, – проговорил Кротов, подбирая с полу переписки.

– Объяснений я никаких не дам. Можете уходить. До свидания.

– Как будет угодно вашему превосходительству, а об отказе дать объяснения я отмечу на бумагах, – заявил Кротов и, откланявшись, повернулся к двери.

– Обождите, а во сколько могут меня оштрафовать? – спросил Ржищев.

– Думаю, не больше как по 25–50 рублей за нарушение, ведь у нас в городе военное положение.

– Однако… За такую ерунду и такой крупный штраф, это возмутительно.

– Это еще не крупный – по обязательному постановлению высший штраф в 3000 руб., но к вашему превосходительству его, вероятно, не применят, так как это нарушение только случайность, и, быть может, вам придется уплатить только рублей двадцать пять, не больше.

– Слушай, дорогой мой, – вдруг сразу переменил свой тон генерал, – нельзя ли это пустое дело как-нибудь похерить. Да что вы стоите – присядьте. Вы курите? Вот папиросы.

Кротов остался стоять, поблагодарив за любезное предложение.

– Видите ли, голубчик, мне жаль бросать деньги за такое пустячное дело, которое по существу и выеденного яйца не стоит. Сплавьте куда-либо эти бумаги, а вместо штрафа я охотно вас поблагодарю.

– Простите, ваше превосходительство, – смутился Кротов, – но это никак нельзя, да и взяток я не беру.

– Помилуйте, какая же это взятка – просто благодарность за вашу любезность. Теми десятью рублями, что предлагаю, и я буду наказан, и вы получите некоторое удовлетворение. Я ведь знаю, мой дорогой, что не сладко живется на ваше мизерное жалованье, – убеждал генерал, посматривая на сильно потертый мундир Кротова и сапоги в заплатах, – а предлагаемая сумма будет просто моей субсидией вам, ведь я, как крупный домовладелец, задаю вам много хлопот.

– Нет, нет, ваше превосходительство, – нерешительно запротестовал Кротов, – все это никак невозможно.

В это время в передней зазвонил телефон, и Ржищев, извинившись, вышел туда.

– А ведь десятка-то вот как пригодилась бы мне, – подумал Кротов, – у Кольки тиф, не знаю, чем сегодня буду платить доктору за лекарство. Дрова на исходе, а тут еще Маня и Сережа босиком бегают – никак не соберусь ботиночки, хоть на толкучке, купить.

И Кротову живо представилась его убогая квартира из двух комнат в полуподвале, болезненная жена за швейной машиной, купленной в рассрочку, и пятеро ребят.

Прослужив долгое время писцом в участке на 30 руб. в месяц, Кротов третий год как выбрался в околоточные надзиратели и отличался своим трудолюбием и осторожностью по отношению к «безгрешным доходам». Плохо и тяжело ему приходилось, но он все же держался. Во время службы в участке ему кроме жалованья перепадало кое-что от публики за справки и т. п., таким образом, заработок его и швеи-жены для них с пятью ребятами хватал на жизнь. За три года Бог послал ему еще трех потомков, жена стала хворать и жаловалась на слабость глаз, мешавшую ей работать как прежде, – и вот теперь круто приходилось и с пятидесятирублевым жалованьем околоточного надзирателя.

– Рискнуть разве, и взять деньги от генерала, а с переписками как-либо улажу в адресном столе, благо на это там мастера есть, – колебался Кротов, услыхав, что Ржищев разговор кончил и дал отбой.

– Ну, получите же и похерьте эти глупые переписки, – проговорил генерал, входя в кабинет и протягивая десять рублей. В то же время вошла и горничная.

Кротов нерешительно взял деньги, но вдруг замялся, заметив горничную, смотревшую на него с презрительной улыбкой. Ржищев это заметил.

– Иди пока, Настя, я тебя потом позову, – приказал он и поспешил успокоить смущенного Кротова: – Она ничего не поняла, не беспокойтесь. Кроме нас, никто не узнает об этой нашей маленькой миролюбивой сделке. До свидания, благодарю вас, – добавил генерал, протягивая милостиво Кротову два пальца.

Через полчаса после ухода околоточного надзирателя Ржищев начал уже жалеть о данных деньгах.

– И что за блажь у меня выбросить 10 руб., – волновался он, – ведь нарушение у меня не злонамеренное, заявить я забыл людей вполне благонадежных, стоило мне только съездить к губернатору, объясниться, и меня, если бы не избавили совсем от взыскания, то наложили бы штраф в 1–3 руб. Просто надзиратель нарочно меня напугал, чтобы вытянуть взятку, – рассуждал скупец, забывая, что деньги навязал он сам, – вот так не обдумаешь всего, попадешь наивно на удочку, и в результате – выброшенные на ветер деньги.

В тот же день дворник генерала передавал губернаторскому швейцару письмо, в котором Ржищев жаловался на околоточного надзирателя Кротова, получившего от него обманным образом взятку в 10 руб. в присутствии горничной Анастасии Клименко, под угрозой штрафа за какие-то нарушения по прописке.

* * *

У полицмейстера шел утренний рапорт приставов, которые видели, что полковник был сегодня не в духе, и ждали грозы. Выслушав по очереди всех приставов, полицмейстер взял со стола письмо, на котором была сделана пометка рукой губернатора: «Полицмейстеру доложить завтра на рапорте в чем дело», – и передал его приставу С-кого участка.

– Полюбуйтесь, чем занимается ваш хваленый Кротов: вымогательство денег у генерала – как вам это нравится?

Пристав пробежал письмо Ржищева губернатору с жалобой на околоточного надзирателя Кротова и доложил:

– Кротов сегодня на рапорте в участке представил мне деньги, насильно сунутые ему в карман пальто генералом Ржищевым. Он был очень огорошен неожиданною щедростью этого скупца. Генерал, как бы шутя, вытолкал надзирателя из квартиры, и тот не успел вернуть ему деньги. Я представляю их вам, г. полковник, при рапорте.

– Ах, вот в чем дело! – обрадовался полицмейстер. – Ржищев чудак со странностями и, по-видимому, рассчитывал отделаться таким образом от штрафа за нарушения. Потом, нужно думать, смекнул, что надзиратель ему здесь не в состоянии помочь, пожалел 10 руб. и, чтобы спасти их, решился на такую симпатичную комбинацию. И до чего только не доводит скупость!

– Конечно, г. полковник, – согласился пристав, – Кротов, безусловно, честный и трудолюбивый служащий и взяток не берет. Я его три года знаю и, кроме хорошего, ничего не могу сказать.

* * *

Вернувшись от рапорта, пристав С-кого участка прошел в кабинет и приказал вызвать к себе надзирателя Кротова.

Не прошло и получаса, как тот был уже в участке и застал пристава шагающим в волнении из угла в угол кабинета.

– Закройте двери, – отрывисто сказал он Кротову.

Тот исполнил и стал ожидать распоряжений.

– Вынимайте 10 руб., которые получили от генерала Ржищева, и давайте их сюда, – проговорил пристав.

Кротов сразу побледнел и взялся за карман.

– Я… виноват, г. пристав… почти все уже истратил… – залепетал он… – первый раз в жизни… крайность… ребенок больной… доктор… дети без ботинок… холод в квартире… – но слезы не дали ему продолжать.

Пристав подошел к Кротову, положил руку на плечо и стал его успокаивать.

– Видит Бог, – с трудом проговорил Кротов, – это в первый раз – прямо лукавый попутал, если бы не нужда. Не поддался бы… Простите – клянусь, больше этого не повторится, – и он зарыдал.

– Выпейте воды и успокойтесь, – сказал пристав, давая стакан воды – я верю и знаю, что взятку вы взяли в первый раз, и от души рад, что она так неудачна, иначе бы, может быть, за ней пошла вторая, третья, а там и без конца. Трудно замарать руку раз, а дальше это легко делается. Расскажите же, как все это случилось с вами.

Кротов подробно рассказал все то, что известно читателям.

– Счастливы же вы, что я нашелся, когда полицмейстер сегодня на рапорте преподнес мне письмо Ржищева губернатору, – и пристав передал испуганному Кротову все, что произошло у полицмейстера.

– Успокойтесь, теперь опасность миновала, но знайте, что, если лукавый попутает вас еще раз, я в защиту не стану.

Кротов со слезами на глазах благодарил отца-начальника, находчиво спасшего его от позора.

Нужно ли говорить, что эта взятка была у Кротова последней.

Лев Хорват
Инкогнито

I

Никогда еще не чувствовал себя так хорошо Лев Эразмович Прутиков, один из видных чиновников губернского города Энска, как в данную минуту, сидя в купе 2-го класса и мягко покачиваясь на пружинных подушках дивана. Он обманул всех и вот едет инкогнито в каком-то втором классе.

– А право, недурно – tout a fait comme il faut![19]19
  Совершенно правильно (фр.).


[Закрыть] – думает Прутиков, оглядывая чистенькую обстановку вагона.

Он с наслаждением растянулся на диване, подложив под голову свою лисью, крытую синем сукном поддевку.

– Совсем как какой-нибудь прасол или commis voyageur[20]20
  Коммивояжер (фр.).


[Закрыть], – улыбнулся он.

Прутиков аппетитно затянулся дорогой папиросой и привычным красивым движением хотел было поправить галстук и вдруг вскочил как ужаленный:

– Ба-а-атюшки! Анну-то, Анну забыл снять! – Озираясь по сторонам, хотя в купе никого не было, он бережно снял орден и спрятал его в боковой карман.

– Фу, как это глупо: поддевка и орден на шее!

Но тут же сладкая мечта, мечта о том, как будет обрадована милая Элеонора Рувимовна, когда он исполнит проигранное пари a discretion[21]21
  По собственному усмотрению (фр.).


[Закрыть] и лично привезет ей ее любимый крафтовский шоколад, – заставила его слегка улыбнуться.

Да спасибо Крафту – молодец! – думает он, поглядывая с довольной улыбкой на продолговатый сверток, в котором бережно была завернута дивная, ценная бонбоньерка, наполненная по его, Прутикова, указанию.

– Молодец, Крафт!

Но вдруг легкая гримаска искривила его безукоризненно выбритые губы:

– А что, если совсем не будет извозчиков на станции? Да нет, не может быть! – тотчас же успокаивает он себя.

Еще вспомнилось, как, приезжая погостить летом к очаровательной баронессе фон Кук, он видел возле станции много извозчиков. Положим, тогда обладательница 3000 десятин высылала за ним чудных рысаков, а теперь… и Лев Эразмович слегка вздохнул, предвкушая всю прелесть предстоящей поездки.

Уже совсем свечерело, когда Прутиков высадился на станции, бережно неся в руках свои вещи.

При входе на станцию молодцеватый урядник внимательно оглядел его с ног до головы, но он степенно прошел мимо, не утерпев подумать: воображаю, как бы ты затанцевал, голубчик, если бы узнал, кто я такой.

Возле подъезда станции виднелись только одни простые некрашеные сани, запряженные маленькой мохнатой, заиндивевшейся лошадкой.

Рослый хлопец – возница в больших рукавицах и порванном полушубке – с радостью уцепился за Прутикова и яростно задергал вожжами, когда он, не торгуясь, уселся в жалкое подобие саней и, спрятав ноги в солому, велел везти себя в экономию баронессы фон Кук.

Понукаемая лошаденка сначала помахала несколько раз головою в разные стороны, с трудом сдвинула санки и, скользя стертыми подковами, затрусила по дороге.

– Ты откуда будешь? – окликнул возницу Прутиков

– Га? – обернулся тот.

– Откуда, говорю.

– Это мы-то?

– Ну да, ты-то!

– А из дальних хуторов… Но, ты, дохлая!

– Не пошаливают у вас?

– Нет… ничего штобы – не слышно.

II

– Слышите, раз и навсегда я говорю вам, Карп Савич, что я за вас замуж не пойду! Слышите ли, не пойду, не пойду и не пойду!.. Так вы и знайте!.. – нервно выкрикивала полненькая с румяными щечками и длинной косой брюнетка, стоя перед толстым, короткошеим субъектом, одетым в суконную дорогую «спинжачную» пару и лакированные сапоги бутылками. Его маленькие, заплывшие жиром глазки выражали и сильный испуг, и вместе с тем в них искрился огонек подавленного гнева.

Он усиленно сопел и, держа в одной руке красный фуляровый платок, то вытирал им обильно струившийся с лица пот, то растерянно мял его в своих коротких, обрубковатых, пухлых пальцах.

Это был Поганковский, волостной старшина, богатый казак, вдовец, Карп Савич Брус, так неудачно выступавший в качестве жениха перед единственной дочкой местного кулака-людоеда Свешникова – Варюшей, или Варварой Пудовной.

Кончив свою отповедь, вся раскрасневшаяся, девушка выбежала из столовой, хлопнув дверью.

Не успел еще отставной жених, покрутив головою, с тяжелым вздохом опуститься на массивный стул, как противоположная дверь отворилась, и в нее медленно просунулось сначала необъятное брюхо в жилетке с толстою серебряною цепочкою, затем короткая ножка в широкой люстриновой штанине и наконец уже и вся шарообразная фигура Пуда Пудовича Свешникова с его маленькой круглой прилизанной головкой и рачьими выпученными, как бы всегда удивленными, глазами.

– А что, брат, ловко тебя отчитала моя Милитриса Кирбитьевна? А?.. Хе-хе-хе! – залился он, держась за колыхавшееся брюхо.

– А тебе, Пуд, все бы смешки да смешки, – грустно промычал старшина, вытирая фуляром свою красную шею и побагровевшее рябое лицо с подстриженными усами.

– Хе-хе-хе! – снова залился было Свешников, но, видя унылую фигуру приятеля, постарался принять спокойный вид и, похлопав его по плечу, промолвил: – Не журись, сват, верно тебе говорю – моя Варюша девка умная: поблажит-поблажит, да и сдастся.

– Блажь-то ее вот где у меня сидит! – проговорил Карп Савич и хотел было постукать себя по затылку, но, не достав, помахал в воздухе рукою с зажатым в ней платком.

– Все тут зло, сват, в уряднике этом проклятом, – и старшина даже вскочил на ноги.

– Ты думаешь, я не вижу, что полюбился он ей больше всего на свете?.. А что в нем?.. Что рожей смазлив да на лошади хват скакать! Так это и я!.. Тьфу! – отплюнулся старшина, чуть было не сказавший, вспомнив свою когда-то службу в кавалерийском полку, что и он не дурак «по этой части», и он в волнении заходил по комнате, бормоча себе под нос: – Голытьба!.. Голь перекатная!.. Крючок паршивый!..

Вошедшая в это время полногрудая красавица «рабитница» Оксана, поклонившись гостю, поставила на стол поднос с пузатеньким графином «монопольки», заткнутым пробкою, масленкой в виде лежащего барана и очищенной селедкой.

При виде приятеля-графинчика хозяин лукаво подмигнул взволнованному гостю и, ущипнув незаметно за локоть вспыхнувшую от этой «ласки» Оксану, налил два стаканчика.

– Присаживайся, сватушка, пора и горлышко промочить!

Не остался глух к приглашению взволнованный гость, он бережно захватил в два пальца толстенький стаканчик и, проговоря: «Ну, будемо», – ловко опрокинул его под стриженые усы.

Едва приятели пропустили, не закусывая, дважды по единой, как в комнату быстрой походкой вбежал маленький, пузатенький человечек, с бледным лицом в угрях и большой «блондинистой» шевелюрой – местный фельдшер Петр Петрович Касторкин.

Собственно, по документам он значился Хвостиковым, прозвище же свое получил потому, что против всех недугов давал преимущественно касторку, приговаривая: желудок – это машина человеческая, и если она не в порядке, то и человек болен, а потому и следует ее чистить.

Впрочем, за последнее время, приобретя электрическую машинку, он пополнил свою рецептуру «жизнью природы» – электрическим током, или «точком».

– Ты, брат, дитя природы, – говорил он обыкновенно какому-нибудь дядьке, пришедшему с подорванным нутром или мучительным, затяжным кашлем, – а природа – это электричество. Понял? Вот иди сюда – садись, я тебе как пущу «точок», так сразу тебе и полегчает.

И больные покорно пили касторку, получали «точок» и хвалили «хвелшаря»: «Что и говорить – хороший человек, заботливый».

Особенно его любили Свешников и Брус: им, часто страдающим желудками, рецепты Касторкина были очень «по нутру».

– А-а-а! Слыхом не слыхать! Видом не видать! Эй, Оксана, тащи еще стаканчик! – скомандовал хозяин.

Снова с низким поклоном вплыла Оксана, неся в одной руке стаканчик, а в другой газету «Полтавские ведомости» и два конверта.

– Эге, вот и пошта, – потянулся к ней Свешников.

– Ни, це пан-отцю! – нараспев протянула красавица, подавая «пошту» старшине.

– Давай сюда, посмотрим. Ну, это – газета, э-это от земского, а это, это, сват, тебе – получай, – передал он конверт хозяину.

Разорвав конверт, Свешников вынул письмо и принялся читать, но, чем дальше он пробегал глазами письмо, тем громче становилось его сопение, лицо и шея багровели, ноздри гневно раздувались, и, наконец, не выдержав, он вскочил на свои короткие ножки и разразился такой виртуозной бранью, что даже старшина, на что был дока по этой части, а и тот пробормотал растерянно:

– А и здорово ты, сват, ругаешься! Ей же, право, здорово!

Касторкин же так и замер с рюмкой в одной руке и вилкой в другой руке.

– Да что такое?.. Что случилось? – наконец в один голос закричали они.

– Ах ты!.. Ах вы!.. Ах я!.. – задыхался Свешников, потрясая листком.

– Что с тобою, сват? – подошел к нему старшина.

– Что?.. На, читай! – бросил ему письмо Свешников и забегал по комнате, размахивая короткими ручками.

Между тем Карп Савич, подойдя к окну и далеко отставив от лица почтовый листок, читал его содержание при помощи Касторкина, заглядывавшего сбоку:

«Летучая боевая партия анархистов-коммунистов уведомляет купца Пуда Свешникова, что он должен сего 15 декабря, в 8 часов вечера, положить под вербою у креста, что на большой дороге, вблизи экономии баронессы фон Кук, 3000 рублей, а иначе все имущество его будет пущено по ветру, да и ему самому несдобровать».

Далее следовала подпись и красная печать.

– Ну? – остановился перед ним Свешников.

– Да-а-а! – протянули оба и покачали головами, и никто из них не заметил, как во время чтения письма приоткрылась дверь в соседнюю комнату, и к щелке прильнуло розовое ушко Варюши.

– Не-е-т, брат, шалишь! – вновь закипел Свешников. – Этот номер не пройдет!.. Я вам покажу тысячи!.. Будете помнить Свешникова!.. Я урядника… да что урядника – всю полицию на ноги подыму!.. Не-е-т!

При напоминании о ненавистном уряднике старшина вздрогнул.

– Зачем урядника?.. Для чего урядника?.. – воскликнул он. – А я, по-твоему, что такое, смитье,[22]22
  Смитье – мусор, навоз.


[Закрыть] что ли?.. Э-э нет, сват, ты не забывай, что я с-т-а-р-ш-и-н-а – вот оно что, н-а-ч-а-л-ь-с-т-в-о, а не какая-нибудь дрянь! А то урядник!.. Да я только гукну, и таких молодцов соберу, что всю воровскую шайку как мокрым рядном накрою!.. А ты – урядника!.. Вот не понимаю!

И он с недоумением пожал плечами.

– А оно и впрямь дело, – подумал вслух Свешников, – обойдемся и без полиции – я и своим людишкам крикну, в огонь и воду полезут.

Касторкин, тоже недолюбливавший урядника, поддержал предложение старшины.

«Постой же, крючок, – ехидно думал в это время Брус, – я тебе нос утру и посмотрю тогда, чья будет Варюша!»

И самый адский план «упечь» соперника уже зароился в голове отставного техника. Он уже предвкушал свою победу: вот он задерживает разбойников, урядника гонят по шеям, а он получает губернаторскую благодарность, а то и медаль, а там… там!..

Широкая улыбка осветила его некрасивое рябое лицо, глазки заискрились, и он даже лихо притопнул ногою и щелкнул пальцами.

Тут уже пришлось недоумевать его собутыльникам, но Брус разрешил их сомнение, загадочно проговорив:

– Такую, други мои, иллюзию выдумал, что ай-люли малина!

Свешников, видя уверенность друга, начал успокаиваться, и приятели, опорожнив несколько графинчиков, разработали весь план кампании и заранее торжествовали победу, решив для крепости дела устроить засаду у креста в 6 часов вечера.

А между тем «услужающая девчонка» Приська летела во все ноги к уряднику с наскоро написанной записочкой от Варюши Свешниковой «Другу сердца – милому Вольдемару», в которой она подробно описывала ему все происшедшее в их доме.

– Ах ты, старая кочерыжка! – мурчал себе под нос по адресу старшины урядник, с трудом разбирая каракули любезной. – Ну, спасибо, Варюша, – выручила!

И, хлопнув себя по коленке, он весело сверкнул красивыми глазами и принялся за чистку револьвера, напевая вполголоса:

 
Все говорят, что я ветрена бываю,
Все говорят, что любить я не могу,
А я про всех, я про всех забываю. —
Ах! Одного-то я забыть не могу!