Текст книги "За флажками"

Автор книги: Дмитрий Красько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

3

Мент Балабанов и на вид оказался довольно импозантным мужчиной. Будь я женщиной, я бы в него непременно влюбился. Но я женщиной не был, а потому решил не впадать в крайности.

Балабанов был толстоват, шевелюрист и имел одежду в виде элегантного темного костюма стоимостью в половину моей зарплаты.

Андрей Ильич изрядно попахивал пивом, но он был мент, и ему это было можно. Я же был таксист, к тому же перед сменой, и мне нельзя было попахивать ничем алкогольным, однако я попахивал перегаром. Не сильно, но все-таки. Однако, будучи под впечатлением нескольких литров «Жигулевского», Балабанов ничего криминального во мне не обнаружил.

– Это вы – Мешковский? – спросил он, застав меня в тот самый момент, когда я, бессовестно лодырничая, слонялся по гаражу.

– Таки да, – я окинул его подозрительным взглядом. В тот момент я еще не знал, что он Балабанов и мог предположить все, что угодно, вплоть до того, что передо мной – замаскированный негр, заброшенный в наш таксопарк с целью промышленного шпионажа в пользу какой-нибудь недоразвитой африканской державы. Но с виду он выглядел очень даже прилично, во всяком случае, совсем не так, как должен выглядеть агент африканской разведки. Кроме того, я приметил, что на меня косые и счастливые взгляды бросает завгар Макарец, и понял, что это он подослал ко мне незнакомца и теперь рассчитывает, что я огребусь крупных неприятностей. Ну, не любил он меня, завгар Макарец.

– Я Балабанов из Советского райотдела милиции, подтвердил мою догадку незнакомец, оказавшийся знакомцем.

– Понял, – кивнул я. – Пойдемте отсюда в аккумуляторную, а то что-то мне Макарец не нравится. Как бы он косоглазие на старости лет не заработал. И так дурной, а тут еще и косым станет. Полная трагедия. Эзоп валяется.

– Эзоп басни писал.

– Все равно пойдем в аккумуляторную. Макареца жалко.

Я развернулся и направился вглубь гаража. Балабанов не стал возражать против моего предложения, но на всякий случай уточнил:

– А кто такой Макарец?

– Тот мишугенер, который вам на меня указал. Он вечно мне всякие козни строит. Не любит людей, у которых коллекция зубов больше, чем у него.

– У вас больше? – усмехнулся мент.

– Нет, – я покачал головой. – У него меньше. Моими стараниями.

– Занятная история, – сказал он.

– Это не история, это современность, – сказал я.

В аккумуляторной мы устроились за обшарпанным и изрезанным всякими непристойностями столом и мент, прочитав парочку из них, принялся за дело. Он записал все мои данные, включая образование, и спросил:

– Итак, что вы можете показать по существу вопроса?

Я показал все, что мог. Умолчав, правда, о том, что сам принимал участие в смертоубийствах. Мне совсем не улыбалось объясняться с ними по этому поводу. Про Шкилета, правда, пришлось рассказать. Но мой рассказ значительно отличался от того, что имело место быть на самом деле. Я не рассказал, что проломил ему лоб поварешкой. Да Балабанов вряд ли и поверил бы в это: расколоть череп здорового мужика обыкновенным половником – такое только в сказках бывает. Или при игре в лотерею. Правда, наша жизнь и есть одна большая игра в лотерею, но поди объясни это Балабанову, из которого прагматичность прет, как дерьмо из расколотого унитаза.

Вместо сказочной правды я рассказал правдивую сказку. Якобы выскочил позади налетчика и толкнул его в спину, после чего тот растянулся на полу, а я побежал к выходу. При этом забыл сообщить, что прихватил Шкилетов автомат. И вообще сказал, что когда выскочил из забегаловки, джип уже пылал синим пламенем. Наверное, бармен попал куда-то в гиблое место, сказал я. Балабанов согласно кивнул – да, наверное.

– И все-таки, – задумчиво проговорил он, закончив записывать мой рассказ, – почему вы сразу не обратились в милицию?

– Я что – смерти хочу? – я удивленно поднял брови. – Говорю же, там еще один хуцпан оставался, который Стебель. Очень может быть, что он меня видел. Номер моей машины – уж точно. А я ведь о них ничего не знаю, кроме цвета тачки. Так что и вам помочь, понимаете, не очень могу. Честно говоря, мне жаль, что я в такое дерьмо влип. Моя бы воля – так на пушечный выстрел к той поганой забегаловке не подъезжал бы. Как говориться, знал бы, где упадешь, так и пить бы бросил.

– И все равно вам следовало сразу обратиться в милицию, – упрямо повторил мент.

– Зачем? – я начал сердиться. – Объяснил же, что помощи от меня – ноль. Я ведь и Стебля этого в глаза не видел. А по голосу я его опознать не смогу – у меня на голоса память хреновая.

– И на трусы, – с самой серьезной миной заметил Балабанов. Я попытался подавиться собственным языком, но из этого ничего не получилось. Во-первых, потому, что язык в глотку не пролез, а во-вторых, мент больше никаких колкостей и гадостей в мой адрес говорить не стал. Вместо этого продолжил втолковывать свою точку зрения: – Видите ли, товарищ Мешковский, вы являетесь важным свидетелем. И не вам, с вашим-то опытом, объяснять, что есть важный свидетель. И потом, представьте себе такую ситуацию: ваше такси находят бандиты и превращают ее в решето. Человек в машине погибает. Хорошо, если это будет ваш напарник – тогда вы еще сможете прийти к нам и рассказать, какая связь между расстрелом такси и тем, что произошло в кафетерии. Ну, а если за рулем в этот момент будете находиться вы? Тогда результат окажется плачевным – никто никогда не узнает, что между этими двумя событиями существует прямая связь.

Довод был идиотский. Я так и не понял, что хорошего может быть в том, что за рулем гипотетически расстрелянного автомобиля окажется ни к чему не причастный Ян. Еще меньше я понял, какую поимею выгоду с того, что менты узнают, что меня убили как свидетеля, если я к тому времени все равно буду мертвый. Я спросил об этом у Балабанова, но тот ответил мне еще более глупой сентенцией:

– Но ведь твоя гибель будет отмщена! Преступники – наказаны. Справедливость восторжествует!

– И что? – удивился я. – У меня на том свете банковские счета жиром обрастут? Или, может быть, я воскресну?

– Вы почему только о себе думаете? – удивился он.

– А о ком мне еще думать? – возразил я. – Когда я двину кони, остальные для меня станут глубоко фиолетовы. Как и высшая справедливость. И прочие ерундовинки этой жизни. Меня будет только одно волновать – чтобы черви кушали меня не больно.

– А вы, оказывается, циник и эгоист, – заметил Балабанов.

– Конечно, – я не стал запираться. – Большинство людей в этой жизни – циники и эгоисты.

– Значит, по-вашему, я эгоист? – он усмехнулся с чувством превосходства себя надо мной. – Вы ошибаетесь. Я работаю во благо общества. Я делаю мир чище и лучше.

– Боже! – я вытаращился на него. – Только не говорите мне, что вы это всерьез, а то я начну плакать и утону в собственных слезах. Я – общество? Таки да, я думаю, что я – общество. Вы говорите мне, что работаете в мое благо. Допустим. Только для меня мало блага во встрече с вами. Охота за мной, как за важным свидетелем, все равно начнется. Меня загонят за флажки и в конце концов пристрелят, как последнего волка. И все это безо всякой пользы для общества. Просто за то, что я видел преступление. Даже не преступников. Зато вам будет прямая и вполне очевидная выгода – для вашей карьеры ничего лучше такого свидетеля, как я, нет и быть не может.

Балабанов уставился на меня изумленным взглядом и после нескольких минут молчания кивнул:

– Вы, конечно, в некоторой степени правы. Но только в некоторой степени.

– Конечно, – кивнул я. – В некоторой степени. Кто же спорит. Если бы я был во всех степенях прав, я бы с вами даже встречаться не стал. Ладно, лейтенант. Давайте замнем этот вопрос для ясности. Где мне расписаться в вашем протоколе?

– Я не лейтенант, – возразил Балабанов, но на место подписи все-таки указал.

– Да ладно вам, генерал, – сказал я, расписываясь. – Не придирайтесь к мелочам. Я свободен?

– Да, конечно, – он не стал настаивать на продолжении беседы, понимая, что из меня все равно ничего больше не выжмешь. Потому что я, как сказал один мой знакомый геолог, порода бедная, выработанная. Но на всякий случай мент предупредил: – Если понадобится что-нибудь еще, я тебе позвоню.

Я не стал отвечать, потому что отвечать было бессмысленно – он все равно поступит так, как сочтет нужным. Потому что он был – власть, а я всего лишь шоферюга. Я просто поднялся и вышел из аккумуляторной.

В боксах работа кипела вовсю, потому что шла пересменка, и измотанные да усталые передавали власть над баранкой свежим и выспавшимся. Макарец, лентяй, бездельник и полная амеба во всех отношениях (разве что размножался не делением, а методом тыка), носился с журналом, изображая деловую активность и пихая свой кондуит всем вновь прибывшим на предмет расписаться.

Соблюдая порядок, поставил свой автограф и я. Макарец внимательно посмотрел мне в лицо, пытаясь прочесть по нему результаты переговоров с Балабановым. Но сделать это ему не удалось, потому что я, догадавшись о его намерениях, высунул язык в виде дразнилки, развернулся и пошел к машине, по ходу движения перемигнувшись с диспетчершей Женькой. Она тоже не любила Макареца – по той простой причине, что его никто не любил, – и видела, как я показал ему язык. Это ей понравилось. И она продемонстрировала мне большой палец в качестве одобрения.

Я принял этот скромный знак внимания и, поскольку никаких специальных заказов на этот вечер для меня не поступало, уселся в машину и отправился ловить случайных клиентов.

Ночь, как ни странно, прошла спокойно. Даже больше – мне повезло с клиентурой. Примерно в час пополуночи возле одного из ночных клубов я подобрал в сиську пьяного мужика, который выгуливал двух своих подружек. И они целых три часа катались по городу, время от времени выкрикивая похабщину в открытые окна. Оказалось, дамочки приехали из Москвы на предмет заключения какого-то договора с одним из местных банков. Поскольку вся троица целый день проторчала в офисе, на экскурсию по городу им осталась только ночь. Хотя что они могли увидеть в таком состоянии – большой вопрос.

Но я им даже не собирался задаваться. В конце концов, это их экскурсия. Мое дело маленькое – крутить баранку да собирать деньги. А за три часа, да по ночному тарифу сумма накапала немалая. Когда в районе четырех утра они решили, что достаточно поматерились в окошки, на счетчике было в полтора раза больше, чем я обычно собирал за ночную смену. В принципе, мне можно было уже и не колесить по ночным улицам. Однако я, обуреваемый жаждой наживы, не собирался от этого отказываться.

Между тем банкир смачно потянулся, захрустев суставами, зевнул и спросил:

– А что, если мы ко мне занырнем, а, девочки? Продолжим, так сказать, вечеринку? Все равно завтра выходной.

Откликнулась лишь одна. С трудом орудуя заплетающимся языком, она поддержала предложение своего гида:

– А что, поехали! Гулять – так гулять.

Вторая экскурсантка промолчала. После недолгого замешательства выяснилось, что она спала.

– Вот те раз! – растерянно промямлил банкир. – И что теперь делать?

– Все нормально! – успокоила его подружка. – Едем к тебе, как решили. Чтобы я из-за этой дуры такую возможность теряла? Фи!

– А ее куда? – тупо спросил экскурсовод.

– Куда-куда! В гостиницу! – сказала, как отрезала, командированная. Серьезная женщина, мне даже завидно стало.

– Понял, – получивший ЦУ банкир заметно приободрился. Видно, несмотря на положение, которого достиг, в руководящей длани он до сих пор нуждался. – Ты слышал, шеф? Везем нашу подружку в гостиницу, а потом – ко мне!

– Что за гостиница? – вяло, по случаю сонного состояния, поинтересовался я. – И какой у тебя адрес? Я, извини, не телепат, из головы читать не умею.

– Понял, – снова сказал банкир и открыл было рот, чтобы выдать затребованную информацию, но подружка перебила:

– Едем сначала к тебе. А потом пусть он Верку одну в гостиницу везет. А то разбудим ее, она не захочет в свой номер идти. Еще и за нами увяжется. А я не хочу, чтобы она за нами увязывалась. Я хочу, чтобы мы с тобой до утра наедине побыли…

Во время этой речи голос подружки звучал все интимнее и интимнее. Я буквально физически ощущал, как напрягается под воздействием ее либидо банкир, как трещат по швам его штаны и как готовятся лопнуть от перевозбуждения его глаза.

– Понял, – в третий раз он выхрипел это слово с таким трудом, словно ему на горло наступил какой-то супостат в кованых башмаках. И он назвал мне свой адрес.

Мое дело, говорю, маленькое. Я отвез парочку, куда заказывали, получил деньги за потраченные на них километро-часы, потом еще немного сверху, чтобы хватило добраться до гостиницы – как оказалось, «Светлана». И, проводив взглядом потенциальных любовников, которые – готов сожрать полное собрание сочинений дедушки Ленина, если ошибаюсь – через полчаса потеряют где-то приставку «потенциальные», настолько мило они выглядели, удаляясь к дому банкира. Он, не стесняясь никого, даже меня – хотя, что меня стесняться? я и не такое видел, – засунул руку ей сзади в юбку, а может, и глубже. Она этому не сопротивлялась – напротив, приобняв его правой рукой за то жирное, что некогда звалось талией, сладострастно что-то бубнила в ухо. Походка банкира становилась все более неуклюжей и к подъезду он подошел, имея вид ковбоя, потерявшего по дороге лошадь да так и не заметившего пропажи. Я понимал, отчего у него такая поза. Со мной это тоже иногда случалось. От избытка гормонов в крови. У банкира трещали яйца, натурально.

Я помотал головой, изгоняя сонное оцепенение, заставил глаза принять широко распахнутое положение и поехал.

У «Светланы» меня настиг пик. Тот, кто работал в ночную смену или стоял ночные вахты, знает. Между тремя и шестью утра – в зависимости от физиологии конкретного индивида – у каждого наступает момент, когда любое действие кажется невыполнимым, так хочется закрыть глаза и заснуть. Единственная альтернатива – лечь и помереть. Такой вот момент случился и у меня.

Часы показывали половину пятого, световой день еще и не думал о себе заикаться, а до конца смены было ровно столько же, сколько до скончания времен. Поэтому волей-неволей пришлось быстро что-то изобретать.

К счастью, в гостинице существовал ночной бар. Хотя, с другой стороны, покажите мне сегодня хоть одну гостиницу без такого заведения? Могучим усилием воли вытащив свое сопротивляющееся туловище из-за баранки, я бросил его именно в этом направлении.

Туловище шло, изрядно пошатываясь, но меня это уже мало волновало. Потому что мозг отказывался воспринимать происходящее в обычном режиме. Он вообще отказывался его воспринимать. Для того чтобы сохранить в голове хоть крупицы разума приходилось снова прибегать к услугам силы воли. Та, растянутая между необходимостью тащить куда-то тело и поддерживать хотя бы видимость работоспособного состояния у мозга, скрипела, пыхтела, но пока не рвалась. Медленно, но верно я приближался к бару.

Портье в холле посмотрел на меня не очень дружелюбно – наверное, ему не понравилось мое штормовое состояние, а может, смутила дырка в районе коленки на рабочем трико. Но, увидев, куда я направляюсь, препятствий чинить не стал. Подозреваю, что его самого в этот момент терзало такое же жестокое желание приложить часиков по пять на каждый глаз, как и меня. В общем, он остался сидеть. А я продолжил поход.

В баре, когда я туда вошел, что-то тихо погромыхивало – то ли Бон Джови, то ли еще какой Джон. Я в зарубежном металле не силен, а когда полусонный – тем более. Поэтому не стал зацикливаться на музыке. Как и на дыму – на котором не только топор, но и его палача можно было вешать без опасения, что они упадут. И на публике, которая накурила столько гадости и сейчас точила друг о друга лясы за бутылочкой пивка или стопкой водки, я тоже зацикливаться не стал. Сразу направился к стойке.

Бармен мне понравился. Тощий, длинный и поддатый. Очень похож на художника, если бы профессиональная форма одежды – черные брюки, белая рубашка да галстук-бабочка – не смазывали впечатление.

Когда я нарисовался у стойки, он протирал белоснежным полотенцем какую-то посудину, похожую на гипертрофированный фужер для шампанского. Мое появление на него никакого впечатления не произвело. Он продолжал меланхолично натирать фужеру мозоли.

Я не без труда взобрался на стульчик для пианистов, которые почему-то так любят ставить перед барными стойками, подождал немного, но равновесия так и не потерял. Это меня немного взбодрило. Ровно настолько, чтобы я сумел выдавить из себя:

– Сбацай мне, друг, тройной кофе с двойным сахаром. И чем меньше будет посуда, тем лучше.

Бармен скосил на меня правый глаз и поинтересовался:

– Что, кумар давит?

– Почти раздавил, – подтвердил я. – Так что выручай, друг. Если через пять минут кофе не будет, я засну прямо здесь. И распугаю, к чертовой матери, всех твоих клиентов своей дырявой коленкой.

– А хрен ты их коленкой испугаешь, – спокойно возразил бармен. – Их тут недавно какой-то эксгибиционист голой жопой постращать решил, так и что ты думаешь? Они из его жопы пепельницу устроили. «Скорая» увезла.

И, не дожидаясь, пока я выскажу свое мнение по этому поводу, он скрылся в закутке – то ли кухоньке, то ли подсобке – черт их знает, я еще не изведал этот бар так интимно, как тот, что погиб при дороге считанными днями раньше.

Бармен отсутствовал буквально пару минут. По истечении этого времени вновь нарисовался за стойкой, поставил передо мной махонькую чашечку густой черной бурды с убийственным запахом и пояснил:

– Самого крепкого всыпал. На себе каждую ночь испытываю, так что знаю, о чем говорю. Лечись, дружок!

После чего, с ловкостью фокусника выудив откуда-то брата-близнеца прежнего фужера, принялся за прерванное занятие.

Я бы никогда не подумал, что кофе может быть таким. То ли мой рецепт оказался виноват, то ли чашечка маловата, – но ведь опять же, сам попросил! – только более противной отравы я в жизни не пробовал.

Когда кружка опустела, сон из моего тела уже наполовину улетучился. Его сей рецепт на трудовые подвиги тоже не вдохновил, и он решил убраться подобру-поздорову, пока я не выдумал что-нибудь еще более идиотское.

Но я именно этого и добивался. От души поблагодарив бармена и положив на стойку перед ним денежку, я двинулся к выходу – на сей раз намного уверенней, чем шел сюда.

А портье за своим столиком заснул. Я злорадно усмехнулся. Все правильно, нечего было смотреть на меня, как солдат на вошь. Это его бог наказал. Подкравшись на цыпочках, я хлопнул в ладоши. Аккурат под самое ухо.

Получилось громко. Но портье среагировал немножко не так, как я ожидал. Вместо того, чтобы встрепенуться и вскинуть голову, он, видимо, решил, что начался артобстрел и попытался выполнить команду «Ложись!». Это у него получилось хреново, потому что голова сквозь столешницу не прошла. Но звук от удара лбом о деревянную поверхность получился на редкость колоритным.

И только после этого его голова взлетела вверх и ошарашено замотылялась из стороны в сторону, пытаясь одновременно сделать три вещи: вправить мозги на место, сообразить, где она находится и, по возможности, осознать, что же произошло.

Дождавшись, когда глаза портье перестанут судорожно бултыхаться в глазницах, я весьма доброжелательно посоветовал:

– Проснись и пой! А то все добро вынесут. И с тебя последние носки снимут.

Портье не стал сразу вскакивать с целью напинать мне почку, чего можно было ожидать, глядя на его покрасневшее от гнева лицо. Глухо, но на удивление спокойно он проговорил:

– У меня, вошь залетная, в отличие от тебя не только те носки, что на ногах. Дома еще несколько пар имеется. И даже нитка с иголкой есть, не то, что у некоторых.

Он не стал показывать пальцем, но взгляд, брошенный в район порванной коленки на моем трико был достаточно красноречив. Однако я в долгу не остался, весело объяснив:

– А это не от нищеты дырочка. Это – кусочек стриптиза. Утешительный приз для местных вошек, которые спросонок о стол головой долбятся. Мозги на место вправлял? Боксер, наверное…

Меня уже несколько раз предупреждали, что однажды я перейду границу, если не научусь затыкаться вовремя. Похоже, сейчас именно это и произошло. Портье медленно и грузно, уперевшись костяшками пальцев в стол, поднялся и навис над ним, сверля меня взглядом из-под насупленных бровей. Вдоволь насверлившись, он начал рычать:

– Да я тебя сейчас порву, чмо голопузое! Ты чего сюда приперся? Зачем над ухом хлопаешь? Думаешь, тебе все сойдет с рук, потому что о такого бомжару, как ты, никто мараться не захочет? Ко мне это не относится, мне руки марать – не привыкать. Сейчас я тебя в порошок сотру! Я пол-Афгана прошел…

– А полдороги на хрен – слабо? – оборвал я его. – Если я таки бомж, то ты – Майя Плисецкая. Только ты не Майя Плисецкая, потому что тебе яйца мешают. Отсюда вытекает, что я не бомж. Догоняешь? Я – честный таксер, и таких, как ты, щелкоперов, по домам с утра развожу, – портье за время этой речи густо налился краской, и, когда я закончил, качнулся было из-за стола, чтобы показать, как он ходил по Афгану. Поэтому я поспешил добавить: – А будешь драться – я монтировку достану. Я честный таксер. Я ее всегда с собой ношу. Хочешь, продемонстрирую?

Вряд ли он поверил в мое последнее заявление. Но оно его, во всяком случае, успокоило – хоть я и не понял, чем. Сдувшись, словно воздушный шарик, в который ткнули иголкой, портье опустился обратно в кресло и махнул рукой:

– Вали в задницу, а? Честный таксер…

Мне стало неловко. Человек, оказывается, хороший, бить меня не стал. А я его так жестоко разыграл.

– Извини, – сказал я. – Дурацкая получилась шутка.

– Это точно, – кивнул он. – Но за то, что разбудил – спасибо. И за встряску. Лучше всякого кофе.

Я нервно хохотнул и, недоверчиво поведя головой, пошел к выходу. Странный тип, коль за такие мои приколы мне же еще и благодарность объявляет.

Выйдя из гостиницы, я прошлепал к машине, устроился на привычном месте и вдруг увидел в зеркальце заднего обзора силуэт дамочки, ради которой, собственно, и приехал сюда. Мне следовало разбудить ее сразу, как только мы прибыли, но в тот момент я был настолько сонным, что не очень от нее отличался и мало что соображал – ни где, ни кто я, ни сколько денег в дырявом кармане моего трико. А сейчас вдруг отчего-то стало жалко будить человека.

Вынув из бардачка сигарету, я закурил. Третья за смену. Неплохо держусь. Так я боролся с самим собой – после того, как обнаружил, что выкуриваю по восемь сигарет за ночное дежурство и решил, что это многовато. Теперь вот – третья. К пересменке, максимум, сделаю еще парочку. В общем, неплохо.

Выпустив струю дыма в потолок, я развернулся в кресле и, включив в салоне освещение, стал рассматривать пассажирку. Ну и что из того, что время текло? Я вообще мог уже никуда не ехать, срубив с банкира кругленькую сумму.

Пассажирка, наверное, была довольно привлекательной. На вид – лет тридцати. Как и я (по паспорту). Но точно оценить степень привлекательности было сложно. Вот если бы увидеть ее спящей не в салоне такси в стоянии изрядного подпития, а, скажем, в кровати и трезвую, и желательно – все-таки не спящую, потому что сон на какое угодно лицо способен наложить какое угодно выражение. Самый лучший вариант – с косметикой, нанесенной так, как она ее обычно наносила, когда собиралась подать себя в наилучшем виде. Но чего не было – тог не было. Мне оставалось разглядывать неудобно согнувшуюся фигуру в свете тусклого салонного фонаря, который далеко не самым лучшим образом оттенял ее лицо. Да и с косметикой был непорядок – видно, неплохо погуляла сегодня девушка. Тушь и губная помада размазались, прическа тоже разлохматилась.

Однако и такой сессии хватило, чтобы с уверенностью сказать – помывшись и почистившись она вполне сойдет за свою на любом светском рауте. Волосы средней длины и, что главное, натуральные, некрашеные – дамочка была блондинкой. Вздернутый носик, припухшие губки, которые, наверное, вкусно целовать. Но больше всего мне понравилась белизна ее трусиков, выглядывавших из-под высоко задравшейся юбки.

Докурив сигарету, я выключил торшер и, развернувшись в исходное положение, выбросил окурок в окошко. Потом решил что, коль скоро кофе уже выпит, спать мне не пристало. А то получится, что я выбросил деньги на ветер. Хоть и мелочь, а все равно жалко. Значит, надо будить пассажирку, освобождать машину и ехать на поиски следующих клиентов.

С этой целью я выбрался наружу, открыл заднюю дверь и, проникнув в салон, потряс спящую красавицу за плечо:

– Эй!

Ноль эмоций. Девушка спала и даже в мыслях не держала просыпаться. Я попробовал еще раз – с тем же успехом. Нужно было переходить к более радикальным методам. Я залез в салон, устроился рядом с ней и, взяв за плечи, принялся основательно трясти, сопровождая эту процедуру словами:

– Гражданочка, проснитесь! Конечная! Поезд дальше не идет!

Подействовало. Она открыла глаза и принялась часто моргать, вертя при этом головой из стороны в сторону. Потратив на это бесполезное занятие минуты две, не меньше, она все-таки догадалась обратиться ко мне, хотя я с самого начала находился рядом и она это видела:

– А где я?

– В такси, – я с облегчением вздохнул. Половина дела была сделана. Теперь оставалось только послать ее в нужном направлении и, главное, добиться, чтобы она пошла.

– А что я делаю в такси?

Я поперхнулся. Таким вопросом дамочка меня совершенно огорошила. Выходило, что она ничего не помнит о своих ночных похождениях. Ни того, как взасос целовалась с любвеобильным банкиром, ни как орала непотребности в открытое окно. Меня взяло раздражение:

– Ты что, ничего не помнишь?

– А что я должна помнить? – пассажирка пристально разглядывала меня соловыми глазами. В полумраке салона ей вряд ли удалось увидеть что-нибудь стоящее, но само занятие, видимо, пришлось по душе, так что взгляда она не отводила. – Что хоть было-то?

– Что было? – я изобразил голосом легкую обиду. – Ну, Верунчик, ты даешь! Да ты сняла меня около ночного клуба и полчаса трахала в машине. И теперь спрашиваешь – что было?

– Правда? – пролепетала она и побледнела – это я разглядел даже при таком хреновом освещении.

– Конечно, правда! Стану я врать в таком деле! – Я подумал и добавил: – И такой женщине. – А затем и вовсе перешел на доверительный полушепот: – Слушай, Верунчик, как на духу тебе скажу – у меня такой наездницы еще никогда не было. Ты на мне так скакала, что Буденный бы сдох от зависти!

– Правда? – еще тише проговорила она. – Хотя… Может быть. У меня уже три месяца мужика не было, – потом прислушалась к чему-то внутри себя и недоверчиво проговорила: – Только я ничего не чувствую. И почему именно тебя? Я же никогда раньше с первым встречным… И потом – в машине! Фу…

– Что значит – «фу»? – на сей раз я обиделся неподдельно. – В машине – и «фу»? Тебе что – не понравилось? Ах, да, ты не помнишь… Так ты что – никогда раньше в машине сексом не занималась?

– Да нет, конечно! – возмутилась она, словно ее такое предположение оскорбляло до глубины души. – Все это должно происходить в нормальных человеческих условиях, в спальне…

– Ну, ты даешь, мать! – восхищенно протянул я. – И что – ты всю жизнь вот так, в спальне?..

– Конечно! – гордо проговорила она, и я присвистнул:

– Как сексолог сексологу скажу – ты много потеряла. Так много, что даже не представляешь, сколько. Знаешь, какие человека посещают оргазмы, когда он трахается в лифте, дверь которого вот-вот может отвориться и впустить кого-нибудь третьего-лишнего? О-го-го, какие! Припадок эпилепсии по сравнению с ними – детский лепет!

Пассажирка икнула от неожиданного сравнения. Потом недоверчиво посмотрела на меня и спросила:

– А ты часто занимаешься этим… не в постели?

– Постоянно, – с честной миной ответил я. – Жаль, что ты забыла, как это было у нас в машине. Ей-богу, жаль.

– Да, – неуверенно проговорила она.

И я решил – а почему нет? Я мужик и у меня нормальная регулярная потенция, а у нее три месяца как раз мужика-то и не было. Зачем давать друг другу умереть?

Придвинувшись, я положил руку ей на бедро, поближе к тем самым белоснежным трусикам, которые так притягивали к себе мой взгляд десятью минутами раньше. Наклонившись к ее уху, слегка прикусил мочку и прошептал:

– Может быть, повторим? Вот увидишь, что я прав.

Нога напряглась под моей рукой, но убирать ее Верунчик не стала. Вместо этого с сомнением и даже жалостливо поинтересовалась:

– Ты думаешь, стоит?

– Я думаю, таки да! – уверенно заявил я и переместил руку уже непосредственно на трусики. Она не стала возражать, и я воспринял это как разрешение перейти к более активным действиям.

И, когда через час с лишним она выбралась из машины, растрепанная и потрясенная новыми ощущениями, но трижды удовлетворенная, я вынул из бардачка четвертую сигарету и закурил, махнув рукой на дурацкий лимит: после такого секса не закурить было грешно. Мне долго пришлось раздраконивать ее, но когда я сделал это, она измочалила меня, как Никита Кожемяка – бычью шкурку. Получилось, что, когда я врал ей о том, какая она лихая наездница, я не врал совершенно. За что и поплатился.

Но, в общем, я тоже остался доволен. Теперь хоть две недели без секса – воспоминания об этой ночи вполне заменят его.

Пуская дым в направлении фонаря, я вдруг задумался на тему безопасного секса. Трахались-то мы без презервативов. А вдруг она… Меня даже холодным потом прошибло. Потом подумал – какого черта? Солидная женщина, банкир, все время любилась в постели и, по ее признанию, со вполне знакомыми людьми. Я – единственный первый встречный, и моя «Волга» – единственная непостель, так что случайными связями тут и не пахнет. К тому же она сама сказала, что в последние три месяца вообще мужика не имела.

На этом самом месте со мной случился повторный приступ холодного воспотения. А по какой такой причине у красивой бабы в течение трех месяцев не было ни одного мужика? Не по причине ли борьбы врачей с последствиями того, что у нее было прежде – в постели и только с хорошо знакомыми людьми? Ой-ой, нехорошо!

Мне вдруг заикалось. Даже дым в рот лезть перестал. Я нагнулся к пепельнице и заметил на полу белую тряпочку. Поднял. Трусики. Понятно, те самые. Как Париж не устлан батистовыми платочками, так и мое такси отнюдь не напичкано женскими трусиками.

Я внимательно осмотрел их перед окошком. И в неярком свете, который дарила мне гостиница «Светлана» убедился, что трусики действительно белоснежные. Это меня успокоило. Я глубоко и с облегчением вздохнул, засунул тряпицу под водительское сиденье – пригодится руки от смазки вытирать – и, вытащив из пепельницы окурок, раскурил его и с прежним наслаждением стал пускать дым в потолок.