Текст книги "Охота на охотников"

Автор книги: Дмитрий Красько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Что же это получается? Вы, ранее неоднократно привлекавшийся за буйный нрав, во время этой заварушки так испугались, что даже пошевелиться не могли?

– Не испугался, а растерялся, – поправил я. – Старею, наверное. А вообще, что я, по-вашему, должен был делать? С голыми руками лететь выручать Иванца? Которого знаю без году неделя и который мне не кум, не сват и не брат? Он, между нами, мне вообще не нравится. Это, конечно, не повод бросать его на верную смерть, только и свою жизнь ради такой личности отдавать глупо, согласитесь?

– Не знаю, не знаю, – загадочно протянул Зуев. – Не срастается у меня что-то. Нехарактерное для вас поведение, вот что странно. Зато шеф ваш, вам несимпатичный, говорит, что это, скорее всего, именно вы навели на него грабителя.

Я хотел было упасть со стула от удивления, но даже на это сил у меня не хватило. Единственное, что я смог – это проблеять:

– Не понял…

– А чего тут непонятного? – Зуев зловеще усмехнулся. – О том, что Иванец будет перевозить деньги, знал очень ограниченный круг лиц. Но со всеми этими людьми он, как уверяет, знаком не один год, и доверяет, как самому себе. Будь они наводчиками, давно бы прокололись – не в первый раз при них крупные сумму перевозит. А вы в фирме проработали только три дня, и тут – бах! – ограбление. Забавное, как вы говорите, совпадение. Не находите?

– То есть я идиот, да? – уточнил я. – Не успел выйти на работу, как устроил ограбление, а после этого остался в городе, у всех на виду – берите меня еще тепленьким?

– Может быть, вы таким образом хотите отвести от себя подозрения? – парировал Зуев. – А может, действительно идиот. Вас же пару раз направляли в психушку.

– Я отбыл! – прорычал я. – Я на свободе с чистой совестью.

– А вот с этим мы и будем разбираться – какая у вас совесть. Видите ли, я почему-то больше склонен верить вашему директору. Очень странно, что на третий же день вашей работы произошло это ограбление. Еще более странно, что вы не захотели сразу вызвать милицию…

– Да я не умею с мобилы!

– Это о себе любой дурак сказать может. А вы не хотите подумать и сознаться во всем?

Я посмотрел на него, как на ненормального. Все равно, что у приговоренного к смерти спрашивать – может, сами себе башку отрубите?

– Нет уж, – проворчал я. – Если вас так приспичило что-то доказывать – доказывайте. А я погляжу, как у вас это получится. Если что-нибудь докажете – обязательно сообщите. А пока можно мне идти?

– Конечно, нет, – Зуев усмехнулся. – Видите ли, гражданин Мешковский. Мало того, что я окончательно и бесповоротно уверен в вашей виновности – в ближайшее время я постараюсь доказать, что это именно вы навели грабителей на вашего директора. А вам в связи с этим я предлагаю трое суток посидеть в ИВС. Что вы на это скажете?

Я ничего не сказал. Я просто охренел. От этого визита можно было ждать чего угодно, только не такого финала. Ни за что ни про что меня вдруг обвиняют непонятно в чем, и собираются закрыть на трое суток. Полный бред, но на данном этапе возразить было нечего. И я поднял руки:

– Сдаюсь. Все равно с тремя сутками ничего поделать не смогу.

– Это точно, – Зуев удовлетворенно кивнул. И, блюдя формальности, невинно поинтересовался: – Защитник у вас есть?

– А как же? У меня уйма защитников. В одном «Спартаке» человек шесть играет.

5

Сказать, что я был в шоке – ничего не сказать. Следователь Зуев с его иезуитской логикой буквально изнасиловал мои представления о справедливости и беспристрастности родных органов правопорядка. При том, что я и раньше-то от них был не в восторге. Но схлопотать ни за что, ни про что трое суток – это вообще нечто запредельное. Я, конечно, в свое время немало покуролесил, и это был далеко не первый мой визит в изолятор временного содержания. Но чтобы вот так, на ровном месте – такого со мной еще не случалось.

И директор. С какого перепуга он решил, что я – наводчик? Что ли, его просто загрызла тоска по безвременно ушедшим миллионам, и он решил сделать козлом отпущения первого попавшегося меня, на свою многострадальную голову умудрившегося оказаться на месте преступления? Их совместная со следователем аргументация – дескать, я работаю всего третий день, а кто-то уже умудрился наказать Иванца на два с половиной миллиона баксов – никакой критики не выдерживала. Хотя бы потому, что я и знать-то не знал о предстоящей перевозке денег. Не того калибра фигура, чтобы меня об этом в известность ставили. Почему не сказал об этом Зуеву? Да потому что в тот момент, когда он отправлял меня в каталажку, говорить ему о чем-то было бесполезно, я это по глазам видел. Все равно любые слова он воспринял бы просто как попытку уйти от ответственности. И пока не отсижу эти долбанные трое суток, нормального диалога с ним не получится, знаю я таких. Ему кровь из носу нужно было продемонстрировать свою власть, что он и сделал. В расчете на то, что моя психика не выдержит, и я покаюсь в том, что совершил, а заодно и в том, чего не совершал. Хотя, судя по всему, товарищ Зуев был на сто процентов уверен, что я таки что-то совершал. И собирался это каким-то образом доказать. Что ж, флаг в руки. Я надеялся, что у него ничего из этого не получится.

Народу в камере было не очень много – человек восемь, половина из которых, по случаю духоты, пребывали в полуголом виде. Меня запихнули внутрь, бросив: «Принимайте пополнение!», и с грохотом закрыли дверь за спиной. Отдыхайте, Михал Семеныч, а то за два с половиной трудовых дня умаялись, как лошадь.

Старожилы соловыми глазами уставились на меня. Молча. Если здесь и существовали какие-то традиции по прописке-выписке, то сегодня они не действовали. По случаю духоты, разумеется. Хотя контингент, судя по обилию наколок, подобрался бывалый. Как минимум пятеро из восьми имели за плечами опыт отсидки.

– Здорово, парни, – я шагнул вперед. – Которого шконаря вам тут не жалко?

– А ты надолго? – сидевший на койке под небольшим зарешеченным оконцем коротышка с замечательной русалкой на безволосой груди поскреб пятерней подбородок.

– Пока на трое суток.

– А за что?

– А чтобы следователю Зуеву приятное сделать, – я хохотнул. – Как все, ни за что.

– Зуеву? – понимающе протянул коротышка. – Ну все, браток. Тебе кранты. Зуев – бульдог. Если в кого вцепится – хрен отпустит. Так что губу закатай и готовься. Тремя сутками не отделаешься.

– Жизнь покажет, – отмахнулся я. – Что со шконарем?

– Да вон, у стены можешь кости кинуть. Балалая сегодня с утра на СИЗО перевели, так что свободна шконка. Тебя звать-то как?

– Кореша Мишком кличут. Я на это дело даже отзываюсь иногда. Приучили, гады, за десять лет. – Я осмотрел койку со скатанным матрацем. Жуткий антиквариат. Ну, да я на пуховые перины и не рассчитывал. Подошел и принялся возиться, обустраивая себе ложе.

Процедура прописки меня в хате началась примерно через час. Какой-то гарный бритоголовый хлопец созревал-созревал, и, наконец, созрел. Почему ждал столько времени – черт знает. Наверное, по жизни тормоз. Но – тормоз, не тормоз, – а через час он поднялся и, засунув руки в карманы, принялся бродить по хате туда-сюда, делая вид, что прогуливается.

Минут пять топтался, гадом буду. Потом остановился перед койкой, которая успела одарить меня полудремой, и слегка пнул ее. Я открыл глаза и удивленно посмотрел на него.

– Слышь, ты, как тебя… – гнусаво проговорил бритоголовый, глядя на меня сверху вниз все теми же соловыми глазами. – Мишок, что ли? А ты че – первоходок?

– А ты че – подраться хочешь? – уточнил я. – Так ты открытым текстом говори, не стесняйся.

Бритоголовый слегка подумал – с минуту, не больше, – и снова пнул койку. Опять несильно.

– А ты че быкуешь? Деловой, что ли?

– Сядь, Фофан, – лениво окликнул его коротышка от окна, которого, как уже успело выясниться, звали Тихоном.

– Не, а че он быкует? – Фофан даже не обернулся. – Я ему, как человеку, вопрос задал, а он пальцы гнет.

Я вздохнул. Фофан был совсем-совсем нестрашным. Если кого и следовало здесь опасаться, то невзрачного безволосого Тихона с русалкой во всю грудь. А таких, как Фофан, в любом жилом микрорайоне – что собак несъеденных. Называются где как, но в основном гопотой. Бегают по улицам и отжимают у нормальных граждан шапки, барсетки и мобилы. А потом лихо пропивают эти ништяки в тот же вечер. Если, конечно, их менты поймать и прикрыть не успевают. Фофана успели. Уж и не знаю – за отжим ли мобилы или за то, что он на стене несанкционированное слово из трех грубых букв нарисовал. Неважно. Важно, что в камеру он прихватил все свои понты. А это, между прочим, показывало, что первоходок – именно он, а не я, которого Фофан так старательно пытался уличить в этом (весьма сомнительном, между нами) грехе. И, в отличие от меня, сей вьюнош явно испытывал кайф от пребывания в камере. Не мешало бы слегка обломать ему этот кайф. Для профилактики, чтобы не зазнавался.

Поднявшись со шконки, я встал перед бритоголовым. И сразу оказался на полголовы выше. И пошире в плечах. Аккуратно положив свой лоб на его, выбритый, я широко, от всей души улыбнулся:

– Нет, Фофан, я не первоходок. Если тебе так приперло знать, то вот в этой хате я уже в третий раз. И что-то тебя здесь раньше не видел. Я и в других бывал, а тебя там тоже ни разу не водилось. У меня, правда, дальше СИЗО заходить не получалось – ну, не судьба. Выгоняли меня отовсюду. Не нужен я нигде. Ты меня за это бить не будешь?

Фофан слегка побледнел и отступил на шаг. Нормальные граждане, у которых он темными зимними вечерами отнимал ништяки и балабасы, обычно с ним в таком тоне не разговаривали. И уж тем более свою голову на его покатый лоб не складывали. Случившееся несколько – а если честно, то очень сильно – не укладывалось в его черепной коробке. Буквально из ушей выпирало. И он решил, пока не поздно, отработать назад:

– Да не буду я тебя бить! Даже не собирался!

Тихон у окна довольно заржал. Я снова развалился на койке. Процесс прописки был закончен. Но, как оказалось, он был далеко не самым интересным, что ожидало меня здесь. Самое интересное было впереди.

– Слышь, Мишок! – окликнул меня Тихон пару минут спустя. – А кроме шуток – Зуев тебя за что прикрыл?

– А я у Иванца водилой работал, – лениво отозвался я. Отмалчиваться, ссылаясь на старые воровские законы (мол, такими вещами в таких местах интересоваться не принято) смысла не было. Все равно так или иначе узнают. Мало ли лазеек для бывалого человека? А Тихон – явно из бывалых. – Иванца помнишь? Который привокзалку держал. Короче, вчера его гоп-стопнули. Два с половиной лимона баксов увели. В руке дырку из волыны просверлили. И на сладкое пару охранников завалили. Иванец решил, что это я на него наколку дал. Зуев думает, что он прав.

Тихон поковырялся пальцем во рту, прикидывая, какого количества нулей лишился Иванец. Сосчитал, уважительно кивнул и на всякий случай уточнил:

– А это ты на него наколку дал?

– Ты, Тихон, грамотный парняга, – я усмехнулся. – У тебя даже русалка во всю грудину напортачена… Скажи: вот ты взял два с половиной ляма – и что, будешь сидеть в городе и ждать, пока тебя повяжут? Чушь собачья. Я не знаю, чего ради Иванец решил в мою сторону пальцем ткнуть.

На мой взгляд, аргумент был железный. Но тема неожиданно оказалась слишком животрепещущей. Она не увяла после моей пренебрежительной отмашки. Ее неожиданно поддержал Фофан, насмешливо поинтересовавшийся:

– Да ну на хрен! Ты что, хочешь сказать, что Иванец просто решил тебя крайним сделать? Че-то ты туфту пихаешь. Я про Иванца слышал – реальный чертила…

– Че ты слышал? – презрительно оборвал его Тихон. – Слышал он… Ваня в середине девяностых фасон держал, а потом сдулся, как гондон. А если сдулся – значит, и раньше с дыркой был. Реальные пацаны так просто не сдуваются.

– А ты его знаешь, что ли? – огрызнулся Фофан.

– Знаю, не знаю, – проворчал Тихон. – Я с его пацанами срок мотал в Сенявино. С Баллоном и с Кобой. Баллон там и остался, от ТБЦ загнулся. Коба на Ваню злой, как собака. Сказал – откинется, на перо поставит. И за Баллона, и за все хорошее. Ваня им до хрена косяков наделал.

– Это каких это? – голос Фофана был очень недовольным. Не знаю, может, Иванец был кумиром его подвальной юности, и он никак не хотел мириться с тем, что кумира пинками сгоняют с пьедестала?

– Хороших, Фофан, – хмыкнул Тихон. – Когда менты Ванину бригаду повязали, он у своей шмары гасился. Поэтому со всеми под пресс не попал. А потом сказал пацанам – мол, если они его не сдадут, то он им не отсидку, а курорт устроит. Они его и отмазали. Пока на тюрьме были, до суда, он им каждый день дачки жирные засылал. Пацаны реально икру ложками хавали. А после суда ни разу не нарисовался. Вот Кобу и закусило. А Коба базар держит. Такая херня, Фофан.

Тема засосала окончательно. Всех без исключения. Хата погрузилась в ностальгические воспоминания. Фофан, по возрасту зацепивший лишь самый край девяностых, но беззаветно преданный делу бандитизации всей страны, забросал окружающих вопросами. Тихон и еще пара сидельцев, как непосредственные участники основных событий, не без удовольствия вспоминали подвиги, причем, как свои, так и чужие. Если бы я был летописцем, то вполне мог бы сейчас написать криминальную летопись нашего города. И получить за нее Нобелевскую премию по литературе.

Но летописцем я не был. К тому же из всего, о чем говорилось, интересовался лишь одним персонажем – Иванцом. И относительно его фигуры мне была нарисована довольно подробная картина следующего неприглядного содержания.

В начале девяностых молодой штангист Сережа Иванец по кличке Ваня задолбался тягать штангу, потому что тяжелая, решительно и очень успешно забил на нее и начал пробовать себя в различных формах бизнеса, которые в то время могла предложить только что нарождающаяся постсоветская действительность. Выбор был не очень богатый – Иванец пытался торговать вареными джинсами, аудиокассетами и даже самогоном. Но торговля его не вставляла, и он влился в группировку своего друга, тоже бывшего штангиста, Сизого. Банда обитала на площади перед железнодорожным вокзалом и трясла денежку с местных торгашей. Трясла пока еще не в организованном порядке, и денежек было мало.

Поскольку привокзалка – место хлебное, на нее положили глаз несколько соседствующих бригад. Последовал ряд разборок, в результате которых Сизый отправился в края, где охота гораздо богаче, торгаши – на порядок жирнее, но всех и вся крышует непререкаемый авторитет по кличке Великий Маниту. Группировка, по ликвидации вожака, попыталась было рассыпаться, но Ваня, по дружбе успевший стать правой рукой Сизого, напинал особо недовольным или трусливым самые чувствительные места, заново собрал команду и возглавил ее. Будучи неплохим организатором, он сделал из своих пацанов вполне дееспособную боевую единицу, а чтобы тем не сильно обидно было жить в режиме жесткой дисциплины, заметно поднял планку доходов за счет расширения сферы деятельности путем вытеснения с привокзалки уголовников старого пошиба. Всех, конечно, вытеснить не удалось, но основная масса предпочла ретироваться. Теперь, помимо крышевания привокзальных торгашей, бригада начала бомбить пассажиров – из тех, что побогаче. В качестве наводчиков использовалась местная бездомная пацанва, которой в начале девяностых развелось видимо-невидимо. Беспризорники отслеживали наиболее интересных персонажей, отдавая предпочтение тем, кто был в явном подпитии, и сливали их ребятам Вани. Бандюки брали потенциальную жертву под наблюдение и, если та отходила куда-то в безлюдное место, случался гоп-стоп. Раза три даже со смертельным исходом. Малолетние наводчики получали свою долю и были весьма довольны, мечтая со временем влиться в славные ряды Ваниной группировки. Ведь парни Иванца, которым доставалось девять таких долей, жизнью были довольны еще больше.

Чтобы обезопасить себя от наездов соседей, часть добычи Ваня регулярно спускал на приобретение оружия. Соседи еще с годик пытались на что-то претендовать, но после того, как бригада Иванца на паре стрелок тупо, но до крайности эффективно утопила соперников в крови, ее оставили в покое. В конце концов, на чужое иванцовские не претендовали, довольствуясь своим – жирная «железка» подкидывала и на хлеб, и на масло, и на черную икру.

Так бы и жил Ваня, не тужил, потому что менты на его деятельность закрывали глаза. С одной стороны, он кому надо приплачивал, а с другой – особо не бесчинствовал. Трое убитых при ограблениях за пять лет, с точки зрения милиции – вполне приемлемая цифра, тем более на таком криминогенном участке, каким с начала времен считалась привокзалка. Что до кровавых разборок с конкурентами, то этого добра в славные девяностые хватало и без Иванца. Далеко не каждая вызывала пристальный интерес милиции, но по каким критериям проводился этот отбор – лишь ей самой известно. Во всяком случае, и на эти Ванины шалости менты прикрыли глаза.

Но случилось так, что Москва отправила в область проверяющего полковника. Отправила инкогнито, чтобы местные не успели подготовиться и пустить пыль в глаза. Ага, в девяностые и такое случалось.

Полковник, не будь дурак, в пути следования нажрался, как целый генерал, а по прибытии был взят на заметку привокзальной шантропой. О нем доложили Иванцу, и тот отправил пару своих ребят пасти клиента. А по клиенту было не видно, что он полковник МВД – зима, дядька в дорогом полушубке и лыка не вяжет. Совсем, в общем, на мента не похож.

А потом ему приспичило пойти отлить. В кусты, поскольку платить за туалет пьяная гордость не позволила. В кустах ему дали по шапке обрезком трубы, забрали «дипломат», бумажник и пистолет. И оставили замерзать.

Но полковник оказался крепким, закаленным в боях застоя товарищем. Замерзать не стал, пришел в себя и отправился в местный опорник. После того, как его личность была установлена, а полномочия подтверждены Москвой, ему быстро организовали встречу с начальником УВД области. На встрече полковник наплевал на субординацию и в извращенной форме, без вазелина, зато при свидетелях отымел генерала за беспорядки, которые творятся во вверенном ему областном центре. Утром генерал, уже вполне согласно субординации, отымел своих подчиненных за те же самые беспорядки. Вечером подчиненные отымели бригаду Иванца за один конкретный случай этих самых беспорядков. Группировка перестала существовать. В общем, было весело. Жалко, что недолго.

За эти три дня я узнал об Иванце много. Гораздо больше, чем знал, работая таксистом и коротая время на привокзальной площади в компании таких же, как и я, таксистов. Которые, между прочим, всё, всегда и про всех знают.

Короче, в плане информации трое суток оказались очень продуктивными. Только вот информация эта ничего не давала. В том смысле, что я так и не смог понять, почему Иванец решил сделать меня козлом отпущения.

6

Три дня, проведенные в изоляторе временного содержания, в конечном счете оказались совсем ненапряжными. С моей легкой руки Тихон и другие сокамерники вовсю травили о том, что им удалось совершить и пережить в прошлом десятилетии, а озабоченный Фофан восторженно дрыгал ногами и писался кипятком.

Несколько раз меня вызывал Зуев и пытался уговорить покаяться. Но я ушел в глухую несознанку, потому что не дурак – каяться в том, чего не делал. Потому что (грешен!) даже в том, что делал, каяться не привык. Неблагодарное занятие, право слово. Зуев с каждым разом становился все сумрачнее, но я стоял на своем. Попытки запутать меня ни к чему не привели, да и не могли привести – просто потому, что путаться было не в чем. По этому поводу настроение следователя становилось совсем не в дугу, и я ничуть не удивился, когда, вызвав меня через три дня, чтобы отпустить на свободу с чистой совестью, он оказался совсем уж злым.

Бросил на стол черный целлофановый пакет, выбил пальцами яростную, но не поддающуюся идентификации барабанную дробь по столешнице, и сообщил:

– Твои вещи, Мешковский. Доволен?

– Чем доволен? – удивился я, вытаскивая поочередно из пакета галстук, ремень и шнурки и водворяя их на полагающееся по законам логики место. – Доволен, что трое суток в кутузке проторчал? Таки нет, не очень. Я бы лучше в бордель. Там тетки, там интереснее.

– Тем, что отмазался! – прорычал Зуев. – Только ты особо губу не раскатывай. Я с тебя теперь глаз не спущу. И все равно посажу. Прокурор пока санкции на арест не дает, но это пока. Я его уломаю. Вот нарою на тебя что-нибудь – и уломаю.

Я переложил бумажник в карман пиджака, аккуратно сложил опустевший пакет, подумал и тоже сунул в карман. Только брюк. Потом задумчиво посмотрел на товарища следователя и спросил:

– Слушай, Зуев, а чего ты на меня такой взъерошенный? Я ведь тебе соли на хвост не сыпал, жену у тебя не уводил. С чего ты решил ограбление на меня повесить?

– Потому что это ты наводчик! – с твердой уверенностью заявил он. – Мне такие случаи уже встречались. Схема всегда одна и та же. Устраиваются на работу, узнают время и маршрут, организуют ограбление. Только запомни, Мешковский: свою долю ты не получишь. Сейчас твои подельники, понятно, легли на дно. Но как только ты попытаешься с ними связаться, чтобы получить деньги, я повяжу и их, и тебя.

– Это у тебя ко мне безответная любовь? – уточнил я. – А ты не думал, к примеру, что на Ваню его бывшие пацаны напали? Которых он в девяносто седьмом на зону спровадил, а сам на воле остался?

– Думал, – усмехнулся Зуев. – Это ты хорошо просчитал – перевести на них стрелки. Только одного не учел – все они еще сидят. Кроме Кобы. Коба вышел условно-досрочно, так что он под нашим строгим надзором. И пока мы блюдем – не то, что нападение совершить, он пернуть без нашего разрешения стесняется.

– Ну да, – согласился я. – У меня в детстве корешок был, любил в бане за девками подглядывать. Тоже стеснялся, краснел жутко, но ведь подглядывал же. Блюдуны, елы-палы.

– Пошел вон, – спокойно сказал Зуев. – И начинай сушить сухари. Все равно я к тебе скоро с ордером приду.

Короче, спорить было бесполезно. Дяденька придумал себе удобную версию, и дяденька вовсю пытается обосновать ее. Хотя – убей, не пойму, чем она ему так приглянулась.

У двери я не выдержал и оглянулся. Последний аргумент настойчиво просился наружу. Ранее он не был озвучен по той простой причине, что и самому казался не особо веским – не говоря уж о Зуеве, который даже железобетонные версии отметал с легкостью бульдозера. Но в данном случае у меня выбора не оставалось. Пришлось использовать и этот вариант:

– Слышь, Зуев? А ничего, если я скажу, что ни сном, ни духом был, что Иванец бабки перевозить собирается?

– Совершенно ничего, – уже успевший погрузиться в какую-то писанину, он даже не поднял головы. – Тем более что Иванец утверждает обратное. Говорит, что накануне при тебе об этих деньгах разговор вел.

Я вздохнул и прикрыл дверь с той стороны. У меня было отчетливое понимание того, что меня подставляют, и не менее отчетливое непонимание – зачем это кому-то нужно. При любом раскладе возместить эти два с половиной миллиона баксов я не сумею, даже если индусы правы и мы живем по нескольку жизней. Опять же, если сяду в тюрьму, непонятно, кто от этого выиграет. По всему выходило, что выигрывать должен Иванец, но только в чем заключается выигрыш? Прибыли – ноль. Злобу на меня затаить тоже не мог – он был слишком известной фигурой среди привокзальной таксерской братии, и я бы запомнил, случись между нами какие-то недоразумения. Разве только месть за каких-то неведомых дружков, во времена оны угодивших под мою горячую руку? Но это тоже вряд ли – судя по тому, с какой легкостью он пустил по этапу свою бывшую команду, отношение Иванца к дружкам было цинично-прагматическим. О какой мести тут может идти речь?!

По дороге домой я чувствовал, что мозги закипают. Говоря откровенно, меня и так сложно назвать гением логических умопостроений, а когда в предлагаемых условиях задачи логика отсутствует, как составляющая, тут уж вообще – туши свет, бросай гранату.

Головной боли добавляло поведение Зуева. Его непреклонное желание затравить меня, а не сосредоточиться на поимке грабителей. На всякий случай я сбегал по тропинке, протоптанной думками об Иванце и вспомнил золотое детство и тех, с кем учился в школе – кого мог обидеть ненароком. Зуева среди них, кажется, не было. Я вообще в детстве доставлял головную боль в основном взрослым. Мелочь у малышни не отбирал, а что до дискотечных драк со сверстниками, то они вообще не в счет. Потому что, во-первых, происходили по пьяной лавочке, а во-вторых, сразу после дискотеки обычно лакировались пиво-водочными изделиями, так что на следующий день о них уже никто и не вспоминал. Ведь главное – это мир-дружба-шоколадка, а девок на всех хватит.

Короче, социальная теорема Ферма, которая сейчас была мне нужна, как хомячку – моржовый пенис. Ни погрызть, ни себе пересадку сделать.

Поднявшись в квартиру, я осмотрелся. Трехдневное отсутствие само по себе – ничто. У меня случались загулы и подольше. Но почему-то каждый раз, возвращаясь, я переступал через порог с опаской. Что ожидал увидеть внутри – не знаю. Возможно, на подсознательном уровне – мох на стенах и буйные заросли травы, пробивающиеся сквозь покоробившееся напольное покрытие. Ничего этого, понятно, не было, однако ожидание каждый раз упорно сопровождало мое возвращение.

Раздевшись в прихожей, я прошел в кухню. На столе стояло блюдце с двумя кусочками жареной колбасы, благополучно покрывшейся темно-зеленой плесенью. Не мох на стенах, но все же. Я довольно усмехнулся – наконец-то мои смутные тревоги во что-то воплотились. Выбросил колбасу в мусорное ведро, сполоснул блюдце и поставил кофейник на плиту.

Пусть смысл происходящего пока ускользал от меня, но жизнь продолжалась. А раз так, не мешало сообразить, что делать дальше. Плыть по течению, не зная русла, почему-то не улыбалось. Слишком – и неожиданно, прошу заметить – каверзной оказалась река, в которую меня угораздило влезть не далее, как в понедельник. Еще и недели не прошло!

Путем нехитрых мыслительных комбинаций всплыло воспоминание, что в Советском РОВД я имею (в хорошем смысле слова) знакомого то ли опера, то ли какого другого дознавателя – в ментовских самоопределениях как-то не силен. Главное, что знакомый работал в означенном РОВД уже чертову уйму лет, имел там и положение, и определенный вес, а значит, должен быть в курсе, кто и чем дышит. Сей товарищ был мне не друг и даже не приятел – просто пару раз наши пути плотно пересекались, и я составил о нем довольно неплохое впечатление. В том смысле, что как мент он был справедливым, дотошным и здравомыслящим. Хотя как человек – брюзга, пьяница и матерщинник. Первое – огромная редкость по нынешним временам. Второе – совсем не редкость, и от таких людей меня порой в буквальном смысле слова тошнило. В другом случае я бы десять раз подумал, прежде, чем выходить с ним на связь, но в данном – на его человеческие качества мне было плевать. Он был мне нужен в качестве кладезя информации.

Сняв с плиты закипевший кофейник, я заварил кофе и, оставив его на столе остывать, прошел к телефону. Пару раз попал не туда, – поскольку телефоном знакомого мента не пользовался уже довольно давно, а с памятью хреново, – но в конце концов услышал в трубке хмурый голос:

– Советский райотдел.

Лаконично донельзя. Впрочем, он никогда особой велеречивостью не отличался.

– Николай Васильевич? – на всякий случай уточнил я.

– Ну?

– Это некто Мешковский вам звонит. Помните такого?

– Здравствуй, некто Мешковский, – проворчал он. – Что, опять во что-то влип? Стал свидетелем группового изнасилования депутата Государственной Думы политическими оппонентами?

Я хрюкнул, представив картину, но разочаровал его. И поведал о том, что, собственно, со мной приключилось.

– Да, Мешковский, – протянул он, когда я заткнулся. – Я в своей жизни многое видел. Я даже боцмана видел, который «Анну Каренину» от корки до корки три раза перечитывал, хотя при этом и не понял, зачем она под поезд кинулась. Но такого мудака, как ты, еще поискать надо. Как у тебя это получается? Постоянно в каком-то дерьме. Мне бы твое везение – я бы давно генералом был.

– А давай меняться, – предложил я. – Я тебе – свое везение, а ты мне – бутылку пива. Мне много не надо, я не жадный.

– Договорились, – хмыкнул он. – Ты зачем мне звонишь?

– Слушай, Николай Васильевич, – осторожно проговорил я. – Это дело передали какому-то Зуеву, а он вбил себе в голову, что я – наводчик.

– Нашел новость! Я тебя при нашем знакомстве тоже поначалу в подозреваемые записал.

– Но ты же меня свободы не лишал. А Зуев, натурально, очень хочет. А я не хочу свободы лишаться. У меня в неволе ноги потеют и прыщики вскакивают. Что за птица этот Зуев?

– Зуев, – Николай Васильевич покатал фамилию следователя на языке, словно опробуя на вкус, и сообщил: – Плохи твои дела, Мешковский. Зуев – это тебе не я. Я вредный, но отходчивый. А Зуев не отходчивый. Просто вредный и липкий, как репей. Если вбил себе в башку, что посадит тебя, то посадит, можешь быть спокоен.

– Да я спокоен, – растерянно пролепетал я.

– Это хорошо, – одобрительно заметил он. – Значит, теперь неторопливо, без суеты, можешь собрать все самое необходимое и вызывать «воронок» – пусть везут в СИЗО, все равно тебе его не миновать.

– Что, все так плохо?

– Хуже, чем ты думаешь. Он же, ко всему, у нас еще и пионер, всем ребятам пример. У него самая высокая раскрываемость в районе. Потому что если в кого-нибудь вцепится, обязательно что-нибудь нароет. Репей, говорю же. Я тебе даже больше скажу, Мешковский – если у него пасьянс не сходится, он может и из другой колоды картишку-другую взять. Сечешь?

– Секу, – я вздохнул. – А это ничего, что ты открытым текстом в прямом эфире про него такие вещи сообщаешь?

– Да плевал я на Зуева, – возразил Николай Васильевич. – Все равно дальше Сибири не сошлют. А мы уже в Сибири. Так что я тоже спокоен. Примерно как ты.

– Ну, а что посоветуешь-то? Я не хочу собирать все самое необходимое и вызывать «воронок». Я хороший человек, а хорошим людям в тюрьму нельзя. Они должны жить на воле, приносить другим радость.

Николай Васильевич довольно запыхтел в трубку. Видимо, я его развеселил. Знать бы, чем.

– Что я могу тебе посоветовать? – сказал он, пропыхтевшись. – Если дело ведет Зуев, то шансов у тебя в любом случае немного. Но попытаться можно. Возьми Ваню за пятую точку и убеди его в том, что ты не наводчик. Если ты сумеешь это сделать, если Ваня вслух признает, что ты не при чем, возможно, и Зуев изменит свое отношение к тебе. Хотя не гарантирую. Он, как я понял, к мнению Вани прислушивается.