Текст книги "Воин"

Автор книги: Дмитрий Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 74 страниц)

Эмпедокл. Да, власть слишком сладкая штука. Даже для мудрых.

Фаларид. Тебе нужны еще доказательства?

Эмпедокл. Еще? Я слышал от тебя лишь доводы, которые нельзя считать доказательствами.

Фаларид. Пусть будет так. Но и подобных доводов вполне достаточно, чтобы убедить в том, что демократию нельзя признать лучшей формой власти. На олигархии [131]131
  Олигархия – власть нескольких родов; Аристотель называл олигархию вырождением аристократии.


[Закрыть], полагаю, не будем особо задерживаться. Она пахнет дурнее, чем аристократия. И вот, наконец, мы подошли к предмету нашего спора. Тирания…

Эмпедокл. Кстати, это слово пишется с одной или двумя «н»?

Фаларид. Это не существенно.

Эмпедокл. Что же тогда следует считать существенным?

Фаларид. Не юродствуй. Облаченному в пурпурную тогу не приличествует примерять грязный плащ софиста [132]132
  Софист – представитель философского течения, отрицающего судить двояко; к наиболее известным софистам следует отнести Протагора, Горгия и Гиппия. Софисты оказали значительное влияние на почти все философские школы античности.


[Закрыть]. Итак, тирания. Мудрость, сила, благо – вот что есть тирания.

Эмпедокл. Коварство, жестокость, ложь, потакание черни – вот что такое тирания.

Фаларид. Да, тираны коварны. Они вынуждены быть коварными, так как имеют дело с подобными себе. Это лишь условие самосохранения. Выживает тот, кто перехитрит другого. Да, они лгут. Но кто не лжет в этом мире? Да, они жестоки. Но ведь в младенчестве они были похожи на прочих детей. Жестокими их сделала жизнь. Когда-то я был аристократом и подобно тебе презирал чернь. Но в тот день, когда граждане избрали меня властелином Акраганта, я вдруг понял, что это вовсе не чернь, а мои дети, мой народ. Ведь они доверили мне свои жизни. Ты просто ненавидишь людей, Эмпедокл!

Эмпедокл. Допустим. А за что мне любить их. Я не люблю никого, даже себя. И я не верю в сказки о мудрых правителях, ибо сам создаю их, эти сказки. Мудрый никогда не рвется к власти. Удел мудрого – отшельничество. Власть – удел глупца.

Фаларид. Тогда ты назвал глупцом Солона [133]133
  Солон (640–560 до н. э.) – афинский политический деятель, законодатель и поэт; эллины относили Солона к числу семи древних мудрецов.


[Закрыть].

Эмпедокл. Он не был тираном.

Фаларид. А Гераклит [134]134
  Гераклит (554–483 до н. э.) – эфесский философ и государственный деятель. Учение Гераклита содержит много диалектических и материалистических положений.


[Закрыть]?

Эмпедокл. Он отказался, как и я. Эфессянину ведома суетность жизни.

Фаларид. Мы признаем мудрецами семерых древних мужей и двое из них – Периандр и Питтак – были тиранами.

Эмпедокл. Но пятеро не были.

Фаларид. Тиран это мудрый базилевс, возрождающий связь с природой, защищающий от врагов, заботящийся о слабых и убогих.

Эмпедокл. Убогим и слабым надлежит умереть.

Фаларид. Тогда обречено все человечество. Ведь кто-то всегда окажется сильнее, а значит НЕ КТО-ТО будет признан слабым и убогим.

Эмпедокл. Я презираю тиранов за то, что они ищут дешевой популярности у охлоса.

Фаларид. А разве не ищут ее сторонники демократии – риторы и демагоги? А разве не ищешь ее ты, объявляя себя магом, врачевателем и даже богом? Признайся, быть популярным приятно.

Эмпедокл. Приятно. Хотя порой и утомляет. Все же я прежде всего философ – человек, бегущий от суеты дабы познать суть вещей.

Фаларид. Однако можно быть не философом, но просто мудрым человеком. Разве не был мудрым Поликрат, приветив при своем дворе Анакреона [135]135
  Анакреон (Анакреонт) – поэт-лирик 6-го века до н. э.; жил при дворах Поликрата Самосского и Гиппарха Афинского.


[Закрыть], Демокеда [136]136
  Демокед – известный греческий врач.


[Закрыть], Пифагора [137]137
  Пифагор (540–500 гг. до н. э.) – великий греческий философ-идеалист, основатель пифагорейской школы.


[Закрыть]…

Эмпедокл. Потому-то Пифагор и бежал с Самоса в Кротон!

Фаларид. Ссорятся порой даже мудрые люди. Но посмотри как расцветают при таких правителях державы. Самос при Поликрате имеет самый сильный в мире флот. Мудрый правитель обустроил гавань, соорудил водопровод и прекрасный храм Геры. Тиран Периандр превратил Коринф в величайший город Эллады, накормил бедных, развил ремесла и торговлю, учредил Истмийские игры.

Эмпедокл. Ты говоришь так, будто они сделали это собственными руками.

Фаларид. Нет, но до них этого не сделал никто.

Эмпедокл. Значит еще не настало время. Кто знает, какого могущества достигли б к примеру Афины, не правь в них Писистрат и его преемники. Быть может, Афины владычествовали б сейчас над миром.

Фаларид. Опасно строить эфемерные замки, которых нет, не могло быть и никогда не будет в реальности.

Эмпедокл. Тирании существовали тогда, когда в них была необходимость. Если тирания пала, значит так желает Судьба. Нельзя вставать наперекор Судьбе.

Фаларид. Ты веришь в неотвратимость Судьбы?

Эмпедокл. Да. И еще я верю в то, что человек может изменить свою судьбу, но это должен быть очень сильный человек.

Фаларид. Чистой воды эклектика.

Эмпедокл. Мир эклектичен. Но поговорим о дурных сторонах тирании. В связи с этим я хочу напомнить тебе имена Килона [138]138
  Килон – афинский аристократ, предпринявший неудачную попытку установить тиранию (632 г. до н. э.) – так называемая Килонова смута.


[Закрыть], Гиппия [139]139
  Гиппий – афинский тиран в 528–519 гг. до н. э.


[Закрыть]и твое собственное.

Фаларид. И в чем же мы все провинились?

Эмпедокл. Килонова смута унесла множество жизней. Вот итог непомерного честолюбия!

Фаларид. Она унесла жизни сторонников Килона, убитых Алкмеонидами.

Эмпедокл. Гиппий пролил кровь своих сограждан.

Фаларид. После того, как Гармодий и Аристигон пролили кровь его брата Гиппарха.

Эмпедокл. А что ты скажешь насчет медного быка, пришедшего в Акрагант?

Фаларид. Лучше один зажаренный заживо бунтовщик, чем море крови от междоусобных раздоров. Сам Пифагор одобрил это.

Эмпедокл. Разве человек имеет право осуждать на смерть, опираясь лишь на собственное мнение?

Фаларид. А разве мать спрашивает у новорожденного его согласие, отправляя в наш жестокий мир? И кому тогда дано право решать? Избранному народом? Судьбе? Богам? И будет ли это решение единственно верным? Ты отказываешься от этого бремени, считая человеческий мир недостойным твоей мудрости. Так предоставь его людям, которые согласны вершить суд и держать ответ за содеянное, пусть даже расплатой будет жизнь.

Эмпедокл. Так может предоставить это право всему народу?

Фаларид. Чтоб он вновь осудил на смерть Сократа?! Когда судят все, кару за неверное решение не несет никто. Пусть лучше решает один и если он ошибется, то, по крайней мере, будет с кого спросить. И тогда его ждут заостренный кол и проклятье истории. Пусть будет так хотя бы до тех пор, пока не придет твой аристократ духа.

Эмпедокл. В твоих словах есть резон, Фаларид.

Фаларид. Я знал, что ты не сможешь не согласиться со мной, ведь хотя сердцем ты против тирании, умом ты за нее.

Эмпедокл. Я благодарен тебе, тиран, что ты нашел время посетить философа. Наш разговор доставил мне удовольствие.

Фаларид. Он был не менее приятен и мне. Если верить твоему учению, Эмпедокл, ты претерпел не одно жизненное превращение, и именно это делает тебя мудрым. Скажи мне, кем ты был в своей прошлой жизни.

Эмпедокл. Тобой, Фаларид. Это была славная жизнь!

Эпитома восьмая. Мастер

 
Сам Дедал, говорят, из Миносова царства бежавший,
Крыльям вверивший жизнь и дерзнувший в небо подняться,
Путь небывалый держа к студеным звездам медведиц…
 

Вергилий, «Энеида» 6, 14-16

Минос был уверен, что пух и перья требуются мастеру, чтобы создать невиданный легко-воздушный плащ, в который облачится царь во время великих празднеств. Так заверил его Дедал, а владыка Крита знал, что Мастер не бросается словами. День за днем лучники несли убитых соколов и кречетов, чьи крылья невесомы в полете. Дедал ощипывал их перья, а тушки бросал рычащим у входа собакам. Псы должны полюбить его, это пригодится, когда все приготовления будут закончены. И будет темная ночь.

Тщательно промыв перышки от грязи и крови – ведь даже мельчайшая пыль, забившаяся между ресничками, сделает перо непригодным для его затеи, – Мастер сушил их над пламенем свечи, затем обмазывал края прозрачным клеем, сваренным из воска и известных лишь Дедалу трав, и прилаживал к тонким прутьям каркаса. Сколько дней он потратил, чтобы составить этот каркас из сердцевины тика! Каждое ребрышко его было вдвое тоньше пальца, а по крепости не уступало медному пруту. Эти палочки выдержат силу мускулов и порывы ветра, когда он вознесется к самому солнцу. Солнцу… Но на это уйдет не день и не два.

Дедал обмакнул очередное перо в клей и приладил его к деревянной поверхности. Еще немного и крыло будет закончено. И останется сделать всего одно. Ведь два уже стоят в углу, ожидая своего часа. Стараясь не потревожить еще не до конца приставшие и дрожащие при малейшем дуновении воздуха перья Дедал тихо выдохнул и бережно отставил недоделанное творение в сторону. Судя по тусклому свету, сочащемуся из зарешеченного отверстия окна, близок вечер, а значит скоро принесут ужин. Соглядатаям Миноса совсем не нужно знать, чем на самом деле занят Мастер.

– Икар! – окликнул он сына.

Ответа не было. С тех пор, как Минос заточил их в темницу, Икар стал задумчив.

– Икар! – крикнул отец погромче.

– Да, отец? – послышался после краткой паузы голос Икара.

– О чем ты думаешь?

– Да так…

– Иди ко мне, сынок.

Икар вышел из темноты, где стояло его ложе.

– Присядь.

Юноша послушно устроился рядом. Отец с любовью рассматривал его прекрасное, чуть тронутое грустью, молодое лицо, обрамленное каштановыми кудрями.

– Так о чем же ты все-таки думаешь?

Икар застенчиво улыбнулся.

– О том, как обрести свободу.

– Не забивай себе голову, сынок. Твой отец позаботится об этом. Скоро мы поднимемся в воздух и улетим с проклятого острова.

– Поднимемся в воздух? – удивленно спросил Икар. – Но я думаю точно о том же.

– В нашем деле мало думать, сынок, нужно уметь делать.

– Ты прав, отец, – ответил Икар и задумался. Дедал с интересом рассматривал сына. Прежде Икара интересовали лишь детские забавы да хитроумные игрушки, что изготавливал для него отец. Икар не был рожден Мастером. Ему было чуждо тщеславие творца, сладкая дрожь ваятеля, высекающего резцом непревзойденную в веках статую, торжество художника, сумевшего вдохнуть жизнь в изображение на фреске, снисходительная улыбка Мастера, познавшего живую суть неживой материи. Руки и голову ему заменяло сердце – сильное, доброе и возвышенное. Столь сильное, какое бывает у немногих людей.

– Когда придумаешь, скажешь, – улыбнулся Дедал, но сын не ответил.

Загремели засовы, и дверь в темницу отворилась. На фоне заходящего солнца появились закованный в медь воин и слуга, в руках которого был поднос с ужином. Кормили их очень неплохо – с царской кухни. Хотя Минос и был разгневан на Дедала, но он вовсе не хотел уморить Мастера голодом. Сегодня было жаркое из барашка, отличное вино и сколько угодно пшеничного хлеба и фруктов. Дедал подергал красноватым носом, с наслаждением старого гурмана вдыхая ароматный запах мяса.

– Мне нужны свечи! – не допускающим возражения тоном бросил он стражнику. Тот молча поклонился и запер дверь. Дедал знал, что утром свечи будут принесены. Минос ни в чем не отказывал Мастеру, хотя и сердился на него. Сердится… Не стоило, конечно, помогать этому афинянину, сыну города, некогда изгнавшего его, но уж больно ловко сыграла на его самолюбии лукавая Ариадна, заявив во время пира, что Мастер построил столь запутанный лабиринт, что, верно, и сам не сможет найти из него выход.

– Муравей всегда найдет путь в свой муравейник! – немедленно возразил Дедал.

Минос хохотал.

– Признайся честно, моя дочь ловко поддела тебя!

Дедал вежливо улыбнулся, а ночью, когда привезенных из Афин пленников вели в подземелья Минотавра, он незаметно сунул самому сильному из них клубок ниток.

Тот все понял. Он убил Минотавра и бежал, прихватив с собой Ариадну. Как выяснилось позже, девчонка заочно влюбилась в героя-иноземца, слава которого долетела до Крита, и ловко подстроила так, чтобы помочь ему руками Дедала. Царь был вне себя от ярости, узнав, что Мастер причастен к этой истории. Он приказал бросить Дедала в темницу, пригрозив, что тот останется здесь до тех пор, пока не изобретет что-нибудь стоящее. Он так и сказал: что-нибудь стоящее.

Дедал очень не любил, когда ему угрожали. Эти ограниченные людишки не отдавали себе отчет, что угрожают творцу, равному в своем искусстве самому Гефесту, а то и превосходящему его. Разве не Дедал изваял статуи, которые двигались?! Разве не он изобрел топор и бурав?! Разве не его руками изготовлено одно из чудес света – гигантский лабиринт?! Дедал яростно проткнул ножом обглоданную баранью лопатку, вызвав удивленный взгляд сына.

Люди до сих пор не научились уважать труд Мастера, ставя его на одну доску с работой ремесленника. Но чего стоит ремесленник, повторяющий некогда изобретенное. Он лишь жалкий копировщик, не более. А Мастер – творец, он открывает пути в неизвестное, он подчиняет своей воле прежде неподвластное человеку. Вот что означает – Мастер!

А можно ли найти во всем мире хотя бы одного мастера, сравнимого с ним, с Дедалом? Пленник негромко рассмеялся. Такого никогда не было, нет и не будет. Лишь внуку Эрехтея [140]140
  Эрехтей – мифический царь Афин.


[Закрыть]открыты тайны всего неживого, лишь он имеет путеводную свечу, претворяющую космический разум в чудесные творения человеческих рук. Лишь Он!

Взгляд Дедала случайно упал на сына. О, всемогущая Гера, как они похожи! Тот был тоже смышлен и очень красив. А работой его рук восхищался даже сам Дедал. Мастер не раз говаривал своей сестре:

– Имей он побольше воображения, а руки ему даны самим Гефестом!

Дедал думал о том, чтобы сделать мальчишку своим подмастерьем. Вечным подмастерьем. Великим подмастерьем. Ведь у великого Мастера должен быть великий подмастерье. Купаясь в лучах славы, он взял племянника к себе в ученики, обещав обучить всему, что умел делать сам. Через год Талос не хуже дяди управлялся с камнем. Куросы, чья загадочная улыбка вызывает трепет у людей, они делали вместе. Еще через год юноша покорил металл, и из-под его молота стали выходить звонкие щиты и острые закаленные клинки. А на третий год Дедал увидел, как Талос работает с деревом. Кресла и ложа, сделанные его руками, манили устроить в них уставшее тело, а раскрашенные пурпуром и лазуритом деревянные статуи дышали теплом. Дедал понял, что ученику удалось постичь то, что осталось недоступным Мастеру, он постиг тайну дерева, живогодерева, и был близок к тому, чтобы постичь тайну всего живого.

Случилось то, во что Дедал никогда не верил – ученик превзошел Мастера.

– Это великолепная работа! – признался Дедал, вертя в руке деревянную плашку, разрезанную пилой из челюсти змеи с таким искусством, что была видна каждая тончайшая прожилка, а вместе они составляли сложный рисунок. – Следует посвятить ее Афине-Палладе.

Талос расцвел от похвалы Мастера и немедленно согласился. Они поднялись на вершину Акрополя. Осмотревшись и убедившись, что их никто не видит, Дедал ударом ноги столкнул Талоса вниз. Падал тот необычно долго, словно пытаясь обрести крылья. Но он не познал до конца сути живого и не смог воспарить над землей. Мастер отчетливо видел, как голова ученика ударилась о камень и раскололась, забрызгав все вокруг белесо-кровавыми сгустками.

Так случилось, что их все же видели, и Дедалу, обвиненному в убийстве племянника, пришлось бежать из Афин. Минос с радостью принял его и вот уже много лет Мастер работал на могущественного властителя Крита, пребывая то в великой милости, то в опале.

Но как Талос пытался взмахнуть руками!

Дедал с трудом отогнал это видение, часто посещавшее его. Глупец! Он думал воспарить без крыльев. Нет, Мастер пойдет другим путем. Ум и руки – вот все, что нужно творцу. Десять лет он вынашивал эту идею, три долгих месяца собирал изящный и прочный каркас, еще два отнимало каждое крыло. Но он уже близок к цели!

Близок!

Мастер налил себе вина и залпом выпил. Оглядев стол, он обнаружил, что Икар почти не ел. Опять думает?

«Дурачок!» – ласково шепнул Дедал. Разве может разгадать человеческое сердце тайну, подвластную лишь разуму и рукам?! Нет, только руки и разум.

– Ну как, придумал?

– Еще нет, отец.

– Думай, думай…

День сменяла ночь, а ночь порождала день. Талос продолжал свое бесконечное падение. Дедал терпеливо нанизывал нескончаемую гирлянду перьев.

– Ну как, придумал?

– Еще нет, отец.

– Думай…

Но вот Мастер приложил к основе последнее перо и отодвинулся, не дыша разглядывая результат своей титанической работы. Четыре крыла, снабженные хитроумной системой колесиков и бычьих жил, которая должна удесятерить силу человеческих мускулов.

– Ну как, придумал?

– Да, отец. Почти да.

– Ты уверен?

Икар кивнул.

– Да.

– Но зачем я тогда потратил столько времени, создавая крылья нашей свободы?

– Они послужат нам, отец. Но они слишком сложны, чтобы мы могли подарить их людям. Их тонкий механизм слишком капризен. Никакой мастер не сможет повторить сделанное твоими руками.

– Кроме меня в мире нет Мастера, – пробормотал Дедал.

– Мои же крылья, – воодушевленно продолжал юноша, – будут служить всему человечеству.

– Ладно, фантазер, потом расскажешь мне, как их изготовить. А сейчас бежим. Мне надоело гнить в подвалах Миноса.

Когда принесли ужин, Дедал шепнул стражнику, что хочет немедленно видеть царицу Пасифаю. Мастер не боялся, что стражник выдаст его царю. Гнев Миноса был страшен, гнев Пасифаи был поистине ужасен.

Едва стемнело, царица вошла в темницу.

– Ты хотел видеть меня, Дедал…

– Да, несравненная. Заточенный в этом подземелье, я сделал открытие, которое дарует неслыханное наслаждений в любви.

Даже в темноте было видно, как засверкали глаза Пасифаи, славившейся своей ненасытностью в любовной страсти. Облизав губы, она попросила:

– Расскажи мне.

Дедал покачал головой.

– Нет, царица.

– Ты хочешь рассердить меня?

– Как несравненная могла так подумать! Я боюсь прогневить твоего божественного супруга.

Пасифая томно улыбнулась.

– Говори. Он не узнает.

– Хорошо, – делая вид, что неохотно принимает это решение, сказал Дедал. – Но при условии, что ты поможешь мне и моему сыну выйти из темницы.

Царица начала выказывать признаки нетерпения.

– Ну хорошо, хорошо! Я поговорю с Миносом.

– Нет, я хочу выйти из тюрьмы сейчас же. Ты лишь помоги мне избавиться от охранника.

– Хочешь бежать с острова? – Пасифая с любопытством взглянула на Мастера. – Но это глупо. Корабли Миноса догонят тебя. Впрочем, как знаешь. Что я должна делать?

– Угости охранника этим вином. Он не посмеет отказать тебе.

– А что это на самом деле?

– Яд. Самый сильный яд.

Пасифая, испытывавшая от чужих страданий не меньшее наслаждение, чем от любви, сладострастно улыбнулась.

– Надеюсь, он помучается.

Страж мучился совсем немного. Пасифая отворила дверь.

– Выходите. – Она потрепала по щеке Икара, прячущего за спиной крылья. – Какой симпатичный мальчик!

– Отстань от него! – велел Дедал. – Вот, держи то, что я обещал. Прикрепи этот механизм к чреслам мужа и испытаешь божественное наслаждение.

– Посмотрим!

Царица схватила поданный ей предмет и убежала.

– Что ты ей дал? – спросил Икар.

– Я изобрел это в одну из бессонных ночей. Двойная спираль, соединенная прочнейшей пружиной и замком из сплава, который не возьмет даже стальная пила. Отныне Минос не сможет любить ни одну женщину. Как только он возжелает ее, спираль причинит ему боль. – Дедал рассмеялся. – Это моя маленькая месть. А теперь поспешим, иначе эта сука приведет воинов. Я ее хорошо знаю. Одевай крылья. Или ты сможешь обойтись без них?

Икар покачал головой.

– Еще нет. Я пока не готов преодолеть страх перед Космосом.

Юноша одел оба крыла и скрепил их на груди кожаным ремешком. Дедал завязал точно такой же ремешок у него на спине. Завязал, потом помедлил и чуть ослабил. Перед глазами возник Талос, отчаянно машущий руками. А, будь что будет, пусть все решит Мойры!

– Помоги мне, сынок.

Убедившись, что крылья надежно закреплены, Дедал добавил:

– Только не подлетай слишком близко к солнцу, иначе его лучи могут растопить воск, которым склеены крылья.

– Какое солнце, отец? – удивился Икар, пробуя крылья. – Ведь сейчас ночь.

– Наш путь будет долог и наступит день.

Дедал первый взмахнул руками и поднялся в звездное небо. Икар устремился вслед за ним. Далеко внизу замелькали смутные очертания дворца, скалистых мысов, и все поглотило грозно рокочущее море. Мощно работая руками, Икар парил над отцом. Сверху доносился веселый голос юноши, радующемуся неизведанному прежде счастью полета.

– Я лечу! Лечу!

– Не поднимайся слишком высоко! – крикнул Дедал. – Ты растопишь воск!

Икар захохотал. И вдруг смех оборвался. И полетел в грохочущее море. Дедал отчетливо увидел, как отчаянно машущий руками Талос падает на камни.

«Вот так! – подумал он. – Никому не суждено подняться к солнцу! Никому!»

Он продолжил полет и вздрогнул, когда рядом вдруг послышался ликующий голос.

– Отец! Я потерял крылья, но Космос держит меня. Он не дает рухнуть мне в море! – Юноша захлебывался от восторга. – Я разгадал тайну полета. Я подарю ее людям. Я научу их парить в небе!

– Как же, сынок? – крикнул Дедал, подлетая поближе к парящему под ним юноше.

– Сердце, отец! Нужно иметь доброе, бесстрашное серд…!

Долото, заткнутое доселе за поясом, вонзилось в затылок Икара. Потеряв равновесие, Мастер едва не последовал вслед за рухнувшим в море сыном, но у самой кромки воды сумел выровнять полет.

Мгновение спустя, он ровно махал крыльями над бушующим морем.

Встало солнце.

Губы Мастера шептали:

– Я назову это море Икарийским. В память о твоей мечте о свободном полете. Несбыточной мечте. Я спрячу свои крылья и лишь легенда поведает людям о Мастере, покорившем небо. Легенда. Легенда…

Ветер разносил его шепот во все стороны, рождая легенду.

Солнце уже было в зените, когда Дедал приземлился на острове, именуемом ныне Сицилией. Он снял истрепавшиеся в полете крылья и бросил их в море. А потом захохотал, представив, как Минос страдает от его коварного подарка и долго не мог разогнуться от смеха.

И в его воображении уже не представал Талос, летящий головой на камни. Лишь тихо звучали слова:

– Ну как, придумал?

– Да, отец.

– Как же, сынок?

– Серд…!

А ветер разносил по земле легенду.