Текст книги "Команда"

Автор книги: Дмитрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Мизерная инвалидская пенсия растворялась в дешевом портвейне за считанные дни. Если бы не огород, вся семья давно бы загнулась с голодухи. Огород, правда, как и у всех, находился далеко от дома, и никто им не занимался. Но из благодатного чернозема сквозь заросли сорняка каким-то чудом сами собой перли морковь и картофель, лук и огурцы. Все это было мелкое, увядшее, с гнильцой, но, когда живот подводит, и такое сойдет.

Под крышкой на сковороде Чебурашка нашла вчерашние оладьи, сделанные пополам из муки с крахмалом. С трудом проглотив резиновую массу, она заглянула в комнату.

Отец с матерью сидели в обнимку, слегка покачиваясь в такт песне. У обоих в глазах стояли пьяные слезы. Сюжет каждой песни они переживали всей душой, будто речь шла о них самих. Появления дочери они даже не заметили. Как не замечали того, когда она уходит, когда возвращается и возвращается ли вообще.

Чебурашка вышла на лестничную площадку, разящую кошатиной, и захлопнула за собой дверь. Вслед ей грянула следующая песня:

Я люблю тебя, Россия,

Дорогая моя Русь,

Нерастраченная сила,

Неразгаданная грусть…

– Да провалитесь вы вместе со своей Россией! – сквозь зубы процедила

Чебурашка, сбегая вниз по лестнице.

Алик снова взглянул на часы. Четверть десятого. Еще ни одна девчонка не позволяла себе так опаздывать на встречу с ним. Наоборот, все приходили раньше времени и терпеливо дожидались его появления.

Площадь перед Культурным центром по-прежнему была пуста. Только неизвестно откуда вывернувшая Найда, увидев Куренного, потрусила к нему. Она привычно мела хвостом и скалила зубы в собачьей улыбке.

Эта большая беспородная псина была здесь своего рода достопримечательностью. Ласковая ко всем несмотря на свою безрадостную уличную жизнь Найда, казалось, не умела ни рычать, ни лаять. Она безропотно сносила игры малышей, любивших прокатиться на ней верхом. Никто о ней не заботился, но подкармливали многие, хотя

Найда никогда не выклянчивала еду, а протянутый кусок брала с чрезвычайной аккуратностью и вежливо отходила в сторону.

Вот и сейчас собака не стала просительно заглядывать Алику в глаза, а села у его ног и тихонько вздохнула, словно разделяя с человеком тягостное ожидание. Алик потрепал Найду по голове, и она блаженно закрыла глаза.

За этой умильной сценкой из-за угла украдкой наблюдала Чебурашка. Ей удалось перехватить Алика, когда тот выходил из дома, и незаметно проследить за ним до места встречи. Теперь Чебурашка, снедаемая ревностью, ждала, что будет дальше.

Куренной опять посмотрел на часы. И тут, наконец, вдалеке показалась

Марьяна. Девушка вовсе не летела со всех ног, как полагалось опоздавшей, а шла неторопливо. Но не это взбесило Алика. Марьяна шла не одна. С ней рядом ковыляла толстая Сашка. Такого облома Куренной не ожидал. Весь его хитрый план летел к черту.

Вчера он нарочно сказал Марьяне, что купаться на острове собирается целая компания. Чтобы приезжая ничего не заподозрила. На самом-то деле Алик планировал поехать с ней вдвоем. И даже ночью сходил к своему однокласснику Ринату Касымову за ключами от моторной лодки.

Добротная касымовская лодочка с подвесным мотором в шесть лошадиных сил была как раз то, что надо для поездки вдвоем на остров. А тут эта корова – Сашка!..

Алик стал лихорадочно соображать, как половчее отшить ее.

Между тем девушки подошли к нему вплотную.

– Привет! – сказала Марьяна. – Извини, пожалуйста. Давно ждешь?

– Только что пришел, – соврал Алик.

– Твоя собака?

– Общая.

– Погладить можно?

– Попробуй.

Марьяна почесала у Найды за ухом, и та благодарно лизнула ей руку.

– А где остальные?

– Да кто где… – туманно ответил Алик. – Больше никого ждать не будем.

Сашка испуганно посмотрела на двоюродную сестру. Сашка-то с самого начала подозревала, что никакой компании не будет, и потому долго отнекивалась от уговоров Марьяны, звавшей ее с собой. И оказалась права. Куренной смотрел на нее так, словно приказывал взглядом поворачивать оглобли.

Сашка уже была готова так и сделать. Но тут внезапный шум автомобильных моторов нарушил тишину. На пустую площадь выехал пятнистый джип с тремя бородатыми седоками в камуфляжной форме, а за ним – потрепанный “Икарус” с зашторенными окнами.

Все это выглядело так дико, что Марьяна с неуверенной улыбкой спросила:

– Что это у вас тут? Кино снимают?

Оторопевший Алик не успел ничего сказать. Шерсть на загривке Найды вдруг встала дыбом, и собака бросилась буквально под колеса джипа, захлебываясь злобным лаем.

– Найда! – крикнул Алик.

Но было поздно. Бородач, сидевший рядом с водителем джипа, быстро нагнулся и, схватив лежавший в ногах автомат Калашникова, дал прицельную очередь по собаке. Несчастная Найда взвилась в воздух и распласталась на земле. Щербатый асфальт вокруг нее окрасился кровью.

Джип и автобус, не останавливаясь, продолжили движение.

Потрясенные Алик, Марьяна и Сашка проводили глазами уезжающие машины, а потом, не сговариваясь, бросились к Найде. Из-за угла выскочила Чебурашка.

– За что? – крикнула на бегу Марьяна.

Когти Найды судорожно скребли асфальт. В недоумевающих глазах собаки стояли совсем человеческие слезы.

– Реальный свинарник! Хоть бы подмели для понта! – проворчал

Тюменев, ступив в тесный милицейский “обезьянник”.

– Вот сам и подмети, – хмуро посоветовал Шульгин. – Или мамашу свою пригласи.

– Мать не трогай! – вспыхнул Тюменев.

Она работала уборщицей в управе, и Андрюха не любил, когда ему об этом напоминали.

– А ты не гоношись! – огрызнулся участковый, запер дверь

“обезьянника” и ушел в дежурку, где боролся с зевотой его молодой коллега Коля Чванов.

Тюменев сплюнул, выматерился сквозь зубы и сел в углу на пол, привалившись спиной к стенке. Деревенский пацан, задержанный вместе с Андрюхой, переминался с ноги на ногу.

– Кончай отсвечивать! – буркнул Тюменев. – Сядь! Все равно до утра не выпустят!

Никакой злости к этому деревенскому валенку он не испытывал. Ну подрались и подрались. Не на Кавказе же, чтобы кровную месть заводить. А что касается “обезьянника”, так он для Андрюхи был вроде второго дома. Частенько приходилось здесь ночевать, потому что

Тюменев был пацан вспыльчивый и, чуть что не по нем, сразу начинал махать кулаками. Страха он не знал. Мог ломануться в драку и с семерыми, не сдаваясь до последнего.

С ранних лет мать не могла его обуздать. Вот был бы рядом папаша… Но об этом и мечтать не приходилось. Мать понятия не имела, кто ей заделал ребенка, и долгое время пудрила Андрюхе мозги, что папка его

– капитан дальнего плавания, скитающийся где-то по морям-океанам.

Однако Андрюха еще в третьем классе допер, что мамаша пургу гонит, и про отца-моряка даже нигде не заикался.

Тогда же он понял, что защиты ему ждать неоткуда, и начал самостоятельно завоевывать место под солнцем. Будучи от рождения тщедушным шкетом, он поставил перед собой задачу стать сильнее всех.

И настырно шел к своей цели, качая мышцы с помощью всяких увесистых железяк, подобранных на чужих дворах.

Школу он бросил после седьмого класса, совершенно утонув в целом лебедином озере двоек. Подрабатывал грузчиком в магазине и ждал с нетерпением призыва в армию. Он спал и видел, как попадет в десантуру и после дембеля вернется в камуфляжной форме, с крылатым значком ВДВ на лихо заломленном берете. А пока его вполне устраивало то, что даже взрослые побаивались с ним связываться. Все, кроме, пожалуй, Шульгина.

Участковый, хоть и отслужил всего-навсего в стройбате, был мужиком поразительно крепким. Давно, еще при первом задержании, Андрюха попытался от него вырваться. Но Шульгин зажал его стальными тисками, и Тюменев понял, что с этим ментом шутки плохи.

Шульгину еще и тридцати не стукнуло, однако подчеркнутая неторопливость в движениях и суровое выражение лица делали его взрослее лет на десять. Он всегда ходил в милицейской форме, словно она приросла к нему, и имел обыкновение появляться в самый неподходящий момент. Пивка нельзя было спокойно попить на улице прямо из ствола. Тут же рядом возникал Шульгин и начинал проповедь.

И дискотеку, зараза, каждый вечер проверять повадился. Станет в дверях и смотрит презрительно, как молодежь отрывается. Ну а если уж драку пацаны замутят, намахаться вдоволь не успеют: Шульгин уже тут как тут. И, конечно, весь кайф испортит. Не только Андрюхе. Всем.

Однако участковый несмотря на тайное прозвище “мент позорный”, всегда выступал по делу, а главное – не имел сучьей привычки жаловаться родителям. И Тюменев его за это невольно уважал.

С личной жизнью у Андрюхи как-то не ладилось. Слава отстойного пацана и отморозка пугала местных девчонок. С ним и танцевать-то на дискотеке соглашались только из страха. Одна только Людка Швецова держалась с Тюменевым на равных, поскольку сама была та еще оторва.

Андрюхе она нравилась, но он никогда в жизни в этом бы не признался.

Всю эту любовь-морковь Тюменев считал недостойной настоящего пацана и поэтому лишь ревниво наблюдал за Швецовой издалека. Но уж если кто-то позволял себе в отношении Людки что-нибудь лишнее, как казалось Андрюхе, он заводился с пол-оборота. А ей, шалаве, это нравилось…

Задремав на полу “обезьянника”, Тюменев не беспокоился о матери. Она давно уже привыкла к тому, что сын не всегда ночует дома. А сегодня вечером мать, как все по выходным, уехала на огороды.

– Тюменев! Давай с вещами на выход!

Андрюха продрал глаза и увидел Шульгина, стоявшего возле раскрытой двери “обезьянника”. В окна ментовки ломился солнечный свет.

Деревенского пацана уже и след простыл.

– Протокол задержания будем оформлять? – сонно поинтересовался Тюменев.

– Шлепай отсюда! – сказал участковый. – Бумагу еще на тебя тратить!

– Ну тогда дай закурить.

– Щас!.. А кофе в койку не желаешь?

Тюменев не успел огрызнуться. Раздался оглушительный треск. По окнам ментовки словно ударил заряд града. Стекла со звоном посыпались на пол.

– Что за хрень? – опешил Шульгин.

И тут по окнам ударило снова. Со стен посыпалась штукатурка.

– Ложись! – не своим голосом заорал Шульгин. – На пол, мать твою!

Он повалил замешкавшегося Тюменева, и сам плашмя упал рядом.

– Это чего? – враз осипшим голосом спросил Андрюха.

– Автомат, – ответил Шульгин. – Лежи, не дергайся. Убьют на хрен!..

Они действовали четко по разработанному плану. Джип и автобус уверенно подъехали к местному отделению милиции и остановились.

В этот момент молоденький милиционер Коля Чванов вышел покурить на крылечко да так и застыл, изумленно открыв рот с прилипшей к губе сигаретой. Из обеих дверей “Икаруса” вдруг горохом посыпались смуглые мужики в камуфляже, державшие наперевес автоматы. Бородач с заднего сиденья джипа поднялся во весь рост, махнул рукой и что-то гортанно выкрикнул. Тотчас затрещали автоматы.

Первая же очередь срезала остолбеневшего Колю. Он умер еще до того, как его тело коснулось земли. Стрельба продолжалась по окнам. Огонь был таким плотным, что за считанные секунды погибли еще трое захваченных врасплох милиционеров – почти все, кто находился на дежурстве в это роковое утро.

Выстрелы стихли так же внезапно, как и начались. В наступившей тишине над сонным городком раздавался только грай воронья, взметнувшегося над крышами.

Бородач с заднего сиденья джипа вновь поднял руку, прислушиваясь.

Это жест остановил остальных, уже рванувшихся было в здание милиции.

И тут из разбитого окна прозвучал одиночный выстрел. Стрелявший целил в главаря и сумел попасть, хотя не совсем точно. Пуля по касательной задела поднятую руку, только легко ранив бородача. По зданию милиции снова хлестнули автоматные очереди…

Шульгин отпрянул от окна, сжимая в руке пистолет. Он понимал, что больше выстрелить ему не дадут. Да и сколько он мог продержаться с одним “макаровым” против целой своры автоматчиков?

Андрюха Тюменев, продолжавший лежать на полу, взглядом спросил у мента: что делать?

– Уходим! – крикнул ему участковый. – Ползи за мной!

Он высунул руку с пистолетом чуть повыше подоконника и трижды нажал на курок, стреляя просто так, в белый свет как в копеечку. С улицы немедленно последовал ответ. Словно целый рой разъяренных свинцовых пчел ворвался в разбитое окно.

Но Шульгин уже по-пластунски полз к двери. Тюменев поспешил за ним.

В коридоре, не имевшем окон, оба поднялись на ноги. Шульгин быстро проскользнул в сортир и начал лихорадочно рвать на себя решетку, закрывавшую крохотное оконце.

– Чего стал как заколдованный? – обернулся он к Андрюхе. – Подсоби!..

Вдвоем им удалось наконец вырвать решетку. Но оконце, выглядывающее во двор, было таким маленьким, что сквозь него, казалось, и ребенок не пролезет.

– Пошел! – крикнул участковый. – Пошел, Тюменев!

Андрюха ввинтился в узенький проем и, обдирая бока, вывалился головой вниз во двор. А вот Шульгину пришлось туго. Он застрял посередине – ни туда, ни сюда.

– Ну давай же, Шульгин! Давай! – в отчаянье шептал Андрюха, изо всех сил пытаясь выдернуть застрявшего участкового из проклятого окошка.

– Уходи, Тюменев! Уходи! Шлепнут! – пыхтел в ответ Шульгин с покрасневшим от натуги лицом.

Но Андрюха вдруг понял, что никуда он не уйдет, не бросит этого достававшего его все время мента. Тюменев дернул его за плечи из последних сил, и – о, чудо! – Шульгин вывалился из окна, придавив собой Андрюху. Оба тут же вскочили на ноги.

– Понял, что происходит? – спросил Шульгин, задыхаясь.

– Понял, не дурак, – ответил Андрюха.

– Предупреди людей!

– А ты куда?

Шульгин не ответил. Он бросился в сторону, затрещали кусты, и коренастая фигура участкового скрылась из глаз.

Андрюха помедлил секунду и рванул в другую сторону.

Людку Швецову знал весь Краснокумск. Все двадцать тысяч его жителей.

Не каждый, конечно, был знаком с ней лично, но уж слышал про нее наверняка. Людка Швецова? Ну это ураган!..

Среди местной молодежи Людка была самой продвинутой. Чего стоил один только ее пирсинг, который она зафигачила у себя на пупке. И нарочно ходила по городу в коротком топике, выставляя напоказ живот с внедренной в кожу блестящей цацкой. Топики у нее тоже были – зашибись. Яркие, до рези в глазах, и обязательно надетые на голое тело, чтобы сосочки на груди торчали пиками.

Каждый месяц она перекрашивала волосы, появляясь то огненно-рыжей, то мелированной, то жгучей брюнеткой. И во всех обличьях была хороша. Окончание школы Швецова отметила тем, что стала блондинкой.

Ее с трудом узнали даже на вручении аттестата зрелости, полного одних троек.

При этом Людка была веселой и необыкновенно доброй девчонкой несмотря на все свои прибамбасы и закидоны. Жизнь ее не ожесточила, а ведь могла. Отец ушел в другую семью, когда Людке еще и годика не было. Но она, в отличие от матери, не упускавшей случая облить бывшего мужа дерьмом, на ветреного фазера зла не держала и даже виделась с ним довольно часто. Мать вышла замуж вторично, уже без особого разбора, и достался ей в спутники жизни, по совести говоря, не мужик, а спитой чай.

Однако это не помешало отчиму однажды попытаться завалить падчерицу, ошибочно приняв ее вольные манеры за блядские повадки. Но Людка так понесла его по кочкам, что он готов был из дома без штанов бежать. И после притих, как мышь под веником.

А Людка продолжала рассекать по городу, наплевав на шлейф сплетен, тянувшийся за ней вопреки тому, что она никого из местных пацанов близко к себе не подпускала.

Год назад Швецова все-таки нашла приключение на свою аппетитную попку. Московский журналист Виктор Гаранин появился в Краснокумске с редакционным заданием написать очерк о потихоньку загибающемся городке. Краснокумск и в самом деле хирел на глазах. Из десятка предприятий, дававших хоть какой-то заработок местным жителям, в конкурентной борьбе устоял лишь консервный заводик, продолжавший по старинке выпускать овощные и фруктовые соки в трехлитровых банках.

Но там было всего полтораста рабочих мест. Да приблизительно столько же народа трудилось в городском хозяйстве, включая чиновников управы и обслугу местной водокачки.

Столичный журналист лихой кавалерийской атакой взял городок за один день. Он приехал сюда уже с готовой концепцией очерка и нуждался лишь в фактических деталях. Случайная встреча с Людкой Швецовой в кафе Культурного центра круто изменила планы Гаранина. Он застрял в

Краснокумске на три дня.

Скоротечный роман Людки с московским гостем стремительно развивался на глазах у всего городка. Гаранин сразу смекнул, чем можно взять амбициозную провинциальную красотку. Человек искушенный, он без труда разгадал Людкину мечту стать фотомоделью и пообещал поспособствовать этому в столице, где у него была тьма знакомых в модельном бизнесе. Людка, как последняя дурочка, попалась на это и сходу втюрилась в журналиста. Да так безоглядно, что осталась на ночь в его убогом гостиничном номере со всеми вытекающими последствиями. Утром Гаранин отбыл в Москву, как-то позабыв оставить номер своего телефона.

Швецова терпеливо ждала от него весточки, пока не выяснилось, что она залетела. И Людка, никому ничего не сказав, рванула в Москву.

Когда она возникла на пороге редакции, Гаранин чуть дуба не дал. Все его посулы насчет модельного агентства оказались полной туфтой.

Более того, журналист был прочно женат, имел в активе двух малолетних детей и до икоты боялся, что его командировочные шашни станут известны ревнивой супруге. Но какие-то остатки совести

Гаранин еще сохранил и из своего кармана оплатил Людке аборт.

Несмотря на это Швецова вернулась в родной городок несломленной и продолжала выдрючиваться здесь со всеми своими прежними примочками.

Она была уверена, что и без посторонней помощи станет фотомоделью.

Только уж теперь ее на жеваное говно никто не купит.

Что касается Андрюхи, Людка, конечно, догадывалась о его тайных чувствах, но Тюменев, как говорится, был не ее уровень. Обожать себя издалека она позволяла, а все остальное – уж извините…

Тем не менее вчерашняя драка на дискотеке не выходила у Людки из головы. Как-никак это из-за нее все началось, и Шульгин забрал

Андрюху в ментовку. Повинуясь внезапному порыву, Людка решила с утра навестить узника и своими показаниями ускорить его освобождение.

Дождавшись, пока мать с отчимом отчалят на огороды, Швецова накрасилась, как индеец перед боем, и гарцующей походочкой двинулась к отделению милиции.

Издалека она услышала странные звуки: будто кто-то палкой прошелся по штакетнику. Раз, другой… А потом стрекотня стала беспрерывной, и изумленная Людка поняла – это стреляют из автоматов.

Отряд полевого командира Али-хана захватил городок буквально в считанные минуты. Субботнее утро было идеальным временем для налета.

Взрослое население почти поголовно отправилось на огороды. Так что обошлось без сопротивления, если не считать единственного прицельного выстрела Шульгина. Али-хан на пустяковую царапину даже внимания не обратил. Ему наскоро перевязали руку, и он тут же думать забыл о своем нелепом ранении.

Правда, стрелявшему удалось уйти, но справиться с одним уцелевшим ментом была не проблема. Все другие так и остались лежать в здании райотдела, изрешеченные автоматными очередями.

Сейчас главная задача состояла в том, чтобы не выпустить из городка ни одной живой души. Чтобы информация о захвате Краснокумска не дошла раньше времени до властей.

Семьдесят шесть боевиков находились под началом Али-хана. Не так уж мало, если учесть, что все они – люди проверенные и хорошо обученные в секретных лагерях. Подробная карта Краснокумска была размечена условными значками. По ним и началась работа.

Первым был уничтожен телефонный узел. Потом наступила очередь телевизионного ретранслятора. Через полчаса Краснокумск ослеп, оглох и онемел. По периметру города Али-хан выставил сторожевые посты, наглухо заблокировавшие все входы и выходы. Под особую охрану попала больница с родильным отделением. В руках боевиков больница была особым козырем из-за полной беспомощности находящихся там людей.

А далее городок следовало срочно подготовить к возможному штурму.

Федеральные войска не станут брать захватчиков на измор. Рано или поздно они получат приказ атаковать. К этому надо было подготовиться основательно.

Опытная команда подрывников уже начала минировать подходы к городку.

Но кроме этого Али-хан решил окружить Краснокумск цепью окопов и обустроить надежные укрытия для пулеметных гнезд, гранатометов и

“стингеров”, привезенных в автобусе с зашторенными окнами.

Только отдав все необходимые команды, Али-хан связался по сотовому с нужным человеком и произнес условную фразу по-арабски:

– Хвала Аллаху, Господу миров!

Это была первая строка из суры, открывающей Коран.

– Всемилостив Милосердный Он один! – прозвучала в ответ вторая строка.

Али-хан отключил мобильник.

Тот, кому надо, узнал, что начало операции прошло успешно.

Разговаривать дальше было опасно. Так и вражескую ракету можно накликать на свою голову, что уже случалось не раз.

Российские СМИ рисовали Али-хана кровожадным зверем. Он принял это как неизбежность, обусловленную бесконечной, вялотекущей войной.

Когда-то Али-хан был полковником погранвойск и до сих пор бережно хранил дома правительственные награды, которые заслужил честной службой канувшему в вечность Советскому Союзу. Нелепый и совершенно безумный пожар, разгоревшийся на Кавказе, поставил полковника перед нелегким выбором: присяга и офицерская честь против яростного бунта братьев-мусульман. После долгих, мучительных колебаний Али-хан встал под зеленое знамя ислама, глубоко запрятав сомнения, продолжавшие терзать его душу.

Профессиональный военный, он вскоре возглавил отряд боевиков и получил высокое звание амира. Во время многочисленных стычек с федералами в лесистых горах Али-хан старался не думать о том, что, может быть, стреляет в тех, с кем еще недавно плечом к плечу стоял на границе. Что поделать: человек не хозяин своей судбы.

Порой Али-хану бывало несладко даже в тех местах, где фактически властвовал его родной тейп. Совсем недавно ему пришлось с оружием в руках вступиться за старика из горного селения. Восьмидесятилетний

Сослан Андиев во время Великой Отечественной войны прошел со своей геройской разведротой до самого Берлина. И День Победы был для него святым днем. В этот раз Девятого мая Андиев, как обычно, вышел из дома в стареньком пиджаке, до пояса увешанном орденами и медалями.

Вскоре его окружила стая горластой молодежи, потрясавшей оружием, и потребовала, чтобы Андиев снял свои награды и бросил их в пыль.

Парни словно забыли о традиционном почтении к старцам. Но и у

Андиева кровь была горяча. Возникший конфликт грозил обернуться большой бедой.

На счастье, рядом случайно оказался Али-хан и решительно вступился за Андиева. Однако страсти уже накалились так, что даже авторитет амира не помог. И тогда Али-хан, выхватив пистолет, загородил старика собой. Парни были вынуждены отступить. Стрелять в амира никто не посмел.

Позже Ильяс, бывший в отряде заместителем Али-хана, довольно резко высказал командиру свое недовольство.

– Ты плохо читал Коран, – спокойно ответил ему амир. – В третьей суре сказано: “И не должны вы быть похожи не тех, кто разделились меж собой и предались раздорам”.

Али-хан обладал феноменальной памятью и многие суры мог цитировать дословно.

Ильяс опустил голову, чтобы скрыть гневный огонь в глазах, и промолчал. Спорить с Кораном было немыслимо. Но и после того случая между Ильясом и Али-ханом то и дело возникали ссоры из-за необузданной, а главное, неоправданной жестокости Ильяса. Однако бойцом он был умелым и отважным, за что ему многое прощалось.

Дисциплина в отряде была железная. Спиртное находилось под строжайшим запретом. А уж о наркоте и говорить нечего. Даже курили в отряде всего несколько человек. Одним из них был Ильяс. Правда, он делал это украдкой, и Али-хан догадывался – почему. Когда Ильяс подходил близко, чувствовался едва уловимый сладковатый запах анаши…

Боевики понятия не имели, сколько времени им придется держать оборону в Краснокумске. Не знал этого даже Али-хан, имевший приказ сопротивляться до специального сигнала старшего командира, который скрывался в недоступном для федералов месте. А приказ оставить город мог поступить лишь в одном случае. В случае выполнения российскими властями требования боевиков. Письмо с этими требованиями Али-хан держал в нагрудном кармане. Его следовало передать вражескому командованию после того, как в городке завершатся все оборонительные работы.

Амир с горечью понимал, что является всего лишь незначительной фигурой в большой игре. Федеральные войска ни за что не выполнят требования покинуть Кавказ, и вся эта громкая акция с захватом

Краснокумска нужна для того, чтобы в Интернете, на сайте

“Кавказцентр”, поднялась шумиха об очередном успехе моджахедов, чтобы в разных странах вновь встрепенулись разномастные правозащитники, чтобы не прерывался поток денег и оружия из-за кордона.

“Мы все умрем здесь”, – подумал Али-хан, но отнесся к этому с философским спокойствием. Пути назад все рано не было.

Между тем осада могла затянуться надолго, и надо было где-то разместить своих людей, нуждавшихся в пище, отдыхе и воде для омовения. Этим занимался Ильяс. Прежде всего, он позаботился о командире, у которого рана на плече внезапно дала о себе знать дергающей болью и новым кровотечением. Двухэтажный частный дом, чудом сохранившийся в центре, казался идеальным местом для постоя.

Там проживала семья Куренных.

Ильяс, подгоняя хозяев дулом автомата, бесцеремонно выставил на улицу Алика, его мать и бабушку. Бабушка, совершенно бесстрашная оттого, что жизнь ее находилась на излете, учинила настоящий бунт.

– Вы что же это творите, фашисты! – ломким голосом закричала она, наскакивая на Ильяса, как отважная наседка.

– Прикуси язык, женщина! – отрезал Ильяс.

– Еще чего! Будут мне в моем доме приказывать всякие черно…

Алик не дал договорить оскорбительное слово, прикрыв бабушке рот ладонью. И очень вовремя. Глаза Ильяса побелели от бешенства, и палец лег на курок.

Бабушку с трудом удалось угомонить, усадив ее на лавочку в палисаднике.

– Что же нам теперь делать? – растерянно спросила у Алика мать.

– Не знаю…

– Может, к Фроловым пойти? Они приютят, я уверена.

Однако к соседям идти не пришлось. Появившийся Али-хан укоризненно покачал головой и тут же все перерешил. Он вернул семью в дом, а сам расположился в столовой, где прилег на диван и закрыл глаза.

– Я сейчас доктора приведу, – пробурчал Ильяс, явно недовольный поведением командира.

– Не надо, – поморщился Али-хан. – Делами займись.

Ильяс ушел, оставив в доме одного боевика для охраны.

Дел действительно было по горло. Поэтому рыть окопы пришлось местным. Боевики, поигрывая автоматами, прошлись по домам и выкурили оттуда всех, кто попался под руку. Взрослых среди них оказалось совсем немного. В основном это были пацаны и девчонки, всякими хитростями избежавшие поездки на огороды.

Вломились моджахеды и в квартиру Назаровых, где Марьяна пыталась напоить из пипетки едва дышавшую, но еще живую Найду. Хромова сделала псине перевязку (недаром же собиралась поступать в медицинский) и сейчас уговаривала перепуганную Сашку сбегать в аптеку за пенициллином.

– С нами пойдете! – сказал девушкам один из боевиков.

– Мы не можем! – возразила Марьяна. – Вы же видите, у нас больная собака!

В ответ раздался издевательский смех.

Второй боевик заметил лежавший на столе мобильник Марьяны, схватил его и сунул в карман. Он выполнял волю командира, приказавшего забирать у населения все мобильники, и протесты Марьяны ни к чему не привели. Потом боевики вытолкали сестер на улицу, где девушки присоединились к небольшой колонне, в которой уже стояли Алик

Куренной, Чебурашка, Андрей Тюменев, Людка Швецова и еще десятка два человек, на беду оказавшихся дома.

Боевики наведались и в дом Касымовых, где за поздним завтраком сидели ничего не подозревавшие о происшедшем хозяин – Равиль

Касымов, главврач местной больницы, его жена и четверо детей малмала меньше, старшим из которых был шестнадцатилетний Ринат.

Когда боевики поняли, что попали в татарскую семью да еще углядели на книжной полке Коран в золоченой обложке, пыла у них поубавилось.

– Мусульманин? – спросил один из боевиков у главы семьи.

– Да, – ответил тот.

Касымовы никогда не скрывали этого, и никто в городке не смотрел на них косо. Тут вообще был самый настоящий интернационал, и никому в голову не приходило вспоминать, что, например, Куренные самые настоящие хохлы, Тюменевы – русские, Швецовы – из кубанских казаков, а Чвановы – цыганских кровей. Доносившиеся до Краснокумска слухи, что где-то в больших городах случаются кровавые разборки – там таджика зарежут, там армянина до смерти изобьют – казались какой-то первобытной дикостью. А бритоголовых подонков, которыми в

Краснокумске и не пахло, здесь считали самыми настоящими психами, непонятно почему разгуливающими на свободе.

Непьющая татарская семья Касымовых, жившая по своим строгим, хотя и непонятным правилам, считалась в городе примерной. Шамиль Касымов был уважаемым человеком. Скольких больных поднял на ноги! А с приветливой супругой его, Фатьмой, всегда можно было перекинуться добрым словом да взять у нее рецепт настоящего бешбармака.

Боевики стояли, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.

– Вы кто такие? – спросил Касымов-старший. – И вообще что происходит?

– Ничего, – прозвучало в ответ. – Аллах акбар!..

И непонятные люди с автоматами убрались, оставив семейство Касымовых в недоумении и тревоге.

Как только за ними захлопнулась дверь, Касымов-старший бросился к телефону. Но в трубке стояла зловещая тишина, и стало понятно, что случилось нечто страшное.

Участковый Шульгин с чердака трехэтажного дома наблюдал за двигавшейся по улице небольшой колонной молодежи, вооруженной лопатами. По бокам шли несколько бородатых конвоиров.

Шульгин только что успел переодеться. Ему удалось стащить рубашку и штаны, которые сушились на веревке во дворе дома. Участковому пришлось пойти на это маленькое преступление. В милицейской форме он был бы слишком заметной мишенью для врага.

Вступать в бой с превосходящими силами противника не имело никакого смысла. Шульгина ждала бы неминуемая смерть. Может быть, красивая, но глупая. Совершенно бесполезная. А вот вырваться из города к своим, чтобы сообщить о том, что здесь происходит, следовало попробовать немедленно, не дожидаясь ночи, хотя темнота стала бы

Шульгину надежной помощницей. Сейчас время работало на захватчиков, позволяя им укрепить оборону.

Шульгин сразу догадался, куда и зачем ведут ребят с лопатами.

Спрятав в углу свою милицейскую форму, участковый сунул пистолет за пазуху и начал спускаться с чердака.