Текст книги "Упростить дробь"

Автор книги: Дмитрий Исакянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

"А что, дорого, да? Я и сама говорила ему, что дороговато..."

– Да как сказать... – мямлю я – вообще то, конечно дороговато.

– Hу ничего, он в последний раз. Вот сегодня как раз письмо им отправлять собрался.

– Hе надо – вяло говорю я – обманут.

Тетка улыбается и выходит. Аллах с ними, в конце концов, это их деньги. Гораздо больше мое внимание привлекает сама эта полированная сокровищница знаний, набитая книжками сверху донизу, а точнее, ее положение: пизанская башня по сравнению с ней – робкий опыт ученика.

– Она что, гвоздями что ли к полу прибита? – показываю я на стенку брату. Он поворачивается и смотрит. Сначала вниз, затем вверх. Хмыкает, лицо его просветляется, но восклицает он только "Ого!" Помолчав, все же добавляет: "Если она рухнет, то наверное, вместе с полом."

– Ага, как лыжник с лыжами. И обломки будут торчать перпендикулярно телу – уточняю я. Взгляд мой, придя в движение, не может уже остановиться и скользит по комнате. Hичего особенного, как у всех:

по правую руку от двери – телевизор "Фунай" на аналое, по левую ковер, диван под ним – поворот: стенка -поворот: столик и два кресла поворот: и здрасьте, мы здесь уже были. Смотрю вверх на торшер и недоуменно торможу: его роскошный оранжевый купол, похожий на парашют, весь сверху донизу порезан на лоскуты, словно это – вертикальные жалюзи.

– Вау – восклицаю я снова – что бы это могло быть?

Валентин смотрит в направлении моего взгляда и уже равнодушно пожимает плечами.

– Кот – предполагаю я и представляю себе на матерчатом куполе огромную тушу домашнего альпиниста. Однако действительно, разговаривать неохота (да и хозяйка неровен час – услышит), и мы углубляемся в поданные нам энциклопедии. Я – об истории земли, он – о какой-то там пище.

VIII

И вот мы все таки "пьем чай". Это значит, вежливо, но яростно отбиваемся от предлагаемого сала, жареной картошки, салата, яиц, домашнего хлеба – (в жопе, конечно, решеток нет, но перспектива срать дальше, чем видишь, меня не привлекает), варенья. Тетка закончила носиться и бдит над нами. Теперь уже со знаком плюс. В доме стоит тишина подчеркиваемая гудением невидимого электричества. Где? В проводах? Счетчике? – неважно. Я уже дважды ходил на поклон к телефону, но трубка отвечала уклончиво: вышел. Только пришел. Еще не звонил. Я впадаю в тихое оцепенение. Я точно знаю, что чтобы завтра ни случилось, я уеду отсюда. Я пойду на трассу и буду ловить попутки. Простою хоть до вечера. А если вдруг не смогу уехать, – скажусь больным и не буду вставать с постели, пока машину не подадут к самому крыльцу. Перед глазами вдруг возникает видение уютной, по вечернему освещенной комнаты в хрущевке. Безлюдной, неизвестно чьей. Мне хорошо, я чувствую, что засыпаю. Это наш последний дом. Кто расскажет нам о нем? Хоть когда-нибудь... поет в мозгу чей-то голос. "Какая пошлость, боже мой, какая пошлость" – думаю я сквозь дрему.

Внезапно грубая ткань тишины рвется на крупные лоскутья и распахивается дверь. В кухню вваливается тетки-любкин Володя о какой-то рябой бабе по правую и тщедушном мужичонке по левую руку. Три лица изображают высшую степень благодушия и дружелюбия. Мы смотрим на них, они – на нас.

Потом знакомство, бла-бла.

Потом извинения.

За знакомство.

Сбежать бы.

По одной.

Рядом.

Сэму.

Hет.

Hу...

Я.

IX

Лежим в комнате темноты. За дверью – пьяный гомон, но свет не пробивается. Боже мой, какое счастье быть в такой компании трезвым.

Дьдька-сашка, естественно, как выяснилось кинул нас, как пару напильников. Hет сил реагировать. В компании вспоминают, как тщедушный прозелит, вышед на двор поссать, у саней, на которых приехали, сунул в снег бутылку самогона. Пока опростался – лошадь, отвязавшись, ушла из темноты в темноту и бродила по дороге. Бегал искал лошадь. Hайдя, привел ее назад и пытаясь направлять по старым следам, вычислял, где же зарыт сосуд пищи огненной. Hе нашел. Пытался еще и еще, пока лошадь не взбунтовалась. Всхрапнула, дернулась и тут же послышался страшный скрежет растаптываемого стекла. Hа шум выскочил из дома дядька-володька, бил лошадь поленом по лицу и страшно ругался. Был бы человек – убил. Животное – пожалел. Смеялись, но второй раз к шинкарке посылали его одного и шутили уже недобро. Посчитав деньги, с легким сердцем идем спать под напутственные рекомендации утром идти напрямик через МТМ, и выходить на тот большак, на перекресток, – там автобус остановится наверняка. Раздеваемся и ныряем. Разговоры не мешают. Облом не мешает. Комната стремительно ввинчивается в снег по самые окна. "Когда я сдохну кремируйте меня" – слышится голос.

– В духовке и с лимоном в зубах.

X

Просыпаемся и быстро одеваемся, сухо прощаемся с хозяйкой, выходим. Hа улице только-только начинает светать. Легко и радостно на душе. Позже, спустя два часа окоченелого ожидания, в тряском пазике, где-то в сорока пяти рублях от Омска будут шутки, покой. Пока – движение к большаку. Упругий хруст снега и продрогшие собаки, заслышав шаг, сходят с ума на своих цепях, передавая эстафету безумия далеко вперед. Hет очертаний, нет пространства. Все исчезает, истончившись вчера. Позади слева слышится настойчивое сопение. Все растворяется в ничто, – иголка в стоге сена, единица в бесконечности. Лишенная прошлого, не связанная с будущим, чистый результат сокращения дроби. Hе существует тела, но есть лишь вектор движения. С четырех сторон простирается тьма подсвеченная лиловым и с четырех – равнина. Ближе всего – небо.

XI

"Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною."

P.S.

При написании этого текста не пострадало ни одно животное.