Текст книги "«Север» выходит на связь"

Автор книги: Дмитрий Исаков

Соавторы: Владимир Жуков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Старые знакомые

– Разрешите?

Майор появился в кабинете так бесшумно, будто ноги его в начищенных сапогах не касались пола и дверь будто бы он не открывал, может, самую тонкую щелочку сделал – в нее и проник. И так же бесшумно расстелил на столе схему, исчерченную линиями, квадратами, треугольниками, а сбоку пристроил, ловко раскрыв, папку.

– А, это вы… – только и успел сказать Миронов, а вошедший уже все сделал, что хотел, и стоял, слегка изогнувшись, готовый давать пояснения.

Миронов молча углубился в схему и относившиеся к ней бумаги. Дело важное: новая схема связи.

И сразу нахмурился. Чем дольше молчал, тем больше сердился. Даже не оттого, что схема, принесенная майором, ему не нравилась. Он ловил себя на мысли, что прежде всего жалел о пропавшем ощущении приподнятости, которое привез всего лишь час назад с головного завода, – сегодня малогабаритные рации обрели новое имя: «Север». Московская лаборатория называла их «Омегами», но ленинградцам хотелось чего-то другого, более точного и выразительного. В сборочном цехе предложили: раз заказчик Северный фронт, пусть и будет – «Север». И так это живое слово понравилось, такой энтузиазм всех охватил, люди еще ближе себя почувствовали к тем, кто в окопах. А тут… Вроде и верно вычерчено, грамотно, но утверждать не хочется, рука не поднимается.

Вот уже несколько недель отдел осваивает новую технику. Главную тяжесть этого освоения там, на заводе, подполковник Миронов возложил на недавно призванного в армию Стромилова, и все остальные отдельские работники, помимо исполнения основных своих обязанностей, должны были оказывать содействие новичку. Перевооружение провозглашалось в отделе направлением главного удара. Ведь «Север» не мог не повлиять на все, чем занимался отдел, и на его радиоузел в особенности.

Миронов думал, что каждый это понял. Но, оказывается, есть и другое решение. Личное решение стоящего рядом майора: поживем – увидим, как еще этот «Север» себя покажет; лучше уж пока по старинке, с упором на известное, проверенное. Майор ничего этого не говорил, за него говорила схема.

И еще промелькнуло в мыслях: может, ты сам, начальник отдела, слишком увлекся производством? Кое-кто в штабе упрекал: не своим, мол, делом занялся. А он не соглашался. Да, конечно, были специальные службы снабжения войск самолетами, танками, пушками, боеприпасами, средствами связи. У них контакт с промышленностью, они делали заказы, принимали от заводов снаряды и все другое, согласно заведенному порядку. Но где бы взяли эти службы малогабаритные рации в таком спешном порядке, в каком они потребовались? Где? И какой толк от оперативного руководства, если оно не подкреплено материально! Нет того, другого? Не дали? А ты сам найди, добейся.

Он так и поступал. И сегодняшний день был праздником не только завода, но и его, Миронова, праздником. Так что упрек «не своим делом» – позади, дело сделано. Может, просто неправильно распределил силы в отделе? Нет, тоже не получается. Человек, стоящий рядом, возле стола, не менее своего начальника опытен, инженер, академия за плечами. Никакой особой помощи ему не требовалось. Энтузиазма бы подбросить, инициативы – вот что!

Да, подумал Миронов, это и злит, это сердит. Школьное решение. Дано, требуется доказать.

Резко, недовольным тоном спросил:

– Сколько связей вы планируете осуществлять одновременно?

Майор ловким движением отбросил лист описания, показал на цифру, завершавшую аккуратные расчеты.

– Минимум, – вздохнул Миронов, – жалкий минимум.

Он сердился уже откровенно, даже подчеркивал это тоном, каким сказал. Слов нет, принеси майор такую схему в первый день войны, она бы ни у кого не встретила возражения. Но ведь теперь не первый день, теперь «Север» есть. А он, радиомалышка, опрокинул все прежние понятия о возможностях дальней и надежной связи с быстро перемещающимися, скрытыми корреспондентами. И число одновременных связей возрастало во много раз. И будет еще расти, потому что выпуск раций увеличивается с каждым днем. Как это не понять! Некогда ведь будет радиоузел перестраивать, сразу надо решать.

– Я же вас просил, – в сердцах произнес Миронов, – советовал консультироваться со Стромиловым. А вы, я вижу, пренебрегли советом.

– Я старше званием… Служу побольше. Чем вам конкретно не нравится моя работа?

– Старше званием! Ну, знаете, – Миронов вскочил, оттолкнул стул. – Я тоже не мальчик, а день и ночь готов учиться у Стромилова. Да-да! Вы не согласны? Думаете, Миронов преувеличивает, какого-то воентехника возвел в главные специалисты? Ладно, пусть я ошибаюсь. Но вот…

Он подошел к шкафу, торопливо извлек книгу в твердой синей обложке. Дернул за бумажную закладку.

– Вот смотрите: «Северный полюс завоеван большевиками» называется. И вот что пишет здесь Герой Советского Союза Отто Юльевич Шмидт. Смотрите: «О другом большом мастере еще мало писали – о радисте и радиотехнике Н. Н. Стромилове. Работник Ленинградской радиолаборатории, он давно творчески участвовал в конструировании специальных радиоустановок для полярных станций, прекрасных, удобных и надежных установок, обеспечивавших связь с ледоколами и с самолетами, включая прошлый и нынешний полет Чкалова…»

– Простите, я не понимаю, зачем это? – недовольно вставил майор.

– А вы слушайте, слушайте: «Стромилов поехал, чтобы остаться на острове Рудольфа, держать связь со своим другом Кренкелем и, если нужно, разъяснять ему недоразумения, которые могли возникнуть с новой станцией». – Миронов произнес «разъяснять ему недоразумения» почти по складам, особенно громко. – Это Кренкелю-то! Понимаете? А вот дальше: «Но на деле Н. Н. Стромилов сделал гораздо больше. Он летал радистом в разведках Головина, флаг-радистом в отряде Молокова к полюсу. Это артист своего дела. Любо-весело смотреть, как этот длинный и худой человек с горящими глазами, Дон-Кихот по фигуре, уверенно колдует среди тонких деталей современной большой радиопередаточной аппаратуры. Его тонкие нервно-подвижные пальцы, какие бывают у скрипачей, казалось, непосредственно излучают таинственные волны». Видите, – заключил Миронов, – видите, какой замечательный товарищ рядом с нами работает. Ей-богу, не грех у него поучиться. Тут субординация ни при чем. По-умному надо. А доклад вам придется повторить, схему переделать. Без визы Стромилова не приходите!

Майор вышел. Дверь громко стукнула за ним, но Миронов не обернулся. Он стоял, задумавшись, с книгой в руке. Потом убрал ее в шкаф, погасил свет и раздвинул штору.

Уже рассветало.

Дома напротив четко обозначились в сизом недвижном воздухе. Миронов устало опустился на железную койку, дополнявшую теперь мебель его кабинета. Вытянулся, закрыл глаза…

Стромилов и Миронов были знакомы не один год. Более того – дружили. Все, что их связывало, так или иначе было на пользу радио – гражданскому и военному.

Революция определила беспризорника Колю Стромилова в петроградский детдом. Кормили. Одевали. Учили. До тех пор пока не стал на собственные ноги – начал работать монтером на стройках.

Еще в школе он «заболел» радиолюбительством. Мастерил приемники, искал в эфире голоса. У кого их не было, увлечений детства: голуби, авиамоделизм, городки! С годами интересы чаще всего меняются. У Николая, наоборот, страсть разрасталась, усиливалась.

Сколько их было по всему Ленинграду, парнишек, одержимых радио? Никто не считал, не составлял списков. Они сами как-то находили друг друга – Стромилов, Ходов, Гаухман, Евгений и Петр Ивановы, Андреев, Доброжанскпй, Ковалев, Камалягин и еще многие, многие другие. Вначале кружок юных друзей радио, потом «ЛСКВ» – Ленинградская секция коротких волн – со своим выборным президиумом. Руководителем ее в течение десяти лет пребывал комсомолец двадцатых годов, эрудированный, энергичный и мечтательный Лев Гаухман. Одним из его верных помощников считали Николая Стромилова.

Собирались во Дворце труда, делились тайнами дальней радиосвязи. Многие приносили для всеобщего обозрения самодельные приемники и передатчики. Смотрели. Критиковали. Одобряли. Технические решения у членов секции были часто настолько оригинальные, что поражали специалистов.

Ленинград – порт. Прямая коротковолновая связь с кораблями, плавающими по всем морям и океанам, ой как была нужна. «ЛСКВ» часть этих забот взяла на себя.

В начале 1929 года в дальнее плавание ушли любители-коротковолновики со своими радиостанциями – на ледоколе «Красин», совершавшем рейс с караваном из 23 судов в Карское море, на пароходах «Курск» и «Красный Профинтерн», шедших вокруг Европы.

Ленинград – центр науки. Отсюда берут начало маршруты экспедиций в малоизученные, труднодоступные районы. И тут хлопоты о связи берет на себя «ЛСКВ». В мае 1929 года с экспедицией Академии наук в Каракумы отправляется коротковолновик, а через год еще один едет вместе с учеными на Северную Землю.

Секция приняла заказ на коротковолновые передатчики для «Главзолота». Первые два полностью изготовляли в Ленинграде, остальные монтировали в Иркутске. Члены секции установили первую связь с приисками Чукотки, Алдана и Норильска. Через два года «Главзолото» имело разветвленную, хорошо поставленную коротковолновую связь со своими приисками.

Когда в Ленинграде случилось большое наводнение, «ЛСКВ» обеспечивал связью спасательные работы, чем во многом определил их успех.

Но главное все-таки другое. Ведь «ЛСКВ» – один из отрядов Осоавиахима – Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству.

В 1928 году в Ленинграде проходили воздушно-химические маневры. Радиосвязь поддерживали исключительно силами радиолюбителей-коротковолновиков. Круглые сутки дежурили они возле своих аппаратов, оповещали о приближении «синих» эскадрилий. Через год Лев Гаухман возглавил коротковолновиков на учениях под Левашовой. Имущество свое радиолюбители везли на двуколках, не отставали от маневрировавших частей. Военные могли убедиться в преимуществах коротковолновых радиостанций над длинноволновыми, которыми в то время была вооружена армия.

Коротковолновиков включили в состав моторизованного воздушного десанта. Не обошлись без них и на море. На парусных яхтах они шли в составе москитной эскадры. Море сердилось, несколько дней бушевал шторм, но радиолюбители выполнили все задания.

Из ленинградского Дворца труда секция перебралась в более просторное помещение осоавиахимовского здания на Фонтанке. Дали несколько комнат и в Доме Красной Армии на Литейном проспекте.

Синие блузы, реже – галстуки, белые рубашки. И тут же – зеленая гимнастерка. Миронов установил тесные контакты с «ЛСКВ», когда еще командовал подразделением. Вместе с рабочими, студентами, служащими он отдавал ему всё свободное время: участвовал в сборах, состязаниях, испытывал новые конструкции. Тут и подружился со Стромиловым.

Миронова звали уважительно – Иваном Мироновичем. Участник гражданской войны, командир. Стромилов отзывался просто на имя – моложе он, и чина никакого. А интересы общие, равные.

В том, что ленинградских коротковолновиков с их самодельными радиостанциями привлекли участвовать в военных маневрах, была немалая заслуга Миронова. Он договаривался в штабе, согласовывал. А президиум секции помогал тому же Миронову отбирать из призывников наиболее способных коротковолновиков для службы в подразделениях связи.

Иван Миронович интересовался успехами своего друга Коли Стромилова, даже если тот бывал далеко от Ленинграда. А такое часто случалось.

В тридцатом году Стромилов по путевке секции отправился с экспедицией на Новую Землю. Вернулся и с группой друзей-коротковолновиков создал радиопередатчик для арктического похода «Челюскина».

Аппаратуру монтировали на судне. Стромилов так и остался на нем, пошел в рейс вторым радистом.

Первым был Эрнст Кренкель, имевший тогда солидный опыт. После героической челюскинской эпопеи он написал: «За несколько часов до отхода «Челюскина» монтаж и установка были закончены и аппаратура испробована. К нам был прикомандирован радист Стромилов… Связь с берегом все время была надежной и бесперебойной».

Эти строки тоже мог прочитать Миронов майору, пренебрежительно отозвавшемуся о воентехнике Стромилове. Книга «Поход «Челюскина», где была помещена статья Кренкеля, стояла у Миронова в шкафу рядом с книгой «Северный полюс завоеван большевиками». Мог бы даже присовокупить стихотворный роман Ильи Сельвинского «Арктика».

Стромилова уже не было на «Челюскине», когда льды раздавили пароход. Вблизи Берингова пролива Шмидт, начальник экспедиции, предвидя неизбежную зимовку, отправил на берег тех людей из экипажа, кто основной службой был связан с Москвой и Ленинградом. В этой группе оказались Стромилов и Сельвинский. Поэт так описал их пеший путь: «А дорога трудна – что ни шаг, то стой, а кругозор огромен: ледовый океан являл собой до горизонта вид каменоломен. Закованные водопады, грот, ущелья, лабиринты, сталактиты…»

В Уэлен дотащились оборванные, похожие на скелеты. Их еле выходили на борту ледокола «Литке».

Миронов-солдат знал, что значит такой переход. Расспрашивал Николая, а тот отшучивался: «Порядок, почти как по асфальту шли».

Тогда уже готовилась первая в истории высадка на Северный полюс. Заказ получили и ленинградские коротковолновики. А с ним повзрослели – теперь они конструкторы опытной радиолаборатории.

Возглавлял лабораторию Гаухман. Не Лева уже, а Лев Абрамович, инженер-экономист по образованию, но по-прежнему энтузиаст беспроволочного телеграфа. Заместитель начальника лаборатории по научным исследованиям – Доброжанский. Тоже теперь не Володя, а Владимир Леонидович, дипломированный радиоинженер. Ведущие конструкторы лаборатории, как и начальство, из «ЛСКВ».

Андрей Ковалев быстро разработал приемник. Чрезвычайно портативный, с небывало широким диапазоном. Спроектировали и два передатчика. Первый мощностью в 80, а второй – в 20 ватт. Работать они должны были на коротких и на длинных волнах.

Передатчики создавал Стромилов. В который уж раз собирался поступать в институт, да пришлось опять отложить, раз говорят: «Работа важная, срочная. Не каждый справится с таким заданием». Выход? Учеба на работе.

Из книг ни одну новинку не пропускал. Но ему все давалось тяжелей, чем дипломированным. Впрочем, может быть, он просто так думал, может, просто работа сама по себе трудна? Не рассудить. Не потому ли, когда от забот и дохнуть некогда, все равно искал общения со специалистами. С тем же Мироновым. У коротковолновиков всегда найдется, чем обогатить друг друга.

Потом Миронов на какое-то время потерял дружка. Узнал о нем, раскрыв газету, в которой увидел небольшую статью Л. Гаухмана о готовности «полюсной» радиоаппаратуры. При лабораторных испытаниях в Ленинграде держали связь со многими городами СССР и Европы, с Японией, Центральной Африкой и США. А вот и про него, Николая: «При проектировании и изготовлении аппаратуры основная задача заключалась в том, чтобы обеспечить твердую надежную связь с ближайшей базой на острове Рудольфа, расположенной на расстоянии 900 километров от полюса. На этом острове построена радиостанция, также снабженная нашей аппаратурой. Здесь в качестве радиста и Консультанта будет находиться Н. Н. Стромилов».

«Вот, значит, куда опять тебя занесло», – обрадовался Миронов. 28 июня 1937 года он прочитал в газете постановление ЦИК СССР о награждении участников экспедиции на Северный полюс. Ордена Ленина был удостоен Стромилов – радиотехник и бортрадист самолетов «Н-171», «Н-166» и «Н-169».

Иван Миронович послал поздравительную телеграмму. Некоторые подробности высокоширотного полета он узнал из дневника Стромилова, напечатанного в журнале «Радиофронт». Речь шла о разведке трассы, которая намечалась для воздушных кораблей экспедиции.

«5 мая. В 11 часов 23 минуты. Взлетаем на самолете Головина. Берем курс на Север… Напрасно мы стараемся найти хотя бы маленькое окно, чтобы посмотреть сверху на «земную ось». Район полюса закрыт сложной облачностью. Пробивать не рискуем. Возможно обледенение, да и бензин остался как раз на обратный путь.

Я сижу рядом с бортмехаником Терентьевым. Он вырывает из блокнота листок и пишет на нем свою фамилию, передает листок мне; пишу и я, и он выбрасывает листок из своего люка за борт самолета. Бортмеханик Кекушев «списывает» за борт бидон с остатками масла для смазки «заржавевшего подшипника земной оси».

В районе полюса передатчик острова Рудольфа слышим прекрасно. Меня на острове слышат тоже неплохо. Это вселяет уверенность, что Кренкель сможет держать уверенную связь с островом и на длинных волнах».

Вот оно что. Оказывается, Стромилов был в числе пятерых, которые первыми из советских людей побывали над Северным полюсом!

Миронову попалась книжка «Радиостанция «Северный полюс». Автор ее, Э. Кренкель, писал: «Технически радиостанция была выполнена прекрасно и приспособлена к любым условиям работы. Аппаратура, благодаря своей крепости и надежности, отлично выдержала переезды, девять месяцев эксплуатации на льдине. И мне хочется еще раз вспомнить радиолабораторию управления НКВД по Ленинградской области и крепко поблагодарить ее работников. Это они сделали замечательную аппаратуру, которая ни разу не изменила нам».

Прочтешь и забудешь, а потом вдруг вспомнится все. Особенно когда взволнован. Так случилось у Миронова в тот рассветный час, когда он отверг схему радиоузла.

Он лежал на узкой казарменной койке вытянувшись, с закрытыми глазами и никак не мог заснуть. Память разбушевалась: «На кумовство намекал майор! Не знает, что еще в тридцать девятом я хотел получить в помощники Стромилова. Тогда не удалось».

В тридцать девятом году Стромилов вместе с друзьями-коротковолновиками снова оказался в Арктике, строил радиостанцию. Исключительно важную станцию, предназначенную для связи Восточной Арктики с Москвой и Хабаровском, соорудили в рекордно короткий срок – в течение одной зимы.

Да, в тридцать девятом не вышло. Но в первые дни войны, в июне сорок первого года, Миронову все же удалось заполучить полярника в отдел. Хотелось и Гаухмана, Доброжанского, но вверху решили: хватит и одного Стромилова.

Хватит так хватит, Миронов и без того был несказанно рад.

Ему приснился белый лист ватмана и на нем цветной тушью – линии, кружки, треугольники. Их рассекала надвое извилистая, изображенная синим, как на командирских картах, линия фронта. Слева от линии кружков было так много, что они почти сплошь заполнили все пространство, где могли поместиться, и у каждого кружка была сверху черточка с усиками, похожая на антенну. Условное обозначение «Северов», определил Миронов. В тылу у немцев.

Треугольники были справа. Один большой, с надписью «Ленинград», а другие – поменьше, и возле одного было написано: «Северный полюс», а возле других: «Москва», «Аврора».

Он никак не мог понять, почему на схеме связи обозначено – «Аврора», но потом осенило: это же крейсер «Аврора»! Корабль стоял у Дворцового моста, он, Миронов, сам видел, и от мачты к мачте тянулись тонкие, как струны, антенны.

На крейсере революции ведь была радиостанция! А все радиостанции – родственники. Они рождаются друг за дружкой, и не было бы первой, не будет и последней.

Трудные обязательства

Командировка Михалина в Ленинград была рассчитана на несколько дней. Считалось, что автору «Омеги» вполне хватит этого срока для консультаций с производственниками. Он и поехал налегке. Но дело так повернулось, что недели прошли, а день отъезда даже не предвиделся.

В ожидании денежного перевода пришлось перейти на хлеб-воду: досаждать просьбами Михалин не любил.

Но от зорких глаз Стромилова ничего не скроешь. Придумал повод – столько-то дней с начала освоения радиостанции – и затащил москвича в свою холостяцкую комнату: на чашку чая в честь юбилея.

Выложил на стол все, что было. Разрезал на два тонких кружка невесть как прибереженный кусочек копченой колбасы, поделил хлебную краюшку, разлил из фляги в стаканы понемногу спирта.

– Какой же это чай? – спросил гость.

– Ничего, сейчас воды дольем.

Чокнулись, закусили, помолчали и заговорили разом, как бы торопясь открыть друг другу уже давнюю симпатию.

Стромилов воспользовался минутой откровенности, предложил денег взаймы. Не тут-то было. Михалин отказался, твердил, что ни в чем не нуждается.

– К чему ломаться? Мы же товарищи! – Стромилов чуть не силой заставил гостя взять три червонца.

Михалин сидел красный, смущенный. Потом сказал:

– Помните, Николай Николаевич, при первой встрече вы меня приняли за толкача? Я тогда нисколько не обиделся. Меня просто окрылили ваши слова: «Замечательная вещь эта станция». Уже было столько отзывов и похвал, но сейчас война, аппаратура пошла в серию, и вы тогда не знали, что я – автор. Понимаете? Вы-то не ведали, кто я, а мне ваше имя давно знакомо. Когда подполковник Миронов сказал, что куратором «Омеги» назначен Стромилов, я не удержался, выпалил: «Не тот ли?..» Признаюсь, меня это страшно обрадовало, я почувствовал мощную поддержку. Но и – знаете – удивило. Конструктор знаменитой радиостанции «Северный полюс» тратит время и силы на то, чтобы осуществить задуманное незнакомым, ничем не знаменитым коллегой…

Стромилов слушал спокойно, дымил папиросой. А тут не удержался:

– Чему дивиться? Нахожу полное удовлетворение в работе куратора. Меня, между прочим, зовут еще военпредом, и тем особенно горжусь.

– Но вы же сами могли создать «Омегу», или, как теперь по-вашему, – «Север».

Стромилов долго молчал, курил.

– Наверное, нет ничего проще, чем добыть огонь, – сказал он наконец. – И все же тот предок наш, который первым его добыл, – великий изобретатель. Мог ли, говорите, я? Один мой приятель в шутку говорит, что он мог бы радио открыть, если бы оно уже не было открыто Поповым. Вот и вы меня опередили. Ну, а серьезно – когда Миронов дал мне возможность познакомиться с вашей «Омегой», я сразу почувствовал: ко времени дитя родилось. Поэтому и стало оно мне родным. Впрочем, как и многим. Видите каждый день, как относится к радиостанции рабочий класс.

– Да-а, – подтвердил Михалин. – Сущая правда. Ехал в Ленинград – не ожидал. Даже во сне не могло привидеться такое. Никаких конфликтов. Изобретатель не встречает противников, его чуть ли не на руках носят. Ей-богу, не знаю, кому роднее мое дитя.

Стромилов покачал головой:

– Все правильно, за исключением того, что изобретателя на руках носят. Заставили же мы вас своими претензиями день и ночь работать. Такие головоломки – тоже конфликт. А сколько их еще будет! У «Северков» строгий экзамен: во вражьем тылу. Уже начинаем получать сигналы. И уже ясно, что нужно увеличить надежность радиостанции.

– Это точно, – вздохнул Михалин. И спохватился: – Гостю пора и честь знать.

Стромилов, наводивший порядок на столе, остановил:

– А чай? Вы же про чай спрашивали. Вон, кипит!

Пришлось остаться. Попивая из стакана кипяток, Стромилов вернулся к прежней теме:

– Так вот о надежности. Наверное, знаете мастера Леицкого. Старичок. Он меня сегодня до слез тронул. Пришел, чтобы со мной вместе провести испытания на стойкость «Севера» к ударам и тряске. А испытательный стенд, как известно, эвакуирован. Но мастер нашел способ. Навьючил на себя сумки с рацией, с батареями и стал прыгать со стула. Потом со стола и, наконец, гляжу, с высокого подоконника. Ушибся, а виду не показывает. Еле усадил я его, успокоил. Показал документы, если так можно сказать, партизанские рекламации. Вот, говорю, они важнее наших с вами кабинетных испытаний. Ну, а потом поделился с ним некоторыми своими мыслями – что еще можно усовершенствовать. Он знаете как ухватился! Завтра, говорит, созовем производственное совещание и вас пригласим…

Когда убрали со стола посуду, Стромилов положил чистый лист бумаги, вооружился карандашом, сказал:

– А теперь я вас поэксплуатирую. С расчетами у меня не все ладится. Диплома не получил.

Михалин удивился:

– Не может быть. Вы же…

– Правду говорю. С умыслом ведь вас пригласил. Думаете, только деньги всучить? – и громко рассмеялся.

Сидели долго. Михалин остался ночевать.

Оба спали так крепко, что не услышали сигнала воздушной тревоги. Вскочили, не понимая, откуда грохот, звон битого стекла и почему комната вся в дыму.

Сильно потянуло сквозняком, и стало понятно: воздушная волна от упавшей неподалеку бомбы высадила окно в комнате.

– Это, наверное, за вами, Борис Андреевич, фашисты охотятся, – сказал, отряхиваясь, Стромилов. – Узнали, что вы у меня ночуете, и бухнули. Вы живы?

– Жив, – отозвался Михалин. – Будем считать это сигналом к подъему.

* * *

Серая бумага – изнанка обоев, и тушью плакатным пером выведено:

10 октября в 17.00 состоится общезаводское партийное собрание

Повестка дня:

1. О работе парткома.

2. Разное.

Явка членов и кандидатов ВКП (б) обязательна.

Партком.

Михалин остановился, прочитал. Вот уже двенадцать лет он – коммунист, привык каждый месяц, а то и чаще ходить на собрания. Но это – не ему, он здесь «чужой».

А взгляд зацепился за объявление привычно, как дома, в Москве. Подумалось: «А что у меня – в семнадцать?» И еще: «Нет, это не мне».

– Вы тоже приходите, – услышал за спиной.

– Я?

Ливенцов, секретарь парткома, глядел серьезно, и даже удовольствие в его усталом взгляде можно было прочитать, будто рад очень, что объявление командированный читает.

– Мы вас, товарищ Михалин, уже знаем. При входе, как и все мы, партбилет предъявите… Приходите!

Вот он и пришел за полчаса до начала, сел в последнем ряду. Потом всех попросили пересесть поближе к президиуму, сказали, зал будет полупустым: две трети организации на фронте.

Михалин многих из присутствующих уже знал и приветствовал то одного, то другого кивком, взмахом руки. Со всех сторон знакомые лица. Кивают тоже, приветствуют. Он отвечал и думал: «Нет, вроде и не чужой уже. Правильно, что пришел».

Запыхавшись, последним вбежал начальник сборки Витковский. Поздоровался с Михалиным, хотел рядом сесть, но заметил неподалеку главного инженера Апеллесова – перебрался к нему. Зашептал что-то на ухо, времени не терял.

Председательствующий попросил внимания.

Приняли повестку дня. Только руки опустили, как откуда-то сверху донесся визг снаряда. Пи-и-и-у… Разрыва не было слышно, видно, плюхнулся в другой части города. Решили, несмотря на артобстрел, собрания не прерывать.

Председатель предложил встать и почтить память павших в боях коммунистов, комсомольцев и беспартийных завода. И снова в тишине звук вибрирующей, вот-вот готовой оборваться струны: пи-и-и-у…

Ливенцов, докладчик, коротко рассказал о политическом моменте, о тяжелых днях Родины и что в связи с этим предпринимал партком. Уже к 30 июня сформировали добровольческий батальон, названный в документах «по истреблению фашизма». Много сил потребовала эвакуация большей части завода в Сибирь.

Когда речь зашла о выполнении фронтовых заказов в полупустых цехах, Михалин, и до того внимательно слушавший доклад, даже чуть вперед подался. Ливенцов сообщал такое, что было ему совсем неведомо.

Миронов ведь и не заикнулся приезжему москвичу, как он ходил с «Омегой» к командующему фронтом и как тот позвонил Жданову. Ничего не знал Михалин и о ночном смотре «Омеги» в Смольном.

– Задание, – говорил докладчик, – было дано через товарища Жданова. Он регулярно справляется по телефону о ходе выпуска объекта «Грэд»…

В зале было холодновато, уже экономили топливо. Но Михалину вдруг стало жарко, он даже платок вынул, провел им по лбу. Так вот почему такими темпами провернули столь сложные дела… Но странно, что говорит дальше Ливенцов. Завод, оказывается, с объектом «Грэд» не уложился в установленные горкомом сроки. И в связи с этим партком привлек к ответственности некоторых коммунистов.

– Сейчас выпуск оборонных объектов в горкоме партии считают не днями, а часами, – слышалось с трибуны. – А у нас еще старые привычки… Задание выполнено в целом с опозданием на один день, частично по отдельным деталям задержка достигала трех дней.

Так вот оно что, всего на один день задержка! Стоит ли критиковать? Но это только он, Михалин, так думает. Прения – без перерыва после доклада – пошли другим путем, критикуемые искренне признавали свою вину.

Вот Дмитриев:

– Да, товарищи, не хватило должной настойчивости. Понял. Пережил. Будем работать по-фронтовому.

Витковский:

– Заверяю партийное собрание, что социалистические обязательства к 24-й годовщине Октября выполним во что бы то ни стало.

Но самое большое впечатление на всех произвела речь бухгалтера Гумилевской. Она вспомнила девятнадцатый год, бои с Юденичем, революционные традиции завода.

– Нужно, так круглые сутки будем работать! Холода наступают. Как там в окопах? Теплые вещи свои соберем, отдадим фронтовикам…

Потом обсуждали заявления о приеме в ВКП(б). Поредевшую от мобилизаций заводскую партийную организацию пополняли рабочие. Как многие бойцы на фронте, они хотели в борьбе с фашизмом участвовать коммунистами.

К столу президиума вышел Большов Лев Гурьевич, бригадир механической мастерской. Проста биография кадрового производственника, а вопросы все задают и задают. Впрочем, больше не по прошлой жизни, а по нынешним делам; желают знать, как относится подавший заявление к текущему моменту, к задачам своего коллектива и всего предприятия. Секретарь торопится, записывает в протокол:

– Сколько в мастерской стахановцев?

– Все.

– Нормы выполняют?

– Все перевыполняют задания.

– А нарушения трудовой дисциплины есть?

– Один случай. Товарищ понял свою вину.

– На фронт подавали добровольцем?

– Подавал. Не взяли по болезни.

– А если понадобится?

– Пойду.

– Цех выполняет программу?

– В предыдущем месяце дали 110 процентов, а за этот еще не подсчитывали.

Стали голосовать: кто за прием Большова в партию. Все – «за».

Михалин тоже машинально поднял руку, но тотчас спохватился, опустил. Приглашенный он ведь только, не состоит на учете. Но все равно чувствовал себя своим здесь, на собрании. Понимал и принимал все, что говорилось, как другие. Может, только волновался, переживал больше других.

Задолго до войны ему довелось слышать, как выступал перед молодежью видный большевик, страстный пропагандист идей партии Емельян Ярославский. Оратор говорил о невероятных трудностях и лишениях гражданской войны, о том, как их преодолевали коммунисты. Привел такой пример: получат, бывало, на роту две пары сапог, и возникает вопрос – кому же их дать, когда все разуты? Партячейка решает: «Обуть тех беспартийных, кто наиболее нуждается, а мы, большевики, и так выдюжим».

Вспомнив это, Михаил посмотрел на недавно выступавшую Гумилевскую, бухгалтера. Она сидела неподалеку – в ватнике, в сапогах, на голове вязаный платок. И будто бы снова прозвучали в ушах Михалина страстные слова женщины: «Холода наступают. Как там в окопах? Теплые вещи свои соберем…» Да, такие люди все отдадут. Как в гражданскую: мы, большевики, и так выдюжим!