Текст книги "Мурзик"

Автор книги: Дмитрий Исаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Ну и пусть! Раз здесь хорошо, то почему эта планета должна быть хуже Земли? Тем более, что седьмое чувство указывало на ее девственную чистоту и отсутствие людского конгломерата, чего как раз мне и не хватало.

От земли исходило блаженство, и я уже было собрался откинуться на траву и опьянеть, но меня остановило чье-то присутствие и чей-то настороженный взгляд.

Я оглянулся и увидел обладательницу настороженности.

Девушка была метрах в десяти и нерешительно выглядывала из-за березки. Чтобы ее не спугнуть, я медленно развернулся на месте, но вставать не стал, а лишь доверительно и ободряюще улыбнулся ей, что возымело свое действие, и она мне тоже в ответ робко улыбнулась.

Если бы я был самым последним нищим, чего, правда, мне до сих пор не удосужилось (пока), и у меня объявился бы миллион, то я бы, ни секунды не раздумывая, отдал его за эту улыбку! Как женщины умеют улыбаться, мы все прекрасно знаем и цену этим улыбкам регулярно на себе ощущаем, но эта незнакомая девушка на самом деле и не улыбнулась даже, на ее лице промелькнуло лишь подобие улыбки, но я сразу поверил безраздельно и бесповоротно в ее чистоту и искренность, за что можно отдать не только какой-то паршивый миллион, но даже и не менее паршивую свою жизнь.

На вид ей было лет семнадцать (А я два раза был женат!). Надетое на ней неизвестного покроя белое платье, очень похожее издалека на полотняную ночную рубашку до пят, все равно не могло скрыть стройность ее фигуры, чему также способствовала, по моему разумению, длинная толстая коса цвета канадской пшеницы.

И если, не дай Бог, при ближайшем ознакомлении у нее окажутся васильковыми глаза и подобающий добрый нрав, то до конца своих дней я согласен ходить в Иванах-дураках.

– Кто же ты, такая милая? – выдохнул я из себя и медленно встал.

– Росинка…

Что такое Росинка (имя или национальность?) я не знал, но голос у нее был, как хрустальный ручеек.

– Росинка… Что за чудное слово! Это имя твое?

– Так все меня зовут… – она опустила глаза, и даже с десяти метров была видна длина ее ресниц. – А ты кто?

– А я странник.

Ресницы удивленно вздрогнули.

– Калик-перехожий! – пояснил я, хотя самому было дико от этого бреда…

Росинка испуганно повела головой, во все глаза смотря на меня (Все-таки они васильковые. А я, соответственно, дурак!).

– А вообще-то меня зовут Дмитрием, – успокоил я ее и превентивно сделал шаг в ее сторону.

– Митя, – прошептала она и я тут же согласился быть Митей до конца своих дней, хотя с детства не мог терпеть этого имени, и идентифицировал себя только с Димой и никак не иначе, в честь чего я сделал еще один шаг по направлению к березке.

– Так ты грек?

Я так чуть и не упал!

– Какой еще грек? Русский я! (По паспорту!) – воскликнул я и сделал еще два шага.

– Русич? – она наклонила набок и стала перебирать кончик своей косы.

– Ну, во всяком случае, только не грек, – я еще раз шагнул к ней навстречу. – А с чего ты взяла, что я грек?

Она как бы оценивающе оглядела меня с ног до головы (за это время я сделал еще два шага) и деловито промолвила:

– Прошлым летом князь дань собирал, так с ним грек царьградский был, а звали его, как и тебя, – Дмитрием.

На «князя», «дань» и «грека» я сделал ответных три шага и оказался перед ней.

Вблизи она оказалась еще моложе, а может, мне это только показалось из-за того, что была она мне по плечо и не имела даже намеков на косметику, а рубаха на самом деле оказалась полотняной, хотя довольно тонкой, но все же явно ручной работы.

Я в нахалку разглядывал ее и чем дальше, тем больше поражался совершенной необычности и отличия ее от тех женщин, на которых когда-нибудь останавливался мой взгляд.

И ведь ничего в ней не было особенного. Совершенно обыкновенное лицо (не считая глаз, конечно!), но что-то притягивало к ней, что-то необычайно родное было в каждой ее клеточке, так что я неосознанно протянул руку и погладил ее по голове.

В первый момент она вздрогнула, скорее от неожиданности, чем от страха, но не отпрянула, и я еще раз провел ладонью по ее волосам и тихо сказал:

– Свой я, Росинка…

Она подняла голову и виновато заморгала своими ресницами:

– А я от печенега бежала, – сообщила она мне. – Мы травы собирали, а он как выскочит из кустов! Весь черный, и конь его черный. И лук у него был. А я как побегу! А он стрелу пустил, я свист ее слышала. Аж в сердце мне кольнуло, – виновато улыбнувшись на свою откровенность, она дотронулась ладошкой до левой груди. Под ее пальцами отодвинулась коса, и я увидел под ней рваную дыру в рубахе, через которую виднелся маленький розовый сосок.

– Ой, рубаха порвалась! – воскликнула она и прижала ладошку к дырке.

Я, похолодев от мелькнувшей догадки, почти незаметно провел рукой по ее спине и у левой лопатки почувствовал такую же дыру.

– Но ты ведь убежала? – сказал я, мгновенно отдернув руку.

– Убежала, – задумчиво ответила она мне. – И заблудилась. И рубаху вот порвала…

– Главное, убежала, а рубаху зашить можно.

– А ты печенега видел? – спросила она меня.

– Видел, – соврал я (хотя каждый второй мой соотечественник – потомственный печенег, эфиоп его мать!).

– А где твой меч?

Мне тут же пришлось поднапрячься и сотворить в траве, где я давеча сидел, огроменный кладенец, а заодно сварганить и арбалет с комплектом стрел (это так, на всякий случай, вдруг ей захочется спросить, где мой тур-лук).

– Вон в траве лежит, – гордо сказал я, и чтобы окончательно ее убедить, подошел и поднял меч с земли.

– Красивый, – с уважением прошептала она, подойдя ко мне, и погладила ножны, на которые я на самом деле не пожалел серебра и черни. – А это самострел, да?

– Ага, франкского производства.

– Наш кузнец тоже хорошие самострелы делает, – сообщила она мне и подвела резюме: – Тебе ни один печенег не страшен!

– Забудь о них, – успокоил я ее и ради проверки обнял легонько за плечи.

– Да! Разве о них забудешь, злыднях! – как ни странно, но Росинка податливо прислонилась ко мне и доверчиво посмотрела в глаза. – Каждый год приходят окаянные, вот и мой отец от них пал третьего лета, в бою за городище.

Я думал, что она заплачет, но в ее глазах была только мировая скорбь, и то вперемешку с гордостью за отца.

Чтобы как-то ее отвлечь от этой скользкой для меня темы (А ты с печенегами бился?), я быстренько сотворил еще дальше в траве небольшой вещмешок и спросил ее:

– Кушать хочешь, Росинка?

– А ты?

– Я голоден, как стая волков и стадо кашалотов.

– А кто такие кашалоты? Вроде печенегов штоль?

– Ну, что-то вроде… – промычал я и оглянулся, ища, где бы пристроиться для трапезы.

Впереди между деревьями виднелся просвет, и первобытный инстинкт потянул меня туда на поиск более удобного (с эстетической точки зрения, конечно, а не с практической, так как есть можно и на ходу) места.

– Пойдем туда, – сказал я и, нагрузившись разнообразными вооружениями и комплектами довольствия, пошел вперед.

Росинка покорно последовала за мной, с уважением разглядывая узор на моем колчане со стрелами (видимо, из-за природного такта скрывая свой интерес к содержанию вещмешка).

Не прошли мы и двадцати шагов, как деревья расступились, и нам открылся совершенно неописуемый в своей дикой первозданности вид.

Под нами был не очень крутой песчаный обрыв, незаметно переходивший в небольшой пляж, который соответственно примыкал к среднего размера реке (25 метров в ширину, полтора метра в глубину при полном отсутствии промышленных отходов)!

За рекой был заливной луг, а за лугом, как могли сообразить самые догадливые, рос девственный лес. (Что он девственный, я был полностью уверен).

– Ой, как красиво! – воскликнула Росинка и, быстро-быстро перебирая своими маленькими ножками, сбежала к реке.

– Ой, какая вода теплая, – донеслось до меня, и не успел я сделать несколько осторожных шагов по осыпающемуся под моим весом песку, как она скинула с себя платье, уверенным движением обмотала косу вокруг головы и, смело войдя в воду, довольно энергично, но без лишних брызг, поплыла к другому берегу.

Я, конечно, человек тактичный, но если у тебя на глазах раздеваются догола, не уведомив тебя об этом, то я, все равно увидев этот импровизированный стриптиз, секунды через две опустил бы скромно глаза, но в данном случае я не успел этого сделать, так как Росинка раньше успела войти в воду, так что я смог хорошо ее разглядеть. Тем более, я совершенно искренне считаю, что прекрасное юное обнаженное тело не какой-нибудь «стриптиз», а очень полезное для моего здоровья полноценное эстетически познавательное зрелище.

К тому моменту, когда я спустился на пляжик, Росинка была уже на том берегу, где что-то со знанием дела собирала (как я потом узнал, она рвала кувшинки, охраняемые у нас в связи с их полным исчезновением из наших водоемов).

Пока я расстилал на траве на краю пляжа и под сенью близ растущей ивы покрывало (которое я якобы извлек из вещмешка), Русалка, пардон, Росинка переплыла обратно, но, вопреки моим ожиданиям на берег не вылезла, а не выходя из воды, сцапала свое платье и спряталась с ним в зарослях камыша.

Хотя она все это проделала быстро и ненавязчиво, я все же успел разглядеть ее грудь, и хотя у меня зрение как у орла, но, чтобы уточнить номер ее бюста (первый или все-таки второй?), я встал и, подойдя к камышам, окликнул ее:

– Росинка, на, возьми рушник, вытрись! – и бросил ей вынутое тоже якобы из вещмешка вафельное полотенце.

Она его ловко поймала, ну а я, естественно, вернулся к своим пожиткам. Усевшись поудобней (спиной к реке), я услышал шорох камыша, и когда легкие шаги приблизились, резко обернулся и почти натурально, злобно зарычал, за что был тут же вознагражден искристым (и еще сто двадцать пять эпитетов) смехом Росинки.

– Ну, как водичка? – промурлыкал я.

– Я как будто заново родилась, – продолжала беззаботно смеяться Росинка.

– Ну, тогда я тоже пойду сподоблюсь, – сказал я и встал. – А ты, пока я буду купаться, зашей платье, – и протянул ей иголку с уже вдетой белой ниткой № 40.

Росинка с интересом стала рассматривать иголку, поворачивая ее так и эдак на солнце, а я подошел к воде и, назло врагу, тоже разделся догола (правда, стоя к ней спиной, рано ей еще все знать!).

Вода была что надо!

Я совершенно не понимаю людей, которые посреди лютой зимы, или же, составляя квартальный отчет, стонут, высказывая свое желание оказаться на Черноморском побережье в разгар летнего сезона и покачаться на морских волнах… Как правило, с середины июня море становится теплым, как моча молодого поросенка (а на вкус оно постоянно как моча!), и ничего, кроме обманутых надежд на желаемую прохладу, не доставляет. После сидения в нем больше пяти минут тело начинает потеть (прямо в воде), и если на берегу нет душа с пресной водой, то я в гробу видал это море!

А у нас! В реке! Да круглое лето! Вода освежает, омывает, ободряет, не зря же крестят именно в реке. (Насколько я помню, именно этим и занимались древние, а по морю они старались ходить аки посуху).

Так что лучше отдыха, чем в средней полосе, я себе не представляю. (Кстати, и загар здесь лучше, чем на юге).

Я бултыхался минут двадцать, пока не заметил, что Росинка, видимо, уже зашив свое рубище, сидит на берегу и смотрит на меня.

Я подплыл к берегу и на пузе подполз к самому песку.

Блаженство было полнейшее!

Я опустил голову в воду и вовсю стал пускать пузыри.

Когда воздух у меня кончился, я имел возможность еще раз услышать изумительный смех Росинки.

– Ну, и долго ты будешь так сидеть? – спросил я ее и изобразил голодного аллигатора, сидящего в засаде.

Но Росинка, видимо, ни разу не видала крокодилов (и даже, наверное, не слыхала о них), так что ни капельки не испугалась моих демаршей и продолжала смеяться.

– Ну ладно, посмеялись и будя, – сказал я ей строго. – Кстати, вот ты тут сидишь, совершенно без дела, а мой мешок, набитый ценными съестными продуктами, лежит там без присмотра, и если ты сейчас же не удосужишься встать и не изволишь пойти к нему, то какой-нибудь совершенно посторонний зверь воспользуется твоей недальновидностью и оставит нас без средств к существованию.

Росинка на полном серьезе (то есть совершенно искренне!) изобразила на лице испуг и опрометью бросилась спасать наши харчи, а я, злобный негодяй, стесняясь собственного ханжества (то есть неспособности отбросить ложный и, видимо, совершенно неприемлемый для Росинки стыд) закричал ей вослед:

– И смотри за мечом. Он тыщу рублей стоит!

Я вылез на берег и быстренько высушил себе нижнюю часть тела, после чего благополучно натянул штаны. Рубаху я не стал надевать, благо, имелось солнце и намеки на ветер.

Росинка уже вовсю охраняла благосклонно вверенный ей скарб, и если б не надетый набекрень венок из кувшинок, то я бы, наверняка, не утерпел бы и прыснул, до того с серьезным видом сидела она между мешком и мечом со взведенным заряженным арбалетом, деловито оглядываясь по сторонам в поисках «лютого» зверя.

– А ну, положь самострел, – взрычал я, садясь на край покрывала и придвигая к себе мешок.

Росинка аккуратно положила в сторону арбалет и чуть обиженно сказала:

– Еще тятя меня учил с ним управляться.

Я пропустил это мимо ушей и, развязав мешок, заглянул в него, раздумывая, что из съестного достать из него, чтобы, с одной стороны, не очень шокировать Росинку незнакомыми блюдами, а с другой стороны, чтоб не остаться голодным.

Первым делом я извлек на свет божий половинку еще горячего «орловского».

– Хлебушек! – радостно воскликнула Росинка и расширила ноздри своего изящного носика.

Я немного подумал и достал четверть с холодным квасом. Росинка никак не среагировала, продолжая исподтишка смотреть на хлеб.

Я достал большой кусок баночной ветчины, тут же узнав, что здесь ее называют солониной, на что тактично промолчал, хотя и пожалел, что не достал буженины.

Тут до меня дошло, что Росинка не притронется к еде, хотя бы потому, что не приготовила ее (то есть сервировала стол), и будет до конца мучиться, глотая слюни, так как у них, видимо, не принято вмешиваться в раздел пищи (это дело старшего), мне тут же стало стыдно за свою дремучесть, и я мгновенно извлек из мешка огромное румяное яблоко и протянул его бедняжке, которая с трепетом взяла его, видимо, впервые увидав такой крупный и, видимо, ранний экземпляр, и бережно положила его перед собой на покрывало.

– Ешь! – приказал ей я, и она послушно взяла его ручкой и элегантно надкусила.

– Трескай на здоровье! – подбодрил я ее и, достав из мешка еще большее яблоко, положил его перед собой. – У меня еще есть!

Только после этого она довольно энергично, но без жадности, стала его поедать, а я смог спокойно продолжить добывать из мешка снедь.

Немного подумав, я достал пару свежих огурцов, пару яиц (предварительно сваренных), мешочек с солью и две глиняные кружки.

К этому времени яблоко у Росинки кончилось, и она, аккуратно облизнувшись, скромно потупив глазки, сказала:

– Благодарствую, – и, немного помолчав, добавила:

– Я никогда не ела таких вкусных яблок!

И с уважением посмотрела на меня.

Я разломил хлеб, отдав меньший кусок ей (так положено), после чего откупорил бутыль и налил в кружки квас, который зашипел и запенился, разломил кусок ветчины (здесь я уже постарался и разделил поровну) и, развязав тесемку на мешочке с солью, объявил:

– Кушать подано! – И добавил. – Если все не съешь, утоплю в реке, предварительно изрубив на мелкие части и задушив собственными руками!

Я первым начал трапезу.

Росинка ела аккуратно и, если хотите, вполне интеллигентно.

Да, да, именно так! Потому что, как я не раз замечал, именно в исконно простых, но порядочных семьях дух интеллигентности не то чтобы витает в воздухе, а присущ всему, что окружает в быту эти семьи, и все, что делается в этих семьях.

Но самое главное, как это делалось, говорило за то, что интеллигентность возникла не в результате полученного извне образования, а от внутреннего такта и уважения к окружающим и, в первую очередь, от уважения к самому себе, и не в том смысле, в котором мы привыкли в нашей действительности, а в том, что уважающий себя человек никогда и ни при каких обстоятельствах не допустит со своей стороны неуважения к другим, и не на словах, как это принято у нас, а именно на деле.

Раньше это называлось «жить по правде», где под правдой подразумевался древний закон, которого человек непременно придерживался в повседневной жизни, даже когда его и никто в этом не контролировал. Сейчас про таких говорят, что они живут по совести, и как мне кажется, именно это определяет в человеке присутствие интеллигентности, а не классовая принадлежность, тем более интеллигенция вышла отнюдь не из дворянства, и если вспомнить, что понятие «интеллигент» появилось именно в России, то тогда станет понятно, почему простая русская девушка в своей наивной простоте мне виделась более интеллигентной, чем окружающие нас эрзац-эмансипированные особы, для которых нет ничего святого, кроме как утереть нос своим ближайшим подружкам в области потребления и обладания.

А если уж до конца быть правдивыми, то что истинно русского осталось в наших современных женщинах, кроме фамилий и отметок в паспортах? Злые все, как собаки, а ведь именно доброта отличала в лучшую сторону русскую женщину от остального сучьего племени! (Женщин других национальностей, обладающих добротой, я автоматически приравниваю к исконно русским женщинам). (P. S. Ох, и получишь ты по мордам, не меньше автора «Сатанинских стихов»!).

Росинка пригубила квасу, и от неожиданности закашлялась. Я засмеялся:

– Это же обыкновенный квас!

Бедняжка виновато замотала головой и пропищала:

– В носу щиплет, – после чего отодвинула от себя кружку.

– Пей, маленькая, не бойся, – настаивал я, но видя, что она ни в какую, добавил: – Этот квас не такой хмельной, как у вас, а что щиплет, то пообвыкнешься.

Росинка с недоверием посмотрела на меня, но все же взяла кружку и осторожно отпила из нее.

В этот раз, видно, у нее получилось, и она, улыбнувшись, сообщила мне свое мнение:

– От нашего кваса с такой кружки одуреешь, а уж спать свалишься, как убитая.

Когда с едой было покончено (Росинка аккуратно собрала каждую крошку хлеба), я решил ее побаловать и достал из мешка апельсин, банан и персик.

Пока она кушала персик, я почистил ей банан, а пока она ела его, я очистил апельсин.

После апельсина Росинка долго облизывалась, как заправская кошка, (думаете, так легко первый раз в жизни есть спелый персик и этот бестолковый брызгающийся мандарин), но заметив, что это меня потешает, а может, и из патриотизма, сообщила мне, что ее папаня рассказывал, что едал такие штучки, бывая проездом в Царьграде.

На что я ответил порцией пломбира в вафельном стаканчике, который немедленно был продегустирован до основания, после чего было еще более продолжительное облизывание, и в отместку было сообщено, что в городище делают мороженое не хуже этого, на что мне пришлось прибегнуть к недозволенному приему и выдать пастилу в шоколаде «Сластену», после которой облизывались уже и руки, но все же продолжались попытки повесить мне на уши лапшу, про какие-то несчастные крендельки с орехами, засахаренными в меду, отчего я окончательно вышел из себя и вдарил целой пачкой заморской мятной гаммы с сиропом «Бруклин». (Не забыв, естественно, объяснить, что ее надо жевать, а не глотать), после чего была открыта банка с Кокой, и только тогда у Росинки по-моему, просто иссякли последние силы, и она вяло дожевывала последний кубик жвачки и с нескрываемым удивлением вертела в руках пустую банку, видимо, никак не сосредоточившись по поводу определения её места в хозяйстве.

Я, вдоволь натешившись, а на самом деле весьма притомившись воевать с ней, решил ей отомстить, так как пришла пора помучить животное.

– Ты бы сходила на речку, умылась бы. А то как чушка.

Росинка безропотно, но и без энтузиазма отправилась к воде, и когда я убедился, что следы обжорства окончательно смыты, я выпустил из «резерва» камышового кота.

Росинка с визгом мгновенно прибежала обратно и спряталась за мою спину, а если кто не представляет себе причину ее паники, то поясню: что нет среди кошачьих более злобного животного, чем камышовый кот, которого почти полностью истребили, но не из-за шкуры, которая не представляла никакой ценности ввиду небольшого размера и бледного окраса, а потому, что из-за него было совершенно невозможно охотиться на водоплавающую птицу, так как подбитую дичь он нагло присваивал, а собак, посланных отнять добычу, безжалостно задирал насмерть.

Кот кабанеющей походкой неспешно приближался к нам, и хорошо, я боковым зрением заметил шарящую в поисках арбалета ручку.

– Не волнуйся, он хороший, – успокоил я Росинку, но от моих слов ее рука суматошно заметалась и цепко схватила самострел, да так, что я еле успел остановить ее.

Пока мы боролись за полуавтоматический стреломет, кот с необычайным достоинством подошел и лег у моих ног.

Я оставил в покое сестру Робин Гуда и приступил к мученью животного:

– Хороший Барсик, – приговаривал я, гладя кота по спине. – Хороший!

Кот начал тянуться и мурлыкать от удовольствия, но вскоре таким образом мне наскучило его мучить, тем более, что Росинка ни в какую не хотела убеждаться в безопасности данного представителя камышовоплотоядных, хотя мне даже послышалось в ее злобном ворчании за моей спиной слово «Ведун».

Я снова «колданул», и из тех же камышей выскочили два маленьких котенка и неуклюже побежали к своему папе. Папе было на них наплевать, так как они ему, видно, давно уже надоели, и он был полностью был поглощен потреблением удовольствия, получаемого от моего поглаживания. Но котятам тоже, видно, было наплевать на то, что они надоели папаше и, беспардонно взгромоздившись на него верхом, принялись играть в «Царь-гору».

Я, естественно, перестал гладить несчастного кота и тот, поняв, что малина кончилась и наступили суровые семейные будни, решительно встал, и, ничуть не заботясь о своем потомстве, которое кувырком скатилось с его спины, тоскливо взрыкнул.

Чтобы как-то компенсировать его горе, я достал из вещмешка кусок сырого мяса и протянул ему.

Камышовый кот брезгливо посмотрел на подачку и, никак не выразив своего отношения к меркантильности происходящего, с достоинством взял кусок и, гордо неся свои кисточки на ушах, удалился в камыши. Котята было ринулись за ним, но он недвусмысленно зарычал, и они обиженно вернулись к нам.

Когда кот скрылся из виду, Росинка облегченно вздохнула, но, по-моему, явно поспешила с этим. Оба маленьких Мурзика за неимением папы, и видимо, видя во мне его сообщника и предателя их интересов, дружно набросились на нее и давай ее терзать.

Я, правда, не знаю, кто громче из них орал, но визгу было на всю округу!

Мне, конечно, стало обидно, что про меня забыли, и решив тоже внести свою лепту в большую росино-камышовую дружбу, я достал два маленьких кусочка мяса (каждый по пол-кило, чтобы уж наверняка они объелись и перестали возиться со своей новой подружкой, и тогда я смог бы продолжить гладить хотя бы одного из них, то есть вернуться к своей первоначальной идее вдоволь помучить какое-либо животное) и благосклонно, как бы между прочим, подсунул мясо мурзятам под носы. Те, не долго думая, чье они мясо имеют, со злобным урчанием вгрызлись в него, и не прошло и минуты, как мое мясо съели. И… как ни в чем не бывало, продолжали возиться с Росинкой!

У меня на самом деле после этого появилось стойкое желание устроить им взбучку, но я вовремя одумался, мудро представив последствия нападения объединенного отряда ушасто-косастых, и с тоской стал размышлять о невозможности уйти от своей судьбы быть постоянно окруженным Мурзиками.

Я, кажется, начал дремать, но меня разбудила вдруг воцарившаяся тишина.

Когда я огляделся, ища причину внезапной дестабилизации, то сначала подумал, что возвращается мой друг кот с целью поставить меня в известность о впечатлении, которое произвело на него мясо в даденом мною количестве, но я ошибся. Это был не кот. Судя по первичным признакам (экстерьер, окрас и реакция котят), это была его родная котиха.

В душе у меня возникла легкая паника, так как я не санкционировал сие явление, и уж больно целенаправленно приближалась мурзикова мамаша. И если принять во внимание бытующее довольно объективное мнение о злобном нраве камышового кота и сопоставить личные наблюдения с темпераментом его отпрысков, то можно было прийти к однозначному заключению, что его супружница еще более злобна, а уж раз ее детишки притихли при одном ее виде, то она, видимо, злобнее их многократно.

Надо было что-то предпринимать. На этот счет существовало множество способов: внушить ей сумасшедшую мысль, что она вот тут ходит почем зря, а дома у нее молоко на плите убежало. Или же вырыть на ее пути волчий капкан, замаскировать его валежником, а чтобы она из него не выбралась, установить на дне его ванную со сметаной.

Ну, еще можно было что-нибудь, наконец, придумать. Но я решил, что, в принципе, все происходящее мне на руку – пусть все идет своим чередом, а я, во всяком случае, всегда успею оградить Росинку от кошачьих клыков.

Но мне ничего не пришлось делать. Когда до Росинки оставалось не более метра, и намерения котихи явно прослеживались на ее злобно оскаленной морде, произошло чудо.

Росинка, не проронив ни звука, протянула руку ладошкой вперед – как бы отталкивая морду хищницы – другой рукой стала гладить одного из котят. Кошка остановилась перед ее ладонью, внимательно посмотрела на своих отпрысков, потом с интересом обнюхала пальцы Росинки и после этого неожиданно подлезла под ее руку всем телом с утробным урчанием, за что Росинка сразу стала ее гладить!

Я, конечно, обалдел от этого зрелища! И даже забыл, что котиха скорей всего пришла за куском мяса, и мне в самый раз подкинуть ей этот кусок.

Но котиха, видно, не забыла, зачем она сюда пришла. Сочтя вполне достаточным тот минимум любезностей, которыми они обменялись с Росинкой, котиха резко встала и нехорошим взглядом уставилась на меня. Ее кошачье отродье без слов поняло намерения своей мамочки, перестало возиться и, набычив головы, двинулось к вещмешку.

Росинка, продолжая поглаживать кошку по спине, посмотрела насмешливо на меня.

Да, влип я в лапы женского коллектива.

Камышиха, видя, что я замешкался, предупредительно басом мяукнула, оба мурзенка поддакнули ей своим писком, и даже Росинка прыснула в кулачок.

Обложили, гады!

И пришлось мне достать из мешка три куска мяса, а предательнице Росинке я протянул свое нетронутое яблоко.

Добившись своего, они полностью утратили ко мне всякий интерес (скорее всего до поры до времени), а я все никак не мог взять в толк, как это Росинка умудрилась усмирить злобную котику. Может она, так сказать, местная ведьма? Надо будет впредь с ней быть осторожным, а то не дай Бог, напоит меня приворотным зельем, и прощай, моя буйная головушка!

Когда мясо кончилось, я уже было приготовился опять лезть в мешок, но кошка, видимо, имела свои соображения, да и котята наелись до такой степени, что лежали как неживые, и собрав их за загривки в маленькую гроздь созревших мурзят, решительно потащила их в камыши.

– Интересно, а если бы из лесу вышел волк, – спросил я с издевкой Росинку. – Ты бы его тоже приручила?

– У-у! Волка еще легче заговорить, чем кота, – радостно сообщила она мне.

– А кого трудней?

Росинка опустила глаза и тихо сказала:

– Печенега.

На что мне оставалось надеяться, что во мне есть хотя бы капля степной крови…

Солнце клонилось к закату, когда Росинка очнулась от послеобеденного сна и сладко потянулась.

Я непроизвольно погладил ее по голове, которая покоилась у меня на коленях, за что получил от всей души (да не по морде) в подарок совершенно безвозмездно и искренне ее неповторимую в своей детской чистоте улыбку.

Я тоже немного вздремнул, разморенный неистовыми запахами полевых трав и почти уже забыл и про Лефортовскую тюрьму, и про злобного окабаневшего Мурзика – так мне было хорошо.

– Когда кончится моя миссия на Земле, поселюсь здесь и женюсь на Росинке, если она конечно этого захочет.

– А как же Мурзик?

– Не хай существует!

– Что значит – не хай? А любовь?

– Любовь? Шо за такэ любовь? – Рожа! Пузо! Гнус!

– Зачем тогда ты это все затеял?

– А я почем знаю?

– Не стыдно?

– Кому?

– Тебе!

– Тебе?!

– Нет, мне стыдно! А тебе?

– А я устал!

– От чего?

– От безысходности!

– Измени мир!

– Зачем?

—..?

– И я не знаю…

– Тогда валяй! Плыви! Вселенная огромна – развлечений на твой век хватит!

– Ну ладно, развыступался! Не видишь – устал я!

– Устал – не ной!

– Сам меня сюда притащил!

– Хотел как лучше!

– Давай меняться?!

– Эн, нет! Это ты у нас специалист по вуман-страданию, мы люди маленькие – мы все больше по другой части!

– Сволочь!

– От такой и слышу!

– Рожа!

– У самого не лучше!

– Ну и что? А меня Росинка и таким полюбит!

– А кто тебе ее прислал?

– Ага! Ты мне ее подсунул?! Так чего ж ты про Мурзилку с меня спрашиваешь?!

– Виноват! Исправлюсь!

– Э! Э! Постой! Росинку не трожь!

– Тогда давай Мурзилку?!

– Я тебе щас такую Мурзилку устрою, тля компьютерная! Век на антивирус работать будешь!

– Руки коротки!

– Не короче твоих!

– Но и не длинней!

– Сам дурак!

– А ты, то сам сидишь здесь, а твоя Мурзилка с молодым шашни заводит!

– Да ладно тебе! Мурзилка спит как сурок и рыбку во сне видит!

– А и в правду спит!

– Ну вот видишь?!

– С молодым!

– Ага! Восемь раз!

– Ну не восемь, а два!

– Чего два?!

– А ничего!

– Ну ладно! Не верю я.

– И правильно! А в душе что-то ведь шевельнулось?

– Ну люблю ее я, ну и что?

– А Росинка?

– Росинка – это икона! Мечта! На нее молиться хочется!

– А Мурзилка?

– А ее мучить!

– Так кто же сволочь?

– Кто – кто? Природа человеческая – вот кто!

– Воистину ли?..

Проснулся я от грохота разорвавшегося снаряда. В кабинет ввалился Сенцов и несмотря на то, что мы были, так сказать, в неглиже, сообщил, что имеется в наличии артобстрел.

Во дворе опять ухнуло.

Я, посоветовавшись с товарищами, то есть приняв решение единолично, отправил сопротивляющуюся и протестующуюся Мурзилку в подвалы НКВД (на сохранение), а сам с молодым пошел воевать.

В коридоре нас ждало начальство. Мне сразу бросилось в глаза, что внешний вид оперуполномоченного, скажем так, существенно отличался от вчерашнего: гимнастерка, галифе и сапоги были в кирпичной пыли и даже кое-где порваны, а правая рука опера была в бинту и на перевязи.

– Ого, лейтенант, критика пошла вам на пользу, – бодро прокричал я сквозь грохот очередного взрыва. – Но, право же, не стоило даже ради создания имиджа так портить новое обмундирование. Неужели нельзя было просто извалять в пыли? И с рукой вы явно переборщили.