Текст книги "Фантазилки (Рассказы)"

Автор книги: Дмитрий Скирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Скирюк Дмитрий
Фантазилки (Рассказы)

Дмитрий Скирюк

Фантазилки

Рассказы

ИВАН-ДУРИЛКА

Лихорадочно хлопая крыльями, Горыныч стремительно пикировал к лесу. Мешал боковой ветер, правым крылом приходилось загребать сильнее, чем левым, и с непривычки вскоре заболело плечо.

– Левее, левее бери! – время от времени покрикивала Правая голова большая любительница ничего не делать и давать советы.

– Заткнись! – коротко приказала Главная, и в эту секунду, заложив крутой вираж, не смогла сориентироваться. Годы и близорукость сделали свое черное дело, и появившееся прямо по курсу раскидистое дерево было замечено всеми троими слишком поздно.

– Атас!!! – запоздало вскрикнула Правая, и в тот же миг Змей со всего разлету влепился в толстый корявый ствол. Сверху градом посыпались жухлые осенние листья, сучья всевозможных форм и размеров и гигантское количество желудей. Левая голова, застрявшая в развилке мощных ветвей, выплюнула кусок коры, скосила глаза и мрачно констатировала:

– Дуб.

Змей Горыныч медленно встал, раздвинув ветви, высвободил застрявшую Левую голову и, кряхтя и потирая ушибленные места, тяжелым неспешным шагом направился в глубь леса.

– Опять шандарахнулись, – со злостью бормотала Левая голова. Когда-нибудь ты всех нас угробишь! Где ты прятался, когда на небе раздавали мозги?

– Будет ворчать-то, – хмуро огрызнулась Средняя. – Ну, упали, ну, стукнулись... с кем не бывает? Подумаешь, дуба дали... Забыл что ли, как лет этак сорок тому назад в грозу нас громом треснуло? И ничего – живем...

– Хорошо тебе рассуждать. – Когтистая лапа осторожно ощупала подбородок, после чего Левая голова продолжила: – А я тогда, между прочим, неделю без памяти провалялся.

– Во-во! – оживилась Правая. – Неделю мы тебя под мышкой таскали, измучились оба. На лавку положишь – бац! – упал, ирод, грохот на всю избу... Яга опять же недовольна была. А...

Осекшись на полуслове, Правая голова толкнула носом Главную, после чего обе некоторое время пристально вглядывались в Левую. Затем хором спросили:

– Утка где?

– Ут... Какая утка? – всполошилась пострадавшая голова и тут же спохватилась: – Ах утка! Кажись, того... проглотил.

Потоптавшись на месте, Змей Горыныч сел на землю, и между головами началась ожесточенная перебранка.

– А ну пусти! Пусти, кому г'рю!

– Че ты разорался-то, че, а?

– Нет, а ты кто такой?

– Только без рук!

– Чего беситесь, все равно брюхо-то одно...

– А ты ва-ще молчи!

– Нет, змеи добрые, вы только посмотрите, а! Как охотиться, так у него, вишь ли, голова кружится, а вот пожрать на дармовщинку...

– Ну не заметил я, не заметил! Сами-то тоже хороши. Трахнулись об дерево, у меня аж искры из глаз. Открываю глаза – нет утки. Может, я ее и не глотал вовсе, может, лежит она сейчас там, под деревом спокойненько...

Это соображение на некоторое время ввергло Змея в размышления. Несколько минут он сидел молча и неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям, наконец Правая голова вздохнула и пробормотала:

– Нет, кажется он ее все-таки проглотил. А может, и нет...

– Гм! – неуверенно согласилась Средняя.

– Че делать будем?

– Возвращаться надобно, – резюмировала Правая, и Змей, тяжело топая, направился обратно к месту катастрофы.

Несколько раз обойдя вокруг пострадавшего дуба и безо всякой надежды поворошив ногою палую листву, он почесал живот, и Средняя голова сказала:

– Все же съел... Что Яге скажем?

Левая голова, виновато потупившись, покосилась на остальных.

– Может, соврем, что ничего не попалось?

– Ну уж нет! – вспылила Средняя. – Айда к реке. Натягаем старухе на уху, авось не осерчает.

Две крайние головы поспешно закивали, соглашаясь.

– Кто снаружи? – спросила Правая и тут же с азартом заявила: – Чур, я первый!

– Я т-те дам первый! – разъярилась Средняя и погрозила Правой кулаком. – Жребий потянем.

Змей сорвал три веточки, размером с хорошую березку каждая, одну сломал пополам и воткнул все три до половины в землю.

– Короткая – снаружи, – объявила Средняя голова. Короткую вытащила Правая.

– О! А че я говорил!

– Дуракам везет; – хмуро пробормотала Левая.

Добравшись до речки, Змей потрогал воду ногой, поежился, поплескал под мышками, с шумом погрузился целиком и занялся рыболовством – две головы под водой хватали всю подвернувшуюся рыбу, а третья торчала снаружи и глубоко дышала за троих. Время от времени на поверхности появлялась одна из голов с трепещущей рыбиной в зубах и швыряла добычу на берег. Наконец из воды вынырнула Левая голова, сжимая в пасти огромного осетра.

– М-м-м? – вопросительно промычала она. Правая голова, склонившись на длинной шее, придирчиво осмотрела трофей и кивнула:

– Сойдет.

Пыхтя и отдуваясь, Змей вылез на песок. Левая голова с шумом высморкалась.

– Вечно я бозле губания броздужаюсь, – гнусаво посетовала она.

Собрав пойманную рыбу в охапку, Горыныч углубился в густые прибрежные заросли и вскоре исчез в лесных сумерках.

Едва лишь он скрылся, на опустевший берег крадучись выбрался заросший бородой детина в кольчужной рубахе поверх кафтана, заржавленном граненом шишаке и с массивным мечом на старом кожаном поясе. Руки его в кольчужных рукавицах судорожно сжимали голову коня, который бился, испуганно храпел и пятился назад.

Поглядев из-под ладони Змею вослед, мужик довольно крякнул, поправил меч и гордо выпятил грудь.

– Вот он, аспид! – хрипло сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Вот он, змей! Ну, таперича держись!

Взгромоздившись в седло, мужик толкнул коня каблуками в живот и медленно въехал под зеленые лесные своды.

Уха из осетрины старуху Ягу немного умаслила, и Горыныч, облегченно вздохнув, направился к своей пещере с охапкой свежей рыбы и бутылью домашней бабкиной бражки под мышкой.

– Горик! – Бабка высунулась в окошко, повела длинным крючковатым носом с волосатой бородавкой на самом его кончике и, разглядев Змея, крикнула вслед: – Я седни кой-куда в гости собираюсь, так что раньше завтрева не жди!

– Ла-адно! – за всех ответила Средняя голова.

– Вот удружила, дура старая, – хмуро заметила на это Правая. – Куды ей в гости на старости лет? Ей-то что, а нам опять круглые сутки караулить...

– А ты не бузи, – строго заметила Средняя, – чай, не чужое стерегем. Свое, кровное.

– Да я че, я ниче... Уж и сказать нельзя.

Потоптавшись у входа в пещеру, Змей попытался счистить с ног грязь, потом махнул рукой и полез так. В небольшом каменном углублении навалена была внушительных размеров мусорная куча, состоявшая в основном из всевозможных птичьих перьев, сухого мха, прелой листвы и трав. Запустив лапу в самую глубину ее, Змей вытащил оттуда круглое массивное яйцо и направился к выходу.

Безуспешно пытаясь просмотреть его на свет, он вертел яйцо так и сяк, прикладывал к уху всех трех голов поочередно, потом грустно вздохнул и сунул его обратно в кучу, после чего уселся у входа, подперев лапами две крайние головы. Средней голове, как и всегда, подпорки не хватило, и она, присмотрев нагретый солнцем валун, примостилась на нем. Правая голова, подтянув к себе пузатую глиняную бутыль, зубами выдернула пробку и заглянула внутрь.

– Брага! – радостно объявила она и стала оглядываться в поисках посуды.

– Все сроки миновали, – мрачно заметила Левая. – Сколько ж еще ждать?

– Это хорошо, что долго лежит, – заметила Правая. – Это значит, что сын будет.

– Дурак ты...

– Почему это – дурак? – обиделась Правая. – Примета есть такая. Правая лапа проворно разливала содержимое бутыли по кружкам. – Третьим будешь?

– Н-ну... э-э-э...

– Да че там, давай.

– Хы!..

Глиняные чашки стукнулись краями. Опустели. Вслепую нашарив рыбешку, Правая голова сунула ее в пасть и поморщилась, когда по горлу проскребли колючки.

– Ох!

– Эк тебя корежить... – сочувственно покивала Средняя. – Окунишка попался?

– Он, проклятый...

Горка рыбы быстро уменьшалась.

Месяца четыре прошло с тех пор, как счастливая избранница Змея, Скарапея Аспидовна, в которой он души не чаял, выполнила свои супружеские обязанности и удалилась в Муромские леса. Хоть там изредка и пошаливали татары, все же было поспокойнее и опять же не так голодно. А Змей, который на своем веку разменивал уже девятый десяток, остался охранять свое будущее потомство.

Старая знакомая, имени которой уже давно никто толком и не помнил и которую все звали просто Баба-Яга (хоть она и утверждала, что пришла сюда из древних мест и род свой ведет чуть ли не от греческих богов и богинь, а посему и звать ее надобно – Баба-Ягиня) взялась подсобить, а то караулить драгоценную кучу сутки напролет кому же в радость? Ночью Змей бодрствовал, сменяя головы на карауле, а днем пещеру охраняла бабуля. Горыныч в это время шатался по окрестным лесам, промышляя, чем бог пошлет. Бог посылал то утицу, то зайчонка, а то и кабанчика, всякое бывало. Хватало и самому на прокорм, и бабке за добро отплатить. Так прошло все это время.

Выпятив к небу сытый живот, Горыныч с довольным вздохом развалился на зеленой лужайке, подставляя вечернему солнышку то одно крыло, то другое, и постепенно его так разморило, что он с трудом стал воспринимать окружающее. Изба на курьих ножках, которую на время оставила хозяйка, сперва бесцельно бродила по опушке леса, попыхивая дымящейся трубой, потом решительно направилась в чащу и вскоре скрылась за деревьями. Пару раз ухнул филин. "Девять", – машинально отметила Средняя голова и, сонно потянувшись, лениво приоткрыла один глаз. Левая и Правая головы сладко похрапывали, наверняка представляя себе во сне жаркие объятия ненаглядной своей супружницы...

А перед самым носом Змея, на сивом лобастом тяжеловозе сидел верхом какой-то человек и остервенело таращил глаза. Конь бил копытом и храпел, испуганно роняя клочья пены с трясущихся губ. Звякая всевозможными железками и ругаясь вполголоса, мужик полез рукой куда-то за спину и извлек на свет колчан со стрелами и лук.

– Померещится же спьяну... – пробормотала Средняя голова, про себя размышляя, что, пожалуй, пора будить сменщицу. – Эй, просыпайся! толкнула она Правую.

– Что, уже обед? – не открывая глаз, слабым голосом пробормотала та.

– Уже, уже, – ответила Средняя. – Хорош дрыхнуть. Примай караул.

– Сейча-ас... – Правая голова зевнула, потянулась и, открыв глаза, с недоумением уставилась на человека. Затем поспешно толкнула уже уснувшую Среднюю.

– Ну что там еще? – недовольно пробормотала та.

– А... э... вроде как мужик... – неуверенно сказала Правая. Когтистый палец указал на конника, который трясущимися руками пытался наложить стрелу на тетиву. – Откуда он взялся?

– Что? Где? – Средняя открыла-таки глаза. – Это ты зачем палец? Ах это... Это сон.

– Сон?! Чей?

– Ну, мой. И вообще отстань, я спать хочу.

В этот момент стрела стукнулась о грудь Горыныча, отскочила и упала на траву. Хмель окончательно вылетел из Правой головы.

– Подъем!!! – взревела она. Левая голова резко вскинулась и возмущенно зашипела, треснувшись макушкой в потолок пещеры.

– Что, гроза?! – спросонья заметалась она.

– Хуже... Вон, гляди.

Увешанный железяками детина к тому времени уже спрыгнул на землю, схватил копье и, прикрываясь круглым деревянным щитом, стал приближаться, выкрикивая всякие междометия. Змей испуганно попятился и замахал обеими лапами.

– Мужик! Эй, мужик, ты че, малость того, а? – Левая голова хотела покрутить пальцем у виска, но в суматохе попала себе в глаз и охнула от боли.

– Че надо-то? – визгливо крикнула Правая. В минуты волнения она обычно непроизвольно переходила на фальцет.

Человек остановился, осторожно высунул из-за щита бородатую физиономию и, выставив вперед для верности копье, спросил:

– Змей?

– Ну, Змей, – согласилась Средняя голова. – А что?

– А где бабуля?

– Я за нее.

– Слышь, мужик, – подытожила Левая, – тебе чего? Вояка некоторое время лихорадочно соображал, что сказать дальше.

– Ты эта, как его... – сдвинув на лоб шишак, он почесал в затылке и наконец нашелся. – Это ты, стало быть, за Марью-царевну выкуп требоваешь?

– Чего-о?! – Глаза у Правой головы, потеснив глазные щитки, от удивления полезли на лоб. – Вы... выкуп?

Головы переглянулись.

– Да я третий месяц дома сижу! – взорвалась Средняя, и Змей, тяжело переваливаясь, затопал вперед. – Какая Марья? Какая царевна? Охренел, мужик, да?

– Не подходи! – взвизгнул тот, прикрываясь щитом. – Изувечу! Не трожь! А-а-а!

Он швырнул копье, промазал и лихорадочно потянул из ножен у седла меч. Конь, испуганно заржав, взвился на дыбы, с силой ударил в землю копытами и, взбрыкивая, понесся к лесу.

– Стой! – всполошился мужик. – Тпру, кому говорю! Отдай меч, волчья сыть! Травяной мешок!

Прихрамывая и потрясая кулаками, он некоторое время носился за конем, оглашая поляну всяческими обидными прозвищами, пока наконец не выдохся и не остановился посреди лужайки, тяжело дыша. Вытер пот.

Средняя голова деликатно кашлянула, напоминая о своем присутствии. Мужик вздрогнул и оглянулся.

– Пуганем? – тихо шепнула ей на ухо Правая.

– На што? – отозвалась та.

– Чтоб неповадно было... Давай, ляпни че-нь'ть, ты же умеешь.

– Кха-ха-ха! – прочистила горло Средняя и взревела на весь лес первое, что пришло на ум: – Конь на обед, молодец на ужин!!!

Левая голова, прыснув, залезла под мышку и затряслась там от беззвучного смеха. Мужик побледнел и выхватил нож.

– А-а, ножичек! – ехидно протянула Правая, и обе головы облизнулись с показной жадностью.

– Ну, ну... Ножичком...

– ...ножичком, значит...

– ...меня бить собрался?

– Отлезь! – рявкнул "молодец", сорвал голос и сипло добавил: – Убью!

Из леса послышалось дикое ржание коня – видимо, плутая в потемках, он наткнулся на логово бабкиной избы. Та спросонья напинала бедной кляче и сама в жуткой панике удрала поглубже в чащобу.

– Ой, не могу! – донеслось из-под мышки, и утирающая слезы Левая голова вынырнула наружу. – Ох, потешил... Ты кто хоть будещь-то, а?

Мужик отступил на шаг и взмахнул ножом.

– Ну, хватит, хватит, – примирительно сказала Средняя голова. – Ты это брось. Пошутили и будет. Я ведь, по правде сказать, и не крал никого. И чего ты сюда приперся, никак в толк не возьму... Э-э-э... как там тебя?

– Иван, – хмуро сказал тот. – Можно – Ваня.

– И чего ж ты, Ваня, по лесам шляешься? Дело пытаешь, аль от дела лытаешь?

– От дела лытаю... – грустно вздохнул тот, почесал в затылке и, сорвав с головы шишак, в сердцах так шваркнул им оземь, что тот погнулся. – А, пропадай моя телега, все четыре колеса! Понимаешь, э-э-э... Змей... Ты ведь Змей?

– Ну, да. Это я.

– Понимаешь, Змей, все ходят по свету, хотят чего-то, славы себе ищут. Войн уж почитай лет пять никаких нет, а мне прославиться – во, как надо! Мечта у меня, понимаешь, на княжеской дочке жениться... Ну, вот, понимаешь... и решил, понимаешь... это... А, да и так все ясно... Отпустил бы ты меня, а?

– Да я вроде тебя не держу... Вот только не суйся сюда больше, лады? Заповедное место. Ищи себе славы в других краях. Конь твой, кстати, где-то рядом бегает. Волков бабка поизвела, к утру покличешь – прискачет. Лошади нашего духу боятся.

– Эт' точно... – угрюмо закивал Иван, замялся, смущенно огляделся по сторонам и, понизив голос, заговорщически зашептал: – Слышь, друг! А может, ты мне кого присоветуешь? Я б его ухлопал – глядишь, и мне слава, и тебе польза. Бабу-Ягу, там, или Кощея Бессмертного. А?

– Ягу не трожь, – сердито сказала Средняя голова. – Да и если Змеев где увидишь – тоже не лезь. А не то – под землей найду, да там и оставлю. А Кощей помер намедни.

– Ишь ты! – поразился тот. – Как это? Как это помер? Не могет такого быть! Он же бессмертный!

– Ни лешего ты не смыслишь в наших колдовских делах. Кощей – он и есть Кощей. Сволота одна. Из вас он вышел, из людей. Ал... хи... Тьфу! Ал-хи-мией да магией всякого колдовства поднабрался. Вреднючий был страсть! Сущий бес. Его окрестная нежить так и прозвала – "Кощей – Бес Смертный". Помер он. Над златом зачах. Опыты какие-то с ним делал, ну и траванулся. А жаль – ты б мог его уложить... ежели, конечно, сам бы жив остался.

– А вот Соловей-разбойник... Его как? Можно?

– А! Вот его можно, можно! – оживилась Левая голова, вспомнив, что оный вражина хозяйничает в местах отдыха Скарапеи Аспидовны, и две другие головы согласно закивали. – Ентот гад, Соловей-хан со своими головорезами третий год в Муромских лесах никому проходу не дает. Режет всех. Ты его излови, коли не добрались еще до душегуба, – и дело с концом!

– Ага... Ну, ты извиняй. А то я ведь что? Я ведь, когда слух пошел, что ты Марью увел, я и решил ее того... спасти. – Мужик вздохнул. – А вишь, как вышло. Оговор, видать. Так что, извиняй, Змей Тугарин, ежели что не так...

– Тугарин? – хором переспросили головы и переглянулись.

– Ты че, мужик, совсем с ума сошел? – осведомилась Правая. – Ты посмотри на меня: какой же я тебе Тугарин?

Богатырь совсем опешил и теперь стоял и переводил взгляд с одной головы на другую.

– А... разве... нет?

– Конечно, нет! Тугарин, он только по названию Змей. А я – Горыныч! Горыныч я! Ты, когда через реку проезжал, указатель видел или не видел? Ясно же написано – "р. Горынь". Какой я после этого Тугарин?

– Да не умею я читать... – машинально выдавил Иван и озадаченно поскреб в затылке. – Бли-ин! – протянул он, и в глазах его как будто проступило понимание. – Так что же, получается, я обознался? Так, что ли?!

– Что ли, так, – подтвердил Змей Горыныч. Детина вдруг схватился за голову и забегал по поляне, потрясая кулаками и время от времени пиная несчастный шишак.

– Дык что же это я! Как же это я! Ой, беда, беда, огорченье! Надыть, свернул не там... Ай-яй-яй... – Он остановился и топнул ногой. – Ведь уйдет, уйдет поганый!

Три головы с неподдельным интересом наблюдали за этой беготней.

– Эк его разбарабанило, болезного... – вслух посочувствовала Правая. – Эй, Вань! – окликнула она. – Чего разбегался? Остынь, охолони малость. Присядь, вон, бражки выпей, а там решим, что делать... Одна голова хорошо, а три – лучше.

– Не до браги мне, Горыныч: Родина в опасности! – Витязь-недотепа подобрал с земли шишак, стряхнул с него пыль, надел на голову и горделиво напыжился. – Так что, извини, Змей, недосуг! Спешу!

– Ну, тогда бывай здоров.

Иван развернулся и быстро зашагал по тропке, ведущей в лес. Змей некоторое время постоял, потом подумал, что не худо бы снова проверить яйцо, и направился в глубь пещеры.

В это утро на скорлупе появилась первая трещина.

КОРОЛЕВСКИЙ ГАМБИТ

Король был стар.

Под стать ему был замок – эта высоченная громада, окруженная водой со всех сторон. Местами ров осыпался, крутые берега повсюду поросли травой и мхом, да и вообще он был уже не так глубок, как раньше. Весной на отмелях и под мостом, который мало кто теперь именовал подъемным, давали представления молодые лягушачьи менестрели. Стены тоже знавали лучшие времена; неровные, замшелые, сейчас они пестрели светлыми заплатами следами штурмов и осад минувших лет. А может быть, веков. Немного оставалось тех людей, что помнили, кто им владел до Короля. Нагромождение башенок, зубцов и навесных бойниц стояло здесь давно, и только старые знамена и штандарты в тронном зале хранили память о разбитых армиях, плененных полководцах и о покоренных городах, но кто их спрашивал о том? Никто.

Лишь моль и пауки.

А между тем когда-то (и при том – не так давно) историю любого знамени, щита, любого гобелена замковые обитатели и челядь знали наизусть, успели выучить со слов Короля, чьи бесконечные рассказы о его былых сражениях и подвигах успели всем набить оскомину.

Так мрачно размышлял Робер, ступая по холодным плитам пола тронного зала, неизменно приходя к одним и тем же нелестным для его отца выводам. Король был стар. И замок был стар.

Когда-то это было даже интересно. Робер невольно снова вспоминал себя мальчишкой. Он с братьями сидел на возвышении вторым – по левую руку от отца. Зал тогда был ярко освещен, за длинными столами пировали рыцари, играла музыка, вокруг смеялись, пели. Гончие собаки под столами грызлись за объедки. Много было пива и вина, красивых женщин, кто-то спорил, кто-то мирно спал, уткнувшись в блюдо головой, и вот тогда отец, подвыпив, принимался за свои рассказы, иногда подначиваемый друзьями и соратниками, а иногда – сам по себе. О, тогда отец казался ему чуть ли не героем, равным богу, – так он увлекался, вспоминая каждый раз все новые подробности, так загорались его глаза, так руки жаждали меча! Случалось, посылали в казематы, в зал вводили пленников. Бывало, что отец их миловал и даже отпускал, как, например, произошло на свадьбе сына. И даже после были битвы, и Робер был их свидетелем, а после – и участником. В тех битвах был иной Король, отважный воин, полководец, лицо которого преображалось при запахе крови, а в черных волосах гнездился ветер, приносящий бурю. Но то случалось все реже и реже: уже тогда мало кто решился бросить вызов Королю. Взрослели братья, выходили замуж сестры. Умерла их мать – жена отца и королева. Годы брали свое. Менее всего отца теперь влекли пиры и развлечения. Он затворился в замке и почти не выходил, лишь редко выезжал охотиться. Собаки разжирели от безделья и дремали целый день, большинство их псарь продал недавно герцогу де Ланнуа. Король об этом ничего не знал, его давно уже никто не принимал всерьез; всем заправляла его старшая дочь Бригитта, державшая под каблуком и слуг, и мужа – молодого тщедушного аристократишку откуда-то с югов. Робер сестру не любил, но вынужден был с ней считаться, по крайней мере до тех пор, пока не огласят наследство после смерти Короля. Робер был старшим сыном. Бригитта – старшей дочерью. Здесь Робер невольно улыбнулся. Пусть так, но скоро все изменится. Аристократишка-южанин попусту вертелся перед троном.

Кудель в их государстве не наследует.

Да, все здесь теперь было не так. Пустой и гулкий, тронный зал был холоден и тих. Над головой маячили закопченные дубовые стропила перекрытий. Трофейные знамена свисали вдоль стены, как выпавшие языки у сонма висельников. Меж окнами, едва колеблемые сквозняком, горели факелы, лишь дальний угол зала освещал камин.

Трон был без всяких церемоний развернут поближе к огню. Робер недовольно поморщился, но ничего не сказал – манеры отца всегда немного отдавали деревенщиной. Чувствовалось, что не родовая кровь, но меч и сила рук когда-то возвели era на трон, но об этом Робер предпочитал не думать. Отец и раньше-то не очень заботился о соблюдении надлежащего этикета, а после смерти жены и вовсе наплевал на все приличия. Ну, ничего. Скоро все будет совсем по-другому. Король задумчиво смотрел на пламя. Оранжевые блики колыхались, выхватывая из темноты орлиный нос, скуластое лицо в морщинах, старый шрам на лбу и схваченные обручем седые волосы до плеч. Худые, жилистые кисти рук покоились на рукояти старого меча – отец опять принес его сюда. На столике по правую руку от него стоял тяжелый и чеканный кубок с подогретым вином. Несмотря на свой высокий рост, сейчас Король казался сгорбленным годами стариком.

Да, в общем, так оно и было.

Не дойдя до трона четырех-пяти шагов, Робер остановился.

– Отец...

Король поднял взгляд, медленно обернулся к сыну.

– Уже пошли на штурм? – спросил он.

Слегка надтреснутый и дребезжащий, голос Короля еще хранил оттенок былой силы, силы, которой безропотно повиновались полки, силы, от которой кровь замирала у врагов и злобных чародеев, силы...

То прошлое, сказал себе Робер. Прошедшее. Давно.

– Нет, – произнес он вслух. – Пока что нет. Обветренные губы старца тронула улыбка. Король плотнее запахнулся в плащ и, казалось, сгорбился еще сильнее.

– Они не двинутся до темноты, – задумчиво сказал он. – Осаду вечером не начинают. Они должны дождаться до утра.

Принц предпочел не отвечать.

– Я помню, – медленно проговорил Король. Глаза его сощурились, как будто бы высматривая в пламени камина отблеск давешних сражений. – Я помню, мы тогда стояли на стене... Я, Оливер и Ательстан. Тот замок... Да, когда на нас шли демоны с востока. Их вел тогда лорд Геварт. С ним еще тогда был чародей по имени... По имени...

Он потряс головой. Провел ладонью по лицу и смолк. Рука легла обратно на эфес меча. Мелькнула ямка шрама с тыльной стороны ладони. Когда-то очень давно Король попал в плен и был распят. Но ему повезло. Он был тогда молод, проезжавшие мимо разбойники сняли его с креста, а после он сумел бежать. Историю об этом Робер слышал раз, наверное, двадцать. Принц стоял и терпеливо ждал, привычно отдаваясь своим мыслям и не слушая отца. Скоро, очень скоро все здесь будет по-другому...

– Мелиадор! – вдруг глухо выкрикнул Король. Робер невольно вздрогнул. Заморгал.

– Что-что?

– Его звали – Мелиадор, – повторил Король, глядя сыну в глаза. На лице его было явное облегчение. – Мелиадор... Он был очень сильный маг. У нас был оберег, один на троих... Но даже тогда они не решились идти на приступ, пока не начался рассвет.

Робер кивнул:

– Я знаю. Ты рассказывал.

Старик многозначительно поднял палец.

– Никогда не повредит послушать лишний раз о прошлых битвах, наставительно сказал он, блеснув глазами из-под дымчатой завесы седых волос. – Так ты распорядился выставить на стену арбалетчиков? – внезапно осведомился он.

– Да, отец.

– И факелы горят у катапульт?

– Да, – вновь ответил тот, стараясь, чтоб его ответ звучал как можно тверже и уверенней – в последнее время старик сделался уже совсем капризным и придирчивым.

– Это хорошо, – покивал Король. – Это хорошо... Тогда нам надо ждать. Надо ждать.

Принц в последний раз взглянул на сгорбленного Короля, на ветхий плащ из меха горностая, на потемневший кубок на столе, на старомодный широкий меч в его руках, затем вздохнул, отвесил быстрый по-военному, поклон и зашагал обратно.

Все складывалось лучше некуда, как он и задумывал. Их договор подписан, деньги из сокровищницы перекочевали в нужные руки. В урочный час преданные принцу люди откроют ворота и осадные войска ворвутся в крепость. Граф Эдвин сдержит обещание. Король, и без того зажившийся на этом свете, умрет, а может – отречется от престола в пользу сына. А может, отречется, а потом – умрет. Скорее всего именно так, да.

А уж Робер потом сумеет как-нибудь договориться с соседями.

Губы принца скривились в усмешке, и он невольно ускорил шаг.

Ох уж эти старые феодалы...

Рубашки, юбки, шемизетки, белые батистовые простыни и расшитые золотом тяжелые бархатные платья – все это шуршащим ворохом летело, падало в распахнутое нутро дорожного большого сундука вперемешку с золотыми канделябрами, серебряной посудой и шкатулками из кости с притираниями, ароматами и всяческими прочими женскими штучками, необходимыми для наведения красоты.

– Бригитта, душа моя, ради бога не бери с собой столько вещей! Мы не доедем до леса, нас поймают солдаты или ограбят разбойники на дороге!

Дородная светловолосая женщина, чьи действия как раз и опустошали маленькую комнату подобно урагану, фыркнула, развернулась на пятках и смерила мужа презрительным взглядом с ног до головы.

– Боже мой, опять ты за свое! – воскликнула она, заламывая руки. – Да хранит нас святой Дунстан, ну до чего ж ты глуп! Сколько раз можно повторять: мы не вернемся в этот замок, как бы ни пошли дела. Считай, что я беру с собою все свое приданое. Все эти деньги, это золото, эти шелка неужели ты хочешь, чтобы мы все это здесь бросили?

– Нет, но...

– Если ты дал деньги кому надо и ничего не забыл, то карета будет ждать нас в лесу, у красной скалы, у самого выхода на поверхность. Да и потом, мы же берем с собой слуг и охрану.

– Берем, конечно, – мрачно отозвался сидящий на кровати ее муж худой и на удивление бледный для южанина человечек, испуганный и очень недовольный тем, что их нелепый мезальянс привел его в итоге в осажденный замок. – Восемь человек!

– Куда ж нам больше-то, куда? Сам посуди: и граф, и все его вассалы, все окрестные бароны двинулись сюда, чтоб поучаствовать в осаде. У подземного хода не должно быть вовсе никого – о нем никто не знает. Ах, как же хорошо, что я тогда взяла из сокровищницы то золото и те камни! Нам теперь без них никак. И слава богу, что мой отец, этот старый маразматик, ничего такого не заметил.

– По правде говоря, да, – признал тот. – Хотя как бы он заметил, если не выходит из своих покоев по нескольку недель кряду...

– Где мой плащ?

– Вон он, на зеркале.

– Закрой окно.

Плащ, отороченный куницей, немедленно последовал за прочим барахлом. Бригитта обернулась к мужу.

– Ну что же ты все еще сидишь! – опять воскликнула она. – Уже темнеет. Скоро все уснут, а кто не спит, останутся на стенах, лучшего момента, чтоб убраться отсюда, не придумать. Где твой сундучок?

– Я... – нерешительно втянул тот голову в плечи. – Я уже взял... собрал все, что хотел... И все, что ты мне наказала взять. Но я хотел сказать... Бригги, может быть, не надо? Может быть, не будем уходить? Ведь ты же сама говорила, что замку... э-э-э... что Королю... Что твоему отцу и раньше приходилось держать осаду...

– О боже, ниспослал же ты мне муженька... Да когда ж то было! Он с тех пор уже не помнит, с какой стороны берутся за меч. Полаялся со всеми соседями, а у самого людей на три стены и то – не хватит! Я так и знала, так и знала, что рано или поздно этим все и кончится.

Муж внезапно переменился в лице.

– Слышишь? Шаги!

Бригитта с грохотом захлопнула сундук.

– Да хранит нас святой Этельберт! Скорее лезь в кровать!

Оба, как были одетыми, проворно влезли на кровать и задернули полог. В дверь постучали.

– Кто там? – нарочито сонным голосом отозвалась Бригитта после третьего или четвертого стука. – Что случилось?

– Госпожа, это я, – чуть слышно донеслось из-за двери, – Бриан де Клер. Откройте, все готово. Я пришел вас проводить.

– Ах, сэр Бриан, это вы! – Бригитта соскочила на пол с прытью, несоизмеримой с ее дородной фигурой, и на цыпочках подбежала к двери. Слава Всевышнему, а то мы уже устали ждать!

Лязгнул засов.

Супруг Бригитты шумно задышал. Мысли его приняли привычное в последнее время и не совсем приятное направление. Бриан де Клер был очень недурен собой, был обходителен, обучен этикету и даже иногда слагал стихи, коряво, но с огромным воодушевлением. Помимо этих качеств юный рыцарь хорошо владел мечом, а некоторое время тому назад еще и объявил Бригитту своей дамой сердца. Все это не без оснований заставляло ее мужа предполагать, что где-то на макушке у него тихонько режутся рога и, может быть, уже не первые. Тем не менее помощь молодого деятельного рыцаря могла прийтись весьма кстати, и потому сей достойный муж сдержал свой гнев и согласился, чтобы сэр Бриан составил км компанию в их спешном бегстве. Что касается Бригитты, то она каким-то образом сумела убедить сэра Бриана, что именно в этом и заключается истинный план Короля – отослать ее с мужем куда-то подальше. Хотя, по правде говоря, и сам Бриан де Клер был не очень высокого мнения о своем сюзерене.