Текст книги "Освободи себя. Как преодолеть насилие и его последствия"

Автор книги: Дмитрий Семеник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Поэтому на самом деле человек существо падшее, очень поврежденное, существо, гораздо более склонное ко злу, чем к добру. В обществе все-таки зло как-то преследуется, и нельзя просто так кого-то избивать или мучить, и поэтому человек как-то себя еще держит в рамках закона и морали. Но как только он оказывается на войне или в зоне, или в роли старослужащего в армии или еще где-то, где уже социум, общество, в котором он находится, допускает проявление насилия, из человека все это начинает лезть. И поэтому очень часто люди, оказавшиеся в таких ситуациях, проявляют уже зверские качества, которых никогда бы они не проявили в нормальном обществе.

Это ужасно, но по большому счету мы должны просто помнить про то, что это наш мир, который лежит во зле. Самое большее, что я могу здесь сделать, – не играть по этим правилам. Решить для себя: пусть все грызут друг другу глотки, а я не буду грызть. Вот это есть христианство. Христос пришел в мир, который Его распял. Распяли Его не какие-то «злые евреи», как иногда некоторые пытаются представить. Его распяли люди, мы Его распяли.

Появись такой человек, как Христос в любой другой точке планеты, все прошло бы по этому же самому сценарию, потому что подлинно хорошему человеку в этом мире можно жить, только идя на крест и на крестные муки. Такого человека везде будут гнать, либо ему надо будет подлаживаться под этот мир, находить какие-то компромиссы. Но, даже будучи хорошими людьми, почти все мы эти компромиссы находим. В чем отличие Христа от всех других людей? Он же все-таки человек был в это время, но ни на какой компромисс Он не мог идти. Поэтому даже самые лучшие люди должны где-то слукавить, они тоже страдают, но где-то все-таки они этого избегают! А Христос – нет, Он был полностью Тем, кем Он был. Но мы знаем, что кончил Он воскресением.

Поэтому, я думаю, хороший, добрый человек, который старается жить по совести, в нашем мире все равно будет претерпевать насилие. Иногда он сможет противостоять насилию, и это надо делать, потому, что когда Христос говорил: «Когда ударят по одной щеке, подставь другую», – это не значит: «Позволяй делать с собой все, что угодно». Имеется в виду другое: когда тебя оскорбили, будь выше этого. На самом деле, ты должен защищаться, защищать близких, семью, то есть это все законно. И самое большее: «Молитесь, – говорит Христос, – за врагов ваших, благословляйте проклинающих вас». На первый взгляд это кажется чем-то совершенно противоестественным, но на самом деле это сверхъестественно, но не противоестественно. Это сверхъестественно, это невозможно человеку, это можно только благодатью Божьей, но даже молиться за врагов – это не значит молиться, чтобы у них все было хорошо, а молиться, чтобы до них дошло. Я всегда это объясняю тем, кто говорит: «Я не буду за него молиться, если он такой гад, столько зла делает!», – а я отвечаю: «Мы же молимся за него не за тем чтобы, если я за него молюсь, он и дальше продолжал это зло, а для того, чтобы рано или поздно до него дошло, что он гад, и если дойдет (а такие случаи бывают), то произойдет чудо». Я знал немало случаев, когда люди были полнейшие негодяи, но после того, как в их жизни что-то случалось, они понимали: «Нет, так нельзя жить, я больше так жить не буду!» Испытываешь огромную радость, когда это видишь.

С одной стороны, в человеке очень много зла и весь мир лежит во зле. Но нас должно радовать и утешать то, что все-таки в любом человеке, даже в самом последнем негодяе, есть и какие-то крупицы добра. Есть стремление к свету, чистоте, добру, правде, есть какие-то остатки совести; они могут быть очень маленькими, но они все равно есть. И вот это вселяет надежду, вот это говорит о том, что все не безнадежно! Человек, осознавший, кто он на самом деле, сколько в нем гадости, но в то же время увидевший, что в нем остается желание добра, принимает решение, что то доброе, что в нем есть, пусть в очень зачаточном состоянии, он должен противопоставить тому злу, которого в нем гораздо больше, и это доброе должно победить.

Но победить своими силами добро не сможет. Есть Христос, которого я призываю в сердце и не только призываю, но и физически причащаюсь. В чем смысл причастия? Это подкрепление тому добру, которое в нас есть. Я могу сказать, что во мне есть много зла, но я с ним не согласен. Во мне есть и немножечко добра, и я встаю на сторону вот этого добра и буду стараться жить с ним.

Еще я хочу сказать, что сегодня звучали на Литургии слова: «Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной». Запомните их. Это слова апостола Павла. Переведу теперь их на русский язык: «Мы воюем не с людьми, которые являются носителями зла, а с самим злом, то есть духами злобы поднебесной».

В христианстве, есть один момент, который неверующие люди не могут понять. Мы убеждены, что кроме мира физического есть мир духовный. Если по-детски сказать, есть бесы и есть ангелы, есть злые духи и есть добрые духи, есть сатана и есть Бог. От Бога исходит все доброе, от сатаны исходит всяческое зло. Богу сатана противиться не может. А вот человек достаточно беззащитен перед духовными силами; все зависит от того, кому он захочет служить. Если человек сознательно избирает служение Богу, то тогда эти духи злобы поднебесной его искушают, борясь с его чувством. Но у них уже гораздо меньше возможностей нас искушать, потому что они Бога боятся. А вот если человек с Богом свои отношения вообще никак не определил, если он его даже не знает и знать Его не хочет, то этот человек полностью в руках темных сил, и они делают с ним, что хотят.

Некоторые люди думают, что бороться со злом – это значит бороться со злыми людьми. На самом деле, зло – это не злые люди. Злые люди – сами жертвы, они первые жертвы зла, бесы толкают их на зло. И когда я, борясь со злом, борюсь со злым человеком, то я не попадаю в цель. А сатана потирает руки; он очень доволен, потому что я бью не по тому, по чему надо бить. Он подставил этого человека, я его могу убить и буду радоваться, что его больше нет. Хотя чему тут радоваться? Нет его – зло перейдет в другого. Зла меньше не станет оттого, что злых людей будет меньше; зло найдет, в ком опять действовать.

Надо всегда смотреть на злого человека именно как на носителя зла, как на человека больного, который заражен некой болезнью, от которой страдает он сам и другие люди. Это вовсе не значит, что с ним тогда не надо и бороться – «ну он же не виноват, он же сам жертва». Бороться надо, потому что все равно зло действует через него. Но при этом все время надо помнить, что ты борешься не с ним, а со злом в его лице. Если этот человек покаялся, значит, он начал бороться со злом, тогда мне уже с ним нечего бороться. Но до тех пор, пока он не кается, пока он этому злу служит сознательно, пока он с этим злом заодно, то с ним приходится бороться.

– После того как человек претерпевает насилие, его злость и агрессия направляется на внешний мир. А у некоторых, напротив, агрессия направляется вовнутрь, и он считает, что это он такой плохой, ничтожный, если с ним такое произошло и теряется уважение к себе.

– Я согласен. Одно дело, когда человек достойно насилие претерпел. Но далеко не каждому человеку удается достойно претерпеть, иногда человек волею-неволею по немощи своей унизительно начинает себя вести в этот момент. И очень часто, когда уже все позади, ему бывает ужасно стыдно, что он так себя повел и ему очень трудно уважать себя после этого. Да, струсил, и результатом этой трусости стало то, что с ним так поступили. Он понимает, что не струсил бы, может, а теперь ему стыдно и он не может уважать себя.

Вспомним пример из Евангелия. Как было Петру апостолу вернуть уважение к себе после того, как он отрекся от Христа трижды в Гефсиманском саду? Как он мог себя после этого уважать? Может, это и ответ в какой-то степени.

Вспомним, как это было. Когда Иисус Христос сказал на Тайней Вечере, что сегодня ночью случится предсказанное, и сказал Петру, что тот окажется не на высоте, Петр удивился, возмутился и говорит: «Учитель, с тобой пойду и на смерть, и на муку!» Он действительно хотел этого, он не врал. Но как это часто бывает, пока не началось, мы думаем, что сможем, а когда начинается, понимаешь, что кишка тонка и что ничего не выйдет. Одно дело говорить, а другое дело увидеть, когда на твоих глазах терзают Спасителя и что Ему приходится претерпеть и знать, что если ты сейчас скажешь, что ты был с Ним, сейчас то же самое начнут делать с тобой. И Петр не выдерживает этого и говорит: «Я Его не знаю», и трижды это повторил. Когда он это сказал в третий раз, Христос посмотрел на него, и он увидел Его лицо. А до этого Христос предсказал, что «прежде, чем пропоет петух, ты трижды отречешься от Меня». И запел петух, и вспомнил Петр, и вышел оттуда, и плакал горько. Когда представишь его слезы, самому плакать хочется. Что должен был чувствовать Петр в этот момент, когда от самого любимого, дорогого человека он отрекся, потому что испугался? Петр, наверное, самого себя презирал и ненавидел, а когда он встретился с Христом, то увидел, что Христос не осуждает его за это, что Он не отвернулся от него, что Христос все понял, и что Он все равно продолжает его любить, как любил, и уважать.

Как же жил потом Петр с этой виной? Он не смог бы с ней жить, если бы не было покаяния. Говорят, что глаза Петра всегда были красны. Потому что каждое утро, услышав крик петуха, Петр вспоминал о своей вине и плакал о ней. Но покаяние – это не самоуничижение, не ненависть к себе. Покаяние основано на вере в то, что Бог прощает нас, когда мы каемся. Поэтому оно не лишает сил, а придает их. Покаяние Петра было принято Богом, за свои слезы он принял радость…

Поэтому мы должны помнить о том, что если в нашей жизни произошло что-то постыдное, то это не значит, что случившееся непоправимо. Жизнь еще не кончилась, и есть еще возможность в дальнейшем в своей жизни поступить в аналогичной ситуации как-то по-другому.

Для того, чтобы правильно относиться к себе, надо уметь отсекать то, что было, и действительно воспринимать жизнь как то, что у меня есть сейчас, а не то, что было, и то, что меня ждет впереди. Жизнь должна быть устремленностью вперед, и каждый день жизнь предлагает нам ситуации, когда мы можем поступить достойно и правильно, и тогда каждый раз, когда мы так поступаем, нас перестает мучить то, что было раньше. Уметь прощать себя самого тоже очень нужно.

Задача таинства исповеди, – отсечь в жизни человека все то, чего он стыдится, сказать ему: было, но что было, сплыло, пусть этого дальше не будет. Дальше не надо к этому возвращаться, все, Бог с тебя это снял, немощен ты был, струсил, не выдержал, ну что, живи дальше, постарайся сделать выводы, и если, не дай Бог, будет такая ситуация, то поступишь иначе.

Однако я взял только тот случай, когда человек, претерпевший насилие, действительно повел себя как-то неправильно и недостойно. Если же он просто ничего не мог сделать – схватили его, скрутили, избивали, – то нечего тут и терять уважение к себе, ты ни в чем не виноват перед самим собой…

Мы, церковники, всегда говорим людям простые слова: ходите в храм, исповедуйтесь, причащайтесь. Все это звучит банально. Скажут: я думал, что-то серьезное сообщат, а это мне любая бабка скажет – ходить в Церковь! Ну а чего делать? Другого ответа нет. Ходи, молись, исповедуйся, читай Евангелие, живи церковной жизнью, и благодаря благодати Святого Духа мы будем получать ответы на все вопросы, и у нас будут именно те чувства, которые у нас должны быть. То есть чувства Иисуса Христа, потому что через это Христос вселяется в нас и происходит, как говорит апостол Павел, «уже живу не я, но живет во мне Христос». А если во мне живет Христос, то Он знает, как поступить в той или иной ситуации, где надо в суд подавать, а где сказать: «Знаешь что, иди-ка ты отсюда подальше и живи, как тебе совесть подсказывает, Я в твою жизнь вмешиваться не собираюсь». Вот теперь все.

Игорь Гагарин, протоиерей

Не держи зла

Тюрьма, конечно, довольно странное место. Но в людях, населяющих ее, нет ничего «специального», ничего такого, чего не было бы в людях за ее стенами. Только человеческие страсти здесь разрослись до каких-то страшных пределов и оказались в этом своем опасном, перехлестывающем через край виде, стеснены, заперты на небольшом пространстве. Именно приступы насилия являются в тюрьме тем «клапаном», который «стравливает» избыточное давление страстей.

Можно сказать, что тюрьма сама по себе является формой узаконенного насилия, применяемою государством в отношении людей, признанных этим государством опасными. А потому насилие является как бы «душою» тюрьмы, и без этой своей «души» тюрьма, конечно, немыслима.

Насилие может принимать самый разный вид, в нем можно разглядеть бесконечное множество степеней: от едва уловимого намека на некие возможные последствия до грубого физического нападения. Следует сказать, что всю «палитру» этих степеней практикуют как заключенные в отношении друг друга, так и сотрудники тюрем в отношении заключенных.

Я сам долгое время был «частью» тюрьмы, заключенным; я был одним из тех, кто использовал насилие для достижения своих целей; я был одним из тех, кто испытывал насилие на себе. Только к концу последнего срока я обрел христианскую веру и, соответственно, независимую, ясную точку зрения на насилие, разобрался в его истоках, получил средство для преодоления его последствий. Хотя, должен признаться, именно два случая насилия по отношению ко мне стали необходимым, завершающим толчком, направившим мое гниющее сердце ко Христу, в Его Церковь.

Однажды меня перевели в другую камеру. Это случается с нарушителями дисциплины, правил внутреннего распорядка. Я доставал в тюрьме алкоголь и наркотики, держался «воровских законов», регулярно помещался в карцер. Поэтому «переезд» меня поначалу не огорчил, но, увидев, куда именно меня переводят, я всерьез испугался. Это было место, где, как я считал, содержались мои враги. Впрочем, до этого момента о моем существовании они даже не подозревали, и вся наша «вражда» жила исключительно в моем воображении, выстроенная на принадлежности заключенных этой камеры к преступникам другой «формации».

Есть тюремные камеры, еще в дверях которых кажется, что воздух внутри от злобы и напряжения как будто звенящий, словно натянута и вибрирует струна, готовая лопнуть. Возможно, это мне только представлялось от страха, но именно так я чувствовал.

Презирая, ненавидя самого себя, я в первый же день сделал попытку «подружиться», подстроиться, приспособиться. Ничего не вышло, – во мне, наверное, слишком явно чувствовались подобострастие, угодничество, страх. Тогда я бросил это и замкнулся в себе.

Меня не трогали почти неделю. Но за эту неделю я не произнес и пяти слов. Первые дни, я полагаю, никто особенно не замечал того, как я молчу, пытаюсь читать или писать письма, находясь в непрерывном внутреннем напряжении, в постоянной готовности к бою. Не думаю, что ответная обструкция с самого начала была вполне сознательной – меня, скорее, попросту игнорировали. Но к концу первой недели мое молчание стало настолько демонстративным, вызывающим, невыносимым, что должно было как-то разрешиться. Подчеркну: главным провоцирующим фактором я считаю свое собственное тогдашнее поведение.

И тогда камера организованно напилась водки. За исключением, разумеется, меня и еще нескольких человек, которым по тем или иным причинам не полагалось участвовать в застольях. Был найден какой-то элементарный бытовой повод для выяснения отношений – и началось….

Меня били всю ночь, меняясь, отлучаясь к столу с едою и водкою, придумывая разнообразные «аттракционы» с моим участием. Им хватило здравого смысла обойтись без сексуального насилия, хотя предложения, я слышал, звучали. В общем, скажу только, что я был совершенно раздавлен, растоптан, унижен и ничего более страшного со мною никогда не происходило. Я не о физическом избиении – в моей безумной жизни бывало всякое, но о невосполнимой, как мне казалось в тот момент, утрате чувства собственного достоинства…

Кончилось тем, что меня «забили» на третий ярус, где не считали нужным замечать даже его обитатели, сами вполне угнетенного положения. Я стал объектом презрения, брезгливой неприязни всей камеры.

Что я переживал, описать трудно. Я так сильно мечтал о мести, что даже видел о ней сны. Одновременно мне было так страшно, что мгновенно потел, когда слышал свое имя. Я боялся спускаться в туалет, боялся есть. При этом воображал, как схвачу нож, лежащий рядом с одним из моих гонителей, и воткну ему в спину. Я опасался идти на свидание с женою, потому что она, мне казалось, поймет по глазам унизительное мое положение. При этом о заплывшей от побоев физиономии я почти не вспоминал, и был готов просить администрацию о переводе в другую камеру, что, по неписанным законам тюрьмы, навсегда ставило на мне клеймо труса и предателя. За все эти мысли, мечты и страхи я себя люто презирал, ненавидел, клял…

Откровенно говоря, я так и не могу вспомнить, откуда появилась Библия. Возможно, она попросту валялась среди тряпья на свободной койке, служа время от времени каким-то хозяйственным целям. Я, конечно, читал Новый Завет и раньше, даже пролистывал когда-то Пятикнижие Моисея, относился уважительно и бережно, но ничего, ровным счетом ничего не понимал; точнее – не пускал в свою душу. Теперь же, после пережитого, я внезапно с изумлением и восторгом стал открывать для себя Евангельские слова, я даже украдкой плакал от радости, я неожиданно стал внутренне успокаиваться, умиротворяться, и все, казавшееся неизбывным, непоправимо ужасным, предстало не самым значительным, вторичным, преодолимым. Я почувствовал живую правду этой Книги, прямое отношение Ее ко мне, к моей чудовищной жизни. И что-то внутри меня немного сдвинулось…

Но для радикальных, категорических изменений тогда чего-то не хватило. Мгновения над Библией после моего перевода в другую, «комфортную» для меня камеру затушевались, поблекли и, хотя не забылись совершенно, изгладились мною продолжением омерзительной, подлой жизни. Известно, что раз и навсегда насытить похоть человек не в силах, что страсть разгорается тем сильнее, чем больше усилий мы тратим на ее удовлетворение. И потому снова, ожесточаясь, я взращивал в себе скотство, не осудив его по-настоящему, не раскаявшись, не желая, в сущности, меняться, дозволяя себе «утехи» самого отвратительного рода. Дескать, поменьше да пореже, – значит, ничего страшного…

Спустя несколько месяцев память о том случае и вовсе перестала меня останавливать от чего бы то ни было. Я сам издевался над попавшими волею обстоятельств в мою камеру «чужаками».

Вскоре меня, после трехгодичного следствия, осудили. И повезли в самую жесткую, режимную на тот момент колонию. Подъезжая в кузове «автозека» к ее воротам, помню, я отчего-то подумал, что жизнь моя изменится бесповоротно.

Выбор мне был предоставлен практически сразу. Все просто: участвуешь в мытье полов и прочих хозяйственных работах – будешь жить. Нет – медленно, мучительно умрешь. Это касалось даже не всех, а только некоторых, в частности, меня, моего пресловутого «статуса», моих «воровских принципов»… Столь вопиющая несопоставимость лежащего на чашах весов внезапно стала для меня очевидной. Вся поверхностная, обманная, шулерская муть, лежащая в основе «мастей» и «законов» открылась мне, когда я примерил к себе «ради них принять смерть». Ведь умирать, не поступаясь под пытками, человек может лишь ради того, что в полной мере приняла его душа, в чем укрепилась она всеми своими силами, в чем есть Истина, ради которой Бог помогает вынести сверхчеловеческие страдания…

И выходит, что я через эти самые полы христианство принял сердцем. Я стал их мыть, и все остальное сразу встало на свои места, жизнь оказалась прекрасной, легкой и чрезвычайно понятной. Я выпросил у кого-то Евангелие и ночами вчитывался в него, по временам ужасаясь: зачем я это делаю, ведь обратного пути не будет?! Но наслаждение было столь всепоглощающим, что я не мог дождаться отбоя, чтобы вернуться к Книге…

Совершенно избежать насилия, находясь в тюрьме, невозможно. Но, чтобы ни случилось, нужно относиться к людям так, как ты хотел бы, чтобы отнеслись к тебе. Даже если люди кажутся тебе «врагами», даже если тебе страшно или больно, даже если это те, кто с тобой обошелся жестоко. Иначе – только увеличится подлость, жестокость, злоба, иначе – ненависть разъест душу.

В этой колонии я встретил одного из моих «мучителей», можно сказать, «вдохновителя». И хотя я уже был прихожанином храма, признаюсь, мне захотелось его убить. Но я заставлял себя при встрече быть с ним приветливым и дружелюбным, долгое время, ежедневно, почти год, и ненависть ушла – он стал для меня одним из заключенных, таким же, как прочие, даже ближе, роднее. А когда у него возникли определенные трудности, я ему помог. И однажды он, закостенелый, ожесточенный, циничный, осужденный на 23 года за организацию бандитского сообщества и нескольких убийств, сам подошел ко мне и сказал: «Ты уж не держи зла. Кто старое помянет… В общем, забыли, ладно?» И в голосе, и в лице его было что-то такое, о чем я никогда не забуду…

Владимир Бовкун

Осмысление причин происшедшего

Реальная ответственность вместо иррациональной вины

– Часто у пострадавших от насилия парадоксальным образом возникает чувство вины. Что делать с этим чувством?

– Очень важно осознать, что ты не виноват в происшедшем. Это у насильника проблема, если он на тебя напал. «Я не виноват, и мне бессмысленно искать причины того, почему это случилось именно со мной. Никаких особых причин этому нет. Так случилось». Ты не виноват, ты это и не заслужил, и не спровоцировал, и тебя не наказали таким образом. Просто это случилось.

Когда лодка «Курск» затонула, Путина спрашивали: «Что случилось с лодкой “Курск”?» В какой-то момент он ответил, может быть, цинично, но очень грамотно: «Что случилось с лодкой “Курск”? Она затонула».

Что случилось с тобой? Тебя избили, тебя ограбили. Не ты неправильно выбрал путь, не ты притянул, не ты не в той юбке шла… Тебя ограбили, на тебя напали. Это с тобой случилось. Причины этого не в тебе. Это так. Это случилось. И раз уж это с тобой случилось, но при этом ты жив, относительно здоров и читаешь книгу, а не лежишь на кладбище или в реанимации, то значит, ты справился. Ты уже справился с тем, что с тобой случилось. А вот тут уже можно и подумать: «Какой я молодец! А что мне помогло справиться?»

– Отчего у пострадавшего возникает чувство вины в такой ситуации, когда, казалось бы, такому чувству нет места?

– В одном из подходов психологии, вина это не чувство, а социальный конструкт, который состоит из представления о том, как должно быть, и стыда за то, что произошло по-другому. Если ты считаешь, что это неправильно, что тебя ограбили, избили и ты позволил грабителю это сделать, ты не смог отбиться, тебе стыдно за то, что с тобой это случилось. Раз ты позволил с собой этому случиться, то значит, ты – какой-то «недоделанный», неполноценный.

Есть вина конкретная: ты сделал что-то не так, и впредь ты не будешь так делать. Это вина, из которой идут конструктивные выводы: понять, в чем я ошибся, чтобы в следующий раз не повторять ошибку. А есть вина иррациональная…

За иррациональным чувством вины прячутся гордыня и ханжество. Как только ты говоришь: «Я виноват», – никто уже не смеет тебе сказать: «Ты виноват». Очень легко перейти в наступление: «Я виноват, я так виноват… Чего ты мне не сочувствуешь, что я виноват? А вот ты не виноват, да? Ты ничтожество, ты не виноват. А вот я виноват. Я лучше тебя!»

«Я не виноват и никто не виноват», – вот истинное признание вины, истинное смирение. Нужно понять, что не все, что происходит в мире, подконтрольно нам. «Есть вещи, перед которыми я бессилен. Это произошло, потому что это произошло, и я не пойму, почему это произошло. Но я могу, проанализировав это, понять, что можно делать, чтобы свести к минимуму возможность повторения этого».

– Чем так опасно это закоренелое чувство вины, неполноценности при переживании психотравмы?

– Изводишь себя, изводишь окружающих. Человек, склонный все взваливать на себя, изведет себя, но тем самым он причинит зло и окружающим, потому что он лишит людей возможности его любить. А человек, склонный «выкидывать» все вовне, изведет окружающих, потому что почувствует себя героем, которому все должны. Это очень непродуктивное чувство, которое разрушает самого человека, если ты не извлекаешь из этого вторичной выгоды, и разрушает других, если извлекаешь.

– Как преодолеть чувство вины, неполноценности, если оно все же возникло?

– Понять, что есть вещи, в которых никто не виноват, которые нельзя контролировать. Вина – это попытка сохранить иллюзию контроля над событиями. Легче считать, что «я не сделал что-то, потому что неполноценный», чем признать – «я не мог ничего сделать».

Надо осознать, что я делал все что мог. Если я, оглядываясь назад, понимаю, что можно было сделать по-другому, значит, я не только в следующий раз буду делать по-другому, но еще и с другими поделюсь своим опытом, чтобы они, попав в аналогичную ситуацию, знали, что делать.

Я выжил, значит, я многое сделал правильно. Теперь надо уже вернуться и осознать, что я сделал правильно, чтобы запомнить и впредь делать так, если, не дай Бог, опять попаду в такую же ситуацию. Рассказать и другим, чтобы они могли воспользоваться моим опытом.

Я сделал выводы и благодаря этому опыту стал сильнее. Теперь и другие могут воспользоваться моим опытом и переживут это событие лучше или вообще в него не попадут.

Человеку поможет, если он в своем мучительном анализе заменит слово «вина» на слово «ответственность». Вот о распределении ответственности думать можно и нужно.

За что отвечает человек, который подвергся насилию? Он отвечает за то, что он может делать или не делать. Но не за поступки других людей.

– А если ситуация такая, что он вообще никак не мог повлиять на нее, например: проходил мимо, взорвалась бомба?

– Тогда он отвечает за то, что он грамотно себя вел, поэтому выжил. Он отвечает за то, чтобы проанализировать эту правильность, узнать как еще правильнее себя вести и поделиться этим с окружающими.

Моя питерская коллега очень «вовремя» пошла в театр в Москве. Спектакль назывался «Норд-Ост». Хорошо, что я об этом узнала, когда это все уже закончилось, потому что если бы я работала там, зная, что у меня там приятельница, я бы работала, наверное, хуже. Так вот, она сказала совершенно замечательную фразу: «Я выжила без потерь. Наверное, с перепугу, я вспомнила все, чему я училась, и все, с чем я работала». На тот момент она была милицейским психологом. Она не отвечала ни за то, что она пошла в театр, – откуда она знала, что его захватят террористы, – ни за то, что его захватили, ни за то, что идет чеченская война. Но за то, что она потрясающе грамотно себя в той ситуации вела, она отвечала. Она сумела мобилизовать все знания, все ресурсы, чтобы выжить самой и немножко помочь окружающим. А теперь она отвечает за то, чтобы поделиться с ближними своим опытом выживания.

– В чем виновата, например, женщина, которую избил муж?

– Она ни в чем не виновата, но отвечает за то, что она остается в отношениях, в которых ее бьют.

– А если это произошло один раз? И она не собирается оставаться с ним, в чем она виновата?

– Абсолютно ни в чем. Если это произошло в первый раз, абсолютно ни в чем. Когда человек вступает в отношения, он это делает с открытым сердцем, с наилучшими намерениями. Поэтому она совершенно не должна была, глядя на любимого мужчину, с которым она идет под венец, думать, не изобьет ли он ее. Она абсолютно ни в чем не виновата.

Вот, если она остается в этих отношениях, позволяет ему себя бить, тогда она сняла с себя ответственность за свою жизнь и жизнь своих детей.

Это принятие ответственности или отказ от нее. Нельзя сказать: «Я виновата в том, что он меня бьет». Можно отвечать: «Я сняла с себя ответственность за свое благополучие и этим позволяю ему меня бить».

– Помогает ли преодолению иррационального чувства вины обращение к Богу?

– Нужно идти в храм и молиться об избавлении от гордыни. Потому что чувство вины, неполноценности связано с гордыней. Желание контролировать все, что происходит с тобой, – это гордыня. Обращение к Богу помогает смириться с ограниченностью нашей ответственности.

Не стоит думать: «О, я не полноценный и теперь всю жизнь буду неполноценным, потому что только меня ограбили и изнасиловали, и я теперь всю жизнь буду уникально неполноценным». Нужно понять: я – творение Божье. Для Бога человек драгоценен. Мы настолько драгоценны для Бога, что у всего, что с нами случается, обязательно есть смысл.

Марина Берковская, психолог

Чувство вины может быть проявлением инфантильности

– Парадоксальным образом, многие жертвы, испытав насилие, после этого чувствуют вину за случившееся. Это мешает им уважать себя. В чем причина возникновения такого странного чувства?

– В некоторых случаях человек проявляет через чувство вины свою инфантильность.

Ребенок по природе своей чувствует себя центром мироздания, центром всего. Такое осознание себя для ребенка естественно. Психолог Жан Пиаже назвал это эгоцентрическим сознанием (не путать с эгоистическим). Ребенок до пяти лет убежден, что все видят мир так же, как и он. Представить себе, что другой человек видит иное, мысленно встать на позицию другого человека, ребенок не умеет. Только после пяти лет у него формируется реалистическое мышление и сознание, и он от эгоцентризма переходит к реализму.

Беда заключается в том, что мы одной частью своей личности взрослеем, а другая у нас может оставаться инфантильной. Как правило, инфантильные, детские структуры личности сохраняются в эмоциональной сфере и сфере отношений. Это означает, что очень часто взрослый относится к другим людям эгоцентрично, как маленький ребенок.

«У тебя плохое настроение? Что я опять не так сделала?» – спрашивает жена у расстроенного мужа. Жене кажется, что только она может быть причиной недовольства мужа. Она не может предположить, что у него есть какие-то свои, не связанные с ней обстоятельства, которые заставляют его нервничать.

Или мама, которая делает уроки со своими детьми, в бешенстве кричит: «Ну, я не понимаю, как же так можно? Как же ты не можешь решить эту простейшую задачу?» Она не может себе представить, что мышление другого человека не справляется с тем, с чем легко справляется она сама. Так же учительница кричит на учеников, когда не понимает, как эти дети не могут постичь того, что очевидно для нее. Это эгоцентрические черты.