Текст книги "Шериф"

Автор книги: Дмитрий Сафонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Ботинки ослепительно сверкали в ярких лучах солнца. Баженов зажмурился.

– Все в порядке? – раздался чей-то голос, показавшийся Шерифу знакомым. Голос звучал вполне миролюбиво, но Шериф сразу почувствовал, что его обладатель каким-то образом причастен к тому, что он лежит на земле, навалившись правым виском на раскаленную плитку.

– Нет, – пробурчал Шериф. Он не собирался отвечать на вопрос, просто хотел убедиться, что может говорить. – Ничего не в порядке.

Он уперся руками в землю и сел. Осторожно тряхнул головой. Голова была тяжелая, но, по крайней мере, не болела и не кружилась. И на том спасибо.

Баженов осмотрелся. День медленно угасал. Солнце клонилось к горизонту и было вовсе не таким ярким, как ему показалось сначала. Наоборот, его закрывала легкая серая пелена.

«Завтра будет дождь», – отстраненно подумал Баженов. Он еще не решил, ценная это информация или нет. Ну, будет и будет. Скорее всего, будет.

Обладатель начищенных ботинок присел рядом.

– Уффф! Чего смотришь? – Теперь Баженов начал вспоминать подробности. Этот человек, сидящий рядом с ним, – новый док. И это именно он отправил Шерифа в нокаут.

Как его зовут? Как-то необычно.

«Оскар Пинт», – внезапно всплыло в памяти. Да, точно. Оскар Пинт.

– Это ты меня так? – Шериф поднял вверх указательный палец и неопределенно покрутил им в воздухе. Глупый вопрос. Конечно, он. Не ангел же Господень осенил меня своими крылами.

– Пришлось. Я предупреждал.

Баженов подтянул —к животу левую ногу, уперся рукой в колено и, кряхтя, поднялся.

– Молодец, – сказал он безо всякой злости, но и без одобрения.

– Я просто защищался.

– Ладно, не оправдывайся. Все в порядке.

К Баженову – вместе с сознанием – постепенно возвращалась былая уверенность в себе. Что бы ни случилось, в Горной Долине хозяином был он, а не этот приезжий.

– Шериф…

– Ну?

– По-моему, сейчас самое время серьезно поговорить.

– Валяй.

Баженов отряхнул штаны, рубашку, раскатал засученные рукава и потянулся к голове – поправить шляпу.

– Она в машине, – напомнил Пинт.

– Точно. Пошли туда.

Шериф шел медленно, потирая ноющий висок. Это могло показаться странным, но он чувствовал себя лучше. Видимо, ему давно не хватало подобной встряски: чтобы кто-нибудь набрался смелости и остановил его. Заткнул, хотя бы ненадолго, проклятую «дыру в голове».

Хорошо еще, никто из горожан не видел этого позора. Авторитет зарабатывается годами, а потерять его можно в одну минуту. Например, вот так, поддавшись порыву. Переоценив свои силы. Или недооценив противника.

– Док… Я надеюсь, все это… останется между нами? – В его просьбе явственно слышалась угроза. Мол, пусть лучше это останется между нами, не то…

– Конечно. Мне жаль, что все так получилось. Я не хотел.

– Да ладно. Ты не виноват. Просто… Я завелся.

– Не понимаю почему. В чем заключается мое преступление? В том, что я пришел к этому дому? Только и всего?

– Только и всего… – Баженов сплюнул под ноги. – А чего тебя туда потянуло? С какой стати? Ты в городе первый день… Да какое там – день? Два часа! Всего-то два часа! И тебя уже тянет ТУДА! Почему? Объясни мне, что ты там потерял?

– Хорошо. – Пинт остановился и взял Баженова за плечо, но Шериф посмотрел так выразительно, что Оскар тут же убрал руку. – Хорошо. Я приехал сюда не просто так. Я… ищу одну девушку, с которой познакомился в Александрийске, в университете.

– Мимо, док! Здесь таких нет. Из наших никто не учится в университете. Максимум – это ковельский колледж связи. Так что, считай, ты ошибся адресом. Все? Разговор закончен? – Шериф отвернулся от Пинта и подошел к уазику. Первым делом он надел на голову неизменный стетсон, потом достал ружье. – Давай патроны.

– Патроны?

– Не валяй дурака. Они у тебя в карманах. Может быть, я хуже тебя боксирую, но я не идиот: заряженное ружье от незаряженного отличить могу. – Он подкинул ружье на руке, словно взвешивал его.

– Подождите. Но, я ее видел. Сам видел.

– Кого?

– Ту девушку, которую ищу. Я даже разговаривал с ней. Только… Она сильно изменилась. С ней что-то не так.

– С ней давно уже что-то не так, если ты имеешь в виду Лену.

– Лену? Нет, Лизу. Ее зовут Лиза.

Шериф застыл. На мгновение он просто окаменел. Затем медленно повернулся всем телом к Пинту, и тот подумал, что патроны отдавать еще рано. Не просто рано – опасно.

– Как ты сказал?

– Лиза. Воронцова Лиза.

– И после этого ты хочешь, чтобы я был спокоен? Чтобы я принял тебя с распростертыми объятиями, как родного?

– Ну, – Пинт замялся, – на объятия я не претендую… А в остальном…

Черт! Кажется, теперь я понимаю, в чем дело. Шериф сам влюблен в нее. Вот оно что! Дело в банальной ревности. Треугольник! Извечный любовный треугольник! Боже, неужели из-за этого стоило переться в такую глушь?! Бред!

Пинт рассмеялся: ситуация и впрямь выглядела смешной.

Как он сразу не догадался? Теперь, конечно, все встало на свои места. Теперь понятно, почему Шериф остановился в лесу и заставил его… Черт, дерьмо! Пинт вспомнил МАЛЕНЬКОЕ ДОРОЖНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ. Да, назовем это так: МАЛЕНЬКОЕ ДОРОЖНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ. Шериф хотел его попугать. Развернуть и отправить обратно.

Видимо, Лиза случайно проболталась. А может, не случайно. Разве их поймешь, этих женщин? Ну а Шериф взревновал и теперь не успокоится, пока не выживет Пинта из Горной Долины.

– Шериф… Скажите честно. Ведь вы… ее любите? Правда? В этом все дело?

– Ты дурак, док. Вот в чем все дело. Или прикидываешься. Давай патроны. У меня и без тебя забот полно. Солнце уже садится.

– Шериф… Или как там по-настоящему? Кирилл. Из этого ничего не выйдет. Мы перегрызем друг другу глотки, только и всего. Один из нас – явно лишний. Давайте спросим об этом у нее. Пусть решит сама. А? Если она скажет, что я – тут же соберусь и уеду. Обещаю.

– Спросим у нее? – Шериф сдвинул шляпу на лоб, поскреб затылок. – Ты действительно этого хочешь?

– Конечно. – Пинт пожал плечами. – Это решит все проблемы.

– Нет, парень… Боюсь, тут ты ошибаешься. Это ничего не решит.

– А вы не бойтесь, Шериф. Надо играть в открытую. Все равно – кто-то должен остаться за бортом.

– Хорошо. – Баженов положил ружье обратно на сиденье. – Пошли. – Он захлопнул дверцу и направился в сторону липовой рощи.

– Эй, Шериф! – окликнул Пинт. – Может, лучше на машине?

– Нет, быстрее пешком. Иди за мной.

Пинт пошел следом, предпочитая держаться от Шерифа на некотором расстоянии. Мало ли что: от неудачливого соперника всего можно ожидать. Пинт почему-то не сомневался, что сам он – удачливый. Иначе зачем Лиза позвала его сюда? В Горную Долину? Да еще точно указала число: ДЕВЯТНАДЦАТОЕ АВГУСТА.

Широкая спина Шерифа скрылась в кустарнике. Пинт прибавил шагу, не желая отставать.

Шериф уверенно шел вперед: перешагивал через могилы, обходил ограды, казалось, он придерживался какой-то одному ему видимой линии.

«Почему мы не вернулись на машине? – думал Пинт. – Наверняка напрямик, через кладбище, быстрее… Но почему он бросил машину? Или… – самые неправдоподобные версии лезли в голову, – или они с Лизой договорились, что, заслышав шум мотора, она должна прятаться? Нет, ерунда какая-то. Наоборот: он знает, что, услышав шум мотора, она будет прятаться. Потому что мотор – это уазик, а уазик – это Шериф. А Лиза прячется от него, потому что ждет меня. И Шериф об этом знает. Поэтому и пошел пешком, чтобы застать ее врасплох. Скорее всего, так. Иначе… Зачем?»

Баженов вдруг остановился. Достал из кармана сигареты, закурил. Снял шляпу и помахал ею перед грудью, будто разгоняя комаров.

Пинт подошел и стал рядом. Шериф глубоко затянулся и шумно выпустил дым, совсем как Джон Траволта в «Криминальном чтиве».

– Ну, что ты хотел спросить, док? Спрашивай!

– Что спрашивать? – Пинт опешил.

– Вон, – кивнул Шериф, выставив вперед крепкий подбородок.

Пинт опустил глаза. В траве, прямо под ногами, лежала гранитная плита. Даже не плита – просто большой камень, неполированный, без острых углов. На камне было высечено: «Екатерина Воронцова» и стояла только одна дата – 1985 год.

И – чуть ниже, буквами помельче: «Лиза Воронцова. 1975-1985 гг.»

Лиза Воронцова… Пинт прочитал эти два слова, но они отказывались укладываться у него в голове.

Стоп! Еще раз. Екатерина Воронцова… Лиза Воронцова…

– Лиза?! – спросил он. 1975-1985. Ей было… десять лет, когда она умерла… Нет, это ошибка. – Шериф, я говорил о другой девушке. Не о девочке. А о девушке. Это ошибка.

Баженов молча слушал его, качая головой.

– Той… Лизе… было около двадцати. При чем здесь маленькая девочка, которая умерла десять лет назад? Нет, Шериф. Это ошибка. Мы просто не поняли друг друга. Я имел в виду совсем другую Лизу. Она… наверное, она живет в этом доме, на углу Молодежной и Пятого. Там, где мы с вами… встретились.

– Сейчас там живет только Лена. Ее сестра. Лиза… погибла десять лет назад. – Видно было, что слова даются Шерифу нелегко.

– Да… Да, наверное. Скорее всего, сестра. Они действительно очень похожи. Поэтому я сразу не понял. Не узнал. Но мне нужна не Лена, а Лиза.

Пинт обошел Шерифа и теперь просительно заглядывал ему в глаза.

Это ведь розыгрыш, Шериф? Да? Это просто глупый розыгрыш? Не так ли?

– Лиза лежит здесь, – повторил Баженов. – Другой Лизы… – он вздохнул, – нет.

– Как же? Как же – «нет»? – Пинт чувствовал абсурдность ситуации. Два взрослых человека пытались доказать друг другу, что белое – это черное, а черное – это белое. Вот только ни один из них, похоже, до конца не знал, что такое белое, и что такое – черное.

– Подождите! – Пинт просиял. – Конечно, почему же я сразу вам не показал? Смотрите! – Он полез во внутренний карман за бумажником. Раскрыл его и вытащил из прозрачного пластикового кармашка фотографию. ЛИЗИНУ фотографию. – Вот она! Лиза Воронцова! Я говорил вам про нее. Вот кого я ищу! Понимаете, ее!

Баженов взял фотографию из его дрожащих рук. Долго смотрел, изучая. Крутил и так и этак. На него смотрела Лена. Лена… Только без своих белых одежд. Здоровая, немного пополневшая Лена. Или… Или он не знал, кто это. Сходство было абсолютным, и все бы ничего… Если бы не одно «но». Лена МОГЛА БЫТЬ такой. Но она никогда такой не была.

– Не знаю, док, где ты это взял… Лена никогда не бывала в Александрийске. Она вообще никогда не уезжала из Горной Долины. Не знаю, док. Может, это чья-то глупая шутка… Но, – голос Шерифа задрожал. Он проглотил комок, подступивший к горлу: – Но тогда это очень нехорошая шутка.

– Да нет же… Это не может быть шуткой! Я… – хотел возразить Пинт и осекся.

А что «я»? Что я могу сказать? Фотографии я украл… С Лизой… С девушкой, которая называла себя Лизой, был знаком всего несколько часов. Откуда мне знать, что происходит на самом деле?

– Шериф… Поверьте, я ничего не придумываю. Если это и шутка, то не моя. Я бы никогда не стал…

– Да я знаю, док. – Шериф махнул рукой. И добавил, без всякой паузы: – А все-таки очень похожа. Одно лицо. Настолько похожа, что… Скажу честно, если бы я увидел эту фотографию раньше… Ну, там, в лесу. Ты понял где…

– Пинт кивнул. – Снес бы тебе голову, не задумываясь. Понимаешь? Из-за нее. Из-за Лены.

Потому что Лиза – это моя вина. Я должен был ПРЕДОТВРАТИТЬ.

Они помолчали, и Баженов продолжал:

– Они бы, наверное, такие сейчас и были. Обе. Даже мать их путала. Но… Лиза погибла… Мать умерла. Прошло несколько дней – после Лизы – и она умерла… А Лена… Ты сам видел. То ли на этом она свете, то ли на том. Не поймешь.

– Так это была Лена? Я разговаривал с Леной?

– Ну да, а с кем же еще?

И все-таки… Тут что-то не так. Девушка в белом, то есть Лена… Она сказала: «Ты тот, кто читает ЗНАКИ». Да, она именно так и сказала. Значит, я все делаю правильно? Ведь я читаю ЗНАКИ. И еще. Она сказала: «ОПАСНОСТЬ. ОН УЖЕ ЗДЕСЬ». Кого она имела в виду? Не Шерифа же? Он и так – все время здесь.

– Шериф, у меня такое чувство, что мы должны многое друг другу рассказать. Вам не кажется? Потому что это, – Пинт развел руками, – ровным счетом ничего не объясняет. Все еще больше запуталось. Мне кажется, здесь что-то не так.

– Да… Здесь все не так. – Шериф присел на корточки и стал собирать с камня огарки свечей. Он легко отрывал их от шершавой поверхности и складывал в левую руку. Внезапно он побелел, покачнулся и, не удержавшись, упал на колени. – Что это? Откуда это взялось?

– В чем дело?

– Смотри! – Шериф протягивал Пинту свечку. Свечка как свечка, ничего особенного. За исключением одной детали: кто-то поставил ее на маленький кусочек фотокартона. Кусочек размером три на четыре. Сквозь капли оплывшего воска просвечивало черно-белое изображение. Баженов ногтем поддел восковые капли, от матовой бумаги они отделялись легко. Это была ТА САМАЯ фотография. Третья из шести.

– Ты что, док, голову мне морочишь?

– Нет. – Пинт замотал головой так энергично, будто хотел перепилить шею о собственный воротник. – Я здесь ни при чем. Это не я!

Они долго молчали, глядя друг на друга.

Где правда, где ложь? Где реальность, где вымысел? Кто он, тот человек, который стоит напротив тебя, – враг или друг? Все смешалось и перепуталось. И разрешить это не было никакой возможности.

Пинт дернул подбородком. Потом еще раз и еще.

Со стороны это выглядит, как нервный тик. Ну и пусть.

Вопрос, который он хотел задать, никак не мог сорваться с языка. Наконец он справился с собой:

– Что там… Написано?

Шериф медленно перевернул карточку. Прочитал.

Затем поднял на Пинта глаза. Долго смотрел на него исподлобья.

Потом он со вздохом поднялся с колен и протянул карточку Пинту.

На обороте, тем же самым почерком, что в первый и во второй раз, было аккуратно выведено: «Доверься!»

И ниже, крупными буквами: «ОПАСНОСТЬ».

– Шериф, скажите честно, – спросил Пинт, – вы понимаете, о какой опасности идет речь?

Баженов ответил не сразу. Он задумчиво курил, словно взвешивал что-то: серьезно и в последний раз. Ошибки быть не должно. У него больше нет права на ошибку.

Наконец Шериф решился.

– Сейчас, – он взглянул на часы, – четверть восьмого. Время еще есть. Немного, но есть. Поехали в больницу, док. Там Николаич… он поможет во всем разобраться. Это… – он подыскивал нужное слово, – непростая история.

* * *

Трое мужчин сидели в маленькой ординаторской на втором этаже. В комнате горел свет, занавески на окнах были наглухо задернуты.

Со стороны это напоминало совет полководцев перед решающим сражением. Или собрание заговорщиков.

Мужчины говорили тихо, внимательно прислушиваясь к каждому шороху, доносившемуся с улицы или с первого этажа.

Шериф потушил сигарету в большой черной пепельнице и тут же достал другую. – Николаич, ты запер дверь внизу?

– Ну конечно, Кирилл. – Тамбовцев помахал рукой, разгоняя клубы дыма. – Мои сосуды не выдерживают этой никотиновой атаки. Я уже восемь лет как бросил. Видимо, придется принять антидот. – Он потянулся к сейфу.

– Не усердствуй, Николаич. Нам нужны свежие головы и трезвые мысли, – предупредил Шериф.

– Тем более, – отозвался Тамбовцев, создавая привычную комбинацию. Он выпил один, никто его не поддержал. Тамбовцев сдержанно подышал в кулак и обратился к Пинту: – Ну-ну, уважаемый коллега! Так на чем вы остановились?

– Я знаю, со стороны это должно показаться странным…

– Коллега, вы повторяете это так часто, что мы начинаем думать, будто вы действительно хотите нас в чем-то УБЕДИТЬ. Вы просто рассказывайте, как было дело. Вот и все. А уж мы разберемся, что к чему.

– Это началось в марте. Я возвращался с дежурства и – случайно! – зашел в фотосалон. Фотограф с самого начала показался мне несколько… странным…

Пинт поймал себя на мысли, что самым частым словом в его рассказе будет эпитет «СТРАННЫЙ». Действительно, ему постоянно приходилось повторять: «странный», «странная», «странно» и так далее. Потому что все случившееся с ним было очень странным.

Оскар рассказал про то, как украл фотографии.

– Их было шесть штук в одной полосе. Я не удержался, взял и положил их в карман…

– Приступ клептомании, – вставил Тамбовцев. – Обычное дело.

– Но тогда я еще не знал саму девушку. Я ее ни разу не видел. И… я почувствовал, что влюбился. – Оскар развел руками, словно хотел сказать: «Ну что тут поделаешь?»

– Романтично, коллега. Одобряю.

– А через месяц я познакомился с ней. В библиотеке. Я пришел туда почитать Блюлера, а она… Она что-то искала. Какую-то тетрадь… – Пинт наморщил лоб. – Сейчас, постараюсь вспомнить…

– Да уж, пожалуйста, не пропускай ничего, док, – сказал Шериф. – Любая деталь может оказаться очень важной. Пинт потер лоб рукой.

– Она сказала: «Толстая потрепанная тетрадь в кожаном переплете… Листы скреплены черным кожаным шнурком». И еще… – Он посмотрел на собеседников. – Что такое? Что-то не так?

Тамбовцев оживленно раскачивался на стуле, как маленький мальчик, играющий в лошадку, но глаза его были неподвижны. Они выкатились до предела, и Пинт подумал, что самое время подставить ладонь, чтобы они не упали на пол. Шериф тихонько выстукивал на столе какой-то ритм, его огромные кулаки мягко колотили по темному дереву.

Тамбовцев встрепенулся.

– Да! Тетрадь, вы сказали? Не помните, что там было написано? Она… эта девушка… Она сказала, ЧТО там написано?

– Да… Кажется. Честно говоря, тогда я не придал этому большого значения. Дайте-ка вспомнить… Она сказала, что на обложке должна быть надпись: «История Горной Долины». А остальной текст – зашифрован.

– Зашифрован?! – хором воскликнули Тамбовцев с Шерифом. Они переглянулись.

– Откуда он мог узнать про тетрадь? – спросил Тамбовцев Шерифа: так, будто Пинта рядом не было.

– Похоже, и впрямь не врет, – согласился Шериф.

– Но я же предупреждал… В это трудно поверить… – пробовал объясниться Оскар.

– Продолжайте, коллега! Мы вас внимательно слушаем, – перебил Тамбовцев. – Может, еще что-нибудь вспомните? Насчет тетради?

– Насчет тетради? Пожалуй! Ммм… Мы не нашли ее. В Александрийской библиотеке ее не оказалось.

– Еще бы, – язвительно усмехнулся Шериф.

– Я помню… Лиза… – Пинт заметил, как Баженов поморщился. – Она сама мне так представилась. Я знаю ее как Лизу Воронцову, поэтому буду называть именно так.

– Хорошо, – согласился Шериф.

– Так вот, Лиза произнесла странные слова. Что-то вроде: «…у каждой загадки есть ответ. У этой загадки – плохой ответ…»

– Да уж. Хуже не бывает, – заметил Тамбовцев.

– Вы что, видели тетрадь? Сумели разгадать шифр? – удивился Пинт.

– Нет, шифр мы разгадать не сумели. И сама тетрадь куда-то исчезла. Но… – Тамбовцев понизил голос до шепота, – у этой загадки – действительно плохой ответ. Рассказывайте дальше, коллега. И, пожалуйста, не сомневайтесь: мы верим каждому вашему слову.

Пинт успокоился. Речь его потекла более плавно. Он рассказывал, а Баженов с Тамбовцевым внимательно вглядывались в разложенные перед ними фотографии. Тамбовцев слазил в сейф за очками, носить которые стеснялся, никто в Горной Долине, даже Шериф, не видел его в очках.

Тамбовцев несколько раз переворачивал фотографии и читал надписи на обороте – так, словно надеялся обнаружить там что-то новое.

Шериф, казалось, колебался. Наконец он решился, взял бумагу и ручку и, словно извиняясь, сказал Пинту:

– Док, не в службу, а в дружбу… Напиши, пожалуйста, то же самое, что и на фотографиях.

– Вы все-таки не верите, – с досадой сказал Пинт и принялся писать.

– Нет, поймите нас правильно. Не то чтобы мы не верим… – вмешался Тамбовцев. – Наоборот. Мы хотим до конца избавиться от недоверия. – Он знал, как подсластить пилюлю.

Пинт написал: «Девятнадцатое августа. Горная Долина», «Будь осторожен. Угол Молодежной и Пятого» и «Доверься. ОПАСНОСТЬ».

Шериф долго сличал почерк, но не нашел в написании букв ничего даже отдаленно похожего.

Пинт продолжал рассказ.

– Значит, фотографии исчезли сами собой? Вместе с девушкой? – снова перебил его Тамбовцев.

– Да. Так и случилось.

– Угу. А спустя месяц первая фотография – снова сама собой – появилась у вас дома на зеркале?

– Да.

– А вторую вы обнаружили тоже на зеркале, но уже здесь, в домике для персонала?

– Да. Причем не просто в домике. Зеркало было завешено какой-то тканью, а на ткани лежал толстый слой пыли. Когда я стал снимать тряпку, пыль осыпалась. Ума не приложу, как фотография могла туда попасть. Разве что кто-то засунул ее за рамку год назад, не меньше, судя по толщине пыли, но это… – Пинт развел руками.

– Нет, не год, уважаемый коллега! – поправил его Тамбовцев. – В домик никто не заходил уже года три. Три как минимум.

– Ну, тогда я не знаю… Естественно, увидев эту фотографию, я поспешил на угол Молодежной и Пятого, чтобы встретиться с Лизой. Чем вызвал еще большие подозрения у Шерифа. – Пинт усмехнулся. Шериф пожал плечами, мол, а чего ты еще хотел, док? – Лизу я не встретил. Но я разговаривал с девушкой, очень на нее похожей. Она… – Пинт пробовал подыскать нужное слово, но понял, что повтора ему не избежать, – очень странная, эта девушка. Она сказала, что знает меня. «Ты тот, кто читает ЗНАКИ». Понимаете? Это, – он протянул руку к фотографиям, – это – ЗНАКИ. И, я думаю, нужно ждать еще трех. Может быть, они что-то разъяснят.

– А может, и нет, – промурлыкал Тамбовцев. – По крайней мере, пока мало что понятно.

– Девушка еще сказала мне: «ОН уже здесь».

– Кто «ОН»? – напрягся Шериф.

– Не знаю. Она не объяснила. Но она тоже говорила про опасность.

– Хорошо. Что-нибудь еще, коллега? Вспомните хорошенько. – Тамбовцев был похож на доброго старого следователя: седой, круглый, на кончике носа – очки, сложенные руки лежат на столе, короткие толстые пальцы переплетены.

– Нет. Пожалуй, больше ничего. Я все рассказал. Я знаю, в это трудно поверить, но… Но это правда.

– Угу. Хорошо. – Тамбовцев повернулся к Шерифу. Тот подвинулся ближе. Казалось, они совсем забыли о Пинте. Тамбовцев что-то говорил вполголоса, Шериф так же тихо возражал. Или соглашался. Но чаще возражал.

Тамбовцев взял чистый лист бумаги, поделил его пополам длинной вертикальной линией и вносил какие-то пометки в правую и левую колонку.

Обсуждение длилось довольно долго, Пинт даже успел заскучать. За это время он выкурил две сигареты и полез в карман за третьей. Он понимал, что не должен мешать им принять решение. Оскар чувствовал, что дело обстоит гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд.

Наконец они обратили на него внимание.

Тамбовцев снял очки, задумчиво пожевал кончик одной из дужек. Лист он держал перед собой, на отлете.

– Вот что, уважаемый коллега! Давайте не будем размазывать манную кашу по белой тарелке. На это нет времени. Теперь нам, – он показал на себя и Шерифа, – более или менее понятны мотивы ваших поступков. Кое-что в вашем рассказе кажется – ммм! – не совсем правдоподобным… Это так. Но, к сожалению, проверить это нельзя. Можно лишь поверить. Или – не поверить. В общем, дело за малым. – Тамбовцев поднял вверх указательный палец, словно учитель, призывающий учеников успокоиться и слушать его внимательно. – Дело – за верой.

Повисла пауза. Пинт замер.

– Должен сказать откровенно, Оскар Карлович… Мы вам верим. Теперь, – он посмотрел на Шерифа, тот кивнул, – наша очередь выложить карты на стол.

Тамбовцев улыбнулся, его лицо словно поймали в сеть из мелких морщинок.

– Боюсь… – Тамбовцев пощипал несуществующую бородку, – наш рассказ будет не более правдоподобен, чем ваш. Но, в конце концов, это тоже вопрос веры. Окружающий мир существует постольку, поскольку мы в него верим. Судьба, рок, фатум, – все это понятия отвлеченные. Существует ли для каждого человека какое-то предписание свыше или не существует – понять трудно. Точнее, невозможно. Легче верить. Или не верить. Я просто расскажу, а вы решайте сами… Кирилл, ты меня поправишь, если что.

Шериф согласно кивнул.

РАССКАЗ ТАМБОВЦЕВА

– Трудно, знаете ли, обо всем этом рассказывать… Много лет подряд я мечтал, что наступит день, когда я смогу это сделать. Вот он, кажется, и наступил… И я чувствую, что не готов. Хорошо, я все же попытаюсь. Главное– это начать, а там – как кривая вывезет.

Кирилл, я думаю, начать надо издалека. С того момента, как в Горной Долине появилась Екатерина Воронцова. Собственно говоря, она не была тогда ни Екатериной, ни Воронцовой. Но об этом позже.

Кирилл, дай-ка мне сигаретку. Или… коллега, у вас вроде – полегче. Да? Вы позволите? Спасибо. Я просто зажгу, затягиваться не буду.

Фу! Так вот. Это было в семьдесят пятом году: считайте, двадцать лет тому назад. Кирилл тогда еще бегал в восьмой класс, поэтому лучше расскажу я. Нет, я не думаю, что он ничего не помнит. Помнит, конечно, но – СВОИ МАЛЬЧИШЕСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ. А мальчишеские впечатления и то, что было на самом деле, – это не одно и то же. Согласны?

Этот год был такой же, как и все. Никаких особых следов в памяти жителей Горной Долины он не оставил. Правда, Зоя Михайловна Бирюкова, покойница – земля ей пухом! – утверждала, что осенью был небывалый урожай опят, но я, честно говоря, не знаю, так это или нет. Никогда не любил шляться по лесам с корзиной. Да и комплекция, знаете ли, не располагает нагибаться у каждого грибочка.

Ну да бог с ними, с опятами. Я ведь не про них взялся рассказывать, а про Екатерину.

Это было летом. В конце июля. Может быть, даже в начале августа. Может быть. Знаете, стояла жара. Вот это точно. Я вообще плохо переношу жару: я ужасно потею, сердце стучит, как у загнанного зайца, голова тупая, как бревно. В такую погоду я катастрофически глупею."Я становлюсь сам себе противен.

Двадцать лет назад мне было сорок пять. Сорок шестой. К тому времени я уже понял, что, видно, судьба мне оставаться бобылем до самой смерти. Ну, так сложилось, ничего тут не поделаешь: женщины, которых я любил, не отвечали мне взаимностью, а те, которые любили меня… Да я что-то таких и не припомню. Не знаю, может, я излишне требователен к слабому полу, но, мне кажется, они сильно изменились: стали более… практичными, что ли? Это если выражаться мягко. Ну а если называть вещи своими именами, то прекрасную половину человечества заел меркантилизм. Они на тебя не смотрят, а словно мерку снимают. Причем начинают с кошелька и кошельком же заканчивают. Ладно, меня опять в сторону потянуло. Чего это я сбился на женщин, не понимаю. Тем более сейчас, когда мне уже шестьдесят пять и максимум, на что я способен, – это отеческий поцелуй в лоб?

Короче, жара стояла страшная. Ну, я сидел в больнице. Был, так сказать, на службе. Врачи и шерифы – они же не работают. Они служат.

Так вот, сижу я на службе, оплываю, как свеча, и думаю, что сегодня в двенадцать придет бабка Краснощекова вскрывать панариций. Сижу, значит, внизу: там, у кафеля, чуть попрохладнее. Сижу в коридоре и смотрю на дверь. И точно: ровно в полдень, под бой кремлевских курантов, прется бабка Краснощекова со своим панарицием.

Ну, панариций для нас – дело плевое. Вы, коллега, знаете: жгутом пальчик перетянул аккурат у самого основания, шприц с новокаином, две инъекции – по обе стороны от проксимальной фаланги, и вперед!

Мелкий инструментарий уже готов: скальпели и ножнички блестят, лотки, тампоны, перекись – все под рукой. Подногтевой был, панариций-то. Ноготь не трогал – справился так, продольным разрезом. Вычистил очаг, оставил дренаж. Бабка сидит, кряхтит. Я говорю: ты, бабуля, на руку-то не смотри. Не волнуйся, все будет нормально. Ну, в крайнем случае – не будет. У тебя в запасе – еще девять, это не считая тех, что на ногах. Кряхтит бабка.

Минут за восемь я все сделал. Ну прямо Войно-Ясенецкий! Хоть садись и пиши «Очерки гнойной хирургии». Доволен я, бабка довольна. Принесла мне немного сала и десяток яиц: свежих, еще теплых.

В общем, с панарицием я справился. На тот день больше ничего запланировано не было. Ну, разве что какой-нибудь экстренный случай. Но по собственному опыту я знал, что экстренные случаи потому и экстренные, что случаются крайне редко. То есть практически никогда. Но зато если уж случаются, то все – подвязывай сиськи! Так оно и произошло. Лучше бы я вскрыл две сотни панарициев. Ей-богу! Да что там две. Я бы и три почел за счастье.

Ладно. Закрыл я свою богадельню. На двери табличку повесил. Крупно так написал: перерыв – один час. Надеваю плавки, беру с собой полотенце – и на речку! Бегом.

Речка у нас небольшая: узкая и мелкая. Поэтому и плавать толком никто не умеет: учиться негде, да и не нужно, в ней захочешь – не утонешь. Ну, я тоже поплескался, в водичке посидел, немного остыл. Вылез на берег, думаю, обсохну малость, прежде чем идти назад. Вытираться – это одно, а обсохнуть – лучше. Когда ветерок приятно холодит кожу, собирает ее в пупырышки, щекочет плечи и спину… В общем, стою в теньке, обсыхаю. Вдруг слышу: гудение клаксона. И крик, протяжный такой. А ветер же, он слова уносит, я разобрать ничего не могу. Ну, поднялся на бережок, всматриваюсь. Леха Кирсанов! Наш прежний участковый. Увидел меня, руками замахал, в машину – прыг! – и через поле ко мне несется. Останавливается в метре. Меня всего – с ног до головы – обдает пылью. А я – то обсохнуть еще не успел, и вся эта пыль превращается в грязь и такой тонкой корочкой медленно застывает на моем лице.

Он матерится – страшный матерщинник был, мог два часа ругаться и ни разу не повториться – кричит на меня. А я в толк взять ничего не могу. Ну, жара. Что с меня возьмешь? В жару я просто чурка с ушами. Ладно. Сажусь в машину, думаю, на месте разберемся. И чувствую– запах какой-то в машине. Я оборачиваюсь на заднее сиденье, а там… Никогда не видел такого! Там – натуральная лужа крови! Ее столько, что она не успевает впитываться в старый дерматин и стоит на сиденье маленькими лужицами. Дымится и… не сворачивается. Я повернулся, перегнулся через переднее сиденье: смотрю, на полу – то же самое. Везде кровь. Я не успел спросить, откуда, что случилось, как Кирсанов рванул с места, и я со всего размаху ударился грудью о подголовник. Думал, перелечу назад – прямо в эти теплые алые лужи. Выставил перед собой руки, чувствую, кровь совсем теплая. Но… какая-то не липкая. Словно жидкая.

Я, конечно, на него ругаюсь… Но что значит «ругаюсь»? С Лехой Кирсановым ругаться – все равно что мочиться против ветра. Ты ему слово, он тебе – три, из этих трех-два незнакомых. В общем, чувствуешь себя как ученица воскресной школы среди портовых грузчиков. Тебя кроют, как хотят, а ты в ответ: «Силь ву пле» да «гран мерси»!

Ладно. Несемся мы с ним бешеным аллюром к родной больнице. Я летаю по всему салону, как бабочка под абажуром – только успеваю крылышками бить. Пыль за нами – столбом. Леха рулит прямо через поля, выжимает из машины все, что может. И матерится – с таким чувством, что у меня, того гляди, волосы на голове вспыхнут. Он матерится, а я ничего понять не могу. Мат – язык эмоциональный, но не слишком информативный.