Текст книги "Исправленному - верить"

Автор книги: Дмитрий Дашко

Соавторы: Антон Перунов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Студент вышел к доске и ткнул грифелем в строчку:

– Вы здесь не учли действия этой константы. Результат получается не вполне корректным.

Профессор задумчиво потрогал подбородок, пошевелил губами, потом широко и в то же время смущённо улыбнулся:

– Знаете, молодой человек, а вы ведь меня уели. Всё верно, ошибся я. Может, тогда подскажете старику, каким образом можно расколоть этот орешек?

– А если сделать так... – юноша стёр колонку цифр, написал уравнение и произнёс:

– Если мы пойдём этим путём, то данной константой можно пренебречь. Формула получится более простой и верной.

После лекции Дементьев предложил Аркадию стать его ассистентом. Юноша не раздумывая, согласился.

С марксистами он познакомился ещё на первом курсе. В ту пору студенчество массово увлекалось трудами Маркса и Энгельса, портреты бородатых гениев украшали стены многих жилищ. Кто-то искренне восхищался их работами, кто-то просто следовал моде, тем более правительство в первое время весьма лояльно относилось к марксизму, видя в нём безобидное (особенно в сравнении с террористами-народовольцами) экономическое учение.

Поначалу Аркадий вёл весьма аполитичный образ жизни, в круг его интересов входили лишь наука и девушки, но потом всё изменилось. На одну из вполне легальных марксистских сходок молодого человека затащил сокурсник – сияющий бритой, похожей на бильярдный шар головой – Юра Белов.

Аркадий с трудом поместился в набитой битком комнатушке, где разглагольствовал о 'неминуемом конце капитализма' и 'Манифесте коммунистической партии' высоченный как коломенская верста сын действительного статского советника Барсуков. Оратор из Барсукова был так себе, он гнусаво переливал из пустого в порожнее и быстро выдохся. Телятников заскучал, ему стало жаль убитого времени. Юноша собрался было покинуть тоскливое собрание, но тут заговорил Белов. Заговорил умело, искренне, пламенно. Он щедро сыпал остротами, приводил примеры из жизни, убедительно доказывал свои доводы, находил нужные строчки из 'Капитала'. Аркадий как-то незаметно увлёкся, почувствовал за его словами внушающие уважение силу и правоту.

С подачи Белова Телятников стал 'идейным'. В 1901-м году по университету прокатилась волна студенческих волнений. Молодёжь протестовала против новых правил, согласно которым отчисленных за участие в массовых беспорядках студентов отправляли отбывать воинскую повинность в армию. Ходили слухи, что им приходится служить чуть ли не в дисциплинарных батальонах, где несчастные подвергаются издевательствам.

Студенчество бурлило, вовлекая всё больше и больше людей. Аркадий увязался со всеми, ему был интересен этот внезапный порыв.

Состоялась сходка в актовом зале университета, затем толпа возбуждённых молодых людей высыпала на улицы. К студентам присоединилось несколько сотен рабочих, добавилась прочая праздношатавшаяся публика. С песнями демонстранты прошли по главному проспекту города, где их встретили полицейские и десяток казаков.

Разгорячённая молодёжь начала кидаться булыжниками и палками. Казаки пришпорили коней и с гиканьем врезались в толпу, не скупясь на удары нагайками. И тут грянул выстрел. Казак с лихим чубом, гарцевавший поблизости, выронил нагайку и упал с коня. Глаза убитого застекленели. Аркадий случайно увидел, как Белов осторожно выбрасывает в урну револьвер с дымящимся стволом.

Тут всё переменилось. Прибывшие на помощь полиции солдаты открыли огонь. Страшно закричали люди. Толпа отхлынула. Аркадий побежал вместе со всеми, нырнул в подворотню какого-то дома, отдышался, привёл себя в порядок и, заскочив в парадное подъезда, поднялся на чердак, через открытое окно выбрался на крышу и таким путём ушёл на другую улицу.

Оказавшись в своей квартирке, он долго переводил дух. Аркадий жутко завидовал, что это Белов застрелил казака, не побоявшись ничего. В тот день Телятников ещё не понял, что из-за его товарища погибли другие, ни в чём не повинные люди. Аркадий искренне считал Белова настоящим героем, бесстрашным и мужественным, способным на поступок.

Телятникову удалось избежать ареста, никто не выделил его в большой толпе. Белова как одного из самых активных агитаторов отправили в двухгодичную ссылку в Сибирь. Убийцу казака найти не удалось, поэтому друг шёл только по политической статье.

Встретились они совершенно случайно на квартире общей знакомой, когда Аркадий окончил университет и работал над новым проектом Дементьева. Белов изменился, он посуровел, взгляд его стал колючим. Они обнялись, сели в стороне от шумной компании и долго говорили. Телятников в порыве откровенности рассказал, что видел Белова с револьвером.

Друг переменился в лице.

– Но ты не бойся, об этом я ни гу-гу, только тебе, – поспешил успокоить его ассистент профессора.

– Что же, – вздохнул Белов, – спасибо тебе, Аркаша, что не выдал. Сам понимаешь, что со мной могли бы сделать, коли б дознались. А раз человек ты проверенный и стойкий, будет у меня к тебе предложение.

И Белов доверительно склонился над ухом Аркадия.

Выяснилось, что друг представляет в городе левое крыло социал-демократов или по-другому – большевиков.

– Мы собираемся открыть свою типографию, нам нужны умные и надёжные люди, на которых можно положиться. Я не уверен, но, кажется, вполне могу находиться под наблюдением, держать оборудование у меня в доме опасно. Может, ты?

– Боюсь, что я не вполне подходящая кандидатура, – грустно ответил Аркадий. – Профессор Дементьев, которому я ассистирую, работает сейчас на военное ведомство. Сам понимаешь, за мной тоже могут приглядывать.

– Жаль, – вздохнул Белов.

Его лысая голова грустно склонилась.

– Но ты можешь рассчитывать на меня в других вопросах, – предупредил Аркадий.

– Хорошо, – кивнул Белов, не собираясь расспрашивать, что имеет в виду Телятников, а тому так хотелось поделиться открывающимися для их дела перспективами, если эксперименты Дементьева пройдут как надо.

Но вместо этого Аркадий предпочёл раскланяться и уйти.

Встречались они и потом на конспиративной квартире, разговаривали, пили чай, читали вслух Ленина, Плеханова, Троцкого. Однажды Белов принёс чудом доставленные номера газет 'Бакинский пролетарий' и 'Гудок'.

– Обрати внимание на эти материалы. Их написал Коба – потрясающий, неординарный грузин. Знаешь, его ждёт великое будущее, если, конечно, ссылки и тюрьмы его не доконают. У него неважное здоровье, – пояснил Белов.

Немного погодя от Олега – человека, который прибыл из будущего, Аркадий ещё раз услышал о Кобе и удивился столь безошибочному предсказанию Белова. Коба – он же Сталин, строитель одной великой империи на обломках другой. Палач миллионов или потрясающий организатор, обладающий бульдожьей хваткой?! Почему Олег и профессор настаивали на сближении с ним? Зачем им понадобился этот злодей?

Чтобы глубоко внедриться в партию Аркадию пришлось оставить работу у Дементьева. Белов выслушал от молодого человека сбивчивый рассказ о том, как профессор узнал о его подпольной деятельности и выгнал.

– А он не сдаст тебя жандармам?

– Что ты! Аристарх Петрович – настоящий дворянин и человек чести. Он скорее пустит себе пулю в лоб, чем выдаст меня жандармам.

– Ладно, – процедил сквозь зубы Белов. – Применение тебе найдётся. У партии трудности с деньгами, без эксов – никак. Ты в химии хорошо разбираешься?

– Неплохо, – удивлённо ответил Аркадий.

– Вот и чудно. Сделай нам несколько бомбочек, будем брать кассу.

– Ты собираешься с моей помощью убивать людей? – изумился Телятников.

– У нас как у иезуитов – все средства хороши, – засмеялся Белов. – Впрочем, если ты такой чистоплюй, я на тебя повешу всю бумажную работу. Поверь, её у нас выше крыши. Я зашиваюсь, ночами не сплю. Вот, к примеру, напиши статейку о положении на наших мануфактурах.

– А что именно написать?

– Пиши правду. Это дорогое удовольствие, но мы пока можем себе его позволить.

И Аркадий написал первую в своей жизни статью для подпольной газеты.

Глава 3. Год спустя

Олег Дементьев.

'Котовский Григорий Иванович, родился 12 июня 1881 года, в селенье Ганчешты в Бессарабии. Потомок знатного шляхетского рода, отец – заводской механик, православный, мать – русская. Мещанин. Закончил Кокорозенское сельскохозяйственное училище. Агроном. В 1907 году приговорен к 12 годам каторги за бандитизм...'

Я отложил короткую выписку о личности будущего перспективного агента. Спасибо Одинцову, с его помощью удалось получить доступ к жандармским и полицейским архивам.

Откинулся назад, задумался. Когда-то в народе была популярной стрижка 'под Котовского', то есть практически налысо. Половина мужского населения такую носила. Из старых чёрно-белых фильмов о его приключениях помню, как он лихо сбежал прямо из зала суда, стукнув лбами двух конвоиров.

Да, интересный человек, никогда бы не подумал, что увижу легендарного российского 'Робин Гуда' живьем. Но мне нужны толковые ребята для организации частной военной компании, и Котовский просто идеальный руководитель: талантливый, изобретательный, храбрый и... принципиальный. Последнее для меня очень важно. Только над принципами надо поработать, чтобы он сумел их понять и принять.

Назвать контору я решил 'Пардус', а что, хорошее словцо, универсальное – латынь и древнерусский в одном флаконе. Котовский сейчас на золотых приисках, тачки катает, что для меня скорее плюс, чем минус. Если выручу, есть реальный шанс добиться взаимопонимания и верности. В России я его не оставлю, для начала отвезу в Англию или еще куда, а там посмотрим. Понятно, что фигуру такого калибра держать надо строго, в ежовых рукавицах, но в последнее время я изменился. Оправданная жестокость перестала меня пугать.

Я выглянул в окошко, увидел станцию, людей на перроне: дам в широкополых шляпах, торговок с корзинками ('Кому пирожки с пылу с жару?! Кому пирожки?!'), неспешных железнодорожных служащих, военных, над которыми по прежнему довлеет горечь поражения в войне с японцами (как говорил Одинцов: 'В морду открыто не плюют, и то ладно'), мальчишек – продавцов газет ('Последние новости, последние новости! Государь-император изволили ...').

Паровоз выпустил пар, загудел протяжно и громко. Состав дёрнулся, вагон качнуло сначала вперёд, потом по инерции назад. Поезд тронулся и стал набирать ход.

Кто-то прыгал на перроне, размахивая руками. Я увидел стелящуюся по земле тень. Она бежала за поездом и никак не могла догнать.

Из открытых окон махали в ответ провожающим, обещали приехать при первой же оказии, передать привет Марфе Акуличне и писать, писать, писать.

Да, поезд замечательная штука, особенно, мягкий вагон, но медленно, до чего же медленно! Надо срочно добивать тему с самолетами и самому учиться на пилота. Конечно, нынешние фанерные коробочки с мотоциклетными двигателями не идут ни в какое сравнение с серебристыми лайнерами из моего будущего, но небо обладает особой притягательной силой. Стоит один раз взять в руки штурвал и всё, страсть на всю жизнь.

После знакомства с Сикорским кое-что сдвинулось с места, но времени катастрофически не хватает, как и денег. Авиационное подразделение 'Русских машин' заработало, трудясь вовсю над скоростным двухместным самолетом, который одинаково сгодится и для воздушных боев, и для перелетов (без боевой нагрузки и с дополнительными баками). Жаль, куш, полученный в первой и последней пока акции, уже почти израсходован...

Эх, как же руки чешутся поставить к стенке еще кого-нибудь из этих 'бесов' – 'ставрогиных', этих общечеловеков и либералов-любителей демократии. Пока они ко мне в руки не попали, пока не допросил с пристрастием, с огоньком, не верилось, что все так мерзко и запущенно. И ведь дело даже не в словах, а в сути, в их внутренней ненависти к России, которая им все дала, а они ей нож в спину.

– Почему? Откуда такая злоба к стране, которую принято называть Родиной? – спрашиваю я одного из них, вальяжного, толстомордого, с наеденным интеллигентским брюшком.

– Вы ещё спрашиваете? Как можно любить эту варварскую и дикарскую Россию, где все как один – рабы? – вопросом на вопрос отвечает толстомордый, ещё не зная, что его ждёт в конце разговора.

Он думает, что всего-навсего участвует в философском диспуте, где дозволено всё и никаких последствий. Ах ты, гнида, неужели не понимаешь, что за слова надо отвечать, а за такие вдвойне!

– Страна рабов, страна господ, говорите?

– Ну да, – кивает собеседник. – Почти с самого начала, убедившись в собственной никчемности, призвали на княжение варягов. Потом уничтожили вольности и независимость Новгорода и Пскова, пустили развитие России в русло стеснения всех свобод. А ведь как оно могло обернуться, ежели бы органом управления стало новгородское вече?

– Пока это вече судило бы да рядило, нас бы соседи порвали как тузик грелку, – спокойно поясняю я, а внутри закипает злоба. – Глядишь, не было бы ни Руси, ни русской империи, а земли бы растащили по кусочкам шведы, поляки и прочие европейцы.

Последнее слово я произношу с иронией, но собеседник её не слышит.

– Может, оно было бы и к лучшему, – мечтательно закатывает глаза толстомордый.

Твари, всех их кончать надо и никаких 'философских пароходов', а то они ведь за границей все тайны русской души выложат своим хозяевам...

Нет, настоящих русских философов и мыслителей наоборот, надо максимально привлекать и беречь, таких как Лосский, Лосев, Бахтин, многие другие. И еще – жизни не пожалею, но Николая Степановича не позволю убить. 'И умру я не на постели, при нотариусе и враче, а в какой-нибудь мрачной щели, утонувшей в густом плюще', пусть будет иначе! Он так хотел в двадцать первом дожить до старости, вот пусть и доживет.

А вот с масонскими сволочами – пока последнего не выведу, как тараканов из дому, не успокоюсь. Ведь насколько глубоко пустила корни эта зараза, а мы ей ещё поклоняемся. Декабристы, декабристы! Ах, устроили восстание на Сенатской площади против самодержавия! Ах, вывели ничего не соображающих солдат под расстрел из пушек! А ведь всё начиналось с масонских кружков, все эти двадцатилетние генералы и полковники там побывали.

И чего вокруг них так пляшут? Мало что ли было дворцовых переворотов? Вон, почти весь восемнадцатый век сплошная свистопляска. Что они могли предложить, эти декабристы? Да ничего! Даже руку поднять на императора посмели, правда, в последний момент вместо него убили боевого генерала Милорадовича.

Ладно, замнём дела давно минувших лет. Пора отдать дань дню насущному. К слову, чего там пишут в свежей прессе? Открываю 'Русское слово' и читаю. Тээкс. Вокруг последних моих статей разгорелась нешуточная полемика, нашлись и сторонники, и соперники, благо я не одинок, есть, кому отрабатывать возражения, чего стоит только наш 'генеральный штаб', который уже вовсю прорабатывает аспекты новой военной доктрины.

Я довольно потер руки, изображая этакого делягу, провернувшего удачную сделку. А что, есть чем гордиться.

Да уж, сколько я выдержу этот безумный темп – не ясно. Ведь с каждым днем становится все веселее и веселее, так что эту поездку в Сибирь можно назвать чем-то вроде короткой передышки.

Чайку надо попить, а лучше и вовсе покушать основательно. Что ж, верное решение, товарищ Дементьев, поднимайте тело и вперед – в вагон-ресторан.

А начиналось все вполне невинно, с простого желания познакомиться с 1909-м годом поближе.

Первым делом обзавелся парой пистолетов, револьверы никогда не производили на меня впечатления, поэтому предпочел 'Браунинги 1903', отличные семизарядные машинки от херра Мозеса и Фабрик Насьональ. Запасшись изрядным боекомплектом, начал тренироваться, и, через несколько недель, основательно поднаторел в стрельбе. Снайпером естественно не стал, но навык приобрел, теперь буду развивать.

Затем изрядно растряс мошну профессора, и разжился еще двумя агрегатами: замечательным глушенным американцем, предназначенным для охоты, как было написано в рекламном проспекте (я улыбнулся: моя охота будет не на зайчиков, пусть уж зверушки бегают), и помповое ружье все того же Джона Мозеса Браунинга. Отработка заняла немало времени, но я об этом не жалел, дело нужное и важное. Самостоятельно оборудовал нечто вроде тренировочной площадки и сутками палил по мишеням, изведя таким манером несколько тысяч единиц боекомплекта. Вот тогда и почувствовал, что слегка набил-таки руку.

В качестве основной одежды после долгих раздумий выбрал удобную куртку, фетровую шляпу и прямые брюки, в придачу взял две пары очков – темные и прозрачные, но без диоптрий: отличная маскировка, лицо в очках и без очень отличается. Само собой обзавелся и целым гардеробом на все вкусы: от народной косоворотки до фрачной пары. Зачем? Для конспирации.

Стал брить лицо до зеркального блеска, зато заимел набор накладных усов и бород. В общем, готовился по полной программе. Тогда со временем было чуток получше: побывал я и в столицах, походил по ресторанам, театрам, церквям и прочим местам, посетил и Государственную Думу, наблюдая народных избранников. Набравшись впечатлений, начал писать статьи и открытые письма под разными выдуманными инициалами.

Результатом воспоминаний стали несколько громких имен, тесно связанных с масонами, которые, по моему давно сформированному убеждению, и являлись главными врагами России в те времена. В голове крутились Керенский, Милюков, Урусов, Орлов-Давыдов. Для начала я нашел его светлость графа Алексея Орлова-Давыдова, богача и по совместительству казначея масонской ложи, долго и нудно наблюдал за ним, точнее, за его огромным особняком в Питере на Английской набережной, пока не вычислил все контакты и не определил, где и с кем он встречается.

Я старался держаться на дистанции, с прислугой не общался, в дом не проникал. Зачем светиться? Дураку понятно, что первая же акция привлечет к моей скромной персоне огромное и нежелательное внимание. Поразмыслив, решил по возможности не оставлять следов и ниточек, заодно путать врага ложными уликами.

В итоге двухнедельного наблюдения выяснилось, что у графа с некой периодичностью собираются весьма интересные персонажи. Путем нехитрых вычислений я пришел к выводу, что эти люди и есть верхушка масонской ложи в Питере.

Больше всего поражала наглость их 'тайных' сборищ. Они прикатывали на роскошных экипажах к главному крыльцу и уверенно вышагивали по ступеням к дверям. 'Ничего, скоро кончится ваша малина', – мысленно пообещал я этой кодле. Еще не вполне уверенный в своих выкладках, решил для начала во всем удостовериться.

'Папа', озабоченный длительным отсутствием, прислал на мой основной питерский адрес письмо, в котором очень аккуратно и вежливо интересовался делами Олега Аристарховича, то бишь моими. Раскрывать свои замыслы я не стал, лишь намекнул, что адаптация идет успешно, и скоро буду полностью готов к делу.

Дементьев наивно думал, что в ближайшее время я отправлюсь в Лондон для организации ЧВК и биржевых спекуляций. Эти действия входили в мои планы, но на первом месте всё же оказалась борьба с общечеловеками и аристократами-либерастами. Придурки не понимали, что рыли себ яму, ещё немного, и вызванная ими волна, смоёт их в гигантскую клоаку.

Без пары сильных ударов по ним я из России уезжать не собирался. У меня к тому времени было уже три паспорта, один на имя Дементьева Олега Аристарховича, второй – подданного Британской короны Джеймса Дарела, к несчастью для себя, приехавшего по делам в Россию и после сильной простуды отдавшего Богу душу.

Его российский иностранный паспорт (в самой Великобритании паспортов просто не было, и свой документ мистер Дарел получил на нашей границе) неисповедимыми путями (всего скорее непосредственно из коллегии иностранных дел) прошел через несколько рук и оказался в итоге у меня, благо и описание внешности в целом совпадало с моим. Операцию эту ловко провернул Одинцов, за что честь ему и хвала. Пока что я предпочитал использовать 'официальный' документ. Ну и третий был по случаю куплен самостоятельно (для тренировки, что ли) на базаре у некой скользкой личности по сходной цене.

Жизнь шпика быстро приелась. Однообразная, утомительно-сидячая, с короткими перекусами в сухомятку и в постоянном напряжении, 'а вдруг заметят!?'. Но больше всего угнетало другое. Две вещи стали прямо таки мучительно-навязчивыми, дошло до того, что стали сниться кошмары. Вокруг меня жила и не подозревала о скорой катастрофе огромная и прекрасная страна. Моя родина. Которую, как оказалось, я очень люблю. И вот смотреть на нее, на эти улицы и набережные, полные прохожих, на купола храмов и флагштоки кораблей было почти невыносимо больно, ведь я-то знал, что предстоит стране уже через восемь лет.

Вторым источником переживаний стала тема предстоящих убийств и насилий. Я не пай-девочка, но становиться киллером, пусть и с высокими помыслами... тяжело. Я понимаю деятелей черносотенного движения, которые только грозились всей этой революционной когорте страшным народным гневом и так толком ничего не предприняли в итоге. Для православного человека, а в массе своей черносотенцы – глубоко верующие христиане, один митрополит Антоний Храповицкий чего стоит, загубить человеческую душу – худший смертный грех.

Сам я, хоть и крещеный, но в вере слаб, да и времена у нас, в начале двадцать первого (я пока не причислял себя к началу двадцатого, этакий путешественник, слишком уж многое, тотально многое отличалось в духе вековой границы). Поэтому закалка и некая готовность к действию сидят во мне плотно. Хорошо ли это – не уверен, ведь в итоге я собираюсь бороться с врагом его же оружием, сам уподобляясь дракону из сказки. И как уберечься? Я непрестанно думал об этом и не находил ответ.

Все эти мысли в совокупности с плохим питанием доконали меня окончательно. Однажды ночью, после очередного сонного кошмара, я подскочил на кровати и внезапно понял – так дальше нельзя, мозг сгорит. Решение пришло сразу и бесповоротно. Я решил стать на время тенью. Жить внутренне строго, не вступая в отношения с женщинами и, тем более, не создавая семью, не накапливать богатства и не иметь собственности, посвятить всю жизнь свою спасению Отчизны. И если таки эта священная цель в итоге сбудется, то потом, возможно, я сниму с себя этот обет. Так сказать, выйду из затвора.

На душе чуток полегчало. Не отпустило совсем, но... поразмыслив, понял, что своим решением соединил себя с этой, царской Россией незримыми узами, которые только сам и в силах разорвать. Я подошел к окну и долго смотрел на серую Неву, прислонившись горячим лбом к стеклу. Окончательно придя в себя, выпил воды и улегся спать. И с того дня кошмары отступили.

'Брать' графа в Санкт-Петербурге представлялось весьма рискованным занятием. Гораздо практичней провернуть задуманное в случае выезда его светлости в московскую усадьбу Отрадное.

Орлов-Давыдов был женат на некой баронессе де Стааль, с которой впрочем, жил раздельно. Уже несколько лет она к их общему удовольствию проживала в Баден-Бадене. Значит, ночью граф будет спать в одиночестве.

Проведя разведку окрестностей усадьбы, я остановился на наиболее рациональном варианте. Граф недавно приобрел роскошный автомобиль и теперь с ветерком на нем катался, правда, сам не управлял, наняв для этого шофера.

Вот на этом факте я и сконцентрировался. Ездил граф на из изготовленном в Англии Роллс-Ройсе 'Серебряный призрак'. Машина оправдывала свое название: кузов целиком окрашен серебряной краской, а шумы от хода и работы мотора снижены до неприлично низкого для того времени уровня.

Водителем у графа работал иностранец, англичанин. Обряженный в сплошную кожу, в фуражке с лакированным козырьком, перчатках с крагами, белом шелковом кашне и в пылевых очках, он выглядел каким-то роботом-придатком к машине, а не человеком.

Орлов часто отправлял водителя с различными поручениями в Москву, что я не преминул отметить. Граф был педантичен, и командировки шофёра совершались в одни и те же дни, в строго определённое время. Это было мне на руку.

Дождавшись, когда англичанин в очередной раз выедет в столицу, устроил ему простейшую засаду: повалил на дорогу тонкое деревце, четко сознавая, что водитель не рискнет оцарапать радиатор и кузов дорогущего авто.

Сам же в самодельном аналоге 'лешего' засел с пистолетом в паре метров от обочины, укрывшись под раскидистым кустом.

Другие по этой дороге, которая вела от имения к основному 'шоссе', не ездили. Я мог не волноваться слишком раннего разоблачения или того, что в засаду угодит не тот, кто мне нужен.

Издалека показалось облако пыли. Англичанин любил быструю езду и, оставшись один, гонял как сумасшедший. С боязливым графом ему приходилось перемещаться плавно и осторожно.

Я испугался, что шофёр не заменит препятствие и протаранит его на большой скорости. Тогда он может остановиться слишком далеко или вообще укатит. Придётся начинать подготовку заново, вряд ли трюк с упавшим деревом прокатит ещё раз. Англичанин не дурак и быстро смекнёт, что здесь что-то не так.

Сегодня мне повезло. Водитель остановил 'призрака' и, не заглушив двигатель, пошел к деревцу (я специально сломал ствол так, чтобы со стороны это выглядело как случайность – никаких следов топора или пилы).

Англичанин покрутил головой, возмущённо поцокал языком, огляделся и, не увидев никого поблизости, осознал, что проблему придётся решать без посторонней помощи. Я сжался как пружина, приготовился к прыжку.

Сбрасывая ствол на обочину, водитель повернулся ко мне спиной. Наверное, он все же что-то почуял, и начал поворачивать голову, но не успел. Набросив на шею гитарную струну с удобно прикрученными ручками, четко по-деловому, как будто всю жизнь этим занимался, я стал душить его, пока он не потерял сознание.

Затем дотащил до машины бесчувственное тело, запихал на заднее сиденье и, усевшись за руль, бодро съехал на проселок в ближайшую густую рощицу. Там быстро стянул с англичанина одежду и обувь, а самого связал и сбросил в овраг, не забыв о кляпе. Уверен, до завтра англичанин точно не очнётся, а, очнувшись, попотеет над освобождением.

Среди вещей мужичка обнаружился револьвер, не удивлюсь, если шофёр ещё и служил телохранителем. Впрочем, оружие могло понадобиться и для самообороны.

Револьвер я выкидывать не стал, решив использовать по прямому назначению, обратив против графа.

Переодевшись, подкатил к главному крыльцу усадьбы и, заглушив мотор, стал терпеливо ждать 'хозяина'.

Ко мне никто не подходил. Англичанин по-русски не говорил и держался крайне чопорно. Ни разу не видел, чтобы он с кем-то общался. Даже ел он отдельно от прислуги, видимо, причисляя себя к некой элите. Что ж, теперь ему компанию составляют муравьи и прочие букарахи.

Как и думал, долго ждать не пришлось. Граф выезжал в столицу как по расписанию: ближе к вечеру, предпочитая проводить время в городе. Так и сегодня.

Тяжелая туша, обряженная в роскошный костюм, медленно забралась на заднее сиденье. Машина даже присела.

– Поехали, – коротко приказал граф на английском.

Ждать себя я не заставил. Мягко тронувшись с места, быстро набрал скорость и с ветерком помчался по дороге. Куда везти графа я решил давно. Подходящее местечко найти не сложно. Куда важнее – скрыть автомобиль, очень уж приметная тачка.

Так что, когда я свернул, не доезжая до города, на проселочную дорогу, граф даже не сразу понял что к чему, до него дошло слишком поздно, что мы едем в другую сторону. И сразу сзади раздался громкий и требовательный голос. Отвечать я не стал.

Ага, вот и конечный пункт маршрута. Большой полуразрушенный сарай, давно его заприметил. Мягко вкатив внутрь машину и, заглушив двигатель, достал револьвер и повернулся к жертве.

В свете еще не зашедшего солнца граф выглядел весьма отвратно, напоминая жирную крысу. Толстый, с вытаращенными глазами, обычно с розовым, а сейчас с покрасневшим от крика лицом, на котором застыло выражение настоящего дегенерата (да друзья мои, вот вам пример истинного вырождения аристократии), он медленно ворочался на сидении всем габаритным тельцем и орал. На водителя.

Я не стал слушать его, а просто нажал на спусковую скобу. Выстрел прогремел громко и резко, оглушив графа и отключив его речевой поток. Затем коротко, без замаха ударил стволом по зубам и сказал на чистом русском:

– Заткнись, гнида! Лучше молчи, или я прямо сейчас тебе мозги вышибу.

Для такого тугодума, как мой пленник, скорость, с которой он понял, что от него требуется, оказалась прямо-таки удивительной. Честно говоря, ожидал от него большего. Все же потомок смелых, решительных людей, героев... но нет, сдулась их светлость со скоростью проколотого воздушного шарика. И начала давать признательные показания.

Я заставил его самого записать всех членов масонских организаций, которых он знает, перечислить их звания в масонской среде, адреса и принадлежность к конкретной ложе. В списке оказались и русские, и французы.

Узнал от него и источники финансирования этой организации. Время от времени граф начинал выходить из заданных рамок, тогда я бил его заранее заготовленной дубинкой, сделанной из обрезка свинцовой трубы, обмотанного тряпкой. Удары были болезненными и быстро отбивали тягу к сопротивлению.

Между делом я задумался: а вот когда меня так начнут прессовать, смогу ли вести себя более достойно? И не смог ответить. На душе стало паскудно, но начатое надо было завершать.

Вторым номером программы шло изъятие денежных средств. Граф всегда носил с собой чековую книжку (я сумел разузнать о его привычке окольными путями, примерно таким же образом установил приблизительную сумму средств на счетах). Не сразу, но всё же выписал мне чеки на предъявителя на все свободные активы. Чтобы подбодрить, пришлось сломать ему несколько пальцев на левой руке. Убедившись, что он точно все вспомнил, я заставил графа накидать записку прислуге, что он якобы срочно уезжает за границу и пробудет там не менее года. А затем без лишних сантиментов застрелил его и закопал в этом же сарае.

Тело в итоге так и не нашли. Ночью пошел дождь, и все следы, какие имелись, начисто смыло.

Спокойно вернувшись в Отрадное, передал дворецкому записку и выехал со двора, никто меня и не думал задерживать. Был большой соблазн оставить машину, но я удержался и, перегнав Роллс-ройс километров на двадцать в сторону, аккуратно утопил в глубоком болоте. Но мысль обзавестись толковым авто в голове засела основательно.

Пока графа не хватились, успел перевести чеки частями в разные банки, треть средств направил в различные благотворительные общества в России, а остальное, обналичив, забрал для задуманных дел. При этом постарался максимально запутать следы. Во все банки являлся в разных обличьях: надевал парики, накладные усы и бороды в разных комбинациях, менял манеру речи и так далее.