Текст книги "Исправленному - верить"

Автор книги: Дмитрий Дашко

Соавторы: Антон Перунов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Андрею выпала вакансия в резервный пехотный полк, расположенный неподалёку от Ярославля. К назначению он отнёсся спокойно, сожалел лишь, что не сумел попасть на театр русско-японских военных действий. Казалось, именно там он мог проявить себя полностью. Но не сложилось, так не сложилось. В конце концов, войн на его век хватит.

Знакомство с Аристархом Петровичем состоялось в прошлом году: поручика внезапно вызвали в штаб округа. Пожилой генерал, отрастивший роскошные баки и старообрядческую бородку, объявил, что Андрей направляется в бессрочную командировку, велел отобрать надёжных солдат.

– Ваше назначение будет секретным, постарайтесь никому о нём не говорить, – предупредил генерал. – Даже командиру полка. Вы поступаете в полное распоряжение профессора Дементьева. Его воля для вас приказ.

Поручик ответил 'есть' и щёлкнул каблуками.

Профессор принял его радушно, если и загружал поручениями, то строго по делу. Одинцову нравился чудаковатый учёный: Дементьев умел 'зажигать' людей, не зря студенты его обожали и были готовы идти за ним в огонь и воду.

Андрей не был посвящён в тайны исследований, но понимал, что сталкивается с чем-то неординарным, способным навсегда изменить судьбу родины.

И вот теперь встреча с человеком, перевернувшим все представления о будущем. Оно выглядело теперь слишком страшным, и в первую очередь для него, потомственного дворянина. У кого-то возникло желание взять всё и поделить, но что можно взять с армейского поручика, не имеющего ни капиталов, ни имений, а ведь таких большинство.

Андрей загрустил. Никто не спорит, бардака в матушке Рассее хватало испокон веков, но зачем ломать хребет стране? Кому после такого станет жить лучше? Униженных и оскорблённых, много, слишком много, с этим действительно надо что-то делать. Но что именно? Неужели нет иных способов, кроме революций, беспорядков, убийств, резни стенка на стенку, когда брат идёт на брата? И уж совсем непонятно – зачем убивать всю царскую семью, вместе с детьми. Чем провинился больной царевич Алексей, его сёстры-княжны? И чем плох Николай?

Императора Одинцову доводилось видеть всего однажды и то издали. Николай Второй приезжал на смотр дивизии, он гарцевал на коне перед строем и хвалил солдат за выправку. Поручик кричал 'ура' вместе со всеми и тщился разглядеть мельчайшие детали. Чёрного демонизма в царе не было, он не походил на пиявку, сосущую кровь из народа. Человек как человек – добрый, весёлый, умный и... несчастный. Кто мог взять грех на душу и выпустить в него пулю? Жаль, пришелец так и не вспомнил имя цареубийцы.

Одинцов давно подумывал о дальнейшем продвижении. Далеко идущих перспектив в полку нет и не предвидится, кругом сплошная армейская рутина, засасывающая как болото. Максимум на что он мог рассчитывать – дослужиться до командира роты. Поступление в академию, прежде всего – Генерального штаба -маловероятный, но всё же шанс, однако попасть в неё непросто, большинство срезалось на вступительных экзаменах. На редких как снег летом счастливчиков в полку посматривали косо, провожали с ненавистью, за глаза обзывали 'моментами' и... отчаянно завидовали.

Но профессор предложил попытать счастья в жандармском корпусе. Отбор осуществлялся строгий, брали далеко не всех, только потомственных дворян, закончивших военное училище по первому разряду, шесть лет прослуживших в армии, не католического вероисповедания. И, разумеется, не имевших долгов.

Всем этим требованиям Одинцов удовлетворял, главным было пройти сквозь мелкое сито отбора. Поручик подал докладную записку с просьбой зачислить его в кандидатский список при корпусе жандармов и стал дожидаться вызова.

В Петербурге он оказался через два месяца, предстояло выдержать предварительные экзамены в штабе корпуса. Желающих набралось с полсотни, это были офицеры всех родов войск, в основном из заштатных гарнизонов. Одинцов, прибывший задолго до начала испытаний, ощутил в себе мелкую нервную дрожь, он жутко волновался, понимая, что другой попытки может и не быть. Чтобы немного успокоиться подошёл к другим офицерам, представился, завёл беседу ни о чём.

Все ждали начала первого экзамена. Он был устным и затрагивал широкий круг предметов.

Двери, за которыми заседала приёмная комиссия, приоткрылись. Щеголеватый жандармский ротмистр с порога огласил первые пять фамилий экзаменующихся.

Капитан-артиллерист Авалов перекрестился:

– Ну, с Богом, братцы, – и неуверенной походкой зашагал к дверному проёму.

Вслед полетели пожелания удачи.

Одинцов оказался в середине списка. Прозвучала его фамилия, сердце учащённо забилось. Он вошёл в комнату, доложился по форме, получил билет и сел готовиться. Мысли разбегались. Тема была и простой и в то же время сложной, с массой подводных камней. Вопросы касались создания Государственной Думы первого и второго созывов и краткой характеристики представленных в ней партий.

Через пятнадцать минут его вызвали отвечать.

Одинцов чётко отбарабанил официальную версию, не прибавляя от себя ничего лишнего. Экзаменаторы – в их число входили старшие адъютанты штаба корпуса и представитель полицейского департамента – откровенно скучали. Внезапно председатель комиссии, брыластый полковник Смирнитский, остановил его:

– Достаточно, господин поручик. Скажите, любите ли вы поэзию?

– Не очень, – удивлённо произнёс Одинцов, не понимая, каким боком это относится к экзаменам.

– Жаль, – полковник поморщился. – Но в любом случае эти строки должны быть вам хорошо известны.

Смирнитский продекламировал:

– Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ.

– Что скажете насчёт этих стихов, поручик?

Одинцов спокойно ответил:

– Вы правы, господин полковник, Лермонтова не узнать сложно. Если не ошибаюсь, эти строки он написал в апреле 1841 года, когда служил на Кавказе.

– Всё верно, строки действительно принадлежат Михаилу Юрьевичу Лермонтову, – одобрительно кивнул жандарм. – И дату вы точно определили. Но всё же хотелось бы узнать ваше отношение к этим стихам?

– Боюсь, Михаил Юрьевич находился не в лучшем расположении духа. Трудно сказать, что двигало в тот момент поэтом, всё же творческие люди не совсем от мира сего. Может, обида, душевное расстройство, что-то ещё... Возможно, Лермонтов не догадывался, что даже после того, как навлёк на себя справедливый гнев государя-императора и получил направление к местам новой службы, он не был брошен на произвол судьбы. Государь велел присматривать за строптивым чадом с той целью, чтобы с головы поэта даже волосок не упал, а ведь русская армия в то время вела кровопролитную войну с горцами, многие достойные офицеры погибли в бою или умерли от ран. А господина Лермонтова берегли как зеницу ока.

Теперь по поводу голубых мундиров. Даже поэту не стоит забывать, что голубой цвет – цвет православный, цвет святой верности родине и престолу. Отсюда и голубые мундиры жандармов, рисковавших собой, чтобы Лермонтова случайно не подстрелили в бою или не зарезали из-за угла. Лучше бы он вспомнил напутственные слова Николая Первого графу Бенкендорфу, когда тот стал начальником Третьего отделения: 'Утирай слезы несчастным'. Думаю, в этом и жандармы, и поэты должны действовать солидарно.

Ответ Одинцова экзаменаторам понравился, Смирнитский объявил, что поручик допущен ко второй стадии – письменному экзамену, на который надлежало явиться завтра.

И это испытание Андрей выдержал с честью. Его включили в список кандидатов и велели возвращаться к месту службы.

– Мы вызовем вас сразу, как только наведём необходимые справки, – заверил Смирнитский.

Ободрённый словами полковника Одинцов поехал к профессору и его недавно обретённому 'сыну'.

Глава 2. Большой совет

Маленький русский городок, год 1909-й

Я спустился к завтраку последним. Вся неделя ушла на активнейший сбор информации, чтение газет, журналов, книг. Сам еще ясно не сознавая зачем, начал собирать вырезки из прессы, на которых по каким-то причинам останавливался взгляд. Еще позавчера, вспоминая актуальные темы из истории и дополняя список 'важного' додумался до Курской магнитной аномалии, о чем решил, тут же рассказать 'папе' профессору. Аристарх Петрович медлить не стал и сразу же начал наводить справки, впрочем, пока безрезультатно. Первоначально небольшой список, и так казалось, исчерпывающий, на деле очень мало, что мог дать. После короткого обсуждения мы решили систематизировать его, разбив по датам и по направлениям.

Выяснилось, что если хорошо покопаться, то можно много чего вспомнить. Я сам себе удивлялся: концентрация и отсутствие отвлекающих аспектов (фактически я находился в полной изоляции от мира, что вполне соответствовало моему еще не вполне пришедшему в норму состоянию духа) творят с памятью чудеса.

Сегодня должны были приехать соратники по заговору и сообщить о первых результатах. Мы с нетерпением ожидали их прибытия.

– Олег, будете завтракать? – чуть недовольный моим минутным опозданием к столу осведомился профессор.

Необыкновенная пунктуальность, как я выяснил очень быстро, была одним из фундаментальных качеств Аристарха Петровича, поневоле и мне пришлось становиться точным во всем.

– Простите, я задержался, просто задумался о наших планах.

– На первый раз извиняю, но впредь извольте не опаздывать, – проворчал Аристарх Петрович.

Меню завтрака в доме профессора было неизменно – можно сказать, в английском стиле, овсянка, только не по-английски жидкая, да еще и на молоке, со сливочным маслом и даже джемом, горячая французская булка, вареные 'в мешочек' яйца, обязательная слабосоленая семга и великолепный черный кофе. Из всего этого списка я в прежней жизни употреблял разве что яйца, но вот феномен – попав в новую, кем-то уже организованную и такую эстетически выверенную реальность, просто принял ее как данность и всего за неделю именно такой рацион стал привычным и даже родным.

Закончив с едой, начали разговор.

– Вы, Олег, ведь не ученый?

– Я закончил университет...

– Если не секрет, какой? – живо заинтересовался профессор.

– А, – я махнул рукой. – Он не достоин быть даже половичком в Московском, Питерском или Казанском университете вашего времени. У нас в конце девяностых все как с цепи сорвались, любой дядя с тремя классами образования мог открыть шарашкину контору с гордым именем – университет или академия. Вот и я такую закончил.

– А куда смотрело государство?

– Известно куда – в карман, разумеется. Вообще-то в девяностых оно было озабочено делёжкой власти, немного погодя – делёжкой денег, капавших с трубы. У нас ведь как было принято – цена на нефть растёт, пузо гладим, падает – караул кричим. Совсем свалилась – крандец по полной программе: предприятия закрываться начали, людей на улицы повыкидывали. Говорят, продукция спросом не пользуется. А с чего бы спросу появиться – у нас ведь дороги круче, чем автобаны в Германии; все живут в отдельных коттеджах с бассейном, телевизором на полстены и гаражом на три машины. К каждой деревне проложена газовая труба. Зачем нам цемент, асфальт, металл, станки, автомобили, трактора, рельсы? Зачем строители, металлурги, трубники, машиностроители? Им же делать нечего, всё давно переделали, – с иронией ответил я.

– Так на чём вы специализировались? – привыкнув к моей вечно бурчащей манере, спокойно спросил Дементьев.

– Обычно такие университеты выпускали 'специалистов' по трём абсолютно ненужным профессиям – юристов, экономистов и менеджеров. Я учился на менеджера, по-вашему, это приказчик в мелкой лавке. Когда открыл своё дело, стал почитывать учебники по промышленному и гражданскому строительству.

– Выходит, наукой, тем более точной, не занимались, верно?

– Да, как-то не сложилось, – с какими-то извиняющимися нотами прозвучал мой ответ.

– Так вот, я решил, что наше дело требует серьезнейшего подхода. То, что вы знаете, это очень важно, но и одновременно, совершенно недостаточно. Нам нужна программа и метода.

– И как вы, профессор, себе это видите?

– Есть несколько ключевых тем. Впрочем, предлагаю переместиться в кабинет, там имеется отличная аспидная доска, на которой можно сразу все и записывать.

Аристарх Петрович и в самом деле отличался склонностью активно работать с доской и грифелем, видимо, эта привычка сформировалась еще в годы студенчества.

Пройдя в кабинет, я устроился на обтянутом зеленоватым бархатом стуле, а профессор прошел к широкой черной доске.

– Итак, что мы имеем? – Мелок вывел знак вопроса. – Первое, мы знаем о будущем, – на доске за латинской единицей возникло два обозначения 'Зн' и 'Б', – но знания весьма неполные и фрагментарные, – на доске появился знак минус, – и все же этим мы, безусловно, отличаемся от всех людей на земле.

– Профессор, но это же очевидно? – вырвалось у меня невольное восклицание, я, признаться, ожидал чего-то невероятного и глубокого, а тут...

Дементьев строго посмотрел на меня и ответил.

– Не торопитесь, Олег, всему свой срок, то, что кажется, – он выделил последнее слово особо, – простым и очевидным, часто вовсе таким не является.

Нужно выбрать стратегию действий: идти на контакт с властью сразу или придержать коней, тем более вы сами указываете, что Столыпин будет убит только в одиннадцатом году, – на доске появилась литера 'С' и дата 1911, рядом знак вопроса. – С другой стороны я хорошо понимаю, насколько сложно что-то изменить в России, слишком все давно и основательно запутано. Кроме того, необходимо решить, на какой цели стоит сосредоточить усилия – внутренней или внешней, то есть если мы каким-то образом предотвратим войну или существенно ее отсрочим, к чему это приведет? – опять заскрипел мелок, нарисовав букву 'В' и рядом косой крест, как бы зачеркивающий ее.

– Думаю, – решил я вмешаться, – что предотвращение войны дело важное, но это не панацея, не одна проблема так другая 'выстрелит' пушкой 'Авроры'. Слишком у вас всё запущено, Аристарх Петрович.

– У нас? – удивился профессор.

– Да-да, у вас. Я пока ещё не могу причислить себя к полноправному обитателю этой исторической реальности. Возьмем, к примеру, вашу прессу – газеты, альманахи, журналы. Меня ещё в школе пугали цензурой, дескать, она железной хваткой душила печатное слово, не давала свободно вздохнуть труженикам пера и чернильницы.

– Разве не так? Вы не верите в цензуру, не знаете, как строго она осуществляется?

– Цензура, – хмыкнул я. – Так, одно название... Открываю вчера первую попавшуюся либеральную газетёнку, а там, на половине страниц, расписывается как прогнила наша монархия, насколько упало доверие народа к царю и системе власти в целом. А в самом конце чуть ли не призыв к революции и вооружённому восстанию. У Сталина за такую статейку дали бы не год-два ссылки в Шушенском, а 'десять лет без права переписки' или нормальным русским языком – расстрел.

– И что вы предлагаете?

– Предлагаю 'зажечь' народ. Не дешёвыми популистскими идеями вроде 'отобрать и поделить', а реальной чёткой концепцией возрождения страны. Знаете, мои предки в годы первых пятилеток вкалывали как проклятые на одном голом энтузиазме, работали не за материальные блага, а за голую идею. Они верили, что строят новую и хорошую жизнь. А ведь они многого добились: из руин подняли страну, расколотили в хвост и гриву фрицев, снова отстроили разрушенные города, подняли промышленность, запустили человека в космос. Да нам гордиться надо, что у нас такой народ! Этих людей ещё бы направить в правильное русло.

Пока я столь пространно высказывался, профессор внимательно слушал и одновременно чертил на доске новые знаки.

– Очень хорошо, вижу, вы не чужды научному подходу. Олег, вы затронули важнейший вопрос – вера, вот что решает всё. С верой в науку ученый делает открытия, с верой в Господа аскет творит чудеса. И нам важно добиться возрождения веры в Россию. Нужна программа развития страны и нации, которую поддержат основные слои населения, необходимо воодушевить народ, чтобы он имел силы преодолеть все трудности. Вот в чем зерно истины.

Мелок стремительно летал по доске, сам профессор воодушевился от выкристаллизовавшейся идеи. – Вот только ключевая помеха на этом многотрудном пути – наша власть и аристократия. Они не просто помеха, они я уверен, будут всеми силами бороться против нас и наших дел. И это подводит к вопросу о союзниках и врагах.

– Аристарх Петрович, может не стоит сразу лезть в такие глубокие дебри? У нас и плана ещё толком нет, а мы уже на счётах щёлкаем – одни костяшки направо, другие – налево...

– Простите меня, Олег, я слишком увлекся. Вы правы. Следует основательно продумать, что должно быть намечено и как утверждено в сознании русского народа.

– А вы не думаете, что к такого рода работе стоило бы привлечь великих русских мыслителей. Не нужно раскрывать им карты, но, озвучив саму концепцию, можно так сказать 'заразить' их и направить в нужное русло.

– Очень хорошо. Даже замечательно. Раз уж вы подняли тему, вам и карты в руки, милейший Олег Аристархович, – 'папа' впервые назвал меня так, использовав свое имя в качестве моего отчества.

Мы улыбнулись, именно в этот момент я ощутил между нами некие незримые узы духовного родства.

– Хорошо, я займусь этим, но мне в любом случае понадобится ваша помощь, – подстраховался я.

– Безусловно, – немедленно откликнулся профессор.

В последующие три часа мы развернули полномасштабную проработку темы, ее итогами стали многочисленные исписанные листы с тем, что в последствии легло в основу 'Программы Спасения Родины' – основного внутреннего документа нашего тайного союза. К слову и сам 'формат' организации был вчерне обсужден и принят. Решено было на первом этапе не выходить на прямой контакт с властями и не расширять список участников сверх первоначальной четверки. В дальнейшем планировалось развернуть четыре основных направления, по одному на каждого. Это были программы создания промышленно-научного концерна (руководить им должен был профессор Дементьев и первый проект – освоение КМА должен был начаться немедленно). Создание частной военной и детективной службы (руководить этим проектом выпало мне, хотя, я и отказывался всеми силами). Жандармско-правительственное внедрение (поручик Одинцов уже приступивший к первому этапу разработки) и политическая партия (Аркадий Телятников на данном этапе должен был внедриться в социал-демократическую партию России (большевиков) с тем, чтобы набрать опыта организации и управления партией). В дальнейшем планировалось создать принципиально новую политическую структуру.

Денек выдался тяжелым, уже стемнело, а сна ни в одном глазу. Устав ворочаться в кровати, я решил подышать свежим воздухом в саду: удачно вышло, что вместе с домом профессору достался и замечательный яблоневый сад. Там, в теплой ночной тишине я устроился на небольшой лавочке под деревьями и стал размышлять.

Вопросов было больше чем ответов. Что я знаю о Российской Империи 1909 года? Мало, ничтожно мало. А вот так с плеча рубить шашкой – глупо и опасно, да и не реально. Разве что заняться убийствами? Истребить последовательно основные фигуры и аллес. И потом следить за ситуацией, куда двинется. Только к чему все это приведет?

Вариант с киллерством мне, сыну своего времени, казался едва ли не самым предпочтительным. Тем более и навыки стрельбы имеются кое-какие. Насколько помню, снайперская винтовка уже придумана немецкими конструкторами, но они держат изобретение в строгом секрете, а вот 'труба' с интегрированным глушителем и дозвуковым патроном до кучи – это еще никому не известный трюк. Один минус – кроме самих слов 'интегрированный' и 'дозвуковой' я толком ничего не знаю, ну не спец я по огнестрелу, что поделать?!

Можно стать настоящим Зорро, вершителем русской истории. Круто. Но прежде чем обсуждать этот вариант с 'папой' надо все обмозговать и составить список 'клиентов' на отбытие в ад. Значит, будем читать прессу, и брать конкретные персоны на карандаш, заодно припоминая, чего они там, в будущем, наворочают. Монархию, русский народ и православие мы сохраним любой ценой. Это ясно. Стоп. Ну-ка, ну-ка, это что мы сейчас изрекли? Знакомо-то как, елки-палки... Думай, голова, шапку подарю.

Какие силы в России? Кадеты – у них вроде бы Милюков рулит, эсдеки – там хозяйничают Ильич, Плеханов и политическая проститутка Троцкий. Эсеры – ими какая-то шишка из-за бугра верховодит. Жаль, из головы выскочило, кто именно, но он точно первым в списке. Как говорится тем же предметом по тем же яйцам. Кто еще? Октябристы? Сволочи хитровыделанные. Их вожак у всех на слуху – Гучков, красавец знойный, русскую армию просравший в ноль, тварь подлая, о-о-о, а помню же что-то еще. Хорошо.

И еще черносотенцы. Пуришкевич, Марков... Больше на ум никто не приходит. Вот что значит очень среднее образование!

А ведь по всем признакам – это мои ближайшие соратники. Вроде как террор антиреволюционный вели, наши люди. И связи, и власть, и деньги у них должны быть, тогда логично идти с ними на контакт, вступить, так сказать, 'в ряды' и начать мочить революционную заразу по-черному, хехе, каламбур.

Так, уже теплее. Картинка начинает вырисовываться. Остается главный вопрос, где брать деньги, а их потребуется много, очень много. По логике вещей было бы справедливо отнять у революционеров, а что, очень мило, финансы – главное оружие, отобрать деньги у врага и, как сказал Маугли, – я вырвал твое ядовитое жало, теперь попробуй кусаться.

Второе направление – вечно незагнивающий Запад. Капитализм – такая сладкая тема, сколько простора для махинаций и биржевых афер. Можно развернуться – Сорос нервно курит в сторонке. Будем нацвалюты рушить. Но это в перспективе, сначала, вещами поскромней, займемся. Еще есть рейдерство. Веселенькое дело при должном навыке способное грести финансы лопатой.

Ну не сволочь я! Каким трюкам решил поучить мировое сообщество! Хотя, не всё же ему соки с нас тянуть.

Не забудем и законное направление, настоящее дело. То, чем будет заниматься профессор. КМА, нефть в Татарии, Мангышлаке, Сибири – это на перспективу. Главное узкое место – глубина бурения, но думаю, Аристарх Петрович решит задачу. Котелок у него варит.

И надо радио заняться, подсказать про лампы и транзисторы, я в этом мало чего понимаю, но все равно, саму мысль подкинуть можно, запатентовать, чтобы мы первыми были и всю маржу снимали.

Сикорского найти, дать лабораторию в концерне, который назовем 'Русские машины' РМ или на латинице 'RM' – такая аббревиатура в виде вензеля скоро станет самой крутой и уважаемой в мире. Опа, никак я только что бренд номер один в мире придумал? Елки-палки, а ведь это идея. Сигареты, чай, газировка, мультики, точно помню, что Дисней в первую десятку входит – маркетинговая революция етить ее. И еще надо водку брендованную для запада специально сделать, пусть сволочи, спиваются, а нам барыш. Только под все это нужен свой банк, а лучше не один. Нужен, значит будет.

Стоп. Остапа понесло. Идеи запишем, обдумаем, сформулируем. Ясно одно – торопиться нельзя. Надо качественно въехать в тему. Вжиться в этот мир, и не лезть на передний план, все же фигура моя сомнительна, как бы не возникли траблсы.

Все, теперь спать.

Утром следующего дня проснулся я поздно, к завтраку опоздал – это, похоже, стало традицией. А всё почему? Потому что вместо того, чтобы подушку плющить, лежал и думал, а когда надоело впустую валяться, зажег классическую зеленую лампу и принялся писать. Вышло очень серьезно и много, особенно клякс. Да, надо завести секретаря или секретаршу с длинными ногами. Хотя нет, лучше секретаря, а то начну отвлекаться.

Закончил писанину часа в три ночи, и с чувством выполненного долга лег таки спать. Только тогда меня и срубило, причём моментально. Вот что значит – чистая совесть. Если чего-то и снилось, то не помню.

Утречком бегло просмотрел результаты ночных усилий, одобрительно кивнул. Теперь только бизнес-планы составить по каждой из торговых марок и вперед. Но это чуть погодя, сейчас необходимо все обсудить с профессором и начать готовить команду для двух основных дел.

Первое. Нужна инвестиционная компания, которая будет и на бирже играть, и рейдерством заниматься. Включить в неё не слишком щепетильных, но грамотных и ухватистых ребят – юристов, экономистов и не жалеть на них процентов от прибыли и прочих дивидендов.

Второе. Требуется группа писателей-исследователей. Развернем в российском обществе полемику о перспективах мировой бойни и либерастических ценностях, к слову термин 'либерасты' вполне можно запустить, он сам по себе аргумент. Работать по нескольким направлениям. Одно из них – военное, понадобится грамотный офицер, которого привлечем к сотрудничеству, хоть того же Тимошенко. Еще в списке политическое, философское, экономическое, историческое, религиозное, культурно-литературное, те же поэты серебряного века, писатели, журналисты. Здесь огромный простор для работы. Кого привлечём за идею, а кого – за деньги. Пусть лучшие перья скрипят во благо России.

Аристарха Петровича я нашел в лаборатории. Он продолжал работать над передатчиком материи (телепортатором, выражаясь языком научной фантастики). Столь невероятный и вместе с тем успешный эксперимент явно следовало повторить, а исследования по направлению обязательно продолжить. Поэтому профессор выделял ежедневно шесть часов на работу в лаборатории.

Дементьев знаком показал, чтобы я немного подождал. Возражать было глупо, и я дисциплинированно уселся на свободный стул и стал с удовольствием наблюдать за работающим профессором.

За прошедшие дни он изрядно 'попытал' меня на предмет чего достигла наука в двадцать первом веке. Мои рассказы о космических полетах, компьютерах, сотовой связи, спутниках, авиации, атомной энергетике, автомобилях, танках, ракетах, телевидении, языках программирования и многом-многом другом были им сведены в некие малопонятные мне таблицы, которые должны были служить профессору неким условным планом развития его научно-производственного концерна. Да, что и говорить, за какие-то сто лет человечество много всего накрутило и придумало.

Но сейчас нам необходима программа. И мой опыт управленца настойчиво подсказывает, что главной проблемой в ее (программы) реализации станут не технологии и знания, а кадры, которые на самом деле решают все. Выращивать свои мы будем обязательно, но это время, а его у нас нет, значит, нам нужны готовые спецы. Наемники и идейные.

– Олег, вы не спустились к завтраку, в чем дело? Распорядок для ученого – наипервейшее условие результативной деятельности, – донесся до меня голос профессора.

– Простите, Аристарх Петрович, задумался.

– Я спрашиваю: почему вы не спустились к завтраку? – не теряя ровного дружелюбного тона, повторил Дементьев.

– Извините, уважаемый Аристарх Петрович, вчера мне было не до сна. Крутились кое-какие мысли, они просились на бумагу, вот и просидел до трех ночи, – Я неловко протянул пачку бумаг исписанных неровным (в порядке самокритики), отвратительным почерком, к тому же с массой клякс.

– Здесь плоды моего ночного бдения. В итоге я проспал. Как только продрал глазки, сразу к вам.

– Вот что, дражайший Олег Аристархович, признаюсь по секрету, я тоже поздно лег, в голову пришла одна интересная гипотеза, решил ее сразу проверить, просчитать. Но как видите, встал я вовремя и завтракал, по вашей милости, в одиночестве. Так что одно с другим никоим образом не связано. Посему настойчиво требую от вас впредь подниматься вовремя.

– Я понял. Будет исполнено.

Выволочка, устроенная профессором, была неприятна, но я принял предложенные правила игры и не стал отстаивать свой 'суверенитет' – рано еще, пока что у меня время ученичества. – Но все же, что вы скажете о моих записях?

– Сейчас разберемся. Вы, пожалуй, кушать хотите?

– Не отказался бы, – в животе предательски заурчало.

– Сейчас все устроим.

Профессор позвонил в колокольчик, и спустя несколько секунд появился последний постоянный обитатель нашего особнячка – экономка Глаферия Никодимовна Неклюдова, которую Аристарх Петрович называл просто Глашей. Следом за ним и я стал так обращаться к этой уже не молодой, дородной женщине с вечно хмурым строгим лицом. Впрочем, Глаша можно сказать по-разному, вот у меня получалось весьма уважительно, признаться, я ее чуток опасался, особенно в первые дни.

Экономка молча выслушала распоряжения хозяина и спокойно ответила, обращаясь ко мне:

– Извольте идти кушать, – затем, повернувшись к профессору, пояснила, – Аристарх Петрович, я как услышала шаги на лестнице, так сразу и принялась кофий варить и прочее все готовить. У меня всё накрыто.

Аркадий Телятников

Аркадия смело можно было назвать Нежданом – его появление на свет состоялось в тот год, когда родители уже совсем отчаялись заиметь детей. Сорокапятилетний начальник телеграфного узла – Пётр Петрович Телятников, обладатель роскошной седой гривы волос, густого баса и деликатных манер, и его немногим младшая по возрасту, верная спутница жизни – Анастасия Игоревна, зарабатывавшая частными уроками музыки, успели смириться с мыслью об одинокой старости. И тем чудесней был подарок судьбы.

Сказать, что Аркашу любили – всё равно, что не сказать ничего. Его боготворили, баловали, обожали, на него молились. В общем, родители тряслись над ним так, как это бывает, когда в семье появляется поздний и единственный ребёнок.

Ему покупали лучшие игрушки, возили в Крым купаться в тёплом и солёном море, беспрекословно выполняли любые капризы. Стоило мальчику чихнуть, как возле него появлялись трясущиеся мама и папа с микстурами в руках, а через полчаса приезжал на извозчике семейный доктор с дежурным чемоданчиком. Начинались горчичники, пилюли и куриные бульоны.

К счастью, Аркадий рос здоровым и крепким ребёнком. Окончив гимназию с отличием, он с лёгкостью поступил в университет. Родители к тому времени вышли на пенсию и превратились в милых и добродушных старичков, единственной иконой в жизни которых был их сын.

Смышленого и вдумчивого юношу Дементьев заприметил во время одной из лекций. Профессор писал на доске длиннющую сложную формулу, выведенную им же в результате серии опытов. Аркадий внимательно следил за нагромождением цифр и математических знаков, внезапно не выдержал и тихо произнёс:

– Нет, не получится...

Дементьев услышал возглас, остановился и, повернувшись лицом к аудитории, спросил:

– Что не получится?

Телятников набрался смелости и объяснил:

– Ответ. Он не должен быть таким. У вас ошибка...

– У меня? – пенсне профессора полезло на лоб. – Ошибка?

– Ну да. Позволите?

– Сделайте милость, – чуть растерянно сказал Дементьев.