Текст книги "Под сенью цветущей яблони (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чеховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  Первым, что увидела девочка, была Яблоня. Могучая крона заменяла и луну, и небо с опоясывающими его звёздами. Ветви скрылись за малиновыми, яркими даже в серебряном свете лепестками. От прикосновений ветра цветы шептались друг с другом, и кроме них никто и ничто не нарушало покой ночи.

  Девочка лежала между корней Дерева, мягких и тёплых, едва подрагивающих, как жилы от тока крови. Она приподнялась на локтях и огляделась: Яблоня стояла посередине поляны, до конца которой было шагов двадцать, а дальше – cразу, без подлеска, – возвышалась стена деревьев.

  Поляна была целым миром, мягким и убаюкивающим. Девочка снова улеглась в корнях. Дремота тёплым покрывалом спеленала её, глаза закрылись сами, и...

  И от ужаса воздух застрял в лёгких. Она не помнила ничего. Мир заканчивался в шаге от Дерева, срывался в бездну. И голод бездны не могли утолить луга и леса, деревни и пашни: она пожрала прошлое и уже приглядывалась к грядущему.

  Девочка вскочила и наконец-то выдохнула раскалённый воздух. Страх – плохой и переменчивый советчик: она то делала несколько шагов к опушке, то сразу же возвращалась обратно. Где она? Куда бежать? Ночью?! Крона с нежными цветами обещала защиту до утра, но не ответы. И не будущее. Скрепя сердце девочка пошла прочь от яблони, быстро, затем медленнее и медленнее, путаясь в сгущающемся сумраке, спотыкаясь о тени: предательница луна исчезла, словно её и не было.

  Девочка застыла на границе двух миров. Заглянула под непроницаемый полог леса, обернулась на поляну: Яблоня мерцала, будто впитывала бледный ночной свет. Мучительная нерешительность пропала, когда девочка что-то почувствовала в чаще: мрак шевелился между чёрными стволами. И он приближался, ширился, заглатывал едва различимые деревья, а следом надвигалось море шорохов. Когда бездна вспыхнула сотней звёзд-глаз, девочка бросилась обратно в объятья Яблони. Обхватив ствол, она крепко зажмурилась и ждала, когда тьма затопит и этот островок мира. Но ничего не происходило. Девочка разлепила веки. Свободного места на поляне не было: сотни зверей стояли вокруг неё на расстоянии в несколько шагов. Нет, не звери: маленькие комки меха, похожие на мышей, лысые человечки ростом с ладонь и чёрными провалами рта и глаз, величественные олени с ветвями вместо рогов, трёххвостые лисы. Всех в ночном сумраке нельзя было рассмотреть. Из толпы протиснулся горбун. Низкий, девочке по пояс, он носил маску из коры, балахон из пожухлой листвы и такой же плащ.

  Засияла луна.

  Карлик сделал ещё три шага вперёд и опустился на колени, его примеру последовали и остальные. Девочка оторвалась от дерева, будто её что-то подтолкнуло, непонимающе оглядела всех и вымолвила:

  – Кто вы?. . И кто я?

  Из-под маски раздался треск ветвей и шорох палой листвы:

  – Ты?. . Наша хранительница.

  Звери склонили головы.

  ***

  В долину пришла осень. В этом году она была особенно богата на подарки небес, и крестьяне старались убрать урожай в редких перерывах между ливнями. Только солнце появлялось в небе, как новое грозовое облако переваливало через горную гряду, погоняя земледельцев поскорее окончить работу. И, если выпадала возможность, они трудились, уткнув носы в землю, до последних лучей света. Трудились и не замечали как время от времени на опушке леса за деревней появлялось светлое пятно. Там, на склоне холма поросшего кустарником, сидела девочка с длинными рыжими волосами в белом платье и белой маске, сдвинутой набок. Тот вечер был одним из многих, когда девочка, обхватив руками колени, сидела и наблюдала за людьми. Она видела как годы назад деревня была всего лишь хутором в гуще лесов, видела как вокруг него грибами выросли новые дворы. Видела как люди отвоёвывали у леса поле за полем, и ни силы природы, ни дикие животные, ни усталость, ни болезни не останавливали их. Видела как они создали искусственный свет, запрудили горную реку, а с десяток вёсен назад протянули две нити из железа, по которым ползали огромные блестящие жуки и гусеницы. Они назывались поездами, как девочка однажды подслушала. Поезда ей нравились, как и сами люди. Она никак не могла их понять, и это было интереснее всего. Люди не унимались, всегда что-то делали, куда-то стремились, в отличие от застывшего леса.

  На восходе небо загустело, тени удлинились, и вдали, за деревней, между сине-зелёных холмов показался отблеск, красный в последних дневных лучах. Девочка тут же вцепилась взглядом в него, бросив наблюдать за землепашцами. И она просидела бы так, оцепенев, весь остаток вечера, если бы тишину не нарушил трескучий голос.

  – Госпожа, вернитесь. – Надоеда, как и всегда, стоял в паре-тройке. – Вы и так уже слишком долго здесь сидите.

  Девочка не шелохнулась.

  Горбун щёлкнул пальцами, из кустов вынырнули трое человечков. На них были светло-зелёные одежды, шелест которых сливался с шелестом травы, а в руках они держали деревянные миски с дарами леса: орехами, грибами, ягодами. Девочка обернулась – сквозь рыжие волосы показалась белая ткань платья – и безразлично осмотрела подарки. Не произнеся ни слова, она вернула взгляд к деревне и к поезду, который подходил к деревне и из отблеска успел превратиться в сверкающий луч. Карлик тяжело опёрся на клюку, хмыкнул, но его не почтили даже поворотом головы.

  Раздался протяжный гудок: вокзал заволокло паром – железная гусеница прибыла в деревню, – открылись двери вагонов, и из нутра поезда вывалились уставшие люди. Глаза девочки заблестели, она встала, поправила платье и маску, чтобы не наползала на лицо. А люди расходились, даже не оборачиваясь на чудесное животное, что привёзло их домой; рядом с поездом остался одинокий мужчина, постукивающий по колёсам молотком.

  Вдруг заколыхалась трава, сбрасывая росинки: что-то приближалось, петляя, словно змея. Стебли расступились, и показал голову чёрный мохнатый зверёк. Он ткнулся острым, как у мыши, носиком в ногу девочки. 'Мышка' запищала: в лесу были чужаки и они были рядом. Надоеду передёрнуло как от боли, а девочка словно не придала новости значения и продолжала смотреть на поезд. Мужчина с молотком перестал стучать и направился назад, к 'голове' гусеницы. 'Мышка' обернулась в сторону чащи, схватила зубами подол платья и три раза потянула его, но получила в ответ только раздражённое бурчание. Мужчина тем временем зашёл внутрь, поезд зашипел и тронулся, подарив станции на прощание раскатистый рёв.

  'Мышка' судорожно трясла подол, указывая мордочкой на лес: между деревьями уже можно было различить человеческие фигуры. Хранительница и сама почувствовала чужаков. Надоеда не выдержал, кинулся на землю и на четвереньках уполз, а девочка неподвижно провожала поезд, пока стук колёс не затерялся в горных лесах. И только тогда она взяла зверька на руки и встала, чтобы побежать вслед за Надоедой, но было уже поздно: люди подошли слишком близко, и ей пришлось затаиться в траве.

  Два парня и девушка остановились в нескольких шагах от её укрытия. Они, срываясь на крик, спорили о чем-то, вернее, о ком-то, кого нельзя было оставлять. Девочка оцепенела: первый раз за долгие годы люди стояли так близко. Она приподняла голову над травой и тут же опустила. Выйти или нет? В горле застрял комок, и избавиться от него не получалось. А что сказать? Она уперлась руками в землю. Не испугаются ли? Прошел год. Или месяц. Или день. Девочка и дальше бы лежала в траве, если бы вдруг не поняла, что троица уходит. Сейчас или никогда. Она уже встала на корточки, но её остановила острая боль в руке: 'мышка' вцепилась зубами в кисть и повисла на ней. Увидев, что хозяйка леса не покидает укрытия, зверёк разжал челюсти и юркнул к её ногам, сжавшись в комочек. Троица скрылась в высоких травах, даже перепалка стала еле слышна. Слёзы сами собой навернулись на глаза, девочка занесла ладонь для удара, но, вздохнув, опустила. Зверёк этого не видел и трясся от страха. Хозяйка леса снова вздохнула; медленно, чтобы не напугать 'мышку' ещё больше, протянула ладонь, дала понюхать пальцы и погладила по спинке. Люди тем временем пересекли последнюю границу леса, растворились за ней, и Хранительница перестала их чувствовать.

  Когда лес заботливо укрыл девочку от непрошенных взглядов, она почувствовала чужую в чаще, видимо, о ней спорили на опушке. Чужая бродила в гуще леса, и вдруг девочка поняла, что та на пути к Яблоне. Со зверьком на руках Хранительница ускорила шаг, перешла на бег и поднялась в воздух. До сердца леса оставалось еще несколько сотен шагов.

  Чужая боролась с колючим кустарником. Победа в итоге досталась человеку, а кусту – клок ткани. Она выбралась на край поляны и стала как вкопанная: стены бурьяна и деревьев защищали раскидистую яблоню. Яблоня была старой и огромной, в два обхвата шириной, морщинистая кора потрескалась и слезла, обнажив молочный ствол. Усталые ветви склонились до земли, ветер пытался поднять их и раскачать, но те лишь волочились, приминая сухую траву. Редкие листья уже опали, хотя осень только началась, и чёрными оспинами покрыли залитую лунным светом поляну.

  Серебряное дерево завораживало, и, когда Хранительница добралась до сердца Леса, чужая была уже в паре шагов от яблони. Вот она подошла к сени дерева, вот протянула руку, чтобы убрать полог ветвей и пройти к стволу...

  Девочка застыла. Она не знала, что пугало больше: сама чужая или её неминуемая гибель. Вдруг 'мышка' снова укусила её, и прошмыгнула в чащу; резкая боль вырвала из груди непрошенный крик. За криком поднялся вихрь, будто ветер хотел перехватить беглеца, но не успел – чужая обернулась и остановила руку.

  Тишина, даже ветер скрылся и забрал с собой шелест листьев.

  – Не... трогай... её, – выдавила из себя девочка.

  Снова молчание.

  – Яблоня... не для... – Речь давалась тяжело, сбиваясь после каждого слова. – людей.

  Девушка, недоумевая, отступила от дерева.

  – Тебе нельзя находиться здесь, – голос Хранительницы окреп, вокруг неё поднялось несколько листьев, как от порывов ветра.

  – Погоди-погоди, девочка. Ты кто и как здесь оказалась? – Чужая сделала шаг навстречу.

  – Я не девочка, а здесь не место таким, как ты. – Она резко надвинула маску на лицо.

  Чужая почему-то рассмеялась, звонко и заливисто. Девочка втянула голову в плечи и ссутулилась.

  – Прости, я не хотела тебя обидеть. – Чужая подавила последние смешки. – Как тебя зовут? Я Ка...

  – Молчи! – От крика задрожали ветви деревьев, где-то в лесу тревожно загомонили птицы. – Не произноси его!

  – Хорошо-хорошо, только успокойся, – остатки веселья слетели, как листья к первому снегу.

  Девушка выставила вперёд ладони и пошла к Хранительнице. Шла медленно, продолжая спрашивать: откуда та и где живет. Хотя чужая говорила очень спокойно, но, как только она подошла вплотную к Хранительнице, та вывернулась и побежала к Яблоне.

  – Не бойся, пойдём со мной, я отведу тебя в деревню. Мы найдем твоих родителей. И всё будет хорошо.

  – Ты не понимаешь. – Девочка прижалась к стволу.

  Луна всё выбелила, сделала потусторонним, неживым. Чужая приближалась: на бледном пятне лица можно было различить мягкую улыбку.

  – Ну чего же ты боишься?

  Хранительница чувствовала тёпло протянутой руки, но лёгкое облако нашло на луну, и лицо девушки превратилось в посмертную маску. Хранительница вдруг вспомнила первую ночь в лесу: одиночество и неизвестность. И мрак за старой раскидистой яблоней.

  Девочка закричала, земля вокруг неё пошла трещинами, из которых вылезали шипы и корни деревьев. Коряги нацелились на чужую, отгоняя её от хозяйки. Чужая пошатнулась, упала навзничь и отползла в сторону. Глаза её тускло блестели, она, не мигая, как в пустоту, смотрела на живые растения. Наконец девушка моргнула, сбросив пелену, но всё же осталась на месте.

  – Уходи!

  Трещины стали шире, новая волна шипов и корней пошла от Яблони. Девушка сопротивлялась, пыталась удержаться на месте, но ветви были сильнее и уволокли её прочь. А затем корни поднялись и образовали стену. В плетёной преграде не было и щели, а попытки перелезть неизменно оканчивались падением. До глубокой ночи девушка просила впустить её или хотя бы ответить, поговорить, но хозяйка леса молчала. Девушке пришлось уйти. Тропинка не петляла, шла прямиком к деревне, а за спиной чёрные стволы смыкались, не давая надежды на возвращение.

  Уже перед рассветом, когда ничто не напоминало о пришельце, на краю поляны девочка нашла металлический диск на кожаном ремешке. Диск был покрыт странными чёрточками и тихонько щёлкал, будто каждый раз падала крохотная песчинка. Не зная, что с ним делать, девочка приложила его к шее, как ожерелье, но ремешок оказался слишком короток, чтобы застегнуться. Тогда она надела его на запястье, но теперь ремешок был велик. Девочке пришлось застегнуть его на предплечье, почти у локтя. Довольная, она подошла к Яблоне и свернулась калачиком в мягких мшистых корнях.

  ***

  Надоеда хромал. Колченогий, кривой, он не ходил – переваливался. Но при этом никогда не отставал от Хранительницы. Она парила между деревьями, плавно огибала стволы, раскланиваясь со старыми знакомыми. А Надоеда ковылял следом. Молча. Против обыкновения он не пыхтел, не приминал с шумом траву и не задевал ветви. Девочка полетела быстрее, деревья слились в буро-зелёную стену, раскланиваться и любезничать с ними уже не было смысла. Но верный слуга не сдавался. Хранительница мягко спустилась на землю, став боком к Надоеде, так чтобы он видел не лицо, а маску.

  – Я не выброшу подарок.

  – Вы прекрасно знаете...

  – Да, – короткий выдох.

  – Вы неправы, – тихо и спокойно сказал Надоеда.

  'Лучше бы кричал', – подумала девочка.

  Надоеда обошёл вокруг Хранительницы. Она делала вид, будто его рядом нет, но всё-таки украдкой посматривала на горбуна. Девочка задержала взгляд дольше необходимого, и тот угодил прямо в чёрно-зелёное болото глаз Надоеды, что влажно блестело из-под прорезей маски. Горбун наклонил голову, постоял и ушёл в чащу, шумя листвой. Девочка сглотнула, крепко сжала предплечье, впитывая каждое подрагивание подарка, каждый щелчок как последний, но Надоеда больше не появился. Хранительница продолжила путь.

  Истинные обитатели леса – не звери, но духи, – предпочитали жить в глубине чащи, скрываясь от времени и чужаков. Но иногда те бывали слишком настырны. Вот и вчера непрошеные гости успели натворить бед. На маленькой полянке виднелась угольно-чёрная с пепельными прожилками проплешина, она появилась вчера вечером. Лес сильный и не злопамятный и один костёр забудет быстро, но рядом с костром было заячье гнездо, где жило одно из старейших семейств. На загривках и кончиках ушей зайцев рос мох: они стали больше, чем животными.

  Почуяв чужаков, чудесные звери разбежались и бросили гнездо. Кроме одного, самого маленького зайчонка. Любопытный, он выглядывал из кустов, и пришельцы заметили отблески костра в глазах-бусинах. Тепло рук, радость тайны манили слишком сильно, а люди были не прочь поиграть с милым гостем: ласкали, гладили, угощали едой. Только одна заметила, как поникли уши у зверька, как безвольно свесилась лапка с ладони, как он задрожал. Защитница потребовала отпустить зайчонка, но её не послушали. Возникла ссора, девушку прогнали прочь, а остальные продолжили забавляться со зверьком. Только когда дрожь превратилась в конвульсии, люди испугались. Они бросили зверька у гнезда, собрали вещи и ушли. Всё это пересказали Хранительнице травы и листья, с утренним ветром передавая новость от одной соседки к другой.

  Из кустов показалась мать семейства, крупная, размером с молодого кабана. Весь загривок и спину покрывал серо-зелёный мох. В чёрных влажных глазах – тревога. Движением мордочки она поманила хозяйку леса к разорённому гнезду. В середине гнезда, свитого из трав и мягкого ивняка, на подстилке из листьев лежал зайчонок. Светло-песочного цвета, он почти не отличался от тысяч своих собратьев, только кончики ушей зеленели. Неудивительно, что пришельцы в сумраке не заметили ничего странного. Зайчонок едва дышал: его бока неровно и слабо подрагивали. Глазки Зайчихи блестели и взгляд не отрывался от Хранительницы. Девочка бережно взяла светлый комочек и кончиками пальцев погладила его. Комочек не шевельнулся. Тогда Хранительница надвинула маску на лицо и накрыла умирающего ладонью. Её ладони, маленькие, воздушные, почти скрыли зайчонка.

  Она зажмурилась. Споткнулся о ветви и остановился ветер, замолкли листья, травы пригнулись к земле, будто пытались спрятаться. От Хранительницы по лесу разливалась тишина; затопив низины, она поднималась выше и выше... Время замерло и не двигалось, пока зайчонок не пошевелился. Он молотил лапками по воздуху, но его крепко держали тонкие пальцы Хранительницы. Он ещё не очнулся, сама жизнь управляла им, выгоняя из тельца смерть. А за спиной хозяйки леса пепелище превратилось в чёрно-бурую кашу: на угольной плеши собралась туча муравьёв. Они откалывали угли по крупицам, растаскивали золу и уносили под землю. Хитиновое море исчезло так же внезапно, как и появилось, оставив после себя голую землю. А затем по краям безжизненного пятна пробились первые ростки. Колыхаясь на ветру, робко, но настойчиво, они стремились к свету, и вот зелёная волна поднялась и смыла остатки смерти.

  Хранительница раскрыла ладони. Зайчик смотрел на неё недоумевающе, осознав, что проснулся совсем не там, где заснул. Он повертел головой, заметил своё семейство, прыгнул к ним. Они радостно пищали, весело кувыркались и стучали лапами по земле.

  Девочка встала, отряхнула белое платьице и сдвинула маску набок. Когда она собиралась уходить и повернулась к гнезду спиной, Зайчиха оторвалась от детей и прильнула к ноге Хранительницы. Та погладила Зайчиху и почесала загривок. Мягкая шерсть приятно щекотала ладонь. Уголки губ девочки задрожали и сами потянулись вверх. Она хотела погладить ещё, но мать семейства ловко вывернулась и ускакала к своим. Девочка вздохнула и ушла в чащу, к Яблоне. И уже не видела, как Зайчиха бросила взгляд на фигуру в белом платье, принюхалась и сморщила носик.

  ***

  Склон холма на границе леса был крутой, испещрённый оврагами и обрывами. Когда-то давно его сильно размыло ливнями, часть холма просто снесло в долину, как раз туда, где потом появилось село и железная дорога. Много деревьев тогда пострадало, но были и те, кто выстоял. Корень одного из таких героев торчал из земли прямо над склоном, на нём и сидела девочка, болтая ногами. Чёрный голый корень, над которым нависал чёрный голый лес. После первого снега всё вокруг посерело и потускнело, даже волосы Хранительницы: огненно-рыжие пряди поблёкли, стали бурыми. Лес приготовился отойти ко сну, всё было как всегда, как заведено природой.

  Но Хранительница изнывала от скуки.

  И это было что-то новое. Девочка задумалась: нет, тоска давно сидела в груди, только скрытая под спудом Леса, а сейчас он заснул и ослабил хватку. И поползли дни один за другим в тягучем ожидании, вот только неизвестно чего.

  Пытаясь развлечься, она всё чаще наблюдала за станцией. Вот пришёл поезд. Не узкий и стройный поезд с людьми, а грузный и пузатый, весь заваленный какими-то чёрными камнями и брёвнами. Он громыхал меж холмов каждые три дня, сначала в одном направлении, изнемогая от тяжести, затем назад, бодро и весело, словно спешил к себе в нору. Хранительница с тоской посмотрела на предплечье. Две тонких палочки тихо бежали по белому кругу и не могли выбраться за него. Всё как и заведено природой.

  – Привет!

  Хранительница оцепенела, а следом и лес: затих ветер, ветви бросили свои старческие разговоры. Заслоняя деревья, над Хранительницей нависла девушка в ярко-синих штанах, серой куртке и красной шапке.

  – Привет! – повторила чужая, подняв открытую ладонь.

  Девочка отпрянула, собираясь спрыгнуть.

  – Стой-стой-стой! Ты разве не помнишь меня? Я подарила тебе часы.

  – Для меня все люди на одно лицо.

  – А ты разве не человек? – Слова завершила лукавая улыбка.

  – Я Хранительница леса! – Девочка вскочила, но корень даже не шелохнулся. Внезапный вихрь растрепал её волосы и приподнял подол юбки.

  – Очень приятно, – лёгкий поклон, – а меня зовут Ка...

  Новый порыв ветра перебил чужую, не дал договорить.

  – Молчи! Я же предупреждала!

  Чужая расплылась в улыбке, а девочка и ветер, пристыженные, тут же поникли. Чужая присела на край оврага, протягивая руку.

  – Не бойся. Пойдём со мной, я угощу тебя чаем.

  Девочка села на корень и понуро склонила голову.

  – Мне нельзя покидать лес.

  – А мы на чуть-чуть, туда и обратно. – Девушка потянулась, чтобы взять Хранительницу за плечо, но та лишь отодвинулась, даже не подняв головы.

  – Людям нельзя ко мне прикасаться.

  – А это мы сейчас исправим!

  Девушка похлопала себя по груди, по бокам, радостно воскликнула и достала из заднего кармана штанов пару варежек ярко-морковного цвета.

  – Смотри, что у меня есть!

  Она спустилась с обрыва на корень – тот жалобно затрещал, сбрасывая крупинки трухи и земли, – и подсунула девочке рукавицу прямо под нос.

  Хранительница подняла немигающий пустой взгляд на чужую. А чужая сияла, она уже надела варежки и подала девочке яркую ладонь.

  – Ну же, не бойся. Я вижу, что ты серьёзна, и верю, что лучше к тебе не прикасаться.

  Подбадривающий голос звучал мягко. Он вплетался в шёпот ветра, вытеснял его, делая глуше и тише. Наконец девочка решилась. Зажмурила глаза, затаила дыхание, и, прикоснувшись к кончикам пальцев, тут же отдёрнула руку. Тишина и мрак, только в пустоте пляшут разноцветные мушки. Веки залепил страх; прежде чем она смогла их разомкнуть, пришлось несколько раз осторожно выдохнуть и вдохнуть. А когда разомкнула... Глаза от напряжения слезились, девочка ничего не видела, только расплывшиеся пятна. Но из пятен и тумана выплыла сначала фигура чужой, затем лицо и лучистые небесные глаза с солнечной улыбкой. 'А ты боялась', – говорил взгляд. Чужая поднялась, забралась на вершину склона и в третий раз подала руку. И девочка сжала её. Варежка была мягкой, тёплой и колючей, как первый снег.

  Спускались они по холму вместе, взявшись за руки.

  – Ты произнесла слово, – робко начала девочка, – 'часы'. А что это такое?

  – Часы – это прибор, чтобы следить за временем.

  – А что такое время?

  – Время это... Это как расстояние между событиями. Вот мы с тобой познакомились, – девушка подняла глаза к небу и забормотала, – два... Два месяца назад.

  – Понятно. Только... оно для людей. В Лесу его нет.

  – Это как же так?

  Но Хранительница ничего не ответила.

  Домик, где жила девушка, стоял на отшибе. Ближе к зиме деревня вымирала, поэтому всевозможные предосторожности – окольные пути, скрытые тропки в зарослях кустов, выглядывание из-за углов – оказались излишними. Некому было замечать босую девочку в лёгком платьице посреди стылой осени.

  Девушка, подошла к двери, порылась в карманах, взялась за красно-розовый набалдашник ручки, чем-то покрутила, и дверь со скрипом отворилась. Хозяйка дома вытерла ноги, переступила порог и хотела сказать, чтобы и лесная гостья последовала примеру, но осеклась, заметив, что к ступням девочки не пристали ни снег, ни грязь, ни гнилые листья. В тишине дверь оглушительно щёлкнула за Хранительницей, но она была так заворожена человечьим убежищем, что не обратила внимания. Иногда она глазами лесных зверей подсматривала за деревенскими, но украденные моменты сразу потускнели – изнутри мир живых девочка не видела никогда. Убранство комнаты было простым: три разбежавшихся стула, привалившаяся к стене огромная деревянная коробка с прозрачными дверцами, окно, у окна – кровать, рядом столик, на нём пустой прозрачный кувшин. Всё вокруг было ново и непонятно, и страх, а с ним и чрезвычайное любопытство, не давали девочке продвинуться дальше порога.

  – Да не бойся, здесь кроме нас никого, – сказала девушка, разувшись и повесив куртку на крючок сбоку от двери, варежки при этом снимать не стала. – А из окна, кстати, хороший вид на железную дорогу.

  Девочка сорвалась с места и забралась с ногами на кровать. За окном как раз останавливался с оглушительным свистом и скрипом поезд. Насколько он был преисполнен важности! Точь-в-точь Надоеда на зимнее равноденствие: медленно шёл не потому, что быстрее не позволяла хромота, а потому, что ему некуда спешить, это за ним должны поспевать. Хозяйка дома тем временем что-то со стуком и со звоном перебирала в соседней комнате. Торжествующий возглас – и она вернулась, держа над головой какую-то коробочку. Небольшая, в ладонь длиной, деревянная, на одной стороне светлая прозрачная полоса. Хранительница покрутила коробочку, потрясла, приложила к уху и протянула обратно – ничего интересного. А девушка улыбалась, будто знала какой-то большой секрет, но не собиралась ни с кем делиться.

  – Нажми на кнопку сбоку.

  Недоумённый взгляд.

  – Это такая выпирающая штуковина.

  Щелчок, коробочка зашипела, затрещала. Девочка испугалась, выронила её, но затем захлопала в ладоши.

  – Она живая! Живая!

  – Это радио. Смотри.

  Хозяйка дома вытянула откуда-то из коробочки длинную железную трубку.

  – А теперь покрути круглую кнопку пониже.

  Девочка сделала, как было сказано – радио в ответ зашипело сильнее.

  – Ему не нравится, когда я так делаю.

  – Не переживай, всё ему нравится, ты только не торопись, а то проскочишь волну.

  Она не стала спрашивать: 'При чём тут вода?' – и продолжила крутить. Девочка не сразу заметила, что шум изменился: будто что-то пыталось выплыть из мутной толщи болота, пока ещё невидимое, но на прежде ровной глади уже появились пузыри и рябь. Это был человеческий голос. Он то и дело уходил на глубину, один раз совсем сорвался и пропал, но всё-таки девочке удалось его выловить. Шума больше не было, только чистый и сильный женский голос поднимался высоко-высоко, в небо.

  Когда песня закончилась, девочка обнаружила, что осталась в комнате одна, и вскрикнула от испуга. Через стенку донёсся голос:

  – Я здесь! Ты слушай-слушай, я пока чай приготовлю.

  Оттуда и правда доносился шум воды и звон посуды. Прижимая к груди радио, девочка решила посмотреть, что в другой комнате. Встав с кровати, она начала приплясывать в такт новой песне и заметила, что стены присоединились к танцу. Они покрылись зыбью, расплылись и завертелись. Мелодия то растягивалась, то убыстрялась, управляя хороводом вокруг. Стены вращались быстрее и быстрее, стоять больше не было сил, и девочка легла прямо на пол, радио выскользнуло из вспотевших ладоней. Звон разбитой посуды и короткий крик остановили на мгновение пляску комнаты.

  – Нельзя прикасаться...

  Но сопротивляться у Хранительницы уже не было сил, она едва не проваливалась в забытье. Девушка дотронулась до лба ладонью в варежке, жар ощущался даже сквозь шерсть.

  – Да ты же вся горишь! – И убежала на кухню.

  – Но мне же холодно... – донеслось ей в спину.

  'Придётся потерпеть, сейчас будет ещё холоднее', – подумала девушка, держа первую попавшуюся тряпку под ледяной струёй воды. Она вбежала в комнату, склонилась над больной и от удивления выронила компресс: за какие-то секунды лихорадочный румянец сменился болезненной белизной.

  Хранительница открыла глаза; её взгляд, поплутав по стенам и потолку, с трудом нашёл лицо девушки.

  – Наверное, мне пора домой...

  Прыжок – девушка у кровати, рывком распотрошила постель, вырвав из её недр одеяло. В одеяло она принялась пеленать девочку, а когда та заупрямилась, заняла её руки приёмником. Девушка только сейчас заметила, что сделала компресс из шапки. Времени собираться и лазить по шкафам не было, она накинула себе на плечи куртку, схватила свёрток и выбежала из дома с непокрытой головой.

  Незапертая дверь, тихо простонав, закрылась.

  Хранительница согрелась, и болезненное забытьё уступило место простой дрёме. Дыхание над ухом, тихий скрип сугробов, мягкое покачивание на руках. Нахлынуло ощущение, будто так уже было, тень воспоминания о чём-то очень важном, родном, но оно стёрлось и потерялось. Вспомнить уже не хватило сил – девочка заснула. Пришла она в себя в Лесу, когда от опушки до Яблони осталось где-то с полпути. Розовые закатные лучи стекали по берёзам и соснам на снег, тёплая лень захватила тело и мысли, а на руках девочка была как в колыбели. Никуда не надо спешить, ни о чём не надо заботиться. Да и чувствовала себя уже заметно лучше. Только почему-то лес другой. Или нет. Вот же заячий холм! А если свернуть по тропинке, то дойдёшь до норы Надоеды. Просто деревья вокруг другие, низкие какие-то. Юные. Но вдруг розовый закат растворился в сумерках и тьма разлилась вокруг. А девочка осталась одна.

  Она проснулась в ужасе, крича и брыкаясь, так что девушка от неожиданности выронила ношу. Выпутавшись из одеяла Хранительница наконец заметила, что солнце хоть и склонилось над горизонтом, но ещё не спряталось, и она не одна.

  – Кошмар? Всё нормально?

  – Угу, – ответила девочка, подбирая одеяло с приёмником.

  – Пойдём?

  – Я сама, тебе лучше вернуться.

  Девушка попыталась настоять на том, чтобы проводить Хранительницу, но та была непреклонна. Было видно, что настроение ребёнка безвозвратно испорчено. Зато удалось её убедить оставить одеяло.

  – Заверни в него радио, чтобы не промокло. Я ночью уезжаю, но вернусь через неделю, привезу тебе клеёнку и батарейки.

  – Клеёнку и батарейки?

  – Клеёнка защитит от влаги получше одеяла, а батарейки – это что-то навроде еды для радио. Ты же не хочешь, чтобы радио голодало?

  Девочка замотала головой, хотя так и не смогла чётко представить ни клеёнку, ни батарейки.

  – Ты правда придёшь ещё раз?

  Кивок в ответ.

  – Тогда я буду звать тебя Гостьей, хорошо?

  Гостья улыбнулась и убрала девочке пряди со лба.

  ***

  На каждое равноденствие Хранительнице шили новые торжественные одеяния: зимой белые, летом золотые. Портнихи, три сморщенные карлицы – сестры Надоеде – знали своё дело от кроя до последнего стежка, но не могли нарушить традицию и шить без Хозяйки Леса. Хранительница стояла, подняв руки, посреди комнаты в луче яркого серебряного света, который лился из слюдяного оконца в потолке. По стенам стояли цветочные кадки, мягкий мох устилал пол – всё служило только уюту и умиротворению. Девочка напряжённо пыхтела. Она опаздывала: в девять вечера начиналась её любимая радиопередача. Люди в приёмнике заканчивали суетные разговоры о надуманных проблемах и принимались за рассказы в лицах. Ведущие говорили, что те истории выдумка, но для девочки они были самыми что ни на есть взаправдашними. Или правильнее так: всё людское – и новости, и рассказы – были одинаково ненастоящими, но вторые говорили о самом важном и интересном, причём безо всякой шелухи 'новостей', в обратном не смогли бы переубедить девочку все ведущие на свете.