Текст книги "Чужие лица (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чеховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

 «Вторник, семнадцатое апреля. Температура воздуха до плюс двадцати трех, малооблачно, без осадков, ветер южный, два-три метра в секунду. При любой погоде оставайтесь в моде! Спонсором выпуска...».

  Валентин выключил радио. По пути в прихожую остановился у зеркала, пригладил рукой волосы, поправил галстук. Белый воротничок всегда должен выглядеть одинаково... хорошо. Но что-то в отражении настораживало. Валентин ощупал лицо, оттянул веки, проверяя глаза. Кожа нежно-розовая, здорового цвета, на белках ни одного лопнувшего сосуда – всё в порядке, только кончик носа шелушился. Он скатал кожу в белёсый комочек большим и безымянным пальцами. И игрался с ним пока не вышел из подъезда.

  Прогноз, как всегда, соврал: небо, словно рваная половая тряпка, не могло удержать ни капли, а северный ветер старался заползти под куртку, напоминая, что зима прошла не так уж давно. Валентин поежился и, широко шагая, направился к автобусной остановке. Часы показывали 'восемь двадцать восемь', когда белый воротничок ворвался в толпу, набившуюся под козырек жестяной будки. 'Аккуратнее!' – завопила какая-та женщина, но остальные молча потеснились. Возможно, что они и не заметили новенького – большинство стояло с отрешенным видом, на их спокойных чуть улыбающихся лицах не дрогнуло и мускула – все собирались на работу.

  Подъехал автобус. Во весь его борт красовалась реклама со счастливой семьёй, которая, наконец, решила то ли принять таблетки от кашля, то ли взять ипотеку. Что именно было сложно понять из-за налипших комьев грязи. Толпа молча набилась внутрь. А Валентин остался. Вчера, в понедельник, он опоздал на работу первый раз в жизни. И вдруг понял, что должен опоздать во второй.

   В то утро всё шло наперекосяк: сначала Валентин проснулся на пять минут позже обычного. Совсем немного, но мелкие неприятности росли как снежный ком: пролитый кофе, порвавшийся шнурок, и в итоге уходящий автобус издевательски пыхнул зловонным облаком прямо в лицо. Когда приехал следующий, Валентин проскочил в него первым и сел у окна. Обычно он дремал или читал газету, но тогда ему не хотелось ни того, ни другого. День был испорчен. И водитель, как назло, 'собрал' по дороге все светофоры. Будто сама Вселенная подло и без предупреждения объявила ему войну. Его не волновали выговор от начальства или штраф, сам сбой отлаженного годами механизма приводил в бешенство. На одном из перекрестков его автобус поравнялся с другим. Валентин почувствовал себя странно и не сразу сообразил в чем дело. Он повернул голову и увидел в окне напротив девушку с рыжими волосами. Она смотрела на него, а когда их взгляды пересеклись – улыбнулась. Валентин поежился. 'Я же никто, незнакомец. Так какого чёрта она смотрит на меня да еще и лыбится? – подумал он, – Настроение, видите ли у неё хорошее'. Девушка, очевидно, заметила его возмущение и совершила второй поступок, о котором тот даже помыслить не мог.

  Она показала ему язык.

  Обескураженный Валентин заморгал, у него отвисла челюсть, а рыжая еще шире заулыбалась, еле сдерживая смех. Загорелся зеленый, и она поехала направо. Автобус давно скрылся за пеленой дождя, а Валентин всё сидел с открытым ртом – весь его гнев разбился о детскую непосредственность незнакомки. 'Дурочка, наверное, вырядилась на работу, как в цирк, – подумал он тогда. – Хотя... Не похожа. Да и не улыбается так никто: ни дурачки, ни нормальные'.

  Пройдет ли мимо кто-то с похожей причёской или цветом волос, улыбнётся ли, пусть даже казённо – всё вокруг целые сутки напоминало о странной выходке, и одолеваемый непонятным чувством Валентин решил нарушить привычный распорядок. На остановке мало-помалу опять собрался народ, подъехал новый автобус. Вчерашнее место было уже занято. Он стал рядом и, держась за поручень, сгорбился, выглядывая в окно. За стеклом мелькали те же дома, те же автомобили, даже остановки были у тех же светофоров. Только нужный автобус не появлялся, как и рыжая незнакомка. 'Ну а что ты хотел, – утешал себя Валентин, – ничего удивительного'. Расстроенный он не смотрел больше в окно, пока не пришла пора выходить.

  Мимо начальства проскользнуть не удалось, и Валентин в кабинете директора полчаса то кивал с покорным видом, то наугад вставлял 'виноват, больше не повторится', то есть делал вид, что внимательно слушает выговор. Главное не обращать внимания на брызги слюны то и дело, пролетавшие мимо.

  – И вообще, что вы себе позволяете! Только посмотрите на себя! Как в таком виде можно было явиться на работу?!

  Валентин поднял взгляд на одутловатое лицо директора – это было что-то новенькое, а потому интересное.

  – Если не успеваете привести себя в порядок – вставайте раньше! Какой пример вы подаете остальным?! В уборную! Немедленно!

  Валентин развернулся на каблуках и вышел из кабинета. На него никто не обратил внимания – все были заняты: из-за офисных перегородок доносился гул деловых переговоров, стрекот факсов и яростное клацанье клавиатур. По коридору он проскочил в туалет. Оглянулся – ни души. Валентин подошёл к раковине, повернул оба крана и посмотрел в зеркало. Он вспомнил загадочные переглядывания коллег, когда перешагнул порог офиса. Так вот чему они удивлялись. У него начало отслаиваться лицо: на лбу и щеках выступили пузырьки с воздухом, но хуже всего дела обстояли с носом. Он стал похож на полурастаявший кусок масла: ноздри болтались, как тряпки, кончик отвис до нижней губы, а переносица походила на неудавшийся блин. Валентин разгладил лицо руками, но 'сыпь' из пузырьков появилась на новом месте. Нос также отказался принимать форму – после секунд пяти он снова начинал оплывать. Оставалось только надеть лицо заново.

  Валентин повесил пиджак на вентиль на ближайшей трубе, закатал рукава рубашки. Из кармана брюк достал плоскую баночку с кремом, открыл и положил на раковину. После мытья рук он начал снимать лицо. Почесал под челюстью, отслаивая кожу от шеи, ухватился за кромку и потянул вперед и вверх. Обычно лица отдирались с трудом, оставляя после себя жжение, но сейчас маска отошла легко. Даже слишком. Валентин посмотрел на бесформенный кусок тканей в руках, затем – в зеркало на гладкую, как у яйца, розоватую поверхность с четырьмя чёрными щелями на месте рта, носа и глаз.

  В уборную кто-то зашел, Валентин машинально повернулся. Мужчина стыдливо скосил взгляд, пробормотал 'извините' и прошмыгнул в кабинку. Валентин же взял маску в руки, расправил, придал форму носу и ушам, тщательно смазал внутреннюю сторону кремом. Затем выпятил подбородок, схватил маску за уши и надел, аккуратными движениями пальцев возле носа и глазниц разгладил складки. Он повернул голову направо, налево – никаких пузырьков не было. Довольный, он уже собирался уходить, как почувствовал слабость в ногах. Вместе со слабостью появились приступы тошноты, будто кто-то быстро сжимал и разжимал желудок. В кабинке незнакомый мужчина слил воду, но Валентин уже не слышал ничего кроме шума в ушах. Мир вокруг стремительно скручивался в кокон, и, стараясь не упасть, Валентин вцепился в раковину так, что побелели костяшки.

  – Что с Вами? – Незнакомец вышел из кабинки.

  Валентин не повернулся и не ответил: его начало рвать. Когда желудок исторгнул весь завтрак, пошла желчь. Но скоро закончилась и она. Живот сводило в судорогах от безуспешных потуг избавиться от всего содержимого. Через полминуты приступ закончился. Валентин сипло дышал, проталкивая воздух в лёгкие. Желчь капала с носа, срывалась с губ, прогорклый запах и вкус забили нос, рот, закупорили глотку. Незнакомец к этому времени исчез, посчитав лучшим, что он может сделать – просто не мешать.

  Валентин кое-как умылся, снял пиджак с вентиля и вышел из туалета. Тошнота не проходила, а пляшущий перед глазами мир стремился обмануть его, повалить, и ему приходилось опираться о стену. Даже чтобы поднять ногу, требовалось колоссальное напряжение мысли. Проходя между офисными кабинками, Валентин почувствовал, что что-то не так. Слишком тихо. Он оторвал взгляд от пола. Все сотрудники высунули головы над перегородками и смотрели на него. Лица для работы делают серьезными, с лёгким налётом вежливости и плохо развитой мимикой – чтобы не смущать начальство – но сейчас коллеги смотрели с нескрываемым удивлением вперемешку с брезгливостью. Брезгливость свойственна всем, и её не скрыть ни под какой маской. Он, едва не промахнувшись, прикоснулся к голове: левая щека отклеилась вместе с ухом. Валентин попытался прикрыть обнаженный участок, но лоскуты не хотели держаться. Более того, на глаза уже сполз лоб. Накатил новый приступ, желудок затрепыхался, выталкивая наружу воздух. От харканья разрывало глотку, Валентин упал на четвереньки. Борясь с рвотой, он уже перестал держать лицо, и оно плюхнулось на пол бесформенным комом. Тошнота прошла так же резко, как и появилась. Валентин без сил завалился на бок, в глазах потемнело, и он понял, что теряет сознание.

  Резкий запах нашатыри привел Валентина в чувство. Он лежал на полу в офисе, а вокруг сгрудились его коллеги. Испуг сходил с их лиц по мере того, как он открывал глаза.

  – Насмотрелись? – раздалось ворчание директора. – А теперь за работу. Живо. Живо!

  Он три раза хлопнул в ладоши, подгоняя сотрудников. Когда все разошлись по рабочим местам, к себе в кабинет пошел и директор. Обернувшись, он буркнул Валентину, что тот свободен на сегодня и может отправляться в больницу. Буркнул с неохотой, будто не желал признавать болезни сотрудника.

  – И это... Обмотай лицо чем-нибудь, шарфом там каким-то, неприлично всё-таки. – Обернулся напоследок директор.

  Всю дорогу до дома Валентин смотрел на свое отражение в боковом зеркале автомобиля: белый шарф вокруг головы делал его похожим на мумию. Тошнота и головокружение прошли и больше не напоминали о себе. Поэтому в больницу он ехать не стал, а отправился сразу домой – врачам он не доверял с детства. Всегда учтивые и улыбчивые медработники казались ему неправильными, ненастоящими в царстве боли и страданий.

  – Дальше куда?

  Вопрос таксиста вывел его из транса.

  – Прямо по улице, затем поверните направо, третий подъезд.

  Потрепанный годами седан с россыпью вмятин-оспин на переднем крыле и желтой полусферой на крыше мягко остановился перед дверью в подъезд. Валентин вышел, поблагодарил водителя и дал ему несколько купюр, сказав оставить сдачу. Отрывисто озираясь и придерживая шарф, он взбежал по ступенькам на третий этаж. Квартира встретила его скрипом входной двери. Он сорвал туфли и бросил их у входа. Одинокие звуки шагов быстро умирали в тишине холостяцкого убежища.

  Валентин прошел в спальню и открыл платяной шкаф. На верхней полке над сорочками стояли головы манекенов с натянутыми на них лицами. Коллекция была небольшой, но зато на все случаи жизни: в будничном рабочем лице с друзьями в бар пиво пить не пойдешь... Нужно непременно весёлое, и чем радостней, тем лучше. Были и скорбные маски, специально для трагических случаев. Все они смотрели на Валентина пустыми безжизненными глазами одновременно с неизбывной тоской и надеждой. 'Выбери меня! Меня!' – кричали они. Будто им чего-то не хватало, и это что-то мог дать только Валентин.

  Он медленно, круг за кругом, размотал шарф, оставив его висеть белой змеей на плечах. После взял первое попавшееся лицо и, резко выдохнув, приложил к голове. Он не стал ни смазывать его, ни разглаживать складки. Валентина не волновало, как оно сядет или как быстро схватится, он хотел узнать: повторится ли утренний кошмар. Не повторился. Ни тошноты, ни слабости. Маска просто не захотела прирастать. Опрокидывая манекены, он нашел новую банку с кремом. Но и смазанное лицо тут же отслоилось. Трясущимися руками он пробовал одну личину за другой, но ни одна не держалась более полсекунды. В ярости Валентин ударил ногой по основанию шкафа. Одна из голов на краю полки дернулась и сорвалась на пол. С глухим стуком она несколько раз ударилась и покатилась по спирали вокруг человека.

  Валентин понял, что болен и болен серьезно. И страх перед неизвестностью оказался гораздо сильнее неприязни к докторам. Он вышел в прихожую, взял телефонную трубку и набрал всплывший в памяти номер.

  – Алло. Справочная? Не подскажите номер больницы?

  Через два дня Валентин сидел в приемной Николая Михайловича, хирурга. Резко пахло хлоркой пополам со спиртом. Валентин никогда не видел таких больниц: все коридоры, кабинеты и подсобные помещения покрыты свежей известью, персонал поголовно в белых халатах и повязках на лицах. Он вспомнил, как однажды зимой ехал загородом мимо заброшенного поля. Сильная вьюга сровняла все изгибы холмов, и оставила после себя ровную, как стол, поверхность. Белое ничто тянулось до самого горизонта, сливаясь с затянутым облаками небом, уходя в бесконечность. В этой больнице при слепящих лампах дневного освещения он чувствовал себя в точности как на том поле. Как будто не было ни стен, ни самого пространства вокруг.

  Открылась дверь в кабинет врача. Медсестра в повязке и белой шапочке поманила Валентина внутрь. Кабинет был таким же странным, как и больница – оценить его размеры было сложно из-за вездесущего белого цвета. Всю левую стену занимали стеклянные стеллажи, в которые будто вросли медные лица. А на правой красовался металлический барельеф: по диагонали стилизованный след от пулеметной очереди разрезал квадратную плиту надвое: снизу ровная матовая поверхность, а сверху изображения человеческих ушей. Если присмотреться, то можно было заметить, что каждое ухо отличалось от остальных: там мочка толще, там край сильнее загибается. В центре стояли два стола: доктора и медсестры, поставленные буквой 'Г'. Николай Михайлович, человек неопределенного возраста с копной смоляных волос, был единственным в больнице, кто не прятался за повязкой из марли. Посреди этого стерильного мирка он выглядел слишком обычно и от этого казался еще странней. Когда Валентин вошел, врач с серьезным видом изучал медицинскую карточку. 'По-видимому, моя', – подумал Валентин.

  – Вы присаживайтесь, не стойте, – не поднимая головы, сказал хирург.

  Валентин сел на стул, медсестра помогла ему снять с головы шарф. Он объяснил вкратце произошедшее на работе. Врач, не отрываясь, делал какие-то пометки. Да и медсестра особо не удивилась. Началась стандартная процедура: снимайте верхнюю одежду, дышите – не дышите, проденьте руку в рукав тонометра. Но по мере осмотра Николай Михайлович становился угрюмее и угрюмее.

  – Со мной что-то не так? Ну, помимо... – Валентин поводил указательным пальцем вокруг лица.

  – Отнюдь нет. Просто аллергическая реакция. Но придется задержаться на недельку на обследование. – Хирург что-то быстро записывал размашистым почерком в карточке.

  Голос ровный, спокойный. 'Нет, ничего не в порядке', – подумал Валентин.

  – И когда же начнется обследование? – поинтересовался он, застегивая рубашку.

  – Я думаю, время терять не будем и начнем прямо сегодня.

  Валентин только открыл рот, чтобы протестовать, но ему не дали сказать и слова.

  – Всем необходимым мы вас снабдим, вопросы с работой тоже уладим. А семью Вы можете и по телефону оповестить. – Хирург резко захлопнул карточку. – Анна, проводи, пожалуйста, пациента в свободную палату.

  Семьи у Валентина не было. И он понял, что врач это прекрасно знает. Медсестра Анна вывела нового пациента из кабинета.

  Крыло для стационарных больных было таким же необычным, как и вся больница. Валентин ни разу не видел других пациентов. Слышал, но не видел. Всех расположили по одиночным палатам без окон. Выходить без сопровождения запрещалось, а с учётом всего одной медсестры на отделение встречи с другими больными были невозможны.

  Лампы по углам палаты имитировали солнечный день: с рассветом включались, постепенно разгораясь сильнее, чтобы к вечеру превратиться в алые угли и погаснуть до утра. До двадцати двух часов разрешалось включать тусклый ночник. Оптимальные влажность и температуру всегда поддерживали кондиционеры. К каждой палате прилегала каморка с умывальником и унитазом.

  Прошло две недели как Валентина положили в стационар. Под капельницей, в паутине проводов, он целыми днями с безразличием смотрел в потолок. Он давно пришел к мысли, что врачи сами не знают что с ним. С первого же дня пошли бесконечные процедуры, затем к ним добавились таблетки: большие и маленькие, круглые и овальные, капсулы с гранулами и обычные прессованные.

  Обострение началось на третий день, утром. Тогда Валентин поймал себя на мысли, что уже с минуту остервенело чешет лоб. И продолжал чесаться пока у него в руках не оказался оторванный лоскут кожи. Он прикоснулся ко лбу дрожащими пальцами, те стали мокрыми от грязно-красной смеси крови с гноем. Его охватила паника, Валентин вскочил и подбежал к двери. Он звал на помощь, кричал, что ему плохо, но никто не откликался. Только через минуту дверь открылась, и Валентин по инерции упал прямо в руки к двум санитарам. Они поволокли брыкающегося пациента к койке и силой уложили. Лица санитаров Валентин не разглядел – спрятаны за белыми стенами повязок. Укол, и Валентин погрузился во тьму.

  За следующие двое суток ему стало хуже: температура поднялась до сорока градусов, язвы и волдыри покрыли всю голову. Даже через повязку можно было почувствовать, что кожа изрыта как поверхность Луны. Валентин метался в бреду, то бормотал про нестерпимую жару, то кутался в тонкое одеяло, как гусеница в кокон. Ему увеличили дозу лекарств, но всё, чего удалось добиться – немного сбить температуру и привести Валентина в сознание.

  Когда его состояние было тяжелым, вокруг суетились врачи, делали перевязки и меняли судно. Николай Михайлович да и Инна (или её звали Анна?) старались приободрить пациента, отвлечь, чтобы не оставлять наедине с мрачными мыслями. Но по мере стабилизации состояния, посещения становились всё реже и реже, пока не свелись к утреннему и вечернему осмотрам. Валентин остался в одиночестве под всхлипывания ветра в вентиляционной шахте по ночам.

  В четырнадцатую ночь Валентин не мог заснуть. Мысли лениво скользили в голове, не задерживаясь надолго. Кроме одной. Он вдруг понял, что ветер появился только день или два назад. Он прислушался. Шум доносился не из шахты, а из соседней палаты за его спиной. На ощупь он нашел на прикроватной тумбочке стеклянный стакан, приложил его дном к стене и начал вслушиваться, как в наушник.

  Это не ветер, это рыдания.

  Валентин постучал дном стакана о стену. Плач прекратился. Он постучал еще два раза.

  – Кто вы? Что случилось? – спросил Валентин в стакан.

  Нет ответа. Он повторил вопросы на полтона громче.

  – Завтра... – послышался из-за стены заплаканный девичий голос. – Они... заберут мое лицо!..

  На этот раз девушка не стала сдерживать себя и зарыдала во весь голос. В коридоре послышались шаги.

  – Тише! Да тише же! – зашипел Валентин.

  Шаги приближались, колокольным гулом отдаваясь в ушах Валентина. Он замер, набрав побольше воздуха в грудь, как будто именно дыхание потревожило медсестру. Заскрипела дверь. Валентин замер, притворяясь спящим. Через мгновение он понял, что сестра вошла не в его палату, а соседнюю. Поднялся визг и ругань, раздался топот санитаров. Валентин испугался, воображение рисовало картины одну страшнее другой. Он понимал, что надо вскочить, попытаться выбить дверь или просто лупить в неё кулаками, чтобы хоть как-то помочь девушке. Но он и сдвинуться с места не мог. Он вжался в койку и укрылся одеялом с головой, отгораживаясь от мира, забиваясь поглубже в свою конуру.

  Девушку быстро усмирили, но медбратия еще пару минут материлась вполголоса. Сделав дело, они разошлись по своим постам. Валентин было позволил себе расслабиться, но... Стоп! Слишком резко оборвались чьи-то шаги. Кто-то, наверное медсестра, остановился в коридоре. Он почувствовал, как простыни впитывали холодный пот. Она возвращалась! 'Главное – спокойно дышать, главное – спокойно дышать', – повторял про себя, как мантру, Валентин, больше для виду поднимая-опуская грудь, чем дыша на самом деле.

  Заскрипела дверь – медсестра просунула голову в щель и внимательно оглядела палату. Рот заполнила слюна, хотелось сглотнуть её или выплюнуть, но он боялся совершить любое лишнее движение. Наконец, удовлетворенная осмотром, она ушла, закрыв со скрипом дверь. Только когда шаги окончательно растворились в тишине, Валентин сглотнул, но осторожно, едва двигая кадыком, будто и это могли услышать.

  Испуг, напряжение и слова девушки (как у неё может быть 'своё' лицо?) не давали Валентину покоя, и только ближе к рассвету он смог забыться тревожным сном.

  Ему снилось, что он дома: завтракает, чистит зубы, слушает прогноз погоды по радио и выходит на работу. На улице морось, всё как обычно, только почему-то все прохожие, да и сам Валентин, забыли надеть лица. Народу на улицах становилось всё больше и больше: тоненькие ручейки объединялись в единый поток, и, наконец, впадали в озеро – автобусную остановку. Автобус не приходил, казалось, что люди так будут стоять и мокнуть, как вдруг раздался какой-то гвалт. По улице бежала рыжая девушка, её лицо было перекошено от страха и напряжения. Следом гнался Николай Михайлович с санитарами и медсестрами. Прямо перед толпой девушка споткнулась и упала. Валентин стоял в первом ряду и хотел было броситься к ней, помочь, но чья-то невидимая рука сдавила его, не давая пошевелиться.

  – Не трогайте моё лицо! Не забирайте его! Пожалуйста! – кричала она, но преследователи даже не замедлились.

  А в толпе никто не сдвинулся с места. Все молча смотрели, как медики окружили её, и схватили по рукам и ногам.

  – Ну кто-нибудь! Помогите!

  Девушка смотрела прямо на Валентина.

  Николай Михайлович схватил её за нос и с силой дёрнул. Разбрасывая брызги крови, лицо оторвалось. Валентин хотел закричать, должен был, но обнаружил, что у него нет рта. Он проснулся.

  Когда испуг от кошмара прошел, Валентин вдруг понял, что имела в виду девушка, понял, и что с ним происходит. И решил больше не принимать лекарства. Он будет прятать таблетки за щекой или под языком, а когда медсестра уйдет, спрячет их под матрас. Рано или поздно его поймают, заставят глотать таблетки или просто полностью перейдут на уколы. Пусть не получится дурить врачам голову больше суток, но он должен попробовать.

  К следующему вечеру, прямо перед обходом, у Валентина поднялась температура до тридцати девяти. Начала болеть голова – ей стало вдруг тесно в бинтах, будто сам череп стал больше. Валентин осторожно прикоснулся к повязке. Новые волдыри? Не совсем. Он еще минут пять ощупывал лицо, пока не понял, что длинный хребет посередине – нос, а два холма справа и слева от него – скулы. Валентин гадал каким будет лицо: вот, например, брови: две светло-русые гусеницы, переливающиеся на свету. И как забавно можно дурачиться, поднимая и опуская их, будто мохнатые насекомые ползут куда-то. И улыбка. Настоящая искренняя улыбка. Не простое сокращение мышц, а выражение радости. Точь-в-точь как у девушки из автобуса. Он еще раз с любовью погладил появляющееся лицо и осторожно убрал руку, боясь, что от прикосновения всё может исчезнуть.

  Задергался замок в двери – начинался вечерний обход. Во время осмотра Николай Михайлович, как всегда без маски, хмурил брови, сжав бледные губы в тонкую нить. 'Значит плохи дела', – подумал Валентин. И обрадовался. В голову пришла мысль о смерти, но она почему-то не пугала. Если он переживет приступ... Нет-нет-нет. Об этом даже думать нельзя. Мечта рассыпется как карточный домик стоит только решить, что она у тебя в руках. Улыбаясь, как дурак, Валентин погрузился в дрёму. И не заметил, как едва-едва растянулись в ухмылке губы Николая Михайловича.

  Проснулся Валентин от того, что его кто-то деликатно теребил за плечо. Возвращаться в действительность не хотелось – он чувствовал себя уставшим и разбитым. Вернее, он себя никак не чувствовал, как будто его распотрошили и выбросили.

  – Просыпайтесь! – Это была Анна (или всё-таки Инна?). – Пора делать перевязку.

  – Какую... перевязку... – еле пробормотал Валентин.

  – Неудивительно, что Вы плохо соображаете. – Из-за плеча медсестры материализовался Николай Михайлович, – операция длилась шесть часов и прошла успешно.

  Острыескальпели-слова впились в мозг Валентина. И чем глубже они впивались, тем быстрее сходили сон и усталость.

  – Новообразования были успешно удалены, – продолжал как ни в чём не бывало хирург, – и теперь Вашей жизни ничто не угрожает. К сожалению, Вы больше не можете пользоваться обычными лицами. Поэтому мы вынуждены провести скоро еще одну операцию, по установке протеза. По чувствительности он не уступает стандартным лицам, при этом гипоаллергенен и не вызывает отторжения. К сожалению, протез несъемный, поэтому для...

  Валентин достаточно собрался с силами, чтобы прошипеть:

  – Это же было моё лицо!

  Ни мускула не дрогнуло на лице хирурга.

  – Повторяю: новообразования полностью покрыли Ваше, так сказать, лицо. Требовались решительные меры, и я их принял. Еще одна операция и Вы сможете вернуться домой, на работу. Вернуться к нормальной жизни.

  – Какая это к чёрту жизнь! Это спектакль! Я не хочу снова становиться маской!

  – Больной, успокойтесь! Спасибо бы сказа...

  Николай Михайлович уже было развернулся, чтобы уйти, но Валентин рывком привстал с койки и схватил хирурга за правое ухо. Тот дико закричал. Медсестра тут же уложила пациента обратно. Не по-женски сильными руками она держала его за плечи, не давая подняться. Николай Михайлович тем временем достал шприц и набрал из ампулы бесцветную жидкость. Валентин брыкался, не давая хирургу приставить иглу к вене. И неизвестно сколько бы еще продолжалась борьба, если бы врач не повернулся к нему правым ухом. Оно не оторвалось, более того: распухло и стало пунцовым. Ухо было настоящим. От неожиданности Валентин замешкался, и ему тут же вкололи наркоз.

  Его катили на носилках по коридорам больницы. Он старался удержать сознание на тонкой нити над пропастью беспамятства. Но сохранять равновесие становилось всё труднее и труднее. В глазах троилось, стены дрожали, как желе. Валентин пытался сконцентрироваться и постоянно повторял про себя: 'я не хочу, не хочу'. Заклинание помогло, но ненадолго. Валентин понял, что больше не может сопротивляться, сдался и опустил веки.

  Валентин стоял на остановке. Две недели назад, ровно в это самое время, восемь двадцать восемь, ему сделали последнюю перевязку. Медсестра везла Валентина, безропотно сидящего, в кресле-каталке по больнице. Белизна стен, пола и потолка слепила и превратила коридор в сверкающую пустыню. Колёсики тихо скрипели и постукивали о края кафеля, сухо шелестел халат медсестры – вот и вся реальность. Ничего большего не было и в голове у больного. Операция прошла успешно: протез прижился и никак не давал о себе знать.

  Наконец, подъехал автобус. На борту был нарисован раскидистый каштан в цвету, под ветвями которого стояла пара и обнималась, рядом надпись: 'Не дайте тополиному пуху отвлечь вас от жизни!'. Никто не заметил ошибки, в том числе Валентин, погружённый в больничные воспоминания. Двери с шипением захлопнулись и белый воротничок понял, что опаздывает на работу третий раз за свою жизнь. Но его не волновали выговор от начальства или штраф, правда теперь его мало что волновало вообще.

  Следующий автобус пришёл точно по расписанию, Валентин сел у окна. Он почувствовал себя странно и не сразу сообразил в чем дело: у какого-то перекрёстка его автобус поравнялся с другим маршрутом. В окне напротив через стёкла на него смотрела рыжая девушка, но уже не улыбалась как когда-то. На безразличном лице не отражалось ни одной эмоции. Она тоже? Валентин не знал та ли это девушка из больницы, да и она ли показывала ему язык? Мало ли рыжих в городе. Встречал – не встречал, какая разница? Главное – он понимал её, незнакомку. Повинуясь порыву, Валентин растянул указательными пальцами рот в подобие улыбки. Автобусы тронулись, но девушка успела 'улыбнуться' на прощание.

  А придя на работу, Валентин заметил, что у него начала шелушиться кожа на носу.