Текст книги "Учитель. Назад в СССР 5 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Буров

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Выйдя из фельдшерского пункта, Гринёва постояла, подумала, глубоко вздохнула терпкий осенний воздух, зябко поежилась и пошла за помощью к единственному человеку, которого она более-менее знала в этом селе.

Глава 8

К вящему счастью фельдшерицы председатель Звениконь оказался дома. Иван Лукич внимательно выслушал Оксану Игоревну, посетовал, поохал, но в скором времени выгнал со двора потрёпанный уазик, усадил к него девушку и повез к фельдшерскому пункту.

Вместе Оксана и Иван Лукич загрузили в машину недовольную Лизавету, которая то возмущалась, то причитала, то охала, то ругалась на Егора. Водитель и пассажир стоически молчали. Хотя на физиономии Ивана Лукича явственно вырисовывалась: «Что за дурная деваха? С таким характером никто и замуж не возьмет». Где-то в глубине души Гринева была совершенно согласна с тайными мыслями председателя Звениконь.

– Куда теперь? – широким клетчатым платком утирая со лба пот, уточнил Звениконь, косясь на возмущенную девицу, которая по слухам, являлась невестой или даже женой нового учителя.

Познакомившись с дамочкой Иван Лукич сильно посочувствовал Егору Александровичу и поблагодарил и бога и партию за жену свою, спокойную и уравновешенную Наталья Юрьевну. Ругаться Наташенька Звениконь не любила, но смотрела всегда очень выразительно, так что и не захочешь, а с первого взгляда проймет.

«Ох, наплачемся мы с этой девахой. Кабы она Егора-то нашего обратно не сманила в Москву. Охохонюшки, а то ведь какой ладный союз-то вырисовывался: докторша и учитель, самая нужная и важная ячейка-то общества для села», – огорченно вздыхал про себя Иван Лукич, крутя баранку. Машина плавно скакала по сельской дороге по направлению к дому товарища Зверева.

– Куда везти-то, Оксана Игоревна, – уточнил Иван Лукич. – Гляжу, у учителя-то нашего свет в окошках-то не горит, да и лампочка на крыльце не светит. Похоже, дома его нету.

– Как это нет? – тут же всполошилась Лизавета на заднем сиденье. – Он что, совсем с ума сошел? – завелась Баринова с пол-оборота.

– Да погоди ты, – поморщилась Оксана. Гринева настолько устала за весь день выслушивать нытье и капризы Бариновой, что отбросила к вечеру всякий политес. – Мало ли что случилось, может, на работе задержали.

– Сегодня воскресенье! – еще больше взвилась Лиза.

– Ты, дамочка, вот чего, – рассудительным тоном заговорил Иван Лукич. – Ты не гоноши, Егор Александрович, значит, учитель. Детки у него, понимаешь? Вона вчера чего учудили. Оно, конечно, не гой, малышня начудила, но все одно – товарища Зверева краем-то зацепило, – Звениконь покачал головой.– Хорошо, все живы остались, а то не сносить бы нашим учителям-то головы. И директору, да. Может того, разбираются сегодня, в чем дело и как оно так вышло-то нехорошо.

– Что случилось? – тут же встала в стойку Лизавета.

– Ну, то ты у жениха своего спрашивай, мое дело маленькое, я в школьные дела не лезу, – отмахнулся Звениконь. – Так чего делаем, Оксана Игоревна? До вас везу? А то ведь Егор Александрович ключи-то забрал от нового дома. Может, туда ее? – махнул головой Иван Лукич.

– Кого ее? Меня? Куда это вы меня собрались отправлять! Везите меня к Егору! Немедленно! – возмутилась Лизавета.

– Да тише ты, заполошная, – поморщился председатель от резкого вопля. – Видишь, дома его нету. Ну, хочешь, на крыльце тебя оставим, сиди да жди, авось придет.

– Погодите, Иван Лукич, давайте я сбегаю, в окошко постучу. Вдруг Егор… Александрович уже дома… мало ли что… устал, уснул…

– И что, подзабыл про невесту свою? – засомневался Звениконь.

– Всякое бывает, – пожала плечами Оксана Игоревна, распахивая дверь уазика. – Задержался вот на работе, закрутился, домой пришел и спать рухнул… и забыл… – выпалила Гринева. – Схожу, гляну.

– Да как ты смеешь! – прошипела Лизавета с заднего сиденья. – Егор не мог про меня забыть! Ясно тебе⁈

– Не шуми, говорю, – прикрикнул Звениконь. – А то высажу и вертись, как хочешь. Я шумливых не люблю, голова от шуму болит. Целый день с людями, то одно, то другое, домой приходишь – тишины хочется, а тут ты… – пожаловался Иван Лукич и негромко буркнул себе под нос. – И откуда ты взялась-то на нашу голову…

– Да вы… вы… хам! – выпалила Лиза, выслушав отповедь председателя.

– Ну пуская хам, – покладисто согласился Звениконь. – Мы вашим столичным воспитаниям не обучены, это верно. Привыкли говорить, что думаем. Только машина-то моя, по всему выходит и правила в ней мои, как в дому моем. Сиди тихо, сейчас Оксана Игоревна в окошко-то постучит, тогда и будем решать, что с тобой, горемычной, делать.

Возле учительского забора показалась фельдшерица. Шла Оксана торопливо, то и дело оглядываясь на темные окна Егоровского дома.

– Ты гляди-ка, нету товарища Зверева, а ведь я говорил, – покачал головой Звениконь. – Вот ведь как выходит, стало быть, другая важность у Егора-то Александровича приключилась, получается, подзабыл он про тебя, девонька, – задумчиво протянул Иван Лукич, глядя на Гриневу, которая выходила со двора Зверева, растерянно крутя головой по сторонам. – Нет Егора-то, – повторил председатель. – Говоришь, в пять забрать обещался? Странное дело. Наш учитель-то никогда не опаздывает. Странное это дело. Ну да, ладно, будем тебя заселять. Негоже невесту товарища Зверева в ночь на улице оставлять.

– Заселите меня к Егору! – приказным тоном выпалила Баринова. – Немедленно!

– Ишь ты, шустрая какая, – хмыкнул председатель. – Да как же я тебя в чужой-то дом без спросу заселю? А? У меня и прав таки нету.

– Я – невеста Егора, имею право, – гордо вскинув голову, заявила Лизавета.

– Дык невеста, она ж ведь не жена. Кабы жена, то и ключи бы от дома имела. А так – гостья и есть гостья. Невеста ты ему или жена, то сами разбирайтесь. А ключей от его домишки у меня все одно нету. А ежели бы и были, все одно не подселил. Не положено.

– Нет его дома, – забираясь в уазик, расстроенным голосом отчиталась Гринева.

– Ты хорошо стучала? – перебила Лиза.

– Хорошо, во все окна стукнулась, в двери тарабанила. Тихо там, и темно. Может, случилось чего? – задумчиво протянула Оксана, с тревогой поглядывая на дом Зверева. – Егор в мастерски собирался, может, увлекся работой, про время забыл. Или произошла неприятность какая…

– Вот что я решил, девоньки. Значит так, Егорову невесту везем в новый дом.

– Да я хотела к себе забрать… – начала было Оксана, но председатель не дал ей договорить.

– Вам, Оксана Игоревна, надо хорошенько выспаться. Завтра на работу. А гостья товарища Зверева дамочка беспокойная, измучитесь с ней за ночь. А там дом – полная чаша, да и самостоятельная, как погляжу, поди, одна не пропадет-то. Мы ей там все удобства организуем, палочка гляжу, у нее имеется. До нужника доковыляет, недалеко там. Что покушать тоже сообразим, и пусть себе спит да отдыхает на здоровье. А там, глядишь, и Егор Александрович объявится, сам все порешает. Мы ему сейчас записочку организуем и в дверь засунем. А песик его, что же, тоже нету? – внезапно поинтересовался Иван Лукич.

– Щенок? Щенок дома, – пробормотала Оксана. – Голодный, наверное… надо ему покушать принести, и водички налить.

– Вот и правильно, вот и хорошо, – радостно заулыбался Звениконь. – Ну что, девоньки, едем.

– Погодите! Я не согласна! Я хочу остаться здесь! – возмутилась Лизавета.

Решая вопрос с ее заселением в какой-то новый дом ни Гринева, ни Звениконь мнения столичной гостьи не поинтересовались, что Баринову до крайности возмутило.

– А тут, как говорится, единогласно проголосовали, один воздержавшийся не в счет, – хохотнул председатель. – Выбор у тебя, девонька, не большой. Соглашайся, как я решил, или высажу тебя во дворе Егора Александровича, и сиди себе дожидайся хоть всю ночь. Мне с вами долго возиться не с руки, дома дел невпроворот.

– Я вам не девонька! – вспылила Лиза. – Меня зовут Елизавета Юрьевна Баринова.

– Да хоть Пушкин Александр Сергеевич, – согласно закивал Иван Лукич. – Мне все одно. Так что, высаживать тебя, или все ж таки сподручней в избе ночевать?

– Да вы… – от гнева Лизавета пошла красными пятнами, с минуту сверкала глазами, пытаясь что-то сказать, возмутиться аргументировать. Но взвесив все за и против смирилась с неизбежным.

Звениконь терпеливо поглядывал в зеркальце заднего вида, добродушно улыбался, дожидаясь, покуда столичная дамочка определялась со своими хотелками. Оксана Игоревна молчала сидела рядом, слушала, старательно пряча улыбку.

– Едем! – велела Баринова, сообразив, наконец, что выбора у нее нет.

Точнее, выбор-то есть, но из двух зол Лиза предпочла выбрать относительно лучший вариант и переночевать в комфортабельных условиях, а не торчать во дворе, дожидаясь запропастившегося Егора.

«Ну, только появись! Я тебе покажу, как меня бросать! Да я тебе такое устрою!» -рвала и метала про себя Лиза, вслух же повторила:

– Куда вы там хотели меня поселить, я согласна.

– Ну, вот и ладно, ну вот и правильно. На улице-то нынче ночевать холодно. А на вас вон куртеночка тонюсенькая, вовсе на пиджачок похожая. Замерзнете, заболеете, лечи вас потом. А у нас доктор-то одна-разъединственная, у нее и без простуды всякой делов хватает, – заботливо забормотал Иван Лукич, заводя уазик и трогаясь с места. – Ты, девонька, не переживай. Мы тебя сейчас заселим, Оксана Игоревна записочку напишет, мы ее Егору-то Александровичу в дверь и просунем. Он как придет домой, так и увидит и за тобой придет.

«Или не придет», – читалось в глазах председателя.

– Я сама напишу, – категоричным тоном объявила Баринова.

– Ну, сама так сама, – согласно закивала Иван Лукич, покосившись на Гриневу.

Фельдшерица кусала губы, чтобы не рассмеяться. Звениконь понятливо улыбнулся: «А то может и не сманит Егора-то. Ишь, как у докторши глаз-то сверкает на учителя. Эх, хорошая выйдет пара-то. Как бы эту вот спровадить, все ладком бы и срослось. А записочку я сам напишу, Оксана Игоревна приписочку сделает», – решил про себя председатель.

– Приехали, на выход, – затормозив возле нужного дома, велел Звениконь.

– Я сама не смогу, помогите, – капризно заявила Лизавета, дожидаясь, когда Оксана или Иван Лукич откроют ей двери и спустят на землю.

– Ох, ты, грехи мои тяжкие, – помогая Бариновой, крякнул Звениконь. – От вроде и худа ты, спасу нет, а все одно весу в тебе прилично. Как так-то, Оксана Игоревна? – полюбопытствовал Иван Лукич, не заметив, как Лиза сердито поджала губы в ответ на его реплику.

– Кость, наверное, тяжелая, – с самым серьезным выражением на лице подсказала Гринева, краем глаза наблюдая за реакцией Бариновой. Лизавета возмущенно фыркнула, но, к удивлению Оксаны, промолчала.

– Ну вот, девонька, принимай хоромы на одну ночь, – тоном радушного хозяина проворковал Звениконь, когда троица добралась, наконец, до крыльца и вошла в новый учительский дом.

– Почему на одну? – тут же нахмурилась Лизавета. – Ваша фельдшерица сказала постельный режим не меньше недели.

– Ну, то вы с Егором Александровичем уже сами разберётесь, неделя там или две. Как сам хозяин решит, так оно и правильно, – философски заметил Звениконь.– Ты садись, записочку-то пиши, а мы покуда с Оксаной Игоревной сообразим, чем тебя покормить-то на ночь. Чайку сообразишь, Оксаночка Игоревна? – обратился к Гриневой председатель.

– Соображу, – кивнула фельдшерица. – И картошечкой жареной поделюсь, и пирогом.

– Я жареную картошку не ем, – пренебрежительно фыркнула Баринова.

– Ну, то дело твое, – не дав Гриневой высказаться, добродушно проворчал Звениконь. – Хочешь – не хочешь, тут сама решай. Чем богаты, как говорится, тем и накормим. Разносолов столичных не держим, а решать все одно тебе, голодной спать или покушать. Ты неси, Оксаночка Игоревна, а я тут с гостьей дорогой побуду, подмогну постелю постелить.

– Я сама, – вспыхнула Лизавета.

– Сама, сама, – закивал Звениконь. – Вот тебе табуреточка, садись. Наволочку натягивать-то умеешь? Или не обучена? – полюбопытствовал Иван Лукич, склонив голову к плечу, разглядывая Лизавету, словно диковинное создание.

– Обучена, – процедила Баринова, схватила наволочку, подушку и принялась возиться с постельным бельем.

– Ну вот и ладно, вот и хорошо, – ласково пропел Звениконь. – А я покуда водички наберу, чайничек поставлю. Чайку-то вечером самое то попить, да с пирогом сладким… После спится хорошо да спокойно, никаких мыслей… Мы-то Егору Александровичу приданное ладное сообразили. И посудку собрали, и бельишко постельное… А то приехал учитель-то наш с одним чемоданчиком… хе-хе… Оно, конечно, споначалу встреча не задалась. Но да Егор Александрович человек хороший, понятливый, жаловаться не стал, терпеливо ждал-пождал, вот и дождался, справили ему хоромы, хоть завтра женись. А вы, значит, невеста ему будете или жена? – внезапно уточнил Иван Лукич.

Как не хотелось Лизавете ответить «жена», но не стала Баринова так нагло врать, промолчала.

– Ага, ну и то ладно, может, еще и сладится, назовет невестой и предложение сделает, – сочувственно забормотал Звениконь, грохоча на кухне посудой. – А мы вам свадебку организуем, как положено.

– Я и так его невеста, – громко отчеканила Лизавета. – И не надо нам никакой «свадебки», – передразнила Баринова председателя. И вообще, вы можете хоть немного помолчать, у меня от вас голова разболелась!

– Помолчать? А что же, и помолчать могу, кхе-кхе, – покладисто согласился Иван Лукич.

Смешок председателя взбесил Лизавету до неимоверности, Баринова стиснула зубы, чтобы не сорваться в жуткий некрасивый скандал.

«Как он может здесь жить среди ЭТИХ людей? КАК он мог променять Москву с театрами, с ее проспектами, с интеллигентной публикой на вот это все? Не понимаю! – злилась про себя Лизавета, застилая кровать хрусткой простыней. – Еще и докторша эта самозваная… – фыркнула Баринова, вспомнив про Оксану. – Глаз на моего Егора положила, тут даже и думать нечего. А вот перебьешься! Мой он! Был моим, и снова моим станет!» – мысленно, но очень самоуверенно заявила Лиза.

– Так это, подживем, увидим, – раздалось от двери. – Чайку-то будешь, девонька? – лучась улыбкой, предложил Иван Лукич.

'Я что это вслух сказала⁈ – ужаснулась Баринова, бессильно опустилась на табуретку, заливаясь краской стыда и гнева,

– Конечно, чайку! Вона ты бледненькая какая! Ножка-то болит? Ну, не переживай, Оксана Игоревна таблеточку даст, боль-то и успокоится. Эх, не догадались бабоньки наши Егору-то Александровичу мятки сушеной положить. Мятка она для нервов больно полезная. Нервы успокаивает. Я вот как на работе-то разпереживаюсь, разволнуюсь, домой-то прихожу, а моя Наташенька свет Юрьевна мятки-то мне и заварит с медком. Посижу, выпью чашечку-другую, так и мысли светлеют, и на душе хорошо. Я вот сейчас обустрою тебя, да и сгоняю домой за мяткой.

– Не надо мне вашей мяты! – заголосила Лизавета, совершенно вымотанная простодушной заботой Ивана Лукича. – Не люблю я мяту. У меня… у меня на нее аллергия! Вот!

Если Баринова решила, что после такого заявления Звениконь отстанет и даже замолчит, то ее надежды не оправдались.

– Ох, ты ж, беда-то какая, гляди-ка… – покачал головой Иван Лукич, постелил на стол возле окна чистое полотенце, выставил на него чашку, блюдце, вернулся на кухню, загремел чем-то. – Ты не переживай, девонька, Наташенька тебе хороший сбор из травок сообразит, – через несколько секунд раздался печальный голос председателя. – Зверобой и душица с ромашкой оно первое дело для успокоения, самое то. Вернусь, бывало, с района с совещания-то, начальство-то, бывает, хорошо за загривок потянет, а Наташенька мне чайку-то на травках заварит и все как рукой.

Довольный Звениконь появился в комнате с чайником. Хотел продолжить свои речи, но тут стукнула дверь в коридоре, через некоторое время на пороге появилась Оксана Игоревна с небольшой сковородой в одной руке, с коробкой сахара и пачкой чая в другой. Под мышкой у фельдшерицы торчала тетрадка. Из кармана выглядывал краешек газетного свертка.

– А вот и Оксаночка Игоревна, – обрадовался Иван Лукич. – Сейчас чайку попьем, записочку напишем и по домам. Я-то еще забегу на огонек, травок занесу. А так-то вы сами, красавицы. Оксана Игоревна, уж помогите гостье-то нашей, организуйте быт по-женски, так сказать.

Звениконь чуть смущенно улыбнулся и подмигнул Гриневой. Фельдшерица на секунду растерялась, пытаясь понять намек председателя, потом сообразила, что имел ввиду Иван Лукич.

– Все сделаю, Иван Лукич, не переживайте. Ну что, чаю? Или сначала записка? – расставив на столе еду, поинтересовалась у Лизаветы.

Полностью деморализованная Баринова сидела на стуле, совершенно не понимая, как она умудрилась оказаться в такой нелепой ситуации. А ведь все так хорошо начиналось. И газета эта с интервью, в котором про Егора упоминала инспекторша. Хорошо так упомянула. И разговор с отцом, в котором тот открытым текстом обозвал дочь родную дурой: упустила перспективного жениха, о котором нынче на совещании «сам» говорил.

При этом отец отчего-то совершенно запамятовал, как ругался на Зверева, когда тот принял решение уехать на отработку в глухое село. Как категорично потребовал у дочери «вычеркнуть из памяти и забыть неудачника», обозвал в первый раз «дурой», которая неспособна «ни хорошие нужные идеи самостоятельно реализовать, ни полезного для карьеры жениха удержать на привязи».

И вот на тебе: «Времена меняются, нужно держать нос по ветру и успевать предугадывать решения партии и новые веяния политики», – объявил дорогой папочка на срочном семейном совете. – Давай, Лизавете Юрьевна, приложи усилия, верни заблудшую овцу в идеологически правильное стойло, помоги прогрессу'. Организовал папенька Лизавете больничный, и отправил возвращать Егора.

Собственно, Баринова была даже не против. Егор всегда был талантлив, где-то даже гениален, ему прочили блестящее будущее. Если бы не ее случайный прокол, они бы уже поженились. Оба родителя помогли бы молодому дарованию с карьерным ростом, и случилась бы у Лизы жизнь, от которой она всегда мечтала. А теперь придется все начинать сначала. Неожиданным и неприятным открытием для Бариновой стала внезапная непокладистость Егора. Как-то чересчур быстро Зверев вышел из-под контроля. В представлениях Лизаветы, Егор должен страдать, а внезапный ее приезд, искреннее раскаяние и желание вернуться воспринять как подарок судьбы. А тут такая непонятная ситуация. Не иначе фельдшерица постаралась.

Лиза кинула злобный взгляд на Гриневу, которая разливала чай, нарезала пирог, но едва Иван Лукич глянул на Баринову, тут же мило улыбнулась и чуточку уставшим голосом, но вполне ласково произнесла:

– Чаю, пожалуй, можно выпить. Верно вы говорите, Иван Лукич, чай всегда нервы успокаивает. Особенно чай на травках, моя бабушка тоже травки всякие заваривает.

– Вот и ладно, вот и хорошо! – обрадовался Иван Лукич. – Ну, вы тут располагайтесь, хозяйничайте, а я тогда домой подскочу, у Наташеньку чайку возьму и обратно. Оксаночка Игоревна, уж вы не оставьте гостью дорогую, помогите по-свойски, – попросил Звениконь.

– Чем смогу помогу, не волнуйтесь, Иван Лукич, поезжайте спокойно, а мы пока записку напишем.

– И то верно, записка, – всплеснул руками председатель. – Справитесь? Или обождать?

– Справимся, – заверила фельдшерица, помогая Бариновой пересесть к столу. – Езжайте уже. Может, и за Егора что узнаете, а мы вас подождем с новостями.

– Верно, за Егора-то я едва не забыл, вот ведь голова садовая, – охнул Звениконь. – Не скучайте, девоньки. Мигом обернусь, – махнул рукой председатель и шустро исчез.

Хлопнула дверь, наступила долгожданная тишина. Баринова сдержано выдохнула. Придвинула к себе тетрадку, взяла ручку и принялась писать записку Егору, совершенно не обращая внимания на Гриневу.

Фельдшерица оплела пальцами чашку чая, утопила в горячем напитке улыбку и принялась размышлять, куда мог подеваться Егор. В то, что Зверев забыл про свою гостью и бросил ее на произвол судьбы, Оксана не верила. Значит, произошло что-то неправильное, может даже неприятное, что помешало Егору вовремя вернуться.

«Пусть только живым вернется, с остальным справимся», – мысленно попросила Оксана и принялась пить чая, время от времени поглядывая на Лизавету, которая строчила и строчила превращая коротенькую записку в полноценное письмо.

Глава 9

«За каким лешим я вчера так нажрался? Черт… хоть убей, не помню с кем… Пашка приезжал? Да вроде не сезон, он обычно по осени в гости заруливает… неужто с соседом? И как умудрились? Куда смотрело бдительное око бабы Дуни? Черт… как же хреново-то… тошнит-то с какой радости?»

Голова раскалывалась, чугунные веки не желали подниматься, в глазах песок, хотелось пить. Не открывая глаз, я протянул руку к тумбочке, попытался нашарить стакан с водой.

– Ты видал? Доктор! Зови доктора, старый пень! – раздалось практически над ухом.

«Кто это?» – мелькнула ленивая мысль. Голос казался смутно знакомым, но я никак не мог вспомнить, кому он принадлежит.

– Сестричка, сюда, к нам! Доктора зови, Григорич! Очнулся Егорка-то наш, очнулся! Зови доктора! – начал вещать еще один до боли знакомый голос, который я тоже не сумел опознать.

– Успокойтесь товарищ. Доктор сейчас подойдёт.

– Чего мне сейчас, ты немедля давай! Зови доктора! – горячился невидимый собеседник. – Не видишь что ли, человек очнулся!

– Товарищ! Успокойтесь! – послышался раздражённый женский голос. – Доктор сейчас подойдет, ничего с вашим товарищем не случится. Вам же было сказано: все с ним в порядке, спит он. Что за люди пошли бестолковые! Небольшое сотрясение мозга. Все необходимые процедуры были сделаны. Сказано вам – пациент спит! Что за народ такой непонятливый! Пить надо меньшею и не будет таких проблем, – женщина не удержалась, ввернула шпильку.

– Да чтоб ты понимала! – возмутился, кажется, Митрич. Точно, Митрич! Это у него такой скрипучий громкий голос.

– Не пил он! Сказано тебе – н пил! Он человек спас понимаешь ты или нет? Да что там человека! Фронтовика! Тянул с колодца, и об камень хрясь! Голову и зашиб. А ты – пьян! Не пил он, – упрямо повторял дядь Вася. – Упал и сознание потерял.

«Очнулся – гипс», – вспомнилось мне. Я попытался понять, имеются на мне лишние части, но без рук дело не пошло, а шевелить в полную силу руки не хотели, как, впрочем, и все тело.

– Ну что, сестра, где доктор? Зову, зову, а он не идет, – подключился второй мужской голос.

– Сказано вам – ожидайте! – отрезала видимо медсестра.

«Точно, Митрич. А это Степан Григорьевич, – вспомнил я. – Интересно, кто упал? И почему я не могу открыть глаза? Почему я в больнице?» – мысли гулко стукались друг о друга, раскачивая память. В горле першило, все еще хотелось пить. Я попытался раскрыть глаза, с третьей попытки мне удалось, наконец, разлепить ресницы. Свет больно ударил по глазам, пришлось зажмуриться.

– Пи-и-ть… – просипел я, как мне показалось, достаточно громко.

– Ляксандрыч, чего? Ну, чего! – раздался надо мной взволнованный голос Митрич. «Точно, Митрич», – подтвердило сознание.

– Пить, – более членораздельно прохрипел я.

– Пить… Григорич, пить захотел! Это жеж хорошо, да?

Голос исчез и раздался где-то неподалеку от меня.

– Воды налей, заполошный. Сестричка, доктор где? – резко бросил второй голос, который Митрич назвал Григоричем.

«Григорич… завхоза…», – наморщился я, фиксируя в голове. В голове отчего-то возникла длинная взлохмаченная борода, я покрутил ее и так, и эдак, но никак не мог сообразить, почему при звуках второго голоса возникла именно бородища.

– Ожидайте. И вообще, кто вам разрешал беспокоить больного? – строго поинтересовался незнакомый женский голос. – Я вам что велела? Ожидать в коридоре. А вы?

– Да кто жеж беспокоит, сестричка? Мы жеж это… приглядываем… вот водички захотел… – принялся оправдываться Митрич.

Зажурчала вода, я облизал пересохшие губы и усилием воли разлепил ресницы. Поморщился от неприятного света, проморгался и окончательно прозрел.

– Где я? – прохрипел вслух, откашлялся и повторил. – Почему… больница… Василь… Дмитрич…

– Очнулся, Григорич. Ты гляди! Очнулся! Ну, слав богу, партии и комсомолу! Ляксандрыч! Ох, и напугал ты нас! А! Ты это чего удумал-то, а? Да ежели бы ты… нам тока в петлю и все дела! – запричитал дядь Вася.

Митрич подскочил ко мне, радостно улыбаясь, протянул стакан воды. Я попытался поднять руку, мне это удалось, только весила моя рука несколько тонн.

– Сейчас, сейчас, Ляксандрыч! – засуетился дядь Вася. – Давай подмогну, приподниму и попьешь.

– Что вы делаете, товарищ? – возмущенно рявкнула какая-то женщина.

«Медсестра», – сообразил я, разглядывая округлые коленки, край белого халата. Взгляд поднялся выше и уперся в… сердитые глаза. Красивые.

– Пить хочу, – более-мене твёрдым голосом просипел я.

– Дайте сюда, – распорядилась медсестра. – Аккуратней надо. Что вы с ним, как с покойником.

– Да типун тебе на язык, красавица! – возмутился Митрич. – Живой он, живой! Вона, живее всех живых! Пить хочет, глаза открыл! А!

– Да успокойтесь, товарищ, больного нельзя волновать. Будете шуметь, выставлю вон из палаты, – строго произнесла медсестра. – Я где сказала ждать? – чуть прикрикнула на моих сопровождающих.

– Все, все, молчу, молчу, – Митрич прикрутил громкость, обошел кровать и принялся наблюдать за тем, как девушка помогает мне напиться.

– Спасибо, – почти нормальным голосом поблагодарил девушку и попытался повернуть голову.

В глазах заплясали метелики, голова закружилась.

– Что случилось? – проглотив колючий ком в горле, поинтересовался у Митрича.

– Так это… в порядке все, Ляксандрыч, – смутился Митрич. – Упал ты, а там камень… ну и ты прямиком темечком-то и прилодился… хлрошо так… от всей души… думали с Григоричем все… отпевать придется… а ты вона, жив-здоров… Ну и напугал ты нас, Ляксандрыч! До смущения в штанах, ей-богу! Думал ужо опозорюся от ужаса-то…

– Митрич! Думай, чего говоришь! – раздался голос с другой стороны.

– Ох ты, прости, сестричка. Старый я, чего с меня взять, – заулыбался дядь Вася.

– Бывает, – хмыкнула медсестра, развернулась и вышла из палаты.

– Ты чего помнишь-то? – с тревогой заглядывая в мое лицо, уточнил дядь Вася.

– Доктор! Вот сюда, сюда. Очнулся наш товарищ! Будьте добры, гляньте, да и домой выписывайте, ежели здоров.

– Куда забирать? – раздался достаточно молодой незнакомый мужской голос.– Вы что, товарищ! Неделя! Не меньше! У него сотрясение! Я же вам все объяснил! Вы, кстати, товарищи, почему все еще здесь? Больному необходим полный покой!

– Так мы родственники! Нам можно! – высказался Степан Григорьевич. – Разрешили нам.

– Кто вам разрешил? – удивился врач. – Посещение до пяти, припозднились, вы, родственники, – строго произнес доктор.

– Так привезли жеж только… упал… головой об камень… – включился в разговор Митрич. – Нам жеж дождаться, да и домой забирать…

– Доктор, что со мной? – спросил я, едва лекарь оказался перед моими глазами.

– Добры вечер, молодой человек. Как ваше самочувствие? – проигнорировав мой вопрос, поинтересовался врач.

– Голова немного побаливает, а так нормально, – я сглотнул тошнотворный ком и честно уставился на лекаря.

– Сколько пальцев?

– Три… четыре… один…

– Хорошо, – довольно кивнул доктор, склонился надо мной, двумя пальцами приподнял правое веко, затем левое, посветил фонариком. – Так-так… угу… ага… замечательно… хорошо… отлично… – бормотал врач, осматривая мои глаза, зачем-то простукивая грудь, заглядывая в уши. Я напрягся, надеясь, что доктор не совмещает несколько медицинских специальностей, но врач вскоре закончил осмотр.

– Ну что, товарищ доктор, мне домой можно? – поинтересовался я.

Голова, конечно все еще гудела и малость побаливала, и метелики нет-нет да и появлялись перед глазами, но в целом я себя чувствовал на три с большим плюсом. А к такому мне не привыкать. Ну и дома, как говорят, стены помогают.

– Какой домой, товарищ? – изумился доктор. – У вас сотрясение, постельный режим минимум неделю, а там посмотрим.

– В смысле неделю? – я попытался подняться. – Так дело не пойдет, у меня дел гора, я классный руководитель выпускного класса, да и вообще… Юбилей Октября на носу, а мы еще лампочку Ильича не собрали на демонстрацию. Нет, доктор, выписывайте меня прямо сейчас, – решительно потребовал я.

Медсестра лет тридцати, повинуясь взгляду врача, не менее решительно, но достаточно мягко надавила на плечи, укладывая меня обратно в кровать.

– А будете буянить и нарушать режим, сделаем вам успокоительный укольчик, – с доброй улыбкой объявил врач.

Отчего-то перспектива мне не понравилась. То ли потому, что добродушный взгляд доктора делал его похожим на маньяка из триллеров, то ли из-за того, что очечки в круглой оправе скрывали глаза, потому не было возможности понять, что эскулап думает на самом деле.

– Может, договоримся? Я отказную напишу, – уточнил на всякий случай, понимая, что любые уговоры бесполезны.

– Не положено, – нахмурился суровый лекарь.

– Да как вам не стыдно, товарищ! – на защиту доктора вышла тяжелая артиллерия в образе медсестры.

«Уверенный пятый, – машинально отметил я, переводя взгляд с врача на его помощницу. – Интересно, они спят? Или девочка по традиции безнадёжно влюблена в своего патрона, а он не замечает. Хотя какая она девочка, скорее девушка второй молодости. Или девушек, как и осетрины, второй свежести не бывает?»

Я качнул головой, пытаясь вытрясти из мыслей безумный мусор и пошлость, и тут же перед глазами все поплыло.

– А вы говорите – выписать, – удовлетворенным тоном заметил доктор. – Мариночка, сделайте пациенту укольчик успокоительный, пускай поспит до утра, – объявил свое решение эскулап. – И всех посторонних вон из палаты.

– Так мы жеж родня, – нерешительно выступил вперед Митрич.

– Всех вон, – повторил врач, развернулся и покинул палату, полностью игнорируя нашу боевую компанию.

– Доктор тут строгий, за курево гоняет, – протянул чей-то голос с тоской.

Я осторожно повернул голову, обнаружил соседа по палате.

– Вася, – флегматично представился больной.

– Егор, – машинально ответил я и потрогал собственную голову. Судя по всему, на мне точно такая же чалма из бинтов, что и на соседе.

– Угу… я тоже с сотрясением… лежи и не дергайся… не выпустят даже на выходные… Мариночка укольчики легко делает, а вот завтра Нинка придет, у той рука тяжелая… – пациент тяжело вздохнул, указал подбородком куда-то за мою кровать и поинтересовался. – Твои?

Я осторожно повернул голову в другую сторону и обнаружил Митрича со Степаном Григорьевичем, которые отчего-то мялись в паре шагов от кровати.

– Угу, мои, – проворчал я, припоминая вечернюю эпопею.

«Черт! Я же Оксане обещал забрать Лизу в пять часов!» – вспыхнуло в сознании.