Текст книги "Черный Лес"

Автор книги: Дмитрий Борк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Дмитрий Борк
Черный Лес

Часть первая

ТОЧКА ИКС

Господь,

как правило, дает нам два выбора,

один верный, другой мы делаем сами.

ПРОЛОГ

Маленький голубоглазый мальчик проходил мимо него каждое утро. И каждое утро в этом коротком переулке покосившихся частных домов он лежал возле своих обшарпанных ворот, уныло вжавшись в землю, как будто бы грел ее, эту чуждую ему субстанцию вселенной, что называется Землей. Старый седой большой пес, непонятно какой породы, уже не так хорошо видел, но чуткий нюх его еще не подводил. И слух, слух у него был хорошим. По ритму шага он задолго мог определить постоянного прохожего, который торопился утром на работу, а вечером спешил к себе домой.

Когда-то он был молодым и сильным, и исправно охранял своими острыми клыками небольшое хозяйство своего любимого хозяина, который за необычный светло-серый окрас и схожесть с волком дал ему кличку Вольф. Похоже, у хозяина были немецкие корни, раз обозвал его нерусским словом. Но пес не обижался, как и положено собаке, он преданно служил ему. Но нынче Вольф был уже стар, немного болен и очень-очень одинок. Каждое утро пожилая женщина выводила пса за ворота дома, привязывала тонкой веревкой к ближнему дереву, выкладывала в миски немного еды и подливала воды, оставляя его одного до самого вечера. А Вольф, как и положено собаке, послушно ложился на худую подстилку и грустными глазами целый день молча наблюдал за пешеходами.

Этот короткий переулок, где он прожил всю свою жизнь, соединял пару дворов пятиэтажек с центральной улицей города. Узкая улочка для жителей была самой короткой тропой к автобусной остановке, магазину, школе и детскому садику. Нестройный ряд косых домов стоит еще с войны. В них люди в маленьких лачужках давно и счастливо живут. Скрипучие железные кровати и деревянные столы, настенные в оленях гобелены и тяжеленые шкафы, на кухнях старый рукомойник, а в полотенцах ржаной хлеб. И часто свечи вечерами под радио танцуют. И сказки на ночь там читают детям. От братьев Гримм про Черный лес, про шапочку и волка, про веретенце и иголку.

Маленькому мальчику мама тоже читала эти книжки. И он рисовал в своем воображении старого седого пса героем этих сказок. Он представлял его сильным и молодым, честным и справедливым. Нет, он не трогал Красную Шапочку. Он ловко обманывал злых и кровожадных охотников, которые решили, что волка можно убивать. Пес ловко заманивал их в лесную глушь, в вонючее болото на погибель. Воображение живо рисовало, как сильный Вольф бежит по лесу, а он с ним рядом. Они вместе. Живут в норе, и пьют из речки. Охотятся со стаей на толстых кабанов. И смелым станет мальчик. И ловким, сильным. И всё это даст Вольф. Научит.

И почти каждый вечер мальчик к нему опять приходил. Вечером было больше времени, да и мама домой не шибко торопила. Он подсаживался рядом со старичком и начинал с ним свой наивный детский разговор. О чем-то своем большом и очень важном. О той злой воспитательнице, которая в детском саду его так часто за уши таскает и маме ябедничает, и дома за это ему попадает. О том, что папину он лупу так глупо променял на жалкую игрушку, которую он тут же потерял. Опять ему попало. О том, что как-то раз он вытер грязные ладошки чистой соседской простыней. Тогда его три дня гулять не выпускали. О том, что хомячок давно уж помер, а завести собаку не дают. И хоть в его дворе живут и маленькая Клякса, и даже толстый Рыжик, и он их тоже очень любит, но привязался он к нему, к седому псу, старику Вольфу. И когда он втихаря таскает из дома мелкие гостинцы, то выбор делает всегда один – несет их только Вольфу, большому псу похожему на волка с зелеными и грустными глазами.

А Вольф каждый раз вставал навстречу, вилял хвостом и очень внимательно слушал. И по его мудрому взгляду маленький мальчик своей прозрачной душой очень остро ощущал, что псу очень важно всё то, о чем он с ним беседовал. Седой пес не просто слушает – он внимает, он всей душой переживает и ждет с ним встречи каждый день. Он сам готов ему поведать историю своей собачьей жизни.

Так продолжалось пару лет. Мальчик как обычно по утрам шел старым переулком в свой детский сад и по пути встречал он друга, который уже его поджидал, тяжело поднимался и вилял хвостом. Он знал, что утром коротко, а вечером подольше будет встреча. Что, может быть, и угощение ему перепадет. Однажды мальчик отвязал Вольфа и медленно пошел с ним в сторону своего дома. Они шли вместе, рядом. Рука мальчика лежала на холке пса, которая была ему по плечи. К нему сбежалась детвора. Все знали и любили Вольфа, но никто еще не решался его отвязать и привести во двор. На тот короткий вечер маленький мальчик стал героем. Жаль, что родители не разрешат ему оставить пса, да и хозяева наверно, могли его хватиться.

И мальчик с тихой грустью повел его назад. И как ни было ему горько, но он был вынужден опять привязать его веревкой к дереву, а Вольф, казалось, понимал, что выбора другого нет. Присел у дерева и заглянул в глаза мальчишке, как будто одобряя. Но мальчик не ушел, остался. Он еще долго с Вольфом обнимался, и прижимался к его огромной шее. Так и сидели молча, и каждый думал о своем.

Как и его друг, когда-то Вольф был маленьким щенком. И мать его когда-то жила в стае. В хорошей крепкой стае, которая когда-то много лет дневала на стройке, где было невероятное множество так нужных для собак укрытий. Именно в них вся стая отдыхала после своих бесчисленных походов, именно в них все укрывались от людей, и именно эту стройку вся стая стойко защищала от бешенных соседей-чужаков.

Группа была небольшая – всего из четырех собак. Вожак, восьмилетний и самый крупный кобель был белой масти и несомненный лидер. Вторым по рангу рыжий пятилетка, хоть не большой, не очень крепкий, однако же с характером и волей. Затем шел молодой лайкоид, трехлетка со стоячими ушами. Ну и единственная в стае сука, его мать. Большая серая, лохматая и очень добрая. Дружила она с каждым, ну а любила только одного. Белого вожака. И с радостью его всегда встречала, когда он приходил с охоты.

Жизнь этой стаи протекала мирно и спокойно. Вся группа дружно уживалась с местными работягами, которые таскали им еду и не давали обижать другим. Недалеко от стройки был мясокомбинат, с которого несло для них всегда так вкусно. Стая смогла себе отбить часть территории у баков, где можно было добывать жратву. И лето было долгим, и зимы с холодами не так часто, а значит, мерзнуть им приходилось редко. И главный враг их – человек-чужой на стройку редко проникал.

Но однажды на стройке всё-таки показались чужаки в серых плащах и черных шляпах. И стая им пришлась не по душе. Начальники остались недовольны. Прогнал бугор их следующим днем. Не дал он им на лежбище вернуться.

А тут еще пришла пора щениться, и сука присмотрела себе место. В подвале склада на заводе, где было сыро, но тепло. Место закрытое, место безлюдное, а значит безопасное, почти. Только вот стая не осталась, ушла она на поиски иных пристанищ. Оставила ее одну всего с одним родившимся щеночком. И неизвестно чтоб с ней стало, но местный сторож был добряк. Не выгнал малое семейство. Напротив, в каждое дежурство он приносил немного хлеба, иногда каши и костей. И подливал воды.

Худая мать каждое утро покидала убежище и отправлялась на поиски еды. Рядом стояла школа, в дальнем крыле которой находилась столовая. Там сердобольная кухарка часто подкармливала ее остатками еды. И всё бы хорошо, но только вот пробраться на территорию к столовой и уйти оттуда невредимой всегда было непросто.

Школьники, эти бездушные дети выбрали собаку целью в своих жестоких играх, про дикую охоту на волка. И зная ее неагрессивный характер, они устраивали ей коварные засады, стреляли из рогаток, самострелов, гонялись с палками за ней, а иногда и просто швыряли в нее камни. Но других источников еды молодая мать пока не находила и продолжала рисковать.

А добрый дядька-сторож вечерами отмывал с нее засохшую кровь, залечивал ей раны. И перебитый глаз, и порванное ухо. Как мог ее лечил, как мог ее берег. Но все-таки однажды мать не вернулась. Он прождал ее всю ночь у скулящего щенка. А рано утром после дежурства отправился на ее поиски. Он обошел все ближние переулки и дворы, заглядывал в открытые подвалы, опрашивал прохожих, громко звал. Всё было бесполезно. Мать исчезла, и может быть, за нею щенок бы тоже сгинул. От голода или колес машин, но добрый дядька не ушел, не бросил маленькое чудо. Вернулся и забрал к себе домой. Так получил щенок свой шанс на будущую Жизнь.

Добрый мужичок одиноко жил в своем доме с кошкой Муркой. Дом был маленький, но уютный. Он когда-то сам его построил. Давным-давно еще после войны, когда вернулся из злополучных мест, не столь уж отдаленных. Жена не дождалась, ушла к другому. Друзей особо не завел, а из родни одна сестра, младшая, которая жила отдельно, но часто приходила и помогала по хозяйству. Чтоб не запить, он смог найти себе работу. Шофер грузовика на местной автобазе. Работа нравилась ему, сидишь себе молчишь, баранку крутишь днями. А вечером домой под голос радио поесть, да Мурку покормить и спать в постель. Так проходили будни и недели. И месяцы, и годы. Без радостей. Без огорчений.

Одно спасение – рыбалка. Рыбачить с детства он любил. А так как жил он очень скромно, не тратился особо на еду, одежду мог носить годами, то смог скопить немного денег. Себе на старый «запорожец». Творенье украинского завода, как и положено ему, ломалось часто. Но выручал механик с автобазы. Он за бутылку бормотухи всегда его чинил. На этой желтой тарахтелке он выезжал на выходные. На рыбалку. Быстрая горная речка текла недалеко от города. Он приезжал еще затемно на пару своих мест, своих стоянок. Медленно выползал из маленькой машины, лез за удилом, вещмешком и походной палаткой. Шел к речке, к камню своему. Садился и курил махорку. Иногда в холодные утренние часы он разводил костер и грелся черным чаем.

Клёв был хороший рано утром на мелководье. Ловля форели на блесну требовала от него особой сноровки. Русло реки изобиловало камнями, а по берегам росли колючие кустарники и низкие деревья. Это ограничивало его передвижение по берегу при ловле. Но с помощью донной удочки он приноровился делать довольно точный заброс в тихие места, что были за большими валунами, или в малую воду у противоположного берега. Форель шла почти всегда мелкая до килограмма. Но иногда клевала и побольше, на три, однажды и на пять. И очень вкусная. Наловив к полудню несколько штук, он принимался за готовку. Уху сторож варил всегда по-своему, подолгу. Рецептом – всё наоборот. Первым он готовил бульон, на приготовление которого у него уходил почти что час, и только потом он добавлял картошку целым клубнем, а позже и морковь, которую он не разваривал, а оставлял полувареной, чуток еще хрустящей. И уже под самый конец докладывал луковицу и доливал сто граммов водки. А перед снятием с костра шла в ход и мелкая петрушка. Минут на двадцать он перемещал чумазый казанок в тенек, в укромное местечко. Ну, а пока уха настаивалась, он шел рубить кустарник на дрова. Для вечернего костра.

После плотного обеда, когда солнце вставало в самый зенит, он обычно засыпал в тени кустов. Ко сну морило его сразу. Сказывался ранний подъем и свежий горный воздух. После глубокого сна по его неписаному расписанию наступало время обустройства лагеря. Установить палатку в кустах подальше от злых глаз. Приготовить ко сну дырявый военный спальный мешок, который он выменял у соседа прапорщика всего лишь за одну бутылку водки. Принести воды с речки, выложить консервы и буханку хлеба. Всё это делал он неторопливо, размеренно и педантично. Так солнце медленно снижалось и подступало время для второй рыбалки, улов которой он утром забирал с собой.

Шло время, жизнь не менялась. Работа, дом, и иногда рыбалка. Так тихо пенсия подкралась. Уволили с работы, и денег стало совсем мало. Едва на жизнь хватало. Но повезло, нашел себе работу, пенсионерскую. Ночные вахты, в ночь через две. На складе. Работа нравилась ему, сидишь себе молчишь, читаешь газетенку. Всё как всегда. Но только вскоре появилась сука, которая ощенилась в подвале у окна. А потом исчезла. Так в его жизни появился друг, которого назвал он Вольфом.

Годы летели быстро. Вольф не только успел подрасти и превратиться в большого и сильного пса, но и уже немного постареть. Старик его любил все эти годы, и никогда не обижал. А вечерами звал на кухню, чтоб вместе помолчать, подумать. Под звуки радио. Он телевизор не любил. Любил он книги, которые для Вольфа читал не очень часто вслух. Тот с интересом слушал голос хозяина, который по природе был молчун. А еще пес охранял кур, которых завел себе пенсионер, ловил крыс, которые повадились ходить к нему во двор, и очень он боялся Мурку, которая постоянно норовила съездить в его морду лапой. Старик сторож каждый раз брал его с собой на все свои дежурства, и Вольф исправно помогал – то пацанву прогонит, то хулиганов пьяных, а то чужих собак. Но больше всего пес обожал ходить с хозяином на рыбалку, где были не только свобода и простор, но и азарт охоты. Погоня за тушканчиками всегда была короткой, но зато какой интересной! А однажды к нему вышла лисица. Маленькая бестия шла по своим делам. Вольф тут же сделал с места старт и в три прыжка с ней оказался рядом. Но рыжая готова от природы к таким большим сюрпризам. Одно движение хвоста и холка вниз, согнулись ноги и лиса присела. Вольф промахнулся. Он в холодной речке.

Лапы поранились об острые края камней, а сильное течение понесло. Удар, еще удар о камни и морда под водой, сознание медленно уходит. Воздуха мало и сил всё меньше. Он тонет, погибает, но чья-то крепкая рука хватает за ошейник. И тащит, тащит тяжело на берег. Хозяин. Верный он – хозяин. Успел спасти родного пса. То был большой урок про хитрость против силы. И больше пес с лисицей особой встречи не искал. Но по ночам лежал он у палатки и верно охранял. От тех же лис, волков и даже ядовитых змей.

И вот как-то в середине холодной зимы хозяин взял его с собой на водохранилище. Подледная рыбалка в тех краях не так уж часто выпадает. Приехали на большое озеро, где уже было много рыбаков. Старик ушел подальше от людей, на середину водоема. Поставил ящик, расстелил подстилку и снасти разложил. Пробил он пару лунок. И вскоре из них на лед стала вытекать вода. В первые секунды била ручьем, потом поток стал меньше. Вольф испугался и напрягся, однако же старик остался. Прогнулся лед, бывает. Но клёва не было. Рыбак прошел еще чуть дальше и сделал снова лунку. И из нее пошел поток, а лед стал быстро прогибаться. Старик быстро смотал удочку, встал, схватил ящик и… увидел вокруг себя кольцевые линии трещин. Они росли вокруг него как паутина. Опасность! Еще секунда – провалился. Ушел под лед по пояс, успев руками ухватиться за кромку льда, которая мгновенно трескалась. От ледяной воды и без того не легкая одежда быстро намокла и стала якорем тянуть на дно. Вольф тут же подбежал, стал гавкать и скулить. Хозяин с отчаянием и молча боролся за свою жизнь, он понимал, что шансов было мало. Вольф нарезал круги вокруг проруби и лаял. Но никто не слышал. Никто на помощь не пришел. И он каким-то чудом понял, что этим он помочь не сможет. Его круги вокруг становились все больше и больше, и в конце концов он с лаем ринулся обратно, туда, где люди, где рыбаки сидели. Тяжелого и уже плохо дышавшего старика смогли вытащить только через полчаса. Но первое, что он спросил, когда пришел в себя: «Где Вольф? Он жив, с ним все в порядке?»

Больше на рыбалки им вместе выходить не довелось. Тем вечером хозяина куда-то увезли. Люди с носилками в халатах белых. Два дня Вольф одиноко сидел в будке во дворе. Два дня и без еды, и без воды. Он чувствовал беду и выл. Выл горестно, протяжно. И днем, и ночью.

А через пару дней пришла хозяина сестра и поселилась в доме. Одна. И навсегда. И Вольф хозяина больше не видел. Пришла тоска навечно. Первые три дня он отказывался и от еды, и от воды. Но жажда победила, и голод тоже взял свое. Но Вольф ел мало, вяло и худел. Он медленно, но, верно, увядал. Таким худеющим унылым он и встретил того маленького мальчика, который полюбил его. А он взаимностью ответил. И это дало силы дальше жить.

Шло время, маленький мальчик подрастал и как-то раз с гордостью рассказал псу, что перешел из младшей группы в среднюю, из средней в старшую, а теперь вот идет в подготовительную. Еще немного подрастет и в школу, наконец, пойдет. Вольф зажмурился и молча посмотрел ему в глаза вопросом – зачем? Зачем куда-то торопиться?

Но однажды утром мальчик не встретил своего друга. И на второй день Вольф не ждал у дерева. И на третий. И каждый раз, когда мама вела мальчика в детский садик, он замедлял ход возле тех серых ворот покосившегося дома. Тоска охватила мальчика, и он впервые в жизни испытал провал в душе, который именуется печалью.

Так длилось долго. Всю ту слякотную зиму. Пса не было нигде. Его единственного друга не было на месте. Как-то раз мальчик вырвал свою ладошку из маминых рук, подбежал к воротам и стал по ним стучать. Что было сил стучал, чтобы узнать, что с ним, что с молчаливым другом Вольфом? Но нет, не открывал никто. Силенок не хватало в маленьких ладошках, чтобы тот важный стук услышал кто-то в доме. И мама промолчала, ей нечего ответить на этот грустный взгляд-вопрос. Мальчик присел и с дерева веревку снял. Витая желтая веревка ему была важней ремня. Красивого солдатского ремня, что подарил ему отец совсем недавно. Он протянул ее сквозь шорты и завязал ее узлом. Так и пошел он в детсадик, уныло голову понурив.

Пришла весна и солнце вышло. И мальчик с мамой, как всегда, в то утро шел тем переулком. Открытый створ увидел он в воротах.

Пустой периметр чужой калитки перехватил его дыхание. Он подбежал и очень осторожно переступил порог ворот. Вокруг всё тихо, вокруг всё пусто. Грязь во дворе, за сеткой куры, на будке кошка разлеглась. Он сделал шаг вперед в надежде Вольфа увидать. В той старой будке, что в углу стояла. Но, будка та была пуста. Дырявая подстилка, в стенах щели, да запах волка она еще в себе хранила. А друга нет. Его не стало. Его он не нашел.

Присел, ладошками прижал глаза, заплакал очень тихо. Впервые в жизни понял он тогда, что и друзей теряют иногда. Они уходят в никуда. На Радугу красивую, кривую. Седой и мудрый волк иль пес, с зелеными и грустными глазами, к которому он вечерами прибегал, которого и гладил, и ласкал. Который терпеливо слушал и так же молча пацану давал советы. Теперь остался он один. Без друга, без своей собаки. Без Вольфа навсегда. Теперь он больше не хотел другого пса. Он сделал выбор в пользу старика, собаки-волка и седого Вольфа. Верного пса. Первого в жизни друга, который с Радуги теперь ему и Ангел, и Хранитель. И в памяти мальчишки теперь он вечно будет жить.

ГЛАВА 1

ТОТ САМЫЙ ЖУТКИЙ ШВАРЦВАЛЬД

Одинокий заброшенный монастырь среди мрачных и густых деревьев в самом сердце Шварцвальда. Стены серые, окна дырами, кусты, лишайники вокруг. Я притормозил, машина встала. Худая и ухабистая дорога закончилась, тупо уткнувшись в стену старой постройки.

«Не развернусь! – медленно дошло до меня. – А если задним ходом с горки? Да нет, так километра два придется ехать. А мне точно надо сюда? – спросил я себя опять. – Может, я чего-то напутал?»

Визуальная картинка никак не хотела совмещаться с привычным алгоритмом моей работы. Я полез в папку с бумагами. Заявка: имена двух дам, адрес, дата, время, машина «мерседес» S-класса. Всё совпадает, мне сюда.

«Приезжайте за нами вечером, Борис. Переночуете у нас, а рано утром мы отправимся в аэропорт» – выдала мне память телефонный разговор с клиенткой. Однако же по смыслу разговора «у нас» – это когда у нас, то есть в отеле. А где тут отель? В радиусе сорока километров ни души. Лес да лес вокруг готических развалин. Может, это у человека юмор такой? А уточнить уже нельзя – связь умерла минут сорок назад, в последней деревушке. Я вышел из машины и достал сигарету.

И тут причудливой волной от стен монастыря доплыли звуки на тему «Хари Кришна». Я обмер и не закурил. Бесовщина какая-то, мозг тщетно пытался сложить картинку воедино: лес, заброшенный готический монастырь и песнопения каких-то сутр восточных. Голоса доносились чистые и только женские. «Вот те на…» – подумал я, и осторожно вошел в храм. Внутри было мрачно, пусто, сыро и зябко. «Потеря времени с пространством давно хозяйничают здесь», – мозг мне выдал подсказку. И тут же дал сигнал – пора мне уезжать, а то совсем стемнеет. Но любопытство, как всегда, мой разум за ремень заткнуло, и я медленно пошел на голоса сирен. Живой звук вокала, который я так люблю, заполнял полукруглое помещение с высоким потолком и узкими мозаичными окнами. В центре сидя вкруг на коленях выли женщины разного возраста. Их было не много, с десяток, как яиц в коробке, но все они, как в зеркале, качались в такт, плавно растягивая звуки на каком-то тарабарском языке. Все до единой улыбнулись мне и синхронным жестом пригласили сесть с ними рядом. Мурашки на моей коже стали поочередно просыпаться.

– Guten Abend! – услышал я за своей спиной и подпрыгнул от неожиданности.

В шаге от меня стояла не совсем молодая женщина, чья доброта лица, казалось, говорила: «Я призвана тебе помочь, родимый, ты только попроси».

Так и есть, она спросила, ласково мне улыбаясь:

– Чем я могу вам помочь?

Я растерялся – как ей одним лишь словом объяснить, зачем я тут и почему так поздно? Но попытаться было надо.

– Да-да, у нас бесплатно. Вы сможете найти себе приют на эту ночь, – и добрая женщина открыла мне дверь в холодную казарму, в которой, похоже, хранились мои два года, которые я в армии служил: штук двадцать койко-мест и тумбочки меж ними, всё параллельно и синхронно – коврики, подушки, табуреты. Вдоль стенки зеркала – подшить воротнички? А вместо шкафа – просто ниша. Для шинелей?

Хоть двадцать лет давно прошло, а память выдала вживую: «Рота подъём!» – забег в туалет и построение на плацу в одном ПэШа, да на морозе. Я взглядом стал искать портянки, тапочки и сапоги. Наверное, там где-то под кроватью?

– Тля буду, – я промычал недобро, – уж, сколько лет прошло, а хоть сейчас в ружье и штыковую.

– Wie bitte haben Sie gesagt? – испуганно выпучила на меня глаза добрейшая из женщин во всём черном лесу.

– Nein, nein, Entschuldigen Sie bitte, – похоже, предки у нее неплохо знали про ружье и, может быть, про штыковую.

– Вы только извините, – продолжила вся «доброта», – у нас на ужин есть лишь хлеб, вода и пара шоколадок. Да, вот еще, две ваши девушки сейчас у Гуру, лично на приеме. Вам надо их немного подождать.

– Как девушки мои у Гуру? И лично, на каком приеме? – оторопев, на автомате я повторил за ней слова.

– Да-да, Он уже здесь, – произнесла она и глазки закатила. – Вы тоже лично с ним хотите пообщаться? Понимаю, понимаю. Вы готовы? Он примет нас сегодня всех, вы только сообщите, если захотите.

– Извините ради Бога, я не в курсе, а что за Гуру?

– Как? – она изумилась и выстрочила по слогам уже совсем недобро, – Шрит Руджит Шанкира, я позову вас, отдыхайте.

Я присел на кровати. Бесовщина какая-то, я заново попробовал сложить всё воедино: глубокий черный лес, заброшенный старый готический монастырь, десяток женщин, вой медитации и Гуру. Картинка не клеилась. В память вернулись страшные истории про Шварцвальд, что братья Гримм нам рассказали в детстве. А вдруг всё правда? Нет, решил я, надо уезжать и искать ночлег подальше отсюда. Я поднялся со скрипучей койки и крадучись пошел к машине.

Минут семь-восемь задним ходом, на три-четыре разворот, и гладко с горки понесло. В отель, к ближайшей деревушке. Мне лучше в ней заночевать и утром рано возвратиться. Закапал дождик и совсем стемнело. Вот въезд в деревню через мост, немного редких фонарей, сиротски хилые домишки, в чьих окнах мгла и нет движений. Ни человека, ни души. Ни вывесок с призывом съесть что-то иль выпить. Я загрустил, мне перед сном хотелось пива и сосисок, корочки хлеба и горчицы. Желудок заурчал в пустой тревоге. Ну ладно, главное найти кровать, а остальное уж не так и важно.

Боясь пропустить отель, я стал внимательно вглядываться в улицы. Передо мной плавно менялись картинки из темного средневековья. Церквушка шпилем в небо и рядом площадь вширь, ремесленная мастерская, часть древней крепостной стены и даже каменный колодец. Вокруг – немая глухота и звуки падающих капель. Жутковато. Я нажал на кнопку плеера:

«…нет и нет, мне не до смеха, нет окна, и дверь размыта, ведь пытать меня приехал сам Великий Инквизитор…»

«Да уж, ты прямо в тему, господин Шклярский», – подумал я и в конце деревни увидел очертания старого сооружения. Вот и он, мрачный дом-фахверк с треснувшей вывеской «Gasthaus». Заросшая дорожка к входу, разбитое стекло в окне и запертые двери. Звонка я не нашел, на стук никто не отозвался. Похоже, здесь меня не ждут, давно здесь никого не ждут…

– Ау, все сдохли, плят такой? – я матюгнулся. – Ну что за день, твою же мать, всего-то надо мне в кровать.

Я развернулся и заново въехал в деревню. Десять минут блужданий по брусчатке, и я нашел живой над вывеской фонарь. Он освещал полуподвальное помещение с узкими дверями. Припарковав машину рядом, я заглянул в Gaststatte. Внутри был полумрак и пусто. Грязный пол, деревянные столы, обрубки от свечей. Они где-то горят, где-то стоят безмолвно. На стенах старые гравюры прибиты криво, на глазок, и в клетку скатерти не чисты, и вонь везде, табачный смрад в обжарке квашеной капусты. Я сделал шаг, прошел вовнутрь. Там тишина. На голос мой дверь заскрипела, и за стойкой появилась женщина. Луна-баба. Она была неопределенного возраста с красным круглым лицом, потухшими глазами-синяками, с тонкими, как ниточка, губами – намек так на необходимый рот и грязными седыми комками-волосами. Ее серый свитер наверняка когда-то помнил стирку, но как бы с грустью как ушедшую весну. Большими ладонями она в кулаки затерла фартук и молча посмотрела мне в глаза. Ни звука не произнесла.

– Добрый вечер, извините, – чувствуя неловкость под ее расстрельным взглядом, обратился я, – гостиница в вашей деревне, она закрыта, не работает, а мне бы где-то заночевать. Не подскажете, где можно… – я не успел договорить.

Луна-баба без всяких слов, как будто бы немая, сделала движение рукой – иди за мной, – и вышла через двери. Мы прошли двадцать метров, и она остановилась у огромного фахверкового дома. Шла-шла, затормозила, встала и дальше никаких реакций. Дом был в три этажа высоких потолков, очень похоже, что построен буквой «П». В окнах темно, но не во всех. На уровне второго этажа зияли две двери, к ним лестница бетонная вела. Потертая и поэтому еле заметная вывеска над дверьми гласила: «Pension Schwarzwald». Я вопросительно посмотрел на нее и ткнул пальцем в сторону дверей: «Мне что, сюда?» – «Ja-ja, natürlich», – она закивала и подозрительно быстрым шагом вернулась к себе и захлопнула свои двери.

Делать нечего, я поднялся по лестнице и робко постучал. Потом погромче. Потом так громко, что стало больно кулакам. Послышались мне скрипы половиц и дверь открылась. В темноте я увидел ветхую старуху неясно как стоявшую на ногах. К ее плечам прижался хилый плед, под ним не видно, что надето, а на ногах толстенные носки. «Как жаль, но бабка сильно мерзнет», – пришла заботливая мысль.

– Добрый вечер. Извините, у вас сегодня мне возможно переночевать?

– Das ist Gut, sehr Gut, – видимо старуха сама себе ответила на мысли, при этом хитро-криво улыбнулась и тут же с кашлем прохрипела: – Две сотни евро за ночь и завтрак за двадцатку.

«Не хило так у нее хватка», – я онемел, стал щупать пальцами в кармане, но бабка думать даже не дала.

– Да или нет? Я закрываю двери!

– Да-да, конечно, я согласен, подождите, вот только чемодан я из машины быстро заберу! – И я чечёткой к тачке побежал.

ГЛАВА 2

ПОЛНО СЮРПРИЗОВ

Внутри было темно и сыро. Слева в полумраке я разглядел длинные грубые деревянные столы и такие же занозные скамейки. Справа в комнате стояло что-то наподобие регистрационной стойки, над которой висела маленькая слабая лампочка. Бабулька за стойкой стала быстро суетиться. Но странное дело, под этим слабым светом она мне показалась не такой уж древней. Вроде и морщин на лице поменьше, и спина у нее прямее, да и плед исчез куда-то. Она бодра не по годам, как будто! Я пригляделся – Боже мой! Передо мной была не бабка, передо мной была худая стройная брюнетка, которая поражала своей грацией и точностью в движениях и чем-то отдаленно мне напоминала зверя. Хищного зверя.

– С вас двести двадцать евро, нужны фамилия и адрес.

Я протянул визитку. Она поднесла ее под лампу и внимательно изучила.

– Так вы кто, с турфирмы что ли? Как хорошо! Тогда я дам вам лучший номер в этом доме. До вас в нем много побывало… разных. Да-да, – Альцгеймером она уперлась взглядом в стенку, встала на паузу, потом произнесла, – в нем много разного бывало, – и тут же улыбнувшись, блеснула белыми зубами. – Поверьте мне, вам будет там уютно. Вот карточка, ваш номер двадцать-двадцать, третий этаж, дверь справа от лифта. Будут вопросы – задавайте. Звоните на девятку. Всего доброго, хорошего вам вечера и приятного вам пробуждения, сэр.

Она взяла меня под руку, и сама открыла дверь в убогий лифт, который со скрежетом и стуком стал поднимать меня наверх.

Электронная карточка… «много побывало»… Откуда зубы появились? Восемьдесят пять, как в тридцать пять? «Пробуждения, сэр». Пока я размышлял над сей метаморфозой, лифт остановился. Я вышел. Везде темно. На ощупь я с трудом натрогал в дверь. Открыл ключом и свет включил, и тут же замер, не поверил – передо мной был номер люкс. Как минимум в Kempinski где-то, в какой-нибудь столице. Мозг мой опять отказывался склеить мрачный серый вид этого дома с обстановкой комнаты. Я неподвижно глядел перед собой и боялся войти в номер. Бесовщина. Так простоял еще минуту, набрался сил и сделал шаг. И дверь за мной закрылась.

Люкс был огромен. На весь этаж. Делился на три зоны: гостиная, спальня, большая ванная комната. Добротная деревянная мебель пурпурного цвета, диван, два кресла вокруг овального журнального столика. На нем две вазы по концам: цветы и фрукты, а посредине запотевшая бутылка шампанского. И приготовленный фужер. Один фужер, я обратил свое внимание на это. В дальнем углу стоял высокий шкаф с хрустальной посудой и встроенным мини-баром. На стенке висела плоская плазменная панель и рядом пульт. Большая, высокая, на вид очень манящая красивая кровать. Поверх белья три шоколадки. Зачем три? На полу большой мягкий серый ковер. Слева от кровати ванная комната с двумя створчатыми легкими дверями. Вся ванна в черном камне. Фронтально по входу большое зеркало над раковиной, в левой части душ, за ним спрятана дверь в туалет. Справа широкая белая ванна на четырех гнутых ножках. Большие махровые полотенца, бутылочки шампуней, фен, душевая шапочка и ватные салфетки. Всё свежее, всё чистое. Я прошел дальше. На унитазе надпись: «Продезинфицировано».