Текст книги "Чистый разум"

Автор книги: Дмитрий Баюшев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Он спрашивает, что такое муха на липучке, – сказал Пономарев, показывая мне неизвестно где раздобытое жужжащее насекомое, которое он цепко держал пухлыми пальцами. – Я думаю, на лысинке много смешнее. Вы ее аккуратненько придерживайте, чтобы не удрала.

Он посадил муху на собственную лысину, я тут же ухватил ее за свободное крылышко. Действительно, это было очень смешно.

– Хватит, – сказал он свирепо. – Щекотно. Дай сюда.

Тут он скорчил мерзкую рожу и оторвал насекомому лапку.

– У иноходца должно быть четыре ноги, в противном случае это блоха.

Он опять сделал зверское лицо, но вдруг выпустил муху и с криком: «Москва – Воронеж!» – резво бросился наутек. Раненое насекомое улетело на плафон. Я почувствовал себя одураченным и кинулся за Пономаревым. Навстречу, набычив шею, яростно скакал Рыбаков. Сначала он забодал Пономарева, потом кинулся ко мне. Я с трудом увернулся, и Рыбаков забодал обтянутую кожей обшивку. Он пал на колени и шумно зафыркал, а я кинулся за ожившим Пономаревым, догнал, поскольку ноги у меня значительно длиннее, и больше не отставал, он все пытался заехать мне в бок оттопыренным локтем, чтобы сбить дыхание, но я отмахивался. Вскоре мы приметили троицу малознакомых людей в развевающихся белых халатах, которые споро приближались встречным курсом.

– Давай, – скомандовал один из них, плашмя кинулся на пол и принялся уползать задом вперед, да так быстро и ловко, что я позавидовал.

Оставшиеся двое, швырнув в нас по алюминиевой суповой тарелке, кинулись наутек.

Прицеливались они не особенно тщательно, поэтому в нашем стане потерь не было.

Зато сзади, взбешенный своей неудачей, рыл землю Рыбаков.

Никогда еще я не играл в такие увлекательные игры. Все во мне пело, мышцы были в полной боевой готовности, азарт охотника звал на поединок с безжалостным Рыбаковым. Однако, это бы уже была не игра, а бойня. Следовало, как подсказывал внутренний голос, заманить его в ловушку и тем самым полностью насладиться победой интеллекта над горой мяса. Без всякого, упаси боже, убийства. Посадить усмиренного Сеню на цепь, в клетку, чтобы изумлять публику. Пономарев достал-таки меня локтем по печени, но это был жест дружеского участия, приглашение, так сказать, к совместной охоте. Для него тоже горнил охотничий рожок.

Гикая, мы проскочили над уползающим белохалатником. О, этот ветер свободы, простор безлюдных коридоров, когда сзади усердно работают ноги дикого Рыбакова, эти пьянящие звуки близких и далеких ристалищ, сопровождаемые скрежетом, писком, звоном разбиваемого стекла, этот свист пролетающей над головой табуретки, которая с сочным хрустом врезается в переборку, эта молниеносная смена событий!

То от вас, подвывая, улепетывает зазевавшийся сотрудник химлаборатории, а то целая команда электронщиков-гандболистов поет гнусавыми голосами «Маленькой елочке холодно зимой…» и вообще пускает слюни. Свобода! Вот она, настоящая жизнь, взахлеб, на полную катушку, чтобы день – как год, чтобы год – как жизнь.

Женский визг. Вот, вот и еще раз вот. Это – то самое, что возблагодарит нас за все трудности и опасности, которые мы преодо…

Вдруг я открыл глаза и увидел у изголовья знакомую гравюру, я, оказывается, лежал в своей кровати, но тут бедная моя голова нехотя, лениво взорвалась и раскрылась, как цветок навстречу солнцу, навстречу неизвестному…

Это, оказывается, было жутко интересно, и, когда я внезапно очнулся, внутренний проектор еще какое-то время прогонял в сознании видение симметричных конструкций, появляющихся неизвестно откуда и втягивающихся в микроскопически малый объем. Каким-то образом я понимал, что это абстракции Чера на тему взаимопроникающих пространств. Проектор остановился, я заворочался, устраиваясь поудобнее.

– Проснулся? – утомленно спросила Тая.

Я стряхнул остатки сна и сразу все вспомнил.

– Надо срочно найти Пономарева. Он, по-видимому, в штурманской и у него ключ-мастер кэпа.

– Не волнуйся, – сказала Тая. – Все обошлось.

И тяжко вздохнула.

Да, видик у нее был, прямо скажем, потрепанный. Будто она сразу постарела лет на десять. Откуда-то появились морщинки на лбу, губы были крепко сжаты и потеряли ту детскую припухлость, которая так меня волновала. Передо мной сидела очень усталая, очень озабоченная женщина с печальными глазами много повидавшего старца. До невозможности близкая женщина.

– Тая, что случилось? – Я приподнялся на локте, тело ныло. – Почему я в постели?

Почему так болит рука?

Брови над глазами старца сдвинулись.

– Здесь такое было, – сказала Тая. – Еще немного, и вы бы разнесли несчастную «Глыбу» на щепочки. Какие все-таки вы, мужчины, здоровые. Просто умучаешься с вами.

– А что мы делали? – Я снова прилег, оберегая правую руку. – Впрочем, можешь не говорить, это я сморозил. Понятное дело – Чер.

– Нет, это надо знать, – решительно сказала Тая.

По мере ее рассказа я все глубже зарывался под одеяло и вообще готов был провалиться от стыда на самое дно преисподней. Именно там было наше место, на сковородах с кипящим маслом, да чтобы оно покруче кипело.

– … самое низменное, – говорила Тая. – И это у него неплохо получилось. Ладно бы вы друг другу физиономии квасили и крушили казенное имущество, так нет же – вас еще на баб потянуло. Это не мои слова. Это был ваш боевой клич: «по бабам».

Мерзость. Ему и это захотелось испытать, да так, чтобы вышло погнуснее.

– Я тоже? – торопливо спросил я из-под одеяла.

– Нет, мы тебя раньше изловили. Вместе с Пономаревым. Но вы галопировали в нужном направлении. Да, да, и очень целеустремленно.

– Как на духу – и в мыслях не было.

– А я тебя не виню, – сказала Тая, понемногу успокаиваясь. – Разве все вы понимали, что творите? Сначала-то, вроде, ничего, неопасно. Охота, военные действия из разряда «Витька, заходи справа, Левка – ты убит», даже детские хороводы были с песнопениями. Потом как-то сразу этот самый коллективный мордобой, ну и так далее. Как с цепи сорвались… Вот так, Толя. А мы-то, дураки: небывалый прогресс науки и техники, взлет интеллекта, мощнейший скачок прогресса и прочие дифирамбы в честь чистенького разума. Вот он какой – чистенький-то. Старые, битые и ничему не научившиеся дураки. Нам бы всего побыстрее – и прогресса, и справедливости, и ума, ну и, конечно же, изобилия для пуза и телес. Как же без этого. Нет, Толя, такой истории не бывает.

От этих в общем-то справедливых слов сильно попахивало пессимизмом, и я сказал, высовывая нос из-под одеяла:

– Ну, прохлопали в данном случае. Наверное, не с того конца взялись. А все-таки крест на контакте ставить не стоит. По-моему.

– Чтобы опять все это повторилось? – Тая зябко поежилась. – Нет уж, меня увольте.

– Так как же меня-то изловили? – спросил я, чтобы сменить тему.

– Ой, Толя, – она вздохнула. – Вон вся аптечка пуста с твоим любимым барбиталом.

Плюс Вадим какую-то адскую смесь намешал в химлаборатории, чтобы распылять в местах скопления. Кого изолировали, кого сетью (где он ее раскопал?), кого он на прием брал – хорошо хоть умеет. Измаялся, бедняга. Потом еще по каютам растаскивали, а народ все не худенький. В общем, лучше не вспоминать. Ты бы сменил его, он же не навигатор. А я тут отдохну пока. Хорошо, Толик?

И эти ее последние слова, в которых была прежняя ласка, заставили меня пулей выскочить из кровати…

Вадим Коржиков, расположившись в кресле у навигационного пульта, крепко спал.

Ключ-мастер покоился в гнезде с надписью «стартовые двигатели». Прикинув координаты станции, я понял, что мы вышли из зоны контакта примерно полчаса тому назад. Значит, Вадик, погасив двигатели, спал уже тридцать минут…

Радиомаяк, указывающий наше местонахождение, был включен. Вадим и об этом не забыл. Теперь комиссии, запеленговавшей нас в новой точке, придется изменить курс. И тут я вспомнил про «Сигнал» и «Затвор» станции, которые находились в нашем секторе и, естественно, должны были оказаться в активной зоне. Поскольку Чер имел пространственные разрывы, каждое его уплотнение было строго пронумеровано, объявлено сектором номер такой-то, а к сектору прикреплены две-три станции…

«Глыба» дрейфовала в спокойном пространстве, и я направился в радиорубку и вскрыл ее капитанским ключом. Мое сообщение на Базу было кратким: на «Глыбе» авария местного масштаба, которая в ближайшее время будет ликвидирована собственными силами, в связи с этим курс изменен; просим обратить внимание на положение дел у экипажей «Сигнала» и «Затвора». Передав в конце сообщения свою должность и фамилию, я закрыл радиорубку. С этим все.

Теперь надо было идти за Рыбаковым или Люкакиным, чтобы следили за курсом, и высвобождать команду, так как, по всей видимости, только я один находился под Таиным присмотром, остальные же были изолированы. Однако к Рыбакову идти не хотелось, с ним были связаны какие-то негативные эмоции, в причине которых я пока не мог разобраться, и я пошел вызволять Люкакина.

Хилый эмэнэс, распятый на кровати, как лягушка на столе препаратора, дергался и сипло ругался. Один глаз у него был крепко подбит. Вадим приторочил Вовку к ложу без всяких премудростей, но быстро и надежно, использовав для этого две простыни, связанные узлами под кроватью, так что ругайся – не ругайся, а без чужой помощи не обойтись.

– Жив? – спросил я, раздергивая тугие узлы и шипя от боли в правой пятерне.

– Гады, – сказал Люкакин. – Шутники казарменные. Козлы.

– Козлы, говоришь? А ты их вообще-то видел живьем?

– Наслышан, – мрачно ответил Люкакин.

– Иди умойся. Нет, брат, ты ошибаешься. Это были не козлы, это было много хуже.

Вовка на полдороге к ванной тормознул и с любопытством уставился на меня.

– А что было?

Нет, не мог я спокойно смотреть на его разноцветную физиономию и только махнул рукой. Он повиновался.

Пока мы шли в навигаторскую, я вкратце, не сгущая красок, но вполне доступно ввел его в курс. Вовка бледнел, хватался за синяк и все приговаривал:

«Ай-яй-яй»…

– Главное, чтобы космический топляк не продырявил днище, – сказал я напоследок и заторопился к Ильину, который мог не пережить этого внезапного натиска Чера.

А честно говоря, я просто чувствовал себя очень виноватым перед ним.

Аркадий Семенович, которого, понятное дело, никто не охранял, открыл глаза, как только я вошел, и неожиданно подмигнул. У меня отлегло от сердца. Конечно, он не выглядел прежним здоровяком, напротив – был неестественно желт, худ, небрит, да и его подмигивание могло оказаться маленькой хитростью умирающего, но, самое главное, он перенес эти события.

– Что, Толя, туго пришлось? – спросил он тихо.

О господи, он еще и говорит.

– К счастью, все обошлось, Аркадий Семенович. Может, вам лучше не разговаривать, а то, сами понимаете…

– Не беспокойся, это не больно.

– Что я могу для вас сделать?

– Ничего не надо, Толя. Как видишь, я всем обеспечен.

Система обеспечения Ильина состояла из множества трубочек, колбочек, наполненных разноцветными жидкостями, поршеньков, насосиков и небольшого серого ящика, утыканного индикаторами, – распорядителя системы. Все это жило хитроумной жизнью, в которую был включен организм Аркадия Семеновича.

– Много лишнего, но остроумно, – сказал он, проследив за моим взглядом. – Этот пацан напихал в меня столько информации, что устанешь переваривать. Утомительный процесс.

– Простите, какой пацан?

– Ты еще не знаешь? Извини, я с тобой на ты, но сейчас мне можно.

– Ну что вы, Аркадий Семенович. Мне даже приятно.

– Хм, приятно ему. Ну ладно. Дело в том, что наш сектор – это юное отпочкование Чера. Большая, кстати, редкость. Ведь Чер на грани увядания и в любой момент может потерять контроль над, м-м, связующей субстанцией, назовем ее так, которую мы воспринимаем как защитное поле. Это, грубо говоря, среда, в которой происходит перенос информации. У нас данную функцию выполняют нейроны. Весь фокус в том, что при любом прямом контакте с посторонним разумом Чер теряет часть этой субстанции. Это накладно. Попробуй-ка пошвыряйся нейронами. То есть, операции с информацией внутри замкнутой системы – обычный, естественный процесс, но как только происходит контакт с внешним раздражителем, часть энергии теряется безвозвратно. Ее накопление за счет космических излучений, информполей разумных цивилизаций и прочее, и прочее – ничтожно по сравнению с затратами при непосредственном общении. Поэтому Чер семь раз отмерит, прежде чем выйти на связь, и поэтому его так трудно обнаружить. А вот для его юного отпрыска это не так страшно, потому что он снабжен избыточной субстанцией. Но и он крайне не любит терять свои нейроны. В нашем случае ему на помощь пришли мощные усилители, образовавшие приличный двусторонний радиоканал, и он получил возможность подпитываться нашими знаниями, мыслями, эмоциями, то есть, что называется, подзаряжаться… – Аркадий Семенович внезапно умолк, потом улыбнулся. – Извини, Толя. Трудно сосредотачиваться, когда думаешь сразу о многом. Кроме того, формулировки Чера для меня не совсем еще ясны, поэтому на нашем языке они выглядят дубовато. Давай отложим разговор до следующего раза. Погоди. Передай на Базу, что Чер не опасен, но пусть прервут контакт до моего… выздоровления.

– Понял, Аркадий Семенович…

Думая об этом человеке, который не только не успел расследовать несчастный случай с кэпом, но и сам оказался в двусмысленном положении, а если уж крутить дальше – поставил под угрозу срыва дальнейший контакт, я, тем не менее, ничего плохого сказать о нем не мог. Он внушал какое-то суеверное чувство правильности поступков и действий.

Я передал на Базу его пожелание и напомнил, что в нашем районе работают еще две станции.

Дальнейшая моя работа напоминала чистку авгиевых конюшен – с той разницей, что содержимое конюшен не владело человеческой речью. Постепенно ко мне присоединялись обескураженные коллеги, которых я высвобождал из вынужденного заточения. Трудно было представить, что эти милые, корректные люди оказались способны потерять человеческое лицо, да еще до такой степени, однако вокруг была масса фактов, против которых, как говорится, не попрешь. После моих кратких объяснений стыд и ужас от содеянного превращался в глубокую задумчивость.

Кажется, Ильин терял потенциальных единомышленников.

Единственным, кто ничего не желал слушать, был Пономарев. После того, как его освободили, он разразился невразумительной тирадой, из которой, будто шипы, торчали недвусмысленные угрозы: «произвол», «бунт», «я это так не оставлю», «кое-кто поплатится» и тому подобное. Мигом сколотив маленькую, но дружную группировку консерваторов, он наименовал ее комиссией и совершил стремительный рейд по станции, в результате чего на свет появился сокрушительный по своей предвзятости протокол, под которым эти бесхребетники расписались. Дескать, после несчастья с Ильиным на «Глыбе» возникла крайне напряженная ситуация, усугубляемая отсутствием рекомендаций руководящих органов. Мол, напряженный план никто не корректировал, хотя по плану предусматривалось регулярное общение с Чером с помощью психозондирующего устройства, а где гарантии, что не повторится ильинская ситуация. Далее в протоколе отмечались недостатки в рационе питания, смело критиковалась недостаточная проработка вопросов досуга, хотя эта проблема остро ставилась еще при прежнем руководстве, вносилось предложение о создании мини-зоопарка, так как созерцание мирно жующих парнокопытных должно настраивать на спокойные размышления. И так далее, и так далее. Самое замечательное, что в документе комиссия начисто обошла инцидент с погромом, представив его как легкий конфликт на почве общей компьютеризации, а смена курса объяснялась заботой о жизни человека, конкретно – инспектора Ильина. Так что был Пономарев далеко не дурак. Зачем выносить сор из избы, если о нем никто не знает?

К прибытию комиссии на станции сиял первозданный порядок. Даже ВИБР, который на самом деле представлял собой безнадежную рухлядь, весело помигивал огоньками. В него Тая втиснула схемку наподобие той, что зажигает лампочки на новогодней елке. От восстановления истинной, работоспособной схемы она категорически отказалась.

Комиссию, появившуюся на три дня позже намеченного срока, Пономарев встречал помпезно и с большим размахом. По этому случаю в оранжерее был накрыт стол и для экзотики выпущен на волю волнистый попугайчик Фомка, который на первых порах обрадовался неожиданной свободе, неловко перепархивал с дерева на дерево, орал дурным голосом, пока, наконец, не удрал в свою клетку, где успокоился и затих.

Комиссия от изысканных яств отказалась.

По хмурому виду этих людей можно было предположить, что случилось что-то неприятное. Прихватив с собой Пономарева, они направились к Ильину, от которого вышли через 40 минут, тщательно, разделившись на две группы, облазили всю станцию, после чего пересели в свой быстроходный шлюп и были таковы, а Пономарев отдал распоряжение держать курс на Базу. Спеси в нем намного поубавилось.

Стремительность событий вызвала в экипаже различного рода толки и кривотолки, но Пономарев предпочитал хмуро отмалчиваться.

Следующим утром Таю, Вадима и меня вызвал к себе Ильин. Он находился все в том же помещении врачебного стационара и встретил нас в тренировочном костюме, который висел на нем мешком. Аппаратуру жизнеобеспечения уже убрали. Нам принесли жесткие табуреты белого цвета.

Совершив несколько неуверенных шагов, Аркадий Семенович присел на аккуратно заправленную койку и виновато улыбнулся.

– Начну с того, что открою свою должность, – сказал он немного напряженным, но достаточно твердым голосом. – Я – член Совета по внеземным связям, эксперт по аномалиям чистого разума. Говорю это не ради определения дистанции, а для того, чтобы сразу перейти к сути и в какой-то мере просить вашей помощи. Не удивляйтесь, статус члена Совета на сей раз оказался маловат. Я думаю, вам интересно узнать решение комиссии? Как, Вадим?

Вадим кивнул.

– А решение комиссии однозначное – законсервировать контакт. – Ильин внимательно посмотрел на наши каменные физиономии. – К сожалению, на «Сигнале» и «Затворе», которые работали в нашем секторе, последствия инцидента оказались довольно плачевными. Имеются жертвы, психические расстройства. Подробности опустим? Как, Тая?

– Не надо, пожалуйста. Я и так насмотрелась, – Тая побледнела.

– Решение комиссии сформировалось уже на этих двух станциях, продолжал Ильин.

– Туда они направились в первую очередь. Спасибо, Толя, что предупредили. К счастью, к тому времени Чер утихомирился. Вот такая, братцы, трагедия… А теперь о нашей главной ошибке. Мы полагали, что аномалии возникают в результате контакта с человеческим разумом и являются отбраковками, отбросами Чера. Это, вроде бы, и очень легко объяснялось: связи нашего мозга слабо развиты, блуждая по этим связям, Чер впадает в состояние заторможенности, полудремы, отдается во власть нашего подсознания, где много темного, взятого от прошлых поколений. В результате какая-то часть информационной системы Чера становится ущербной – и он от нее освобождается, чтобы зараза не распространилась на весь организм. Так вот, дело не совсем в этом. Из массы наследственной информации, о которой человек и знать-то не знает, из всех нюансов нашего подсознания Чер выбирает нужные ему комбинации, из которых создает, если так можно выразиться, дешевую питательную среду для будущего потомства. Так называемая аномалия является прообразом его новых эволюции. Но, к сожалению, вероятность появления потомства ничтожна, поэтому наше восприятие аномалий было ошибочным. Юный Чер, к которому были прикреплены наши станции, является счастливым исключением из правил, а поскольку питательный бульон, извините за такое банальное определение, появился благодаря нашему разуму, то естественно его любопытство к нам, людям. Но мне до сих пор не ясно, почему изучение людей он провел таким варварским способом. Он прекрасно знает, что у человека связь мозга с телом непосредственная. Что это?

Негативная реакция, связанная с разрушением ВИБРа? Ведь с помощью радиоконтакта он питался сам и подпитывал родителя, то есть продлевал его жизнь. Или что другое? Пока не знаю.

– Простите, Аркадий Семенович, – сказал вдруг Вадим. – А откуда вам это известно?

– Мне теперь много чего известно, – помрачнев, ответил Ильин. – Порой возникает вопрос: кто же я теперь? Очень часто забываешь о том, что у тебя есть тело, душа, настолько мощными, целостными абстракциями начинаешь мыслить. Это прекрасно, ребята, это очень прекрасно, но нельзя допустить, чтобы это знал только я один. Нет, Чер не дьявол, как изволил выразиться уважаемый председатель комиссии. Он наш учитель. И мы не вправе упускать такой шанс.

– Еще раз простите, – сказал Вадим. – Вы тренированный психогигиенист, но и вы едва выкарабкались. Допускаю даже, что вас пощадили. Однако, если вспомнить известные факты, контакт с Чером принес одни неприятности. Вот и вы, обладатель знаний Чера, не можете объяснить, зачем он вызвал этот массовый психоз, закончившийся человеческими жертвами. У меня лично создалось впечатление, что чистый разум негуманен.

– Стоп, – прервал его Ильин. – А вы с Таей?

– Ну мы, например, обладаем иммунитетом.

– Не надо преувеличивать, – мягко сказал Ильин. – По прибытии на станцию я неоднократно связывался с Чером, и он предупредил меня, что собирается провести небольшой опыт над людьми для расширения, так сказать, кругозора. В этом опыте будут два контрольных индивида, оставленные в первичном состоянии, реакция которых на происходящее также будет тщательно проанализирована. Одного из них он назвал сразу, тем самым как бы выражая благодарность за ВИБР. Это вы, Тая. Про второго сказал, что выберет его из ближайшего вашего окружения. И я сделал естественный вывод, что вторым будет Толя Добрынин.

Вадим нахмурился, а мне сделалось тоскливо, ведь Чер манипулировал с Таиным подсознанием и именно там нашел ее ближайшее окружение. Глубины, однако, вскрываются. Внезапно мне на руку легла узкая загорелая ладошка, я повернул голову, поймал Таин взгляд и успокоился, хотя в душе появилась еще одна заноза, уже вторая, связанная с Вадимом.

– В связи с этим я протестировал Таю, – как ни в чем не бывало, продолжал Ильин.

– Каюсь, это вышло немного жестко, но мне необходимо было проверить правильность ее реакции на психические отклонения. Результатом я остался доволен. Толю, поскольку он мужчина, я всего-навсего предупредил о возможной нестандартной ситуации. Кстати, меня позабавил вариант со снотворным. Толя, будь добр, объясни, зачем ты это сделал?

– А зачем вы проводили эксперимент? – спросил я довольно запальчиво.

– А как же без него? – удивился Ильин. – Что за расследование без эксперимента?

Я многозначительно усмехнулся. Помолчим пока. Пусть и у нас будет маленькая тайна.

– Не могу утверждать, что роль инспектора я играл удачно, – сказал Ильин, – но кое в чем мне удалось вас убедить. В частности, вы поверили, что я разыскиваю зонд прямого контакта. Было? Было, поскольку Чер мне подыграл. Я подкинул версию о гибели человека, который научился обходиться без фильтров. Надеюсь, об этом человеке все вы знаете.

Вадим поморщился и, не поднимая глаз, спросил:

– А какая у вас была прямая задача?

Ильин ответил не сразу. Он тяжеловато встал, прошелся неуверенной, шатающейся походкой, со старческим кряхтеньем присел на свое ложе и только после этого заговорил:

– Человек я от природы довольно крепкий, плюс ко всему нахожусь в первой пятерке психогигиенистов планеты, но вот видите, до чего дошел. Одним словом, моя основная задача – прямой контакт. Вы довольны ответом, Вадим?

Вадим кивнул, однако чувствовалось, что он в полной растерянности. У меня по спине побежали холодные мурашки, а Тая сжала кулачки и положила на свои туго стиснутые колени.

– Про ваш ВИБР мы прекрасно знали еще по первым сообщениям капитана, хмурясь, сказал Ильин. – Тогда у меня и возникла мысль о прямом контакте. О настоящем, глубоком контакте, чтобы все поставить на свои места. Меня в принципе поддержали, но сами знаете – наши рутина, перестраховка, ну и так далее. Так что я получил неофициальное «добро», хотя официального разрешения не было. На случай неудачи. Мол, член Совета проявил непростительную самодеятельность. Короче, я вынужден был действовать в одиночку, инкогнито, под маркой недалекого чиновника.

Мне надлежало поступать так, чтобы все поверили в последовательность происходящего и не вмешались в нормальный ход контакта. Ночью мы обговорили с Чером время, а утром я пригласил ребят на эксперимент, который на самом деле экспериментом не был. Честно говоря, я немного побаивался, и присутствие людей придавало мне уверенность. Толя, спасибо за помощь. Она мне очень пригодилась.

Что ж, теперь все, вроде бы, вставало на свои места. Вадим мог помешать Ильину подключиться к ВИБРу в связи с тем, что знал опасную особенность прибора. Чер не мог вмешаться в действия Вадима, потому что выбрал его в качестве контрольного экземпляра для своего последующего опыта, за чистоту которого, очевидно, беспокоился, и не хотел навязывать Вадиму свою волю. Поэтому он избрал легкий, безопасный путь – укол снотворного. Тая, которая об эксперименте ничего не знала, также помешать не могла, а нас, то есть Лаптева, Гусейнова и меня, особенно меня, Чер на время нейтрализовал. Проще пареной репы.

– Зачем ему надо было калечить капитана? – вдруг мрачно спросил Вадим.

– Это пока для меня необъяснимо, – Ильин передернул худыми костистыми плечами. – Скорее всего, он решился на более глубокий контакт, но не учел, что самый главный на станции, то есть капитан, – это обыкновенный человек. Слабый, неподготовленный человек.

Слабый, неподготовленный человек. «Он был испуган, что причинил кому-то вред», – вспомнил я Тайны слова.

Ильин тяжело вздохнул.

– Как вы догадываетесь, во время своего опыта Чер изучал лимбическую систему (Лимбическая система – совокупность отделов головного мозга, объединенных по анатомическому и функциональному признакам. Основная функция л. с. связана с процессами саморегулирования при организации поведения и психической активности.) с одновременным возбуждением тормозящих нейронов. Может быть, с его точки зрения на время опыта он очистил людей от многовековой шелухи, вернул к истинному состоянию, а получилось самое настоящее варварство. Все очень плохо.

Плохо, что капитан почти безнадежен. Плохо, что люди погибли… Вроде бы подошли к следующему этапу, ведь я, ребята, почти готовый посредник, вот только вес наем, а все же положение аховое. Теперь предстоит очень много доказывать.

Он помолчал, сгорбившись, потом вздохнул, как перед прыжком в воду, выдохнул и очень спокойно, даже внушительно, сказал:

– Тем не менее, я считаю, что первый контакт прошел удачно. Уж коль вы все знаете, могу я рассчитывать на вашу поддержку?

Нет, Ильин явно не собирался сдаваться. Пусть в одиночку, но он знал, за что будет бороться. В конце концов, любому прогрессу сопутствуют жертвы и потери, без них он невозможен.

– Да, – сказал я довольно неуверенно.

Вадим кивнул утвердительно, хотя именно он, как мне кажется, был единственным, кто не верил в состоятельность и действенность дальнейшего контакта. Просто в нем в очередной раз сработал неистребимый дух исследователя, не позволяющий останавливаться на полдороге при такой массе вопросов.

Ильин заметно приободрился.

– Нет, – сказала Тая. – Нет, нет и нет.

И заплакала. Горько, навзрыд.