Текст книги "Красная точка"
Автор книги: Дмитрий Бавильский
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Если всё в такой мозаике совпадёт заподлицо как надо и пластилиновые швы окажутся минимальны, может выйти музыкальный коллаж, возможно обладающий волшебными свойствами. Главное только этим вдумчиво заняться. Подкопить побольше находок и когда-нибудь заняться подгонкой их друг под друга.
Понятно, что иголка проигрывателя, запинаясь о края отдельных фрагментов, будет портиться, даже если границы кусков заполировать идеальнейшим образом. Но и это не страшно – в магазине «Олимп» (Вася специально смотрел) игл таких продаётся много, все они доступны по цене, никакого дефицита в этом ассортименте, слава богу, не наблюдается.
В детстве накапливается множество подобных завиральных идей, постоянно откладываемых на потом, чтобы затем никогда их не осуществить. Несмотря на явную неадекватность, они, тем не менее, из сознания никуда не деваются, растут вместе с носителем, мутируя, точно вирус, плывут внутри полуутопшей Офелией с картины Джона Эверетта Милле, незаметным распадом участвуя в лепке личности и даже, совсем уже непостижимым способом, влияя на восприятие мира вполне уже взрослых людей.
Бомба по фамилии ТургоякЖевательная резинка даже больше, чем джинсы, воздействовала на юных людей как сакральный объект – подобно метеориту, оказываясь вестником иного, горнего мира, артефактом, позволяющим прорваться к реальности. Или хотя бы убедиться в её существовании. Вкладыши, обёртки от пачек, от кубиков и пластинок обменивали и продавали, ими спекулировали, и именно на них выстраивали небоскрёбы репутаций. Вокруг этого недоступного изобилия всегда вертелись подозрительные личности и непроверяемые легенды.
Например, о том, что жвачка не переваривается желудочным соком. О том, что ЦРУ специально завозит в СССР блоки резинок, заражённых сифилисом или туберкулёзом[7]7
Так вот откуда в городе вспышки этих адовых заболеваний, про которые на втором, областном телеканале, сразу после новостей, показывают передачу «Подросток в трудной ситуации», чередуя её с другой, не менее актуальной программой, «Если прозвучит тревога», про нормы Гражданской обороны.
[Закрыть], а то и начиняя мятные да апельсиновые пластинки с Дональдом МакДаком на фасаде (а также все эти бесконечные «Тутти-Фрутти», «Джути Фрут») иголками или крошевом бритвенных лезвий. О том, что иные химические вещества, входящие в состав бублгума, способны довести до самоубийства.
Так что заход Тургояк был по-шпионски просчитанным. Зачем-то безупречным. Узнав, что, несмотря на субтильность фасада, Вася – завзятый, темпераментный собиратель (коллекционирование – почти всегда ключик к чужой душе), она, покуда грузчики ходят мимо со связками книг и мешками, куда мама сложила одежду, показывает парню собственные секретики – тщательно отобранную коллекцию вкладышей (все – в идеальной сохранности: точно вчера развернутые, хрустящие новенькими червонцами) с приключениями утят. Тем более что у неё есть даже такой раритет, как гладенький фантик под названием «Бомба», которого Вася никогда не видел лично, но лишь слышал от более опытных коллекционеров, что такой-де имеет хождение. Это же всё равно как Грааль найти.
Маруся сладостно убаюкивает облаками внимательных слов, раскладывая перед ним и перед его кузиной Любовью, вызванной для помощи в переезде, свои типографские сокровища, из-за чего чуть позже, когда вещи уже сложены по пустым комнатам и все, сидя на ящиках и тюках, пьют чай, кузина задумчиво и даже с какой-то завистью заметит:
– Такое ощущение, что Маруся так к нам прониклась, что обязательно подарит «Бомбу».
Пустые комнатыТут вот что важно: чаще всего жители спальных районов переезжают на чистое место – многоподъездные хрущобы относительно свежее, недавно построенное жильё, без долгой истории. До того, как Вася с родителями переехал сюда, в их квартире функционировало женское общежитие (из-за чего карма неженатых и разведёнок долго аукалась по ночам), а до этого на их первом этаже вообще ничего не было. Это в европах есть «старые деньги» да непрерывность вещного мира, тогда как советские люди сплошь и рядом бесстрашно осваивают новые пространства, начиная их с нуля судьбами собственных тел.
Семейства Пушкарёвых и Тургояк существовали на Куйбышева со времен Просторной, то есть с самого сотворения пыльного, сонного мира, лишённого предопределённости всех предыдущих поколений. В углах этих комнат, обживаемых в плавные семидесятые, нет ни страдания, ни радостей, здесь еще не накоплены тени и сны, заново созидаемые каждую ночь из ничего, из складок повседневного существования, только-только складывающегося на обобщённых глазах тысячеглазки.
Такие квартиры даются передовикам производства или пронырливым персонажам, каким-то образом вписавшимся в многолетние очереди на получение жилья. Относительно молодые люди, занимая двушки и трёшки[8]8
Пожалуй, главные социальные различия в СССР начинались с количества комнат, у Тургояк и Пушкарёвых были двушки, у Васиных родителей – трёшка, а где-то, говорят, водились и четырёхкомнатные хоромы, но только не в их доме, не в их районе, предназначенном не для среднего, но для усреднённого рабочего класса.
[Закрыть], в которых заводилась новая семейная жизнь и начинали появляться дети, могли считать себя хребтом советского общества. Они и считали.
Стариков в таких кварталах было совсем мало, их перевозили из деревень для пущих «квадратных метров» или по каким-то иным, не слишком приятным житейским обстоятельствам. Покуда бабушки или дедушки были в силе, то по своей воле они старались не переезжать в эти однообразные районы, но, пока получалось, жили со своими старорежимными представлениями на воле.
Таких стариков на скамейке часто высмеивали в юмористических передачах, вместе с сантехниками и мужьями, неожиданно вернувшимися из командировки, так как критиковать в Советском Союзе можно лишь «отдельные недостатки», не складывающиеся в систему, что-то совсем уже беззубое и рядовое. Несмотря на то что «развитой социализм» построили на костях предыдущих поколений, от которых не осталось почти ничего, ни тени, ни даже памяти, неприкаянные, всё потерявшие старики у подъезда, осколки времён, с мутными историями про Великую отечественную борьбу с космополитизмом или Эпоху великих строек, казались пришельцами из другого, потустороннего мира.
Вот и вместе с Васей на Куйбышева переехал дед Савелий, папин отец, «пекарь из Капустян», недавно похоронивший бабушку, резко дряхлевший и не способный ходить за собой так, как раньше. Теперь, вместе с бабой Пашей и другими старухами, дед Савелий частенько сидел на лавочке возле подъезда, больше молчал и слушал, о чём говорят свежеприобретённые товарки. Состав их был стабилен, примерно так же, как у и девчачьего кланчика (чужие тут не ходят), а если и изменялся, то в сторону «естественного убытия», растворявшего людей в прелом воздухе без какого бы то следа.
Если, конечно, не считать за следы гвоздики или, следуя сезонным изменениям, тюльпаны с надломленными стеблями, экономно (так рассчитать, чтобы на всю церемонию хватило) разбросанными по щербатому дворовому асфальту[9]9
Его ежегодное латание, ощутимо ухудшающее общее состояние тротуара, – отдельная животрепещущая тема сатириков и юмористов.
[Закрыть].
У Инны Бендер из второго подъезда, редкий случай, были и бабушка и дедушка, жившие в одной квартире с дочкой Бертой и внучкой Иннушкой. Иннин папа, занимавшийся фарцой, однажды исчез, оставив семье пачку фирменного винила, посмотреть на который Инна водила друзей как на экскурсию: таких заграничных («импортных») сокровищ, кажется, не было, да и попросту не могло оказаться, ни у кого в округе. Западные диски хранились в верхнем ящике рассохшегося секретера, и каждый из них был обтянут целлофановой плёнкой, предохраняющей лакированные обложки с ликами Джо Дассена, «АББЫ» или Ива Монтана от советской сермяги.
Васе почему-то особенно запомнился именно его французский двойник, раскладывающийся точно альбом. Нужно было попросить Инну снять защитную плёнку; немного поломавшись, совсем как уже взрослая женщина, Инна всегда шла на уступки и мастеровито снимала оболочку, показывая внутренности картонной упаковки – яркий дизайн, от которого восхищённо замирало сердце, изысканное оформление самих дисков, центральный пятачок которых с эмблемой лейбла и названием песен никогда не повторяли узоры (в отличие от пластинок фирмы «Мелодия», кругляши которых были сделаны как под копирку, что для эстрады, что для классики, что для сказок).
При виде фирменных дисков экскурсантов (особенно Васю) охватывал священный трепет, тем более что квартира Инны была обставлена предельно скромно, а там, за прессованной древесиной серванта, хранилось живое, но молчаливое чудо, непонятно каким образом занесённое в Чердачинск из далёкой галактики, существование которой вот только так и проявлялось.
ЗаначкаА тут эту неземную реальность можно потрогать руками, стараясь не шуметь, не разбудить двух стариков в соседней комнате, точно дети не пластинки рассматривают, но играют во взрослый секс, о существовании которого пока и не подозревают.
Однажды, когда Вася зачарованно разглядывал диски «Бони М» или «АББА», дверь отворилась и серая, точно недорисованная, старушка проскользнула на кухню, а вслед за ней, опираясь на стену, показался хромой и небритый, ещё более серый (хотя в фигуре его пастельные тона загустевали уже в полную чернильную непроницаемость) и непрорисованный старик. Угловатый, как на антивоенном плакате. Кажется, он даже не посмотрел на детей в гостиной, которые, разумеется, не могли вести себя тихо, как ни старались. Этот дед почти никогда не выходил на улицу, а если и выходил с клюкой, то почему-то почти всегда в демисезонном пальто с поднятым воротником, даже если на улице лето, жарко и детвора играет в штандер.
Устремившись за женой на кухню, Инин дед на некоторое время замешкался в дверях и Вася, оторвавшись от любования Бенни Андерссон и Анни-Фрид Лингстад, однажды виденных в «Утренней почте», проник взглядом в их обиталище, похожее на склеп. Заглянул за сгорбленную фигуру. Казалось, это даже не комната, но камера предварительного заключения, тёмная и пустая, с иным освещением и составом воздуха.
Когда окно на стене нарисовано. На Васю дохнул замогильный хлад окончательно прожитых, неудавшихся жизней, лишённый не только радости, но и любых эмоций, надорванный и полуслепой.
Квартира контрастов– О, бундовцы вылезли на прогулку!
Внучка выкрикнула вслед старикам, как выстрелила, отвлекшись от ритуала с винилом, будто бы пытаясь разрядить обстановку. Но вышло ещё хуже, так как слова свои Инна не крикнула даже, но взвизгнула, взвившись едва ли не до потолка (такая уж она была высокая и худая, с волосами жесткими, курчавыми, совсем как на взрослом лобке, и крючковатым носом), из-за чего стало понятно, что именно этого появления стариков она опасалась больше всего.
Вася поежился, вспомнив маминых родителей, легко и свободно живших в домике на окраине Чердачинска. Они всегда радовались, когда Вася их навещал, хлопотали вокруг него, стараясь угодить любой прихоти, внимательные и говорливые (особенно баба Поля), поэтому предки Инны, по контрасту, казались ему вестниками совсем другого мира, таинственного, непонятного, сумрачного и чужого.
Внучка их попросту стеснялась, причём даже больше фамилии своего пропавшего отца (Бендер), похожей на неумный эстрадный псевдоним, и откликалась лишь на фамилию мамы (Бердичевская), как ей казалось более нейтральную, менее еврейскую. Прикрываясь тем, что отец их оставил и поэтому якобы логичнее и правильнее жить под фамилией Берты. Хотя все, разумеется, знали, что, по классному журналу, она Бендер, а никакая не Бердичевская, так что можно не идти у дурочки на поводу, а звать её так, как закон велит.
Самое простое приключениеВася уже любил свой подъезд, знал, как он пахнет. Вася испытывал странное волнение, попадая в другие подъезды чужих домов. Впрочем, даже на площадке этажом выше, где жила Тургояк, или же на пятом этаже, куда он ходил к Пушкарёвой и где лестница заканчивалась, упираясь в площадку верхнего этажа, пахло не так, как на площадке у них, чужими супами да судьбами.
Вася улавливал разницу всех этих людских ареалов, неосознанно метивших территорию ароматами приватного существования. Он вёл себя как зверёк, считывающий незримую информацию о невидимых людях, притаившихся за закрытыми дверьми в полумраке прихожих и спален: вот он и продвигался по дому, точно внутри тяжёлой книги, раскрытой на ненужных страницах.
Другое дело, что знание, получаемое о соседях, не было кодифицировано и, в отличие от лестниц, никуда не вело и не приводило, неотвязное и настойчивое, тем не менее, считываясь автоматически.
Оказаться у Инны во втором подъезде – уже приключение, требующее отдельной сосредоточенности; здесь же всё неуловимо иначе и совсем не так, как у Васи дома, то есть буквально за общей стеной.
А тут ещё эти полустёртые предки и их берлога, то ли вход в другое измерение, то ли несчастный тупик.
Жители советского лимбаВ миг появления стариков Васю так пробрало до костей это инобытие в ожидании смерти (о которой, впрочем, он не думал и не знал, как и о сексе), что чуть было не выронил из рук фирменный двойной винил. Инна, увидев его реакцию, заверещала ещё пронзительнее и громче. Точно она – птица, подстреленная на чьей-то охоте.
– А ты знаешь, что дочка Нонны Бодровой осталась в США, Валентина Леонтьева – агент ЦРУ, а настоящая фамилия Пугачёвой – Певзнер?
– Ты хочешь сказать, что она еврейка, что ли?
– Все гениальные люди – евреи. Как Высоцкий, как Чарли Чаплин или как… Владимир Ильич Ленин…
– Да это ты уж, Иннушка, брось.
– Правда-правда, по матери его фамилия – Бланк, не знал?
– Да откуда ж нам сирым да убогим. А какая, Инна, у тебя фамилия по матери?
– Бердичевская.
– А по отцу?
«Les feuilles mortes» («Опавшие листья»)Инна начала нести совсем уже что-то невероятное – про эмиграцию в Израиль и про отказников, которых ждут почему-то в Вене…
– При чём здесь Вена?
Больше всего лепет её напоминал жонглирование выхолощенными, ничего не значащими абстракциями: страх перед отцом, чьими дисками она хвасталась, пока никто не видит, был гораздо сильнее неловкости за неухоженных стариков, словно бы просочившихся из неписаного советского прошлого, как из «Божественной комедии» Данте, в безудержно оптимистический строй десятой пятилетки.
Впрочем, на появлении подпольных стариков приключения не закончились. Вестники иного мира ещё только-только скрылись на кухне, как задребезжал входной звонок. Застигнутая врасплох, Инна встрепенулась, стала метаться по гостиной, точно голая: патронажная сестра Берта не возвращается столь рано со службы, тогда кто?
Вася, подхватив вирус волнения, самый кончик истероидной дуги, хлестнувший его по щеке, тоже начал торопливо складывать диски в хранилище секретера. Но получалось у него это неловко (ростом не вышел), по одной пластинке на вытянутых руках, будто бы спасаемых от наводнения. Так, с двойником Ива Монтана, патлатый товарищ Бендер, зашедший по каким-то своим спекулянтским делам на квартиру к дочке, его и застал.
Подпольный обком действуетВыглядел товарищ Бендер совсем уже странно, точно инопланетянин, вырезанный из какого-нибудь матового журнала и вклеенный в бытовую сермягу: болоньевая куртка и узкие джинсы (редкость необычайная) завораживали примерно так же, как усы и неприбранная грива, которую он, будто бы подражая Валере Леонтьеву, завивал в мелкие жёсткие колечки.
Всё это, словно бы навязанное кем-то со стороны, так сильно ему не шло, что окончательно лишило Васю воли, даже помимо осознания своей греховности. Ведь он, чужак, вторгся на территорию его частной собственности, где и манипулировал сакральными объектами, чего Иннин отец будто бы не заметил.
Сделал вид, конечно, так как мимика у товарища Бендера оказалась подвижной и отражала всё, что пёрло из него, помимо жестов и слов. Брови метались по лицу голодными мотыльками, глаза то сужались, то распахивались, как полы пальто у эксгибициониста, нос, совсем уже по-лошадиному, хищно раздувал ноздри.
– Это мой друг Вася…
Тут Инна пролепетала Васину фамилию, внезапно показавшуюся Бендеру знакомой. Начались вялые расспросы. Краем глаза Вася видел, как Инна приходит в себя, как если она больше не чайник, поставленный на газовую конфорку, и температура внутреннего кипения её начала резко падать, пока не вернулась к комнатной.
О пользе воспоминанийРаньше, ещё до того, как ввязаться в подпольный бизнес, заложник фамильной предприимчивости, не находившей исхода в тусклой советской действительности, товарищ Бендер (теперь бы, конечно, он точно стал мультимиллионером, а быть может, уже и стал) учился в мединституте. Примерно тогда же, когда и Васины родители, блиставшие в студенческих компаниях шестидесятых, вот он что-то такое, с пятого на десятое, услышал, а теперь, во спасение Инны от порки, вспомнил. Впрочем, судя по его бровям и ноздрям, трепетавшим как на бегу, мысли об институте, откуда его вышибли после какой-то тёмной истории, особой радости не вызывали.
И всё же… И всё же…
Глаз товарища Бендера затуманили беглые воспоминания; он словно бы уснул на пару секунд, осел внутрь себя, где, сменяя друг друга, облаками по небу, наскоро сбитые, проносились картины прошлого.
Зубодробительная скука первых пар. Голодно, холодно, за окном – зимняя уральская мгла. Стёкла как будто отсутствуют, но в лекционном амфитеатре, обитом деревянными панелями (когда-то это выглядело дико продвинуто и модно), спертый воздух и безликие соученики, лица которых не припоминаются даже при усиленном питании. Ссохшийся сочень. Дешевый портвейн в облезлой общаге на улице Воровского. Первые приводы в милицию, но главное – тоска беспросветности, вылезти из которой позволяли лишь заграничные вещи, так сильно манившие лоском и обещанием праздника наполненной, полноценной жизни.
Нехорошие эмоцииОт безысходности Вася мечтал поскорее убраться из странной квартиры подобру-поздорову.
– А я сколько раз тебе говорила, что не надо к Бендерихе ходить…
Он уже слышал, как Маруся Тургояк торжествующе подзадоривает его при встрече, когда всё благополучно закончится. Когда всё. Благополучно. Закончится. В последнее время вот и Лена Пушкарёва опасно сблизилась с Инной, учившейся параллелью старше (особых звёзд не хватает, у соучеников авторитетом не пользуется, в школе выглядит дикой и необъезженной), после занятий их несколько раз видели вместе. Вот и Вася, поднимаясь на пятый этаж за новыми книгами, всё чаще и чаще встречает Инну у Пушкарёвых. Там и про тайные диски она им рассказала, чтобы теперь Васю пристально рассматривал товарищ Бендер.
Тургояк явно ревнует – фантастика ей точно неинтересна, Инна попросту неприятна. Маруся любит властвовать и владеть ситуацией, «держать шишку», когда всё подконтрольно и ничего не ускользает от взгляда, а тут непонятный «союз трех», объединённых какими-то умозрительными материями. Непорядок. В школе, на уроках и на переменах, всё с Пушкарёвой было как раньше, а вот потом, в «свободное время», Лена начала ускользать и дистанцироваться от главной подруги. Кому такое выйдет по нраву?
– Мой папа Ив Монтана очень даже любит.
Вася вспомнил отца, глядя прямо в глаза товарищу Бендеру и намеренно превращая многоточие в твёрдую красную точку.
– Отцу, кстати, привет. Нужно его навестить. Вспомнить былое. Вот тебе, мальчик, шоколадка «Пальма». Слышал когда-нибудь про пальмовое масло? Она из него сделана – прикинь, из настоящей африканской пальмы…
Вася кивнул непонятно чему, не глядя сунул мягкую плитку в карман. Пулей выскочил в коридор, мельком увидев стариков на кухне. Дед сидел за столом, бабушка нависала над ним с ложкой, но оба застыли, не двигались. Вася так торопился домой, точнее, сначала на улицу, вон из чужого подъезда, что тут же про всё это забыл. Дома вытащил «Пальму» из кармана, когда она превратилась в кусок пластилина.
Не ждалиЧерез пару дней в дверь их квартиры позвонили, Вася пошёл открывать и, к удивлению, скрыть которое было невозможно, увидел товарища Бендера. В руках тот держал прямоугольник, аккуратно завернутый в газету «Правда».
– Отец дома?
Вася молча закивал, радуясь, что этот визит не по его душу и можно переложить тяжесть общения с непонятным человеком на кого-то из старших. Вызвал отца, сам же скрылся на кухне, где мама готовила борщ.
– Кто там пришёл?
– К папе.
Вася сказал это как можно нейтральнее: мало ли какие у взрослых дела.
– А кто?
– Отец Инны Бендер.
– Да? Чего это вдруг? Он же их вроде бросил.
Мама, конечно, немного знала о судьбе Берты, работавшей в той же медсанчасти, что и она. К тому же самым странным образом дед Савелий неожиданно сошёлся с Инниными стариками во время их редких вылазок во двор. Вася и сам пару раз, возвращаясь из школы, видел, как дед Савелий изменяет старухам и лавочкам первого подъезда, расположившись возле второго в компании недорисованных соседей.
– Говорит, что вместе с вами учился…
Разговор требовал продолжения, но Вася не смог найти других слов, выдав дополнительную информацию и тем самым свою вовлечённость в ситуацию. Однако мать этого не заметила, думая о другом, молча пожала плечами.