Текст книги "Давид Ливингстон. Его жизнь, путешествия и географические открытия"

Автор книги: Дмитрий Коропчевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Глава X. Путешествие к озеру Танганьика. Открытие озер Моэро и Бангвеоло

Исследование области между рекой Рувумой и озером Ньяса.– Движение к озеру Танганьика.– Река Чамбезе.– Открытие озера Моэро.– Казембе.– Открытие озера Бангвеоло.– Путь в Уджиджи.– Попытки дойти до Луалабы. – Прибытие в Ньянгве. – Возвращение в Уджиджи

11 сентября Ливингстон уже был в Бомбее. Продажа «Леди Ньяса» являлась теперь неизбежной, но она дала не более двадцати тысяч рублей; к несчастью, и эти деньги погибли вследствие несостоятельности Индийского банка. 28 января 1866 года Ливингстон прибыл в Занзибар и вынужден был ожидать там почти два месяца прихода английского фрегата, назначенного доставить его к устью Рувумы. 19 марта он отбыл из Занзибара в сопровождении тринадцати сипаев (индийских солдат), двух людей из Шупанга и десяти с острова Джоханна, двух темнокожих мальчиков из свиты Макензи и девяти других, освобожденных из неволи и возвращавшихся на родину. Кроме того, он вез с собой несколько животных: верблюдов, индийских буйволов, мулов и ослов, в надежде, что они окажутся нечувствительными к укусам мухи цеце и разведутся в Африке.

От бухты Рувумы Ливингстон намеревался отправиться пешком; но берега реки в устье были покрыты зарослями и находились под водой; поэтому он высадился в бухте Микиндани. 4 апреля с радостным сознанием важности совершаемого им дела неутомимый путешественник выступил в путь. По возвышенным и лесистым местностям он вскоре дошел до того пункта, где в свое первое путешествие по Рувуме должен был повернуть назад, и через два дня достиг слияния Лоенди с Рувумой. Страна к западу, по которой шла дорога к северной оконечности озера Ньяса, по рассказам туземцев, оказывалась слишком гористой и неспокойной от набегов мазиту; тогда Ливингстон двинулся в юго-восточном направлении, к средней части озера Ньяса. Повсюду ему приходилось видеть следы опустошительной деятельности работорговцев. Перейдя через Тулозу, один из южных притоков Рувумы, он попал в возвышенную, хорошо обработанную и густо населенную страну; но туземцы, не нуждавшиеся в европейских товарах, которыми их в изобилии наделяли торговцы невольниками, не хотели продавать съестных припасов. Ливингстону с его людьми приходилось терпеть жестокую нужду. В городе Моембе оказалось, однако, возможным достать все необходимое, вследствие дружелюбного отношения к Ливингстону начальника города, Матаки. Благоприятные климатические и хозяйственные условия Моембе наводили Ливингстона на мысль о возможности основать здесь европейское поселение; однако отдаленность этих территорий заставляла отдавать предпочтение местности, избранной на Шире. В Моембе Ливингстон отправил назад сипаев, оказавшихся непригодными для него, так как они мучили и изводили привезенных животных, не хотели работать и склоняли к тому же других.

Отдохнув у гостеприимного Матаки и запасшись продовольствием, Ливингстон 8 августа достиг озера Ньяса. Арабы отказывались перевезти его на другую сторону, и он повернул к югу, надеясь найти переправу на Шире. Его люди, взятые с острова Джоханна, оставили его тогда под предлогом опасности, какою угрожали мазиту. Ливингстон отпустил их без малейшего сожаления, потому что они жестоко обкрадывали его; чтобы оправдать свое бегство, они, вернувшись в Занзибар, распустили слух о смерти Ливингстона[1]1
  Эти слухи дошли до Англии, и по настоянию Мерчисона была послана экспедиция под предводительством Эд. Юнга; вблизи южной оконечности озера Ньяса она собрала достоверные сведения о том, что Ливингстон жив, и вернулась назад


[Закрыть]. На самом деле, избежав столкновений с мазиту, Ливингстон повернул в область, населенную марави (одним из племен манганджей), и подвигался к северо-западу, не забывая исследовать вопрос о водоразделе Средней Африки. Слухи о появлении мазиту часто заставляли его менять направление; как он сам говорит, маршрут его походил на движение корабля, борющегося с ветром. После многих обходов в половине декабря он пришел к берегу реки Луангвы и, переправившись через нее, взял направление к озеру Танганьика. Путешествие пешком доставляло ему много затруднений: приходилось терпеть большие лишения от голода, от движения по темным, труднопроходимым лесам и от дождей. Опасности, какие он переносил, увеличились еще более от потери ящика с лекарствами, с которым бежал один из носильщиков. «Для меня это было своего рода смертным приговором», – говорит Ливингстон в дневнике, но в то же время прибавляет, что еще более чем прежде, надеется на Бога, не оставлявшего его среди бесчисленных опасностей.

28 января 1867 года он достиг реки Чамбезе и очутился в стране Бемба. В деревне Молембе, которою управлял Читапангва, он был хорошо принят последним и нашел возможность послать с арабами, отправлявшимися на восточный берег, письма в Англию. Дожди и сильный приступ ревматической лихорадки задержали Ливингстона в Молембе. Далее ему пришлось идти болотистыми местами и переходить вброд через разлившиеся речки. «С каждым шагом, – пишет он в дневнике, – я чувствую, как у меня болит грудь и как я слабею; я едва в силах идти, между тем как прежде всегда был впереди всех. У меня беспрерывный звон в ушах, и я не могу даже слышать стука моих часов». От резиденции Казонзо, властителя обширной области около озера Лимба, то есть южной части озера Танганьика, оставалось лишь несколько дней пути до этого озера; но путь затруднялся многочисленными речками и дурным состоянием здоровья Ливингстона. Наконец он увидал зеленоватые воды громадного озера. Слабость Ливингстона доходила до такой степени, что лишь величайшими усилиями воли он поддерживал в себе видимую бодрость; однако силы уже настолько оставили его, что однажды он упал, ударился головою об ящик и пролежал несколько часов в бессознательном состоянии. Оправляясь медленно за недостатком лекарств, великий географ прожил неделю в маленькой деревеньке на берегу Танганьики, утешаясь только созерцанием мирной и величавой картины обширной поверхности озера.

Дальнейшею целью, какую ставил себе Ливингстон, было исследование озера Моэро (Мверу) для решения вопроса, принадлежит ли оно к бассейну Конго или Нила? Ради защиты от нападений мазиту и от туземцев, не заслуживавших доверия, он присоединился к арабскому каравану и выступил с ним в путь 22 сентября 1867 года. Переваливая через лесистые горы, переправляясь через широкие реки и проходя болотистыми пространствами, 8 ноября Ливингстон пришел к северной оконечности озера Моэро, причем сделав новое, весьма важное открытие. Он убедился, что это озеро на своей южной оконечности принимает в себя Луапулу, которая на северо-западном конце его вытекает под именем Луалабы; впоследствии для него выяснилось еще более значение его открытия для решения вопроса о водоразделе Средней Африки. В то время он посетил могущественного властителя, который, подобно своим предшественникам, носил титул Казембе, то есть военачальника; он строго управлял своими подданными, казня их отсечением рук или ушей за самые ничтожные проступки, но Ливингстона принял милостиво. По своему обыкновению Ливингстон убеждал его отказаться от торговли невольниками и от жестокости по отношению к подчиненным; Казембе только смеялся в ответ на его слова, однако отпустил по его просьбе пленного араба Магомета бен Сале, который пожелал остаться при Ливингстоне и идти вместе с ним в Уджиджи. Ливингстон более всего стремился в этот город на Танганьике: туда должны были прийти выписанные им вещи и вести с родины, которых он не имел уже два года. Наводнение вследствие дождей не позволяло пуститься в путь, и Ливингстон воспользовался этим временем, чтобы обозреть другое неизвестное озеро, о котором он давно уже слышал, под названием Бемба, или Бангвеоло. Даже Магомет не советовал ему предпринимать этой поездки, трое из его людей отказались идти с ним, и тем не менее Ливингстон с четырьмя остававшимися у него чернокожими юношами предпринял задуманное путешествие. Часть пути он совершил с арабом Магометом Богхарибом, знакомство с которым впоследствии оказало ему большую пользу. 18 июля 1868 года Ливингстон открыл озеро Бангвеоло, одно из самых значительных озер в Средней Африке; он увидал, что с восточной стороны в него впадает Чамбезе, текущая с севера под названием Луапулы. К сожалению, перевозчики не хотели провезти его по всему озеру, как он желал, и с середины озера ему пришлось вернуться. Хотя и тяжелы для перехода, но весьма любопытны были болота, питающие озеро; Ливингстон верно оценил значение таких мест, состоящих из губчатой, пропитанной водою почвы, хранящей в себе влагу даже в сухое время года. Он думал, что в них следует искать начало истоков Нила, которые он вообще предполагал южнее в отличие от путешественников, занимавшихся до него этим вопросом. Для него выяснилось теперь направление течения мощной Луалабы до выхода ее из озера Бангвеоло, но его еще занимал вопрос, соединяется ли эта река с системой Нила? Решение его он отлагал до следующего путешествия, намереваясь идти прямо к Уджиджи. 30 июля он оставил озеро Бангвеоло, пристав к арабскому каравану, направлявшемуся в названный город. Движение его задерживалось множеством препятствий вследствие беспокойного состояния страны. Дойдя до озера Моэро, он соединился с Магометом Богхарибом и своими людьми, отказавшимися идти с ним, а теперь умолявшими его опять принять их на службу.

Начало 1869 года, которым открывается второй том «Последних дневников» Ливингстона, изданных уже после его смерти, еще застало его на пути в Уджиджи. Вследствие постоянной сырости и невозможности менять платье он страдал тогда более чем когда-нибудь. Мучительный кашель с кровохарканьем не оставлял его ни днем, ни ночью; слабость все возрастала, и болезненно возбужденный мозг вызывал перед ним тяжелые галлюцинации: то ему мерещился лес, то дерево, кора которого покрыта человеческими лицами; то он видел себя мертвым, лежащим на дороге. Идти он уже был не в силах, и Магомет Богхариб устроил для него носилки; но беспрестанные толчки от неровной дороги не давали ему необходимого покоя; от слабости он едва только мог держать в руках широкие древесные листья для защиты от солнца. Наконец 13 марта, отощав как скелет, Ливингстон достиг Уджиджи. Но и здесь надеждам его не суждено было осуществиться: припасы, которых он ждал, отчасти не дошли до Уджиджи, отчасти же были расхищены. Единственным утешением послужили для него фланель и небольшой запас чаю, кофе и сахару; на несколько уцелевших кусков бумажной ткани он купил масла, муки и выменивал молоко. Теплая одежда и сравнительно обильное питание поправили его здоровье настолько, что он отделался от своего кашля и мог ходить. И все-таки в одном из писем к дочери неутомимый путешественник шутливо говорит о своем положении: «Я переломал свои зубы от маиса и твердой пищи; мой рот теперь стал так безобразен, что я могу послать тебе поцелуй только через рупор».

С восстановлением сил Ливингстон после четырехмесячного пребывания в Уджиджи возвратился к своему намерению исследовать направление Луалабы. В эти четыре месяца он написал множество писем; но они намеренно уничтожались арабскими торговцами, которым поручалась доставка корреспонденции в Занзибар, из опасения, что в письмах говорится об их злоупотреблениях и жестокостях по отношению к туземцам. Долго оставались без удовлетворения просьбы Ливингстона о предоставлении ему лодки для переезда на западный берег Танганьики, где начинается страна маньемов, куда он теперь хотел проникнуть. 12 июля Ливингстон достал лодку с девятью гребцами и отправился в новое путешествие. 21 сентября он достиг Бамбаре, одного из главнейших поселений названной страны, и, отдохнув там более месяца, 1 ноября двинулся далее на запад. Восхищаясь красивой плодородной местностью, он шел, не встречая препятствий со стороны туземцев, пока не достиг реки Луамы, впадающей в Луалабу. Прибрежные жители, страшно потерпевшие от грабежей арабских торговцев, несмотря на все увещания Ливингстона отказались дать ему лодку и заняли такую угрожающую позицию, что он должен был вернуться в Бамбаре и только в конце декабря предпринял вторую попытку дойти до Луалабы в сопровождении Магомета Богхариба. Насколько настроение Ливингстона было еще бодро в то время, можно видеть из заметки в его дневнике от 1 января 1870 года: «Да поможет мне Всевышний закончить начатое предприятие и до истечения года вернуться через страну басангов».

Дикими местами, лишенными всяких дорог, через ручьи и болота продвигался он на север, пока не дошел до деревни Мамогелы, где помещался Катомбо, начальник партии, пришедшей из Уджиджи за слоновой костью. Пользуясь сведениями его людей, Ливингстон пытался составить наиболее удобный маршрут на Луалабу. В Мамогелу он пришел больной, так как дорогой сильно страдал от сырости, а в названном месте заболел еще дизентерией. Но и после выздоровления ему долго пришлось ждать выступления, так как глинистая почва от продолжительных дождей была непроходима. 26 июня Ливингстон во второй раз направился к Луалабе в сопровождении только трех спутников, поскольку остальные отказались продолжать с ним путь; из этих трех имена Сузи и Чумы никогда не забудутся за их преданность своему хозяину. Везде дружелюбно встречаемый туземцами, он испытывал подозрительное отношение со стороны арабов, производивших различные насилия над последними. Узнав, что Луалаба не протекает в северной части страны, куда он направлялся, Ливингстон повернул к юго-западу. Но лесистые и болотистые места затрудняли ему путь; от постоянного движения по болотам и илу ноги его распухли и покрылись ранами до такой степени, что 22 июня 1870 года он вновь возвратился в Бамбаре, где, за неимением лекарств, пролежал в хижине восемьдесят дней в сильных страданиях; но и это время не пропало у него даром: кроме чтения Библии, он писал много писем и заносил в свой дневник соображения об истоках Нила. Наконец Ливингстон излечился, смазывая, по совету туземцев, раны смоченным порошком малахита.

Слабость, какую он ощущал, не удержала бы его от новой попытки достигнуть своей цели, но ему пришлось ждать прибытия каравана, который должен был доставить носильщиков, письма, лекарства и товары для обмена с туземцами. Караван прибыл лишь 4 февраля 1871 года, причем оказалось, что большая часть товаров была оставлена и растрачена в Уджиджи, а десять носильщиков, прибывших с караваном, желали вернуться назад, уверяя, что им поручено привезти Ливингстона в Занзибар. Потребовалась вся его энергия и обещание увеличить вдвое их содержание, чтобы возможно было попытаться еще раз решить вопрос первостепенной географической важности: соединяется ли Луалаба с Нилом или составляет верхнее течение Конго? 16 февраля Ливингстон вышел из Бамбаре и на пути узнал из расспросов, что Луалаба течет в юго-западном направлении, а это указывало на вероятность последнего предположения; тем более ему хотелось теперь проследить ее течение. Продвигаясь в западном направлении, 31 марта он пришел в Ньянгве, торговое местечко, расположенное на Луалабе; здесь она делает поворот к северу и достигает ширины трех верст. Все его старания приобрести лодку для исследования Луалабы не имели успеха. Арабские торговцы и в особенности его новые проводники распускали слухи, будто он едет с целью истребления и грабежа туземцев, вследствие чего те не хотели пустить его дальше. Ему пришлось быть свидетелем таких наглых и беспощадных насилий и убийств со стороны торговцев восточного берега, что он заболел от ужасного зрелища и ни за что не хотел путешествовать вместе с этими кровожадными людьми. Его новые слуги объявили, что они не пойдут дальше, и Ливингстон со стесненным сердцем должен был отправиться в обратный путь, то есть в Уджиджи. По дороге он едва избег гибели от рук туземцев, принимавших преданного им друга за одного из арабских грабителей. Физические страдания заставили его остановиться на некоторое время в Мамогеле и Бамбаре, но еще более мучили его неосуществившиеся надежды, исполнение которых казалось ему столь близким. Впрочем, он не дал воли своей досаде и, продолжая путь после выздоровления, 23 октября вернулся в Уджиджи.

Глава XI. Свидание со Стэнли. Последнее путешествие и смерть Ливингстона. Заключение

Прибытие Стэнли.– Поездка в Уньяньембе.– Движение по озеру Бангвеоло.– Трудности пути.– Потеря сил.– Кончина Ливингстона.– Доставление тела его в Занзибар.– Погребение в Вестминстерском аббатстве.– Результаты деятельности Ливингстона.

В Уджиджи Ливингстон узнал, что араб Шериф, посланный к нему с товарами из Занзибара, растратил все, что ему было поручено. Ливингстон не думал о наказании этого человека и, когда тот к нему пришел, только не подал ему руки и сказал: «Если б я был араб, за твое воровство тебе отрубили бы уши и руки». Обессиленный, ниоткуда не ожидая помощи, Ливингстон сравнивал себя с человеком, ограбленным разбойниками на дороге между Иерусалимом и Иерихоном, о каком говорится в Евангелии. Менее всего он надеялся, что какой-либо благодетельный самаритянин поможет ему. Между тем 10 ноября его слуга Сузи прибежал к нему запыхавшись и объяснил, что идет «англичанин». Ливингстон вышел посмотреть на прибывшего, о котором говорил Сузи, и увидал целый караван с тюками товаров, с ваннами, котлами, кастрюлями, палатками и т. п. «Какой это, должно быть, богатый путешественник! – воскликнул Ливингстон. – Видно, что средства его не истощены так, как у меня».

Это был американец Генри Стэнли, посланный издателем американской газеты «New York herald» для отыскания Ливингстона. Как описывает Стэнли, он увидал перед собою бледного, еще нестарого на вид человека, только с проседью в темно-русых волосах, но уже с белой бородой; на нем была голубая фуражка с полинялым золотым галуном (присвоенная консульскому званию), красная куртка и серые панталоны. Из писем, привезенных Стэнли, Ливингстон мог узнать, что английское правительство не забыло о нем, назначив ему десять тысяч рублей единовременно и три тысячи ежегодного содержания. Присланные для него запасы невозможно было провезти из Уньяньембе вследствие войны, стеснявшей движение караванов. Стэнли поделился с ним всем, чем только мог, и заботился всеми мерами о восстановлении его сил. Будучи сам человеком крайне выносливым, Стэнли тем не менее высказывает неподдельное удивление характером Ливингстона. «Кротость и надежда, – говорит он, – никогда не оставляют его; никакие страдания, лишения и заботы, даже разлука с родиной и близкими людьми не вызывают в нем жалобы. „В конце концов, все к лучшему“, – говорит он, твердо веря в благость Провидения… Он соединяет в себе мужество спартанца, непоколебимость римлянина и выносливость англосакса. Он дает волю своему юмору, и, когда смеется, смех охватывает его всего. Память Ливингстона достойна изумления; несмотря на то, что четыре года у него вовсе не было книг, он может читать наизусть целые стихотворения из многих английских поэтов. Религия его отличается практическим характером и лишена всякой напыщенности и навязчивости; она проникает собой всю его деятельность и определяет отношения к людям, с которыми он соприкасается. Без ее влияния, при пылком темпераменте и смелости, Ливингстон мог бы казаться жестким; религия его сделала мягким, уступчивым и привлекательным в обращении».

Оба путешественника отправились в Уньяньембе, куда прибыли 18 февраля 1872 года. Здесь Стэнли убеждал Ливингстона вернуться на родину, восстановить свои силы и уже потом приступить к окончанию задуманного им дела. Но непоколебимый пионер говорил, что друзья ожидают его возвращения после открытия истоков Нила; в доказательство этого он показывал письмо своей дочери (Агнессы). Великий путешественник высказал твердое намерение остаться в Африке и закончить свое предприятие. Запасы, предназначенные для него в Уньяньембе, оказались разграбленными, и Стэнли уступил ему часть своих запасов, что, впрочем, для Ливингстона было настоящим богатством. Простившись со Стэнли 14 марта 1872 года, Ливингстон еще четыре месяца пробыл в Уньяньембе в ожидании людей из Занзибара. В это время он занимался астрономическими наблюдениями, черчением карт, приведением в порядок геологических заметок об Африке и составлением длинного письма в газету «New York herald» с целью побудить американцев принять меры для подавления невольничества на восточном берегу Африки; вместе с тем Ливингстон собирал сведения от арабов и туземцев об окружающей стране, лечил больных и изучал нравы животных. Он готовился к путешествию, в котором должен был дойти до озера Бангвеоло, изучить его притоки с южной стороны, двинуться на запад для обозрения истоков Нила, упоминаемых Геродотом, и через Уджиджи вернуться на родину.

14 августа пришли люди, ожидавшиеся из Занзибара, и 25-го того же месяца Ливингстон выступил в путь. Жар был невыносимый, многие заболевали, и болезнь самого Ливингстона начинала принимать серьезный характер; но он все еще крепился и то ехал на осле, то шел пешком. 8 октября отряд вновь увидел озеро Танганьика и пошел горными местами, из которых многие были ему уже знакомы. В начале февраля 1873 года Ливингстон пришел к озеру Бангвеоло. На дальнейшем пути дожди и наводнения, переправы через реки и болота упорно преследовали его. 26 марта он дошел до Чамбезе; и на другой стороне реки ничего не было видно, кроме затопленных пространств, над которыми высокие муравейники возвышались как острова. Тогда он замечает в своем дневнике, что «в таких наводнениях, быть может, заключается причина выступления Нила из берегов»; таким образом, надежда отыскать истоки Нила вес еще не оставляла его. Однако движение по болотистым, покрытым водою пространствам, вместе с лишениями и заботами, подорвало наконец его силы, и организм его утратил ту беспримерную способность сопротивления, какою отличался до тех пор. С конца марта у Ливингстона начались геморроидальные потери крови, чрезвычайно ослаблявшие его организм. И все-таки он не переставал наблюдать окружающую природу и заносил результаты в свой дневник. В половине апреля состояние его ухудшилось; он не мог уже ни идти, ни ехать верхом, и его надо было нести в носилках. Он направлял свой путь к юго-западу, надеясь добраться до сухой местности. 20 апреля Ливингстон был еще в силах совершить обыкновенную воскресную службу, но в последующие дни мог только проставлять числа в своем дневнике. 27 апреля он записал дрожащим, неразборчивым почерком: «Совершенно обессилел и остаюсь здесь, чтобы отдохнуть – послал купить двух молочных коз – мы на берегах Молиламы». Козьего молока, которого так хотел больной, не могли достать, и слабость его все возрастала. День 29 апреля 1873 года был последним днем его странствований. Он чувствовал себя столь слабым, что не в силах был выйти из дверей хижины; пришлось проломать стену, чтобы положить его на носилки. Колебание носилок во время пути доставляло ему жестокие мучения; он часто просил останавливаться и отдыхал. Придя в деревню в стране Илала, его люди наскоро построили для него хижину и положили его на постель из травы; дорожный ящик заменял стол у постели. На следующее утро к нему пришел Читамбо, начальник деревни, но Ливингстон уже не мог принять его. В ночь на 1 мая он два раза просил позвать к себе любимого слугу Сузи: один раз, чтобы узнать о причине шума, доносившегося до него, а другой, чтобы принять лекарство. В четыре часа утра мальчик, спавший в хижине, с тревогой пришел к Сузи. «Поди к господину, – сказал он, – я боюсь: не знаю, жив ли он». Сузи вместе с Чумой и тремя другими людьми поспешили в хижину Ливингстона и при свете восковой свечи увидали его стоящим на коленях у постели. Сперва вошедшие подумали, что он молится, но когда мальчик сказал, что он уже давно в таком положении, они подошли ближе. Тогда они заметили, что жизнь уже оставила его. Голова страдальца была опущена на сложенные руки; смерть, вероятно, застала его во время молитвы.

Верные слуги Ливингстона, Сузи и Чума, решили, что тело его должно быть доставлено в Занзибар для отправления на родину. Не говоря уже о громадном расстоянии, какое предстояло для этого пройти, выполнение их намерений затруднялось суевериями туземцев, которым покойники внушают непреодолимый ужас. Тем не менее набальзамированное и высушенное тело Ливингстона они несли на носилках, вступая иногда в настоящие сражения с дикарями. Девять месяцев продолжались эти беспримерные похороны. На пути шествие было встречено английским лейтенантом Камероном, посланным Лондонским географическим обществом для отыскания Ливингстона; Камерон советовал похоронить Ливингстона в Африке, но Сузи и Чума не послушали его. В феврале 1874 года они достигли Багамойо и передали останки Ливингстона капитану английского корабля; оттуда верные слуги проводили их до Занзибара, исполнив свой долг до конца; они бережно сохранили все записки, дневники и карты Ливингстона.

По доставлении в Лондон тело Ливингстона было выставлено в помещении Лондонского географического общества. 18 апреля оно было предано земле в Вестминстерском аббатстве, усыпальнице великих людей Англии. Над гробом укреплена черная мраморная доска со следующей надписью:

«Перенесенный верными руками через сушу и море, покоится здесь

ДАВИД ЛИВИНГСТОН, миссионер, путешественник и друг человечества.

Тридцать лет его жизни были посвящены неутомимому стремлению распространить Евангелие среди народов Африки, исследовать неразгаданные тайны и уничтожить торговлю невольниками, опустошающую Среднюю Африку».

Смерть Ливингстона обратила глаза всех к великому выполненному им делу. Необыкновенное сочетание в одном лице путешественника и миссионера, человека науки и энергического деятеля, героического исполнителя своего долга и истинного друга людей нашло наконец себе оценку. В речах, произнесенных в ученых обществах, и в статьях научных журналов, написанных по поводу смерти Ливингстона, воздавалось должное его заслугам на поприще географических открытий и распространения цивилизации на громадном пространстве «темного» материка, из непроницаемого мрака которого благодаря ему выступила площадь около двухсот шестидесяти тысяч квадратных миль. Как замечает немецкий географ Бэм, достаточно взглянуть на карту Южной Африки, чтобы признать в Ливингстоне одного из самых неутомимых и успешных путешественников всех времен и чтобы видеть, как необычайно много сделано им для обогащения наших сведений о неизвестных нам частях земного шара.

Великое значение открытий Ливингстона заключается не только в их совершенной новизне и в громадности охватываемого ими пространства: они были открытием известной лишь на своих окраинах половины обширного Африканского материка влиянию европейского религиозного и научного просвещения. Сделанное Ливингстоном было слишком значительно и слишком жизненно, чтобы оно могло остаться достоянием лишь специалистов-географов и естествоиспытателей. Описанное им огромное пространство земли, приближавшееся по своему богатству к самым счастливым странам Юго-Восточной Азии и тропической Америки, не могло не привлечь к себе общего внимания. Все, что нужно и можно было сделать для Южной Африки в ее интересах и в интересах европейской колонизации, было намечено Ливингстоном, и оставалось лишь идти по следам его. Так оно и было в действительности. Стэнли начал с того, на чем остановился Ливингстон, и, совершив самое важное из своих открытий, спустившись от Ньянге до устьев Конго, закончил лишь то, чего не успел сделать Ливингстон. В местах, указанных Ливингстоном, были проведены дороги и учреждены миссионерские станции. Толчок, данный им вопросу о торговле невольниками, также не остался без последствий, и эта страшная язва Африки потеряла свой острый, беспощадный характер. Вопрос колонизации Африки нельзя еще считать решенным, но фактическое разделение ее, в виде установления международной области Конго и сфер влияния Англии, Германии и других государств, указывает, какой огромный шаг сделан для сближения нашей части света с «темным» материком. Для того чтобы колонизация Африки не была повторением колонизации Америки и островов Тихого океана по своей жестокости к туземцам, постыдной для имени христианских и цивилизованных народов, остается и далее выполнить программу Ливингстона – принести туземцам Африки просвещение в духе христианской любви и братской помощи. Ливингстон своей жизнью и личностью дал великий образец того, как надо просвещать темных людей: он показал, что для этого их надо располагать к себе и учить своим примером. В истории землеведения и естествознания можно встретить имена более крупные, чем его имя, но в истории христианского просвещения и распространения гуманного отношения к людям едва ли в новейшее время найдется другой образ, который был бы окружен более ясным и чистым ореолом, чем образ шотландца-рабочего Давида Ливингстона.