Текст книги "Мятеж"

Автор книги: Дмитрий Фурманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Но фактов не нашлось ни одного, а был лишь бессмысленный крик на иные темы:

– Казаки били – страдали мы! Казаков побили – опять страдай!.. Да где же правда после этого? Что наши семьи – гады поганые? Жрать они, по-вашему, не хотят, что ли? Сами тут пайки да то, да се, а голодным семьям – на-ко в рот...

– Нет, это неверно, это неверно, товарищи, – доказывали мы, – по голодным уездам уж давно работает наша специальная комиссия...

– Кляп с ней – с комиссией вашей...

– Нет, вы подождите...

– А что ждать? А что толку в ней?

– Толку? Есть толк: мы уж туда немало переправили хлеба, это вы только не знаете или не хотите знать... А потом дорога – разве вам неизвестно, что это за дьявольская дорога, песок горячий, безводица... а кормиться чем? Ведь одних лошадей что мы на этом деле поморили: не держится лошадь – падает... Мобилизовали верблюдов – на них теперь возят, да разве и этого вы не знаете? Нет, товарищи, надо ж отчет себе отдавать, за что порицаете... Сразу тут все равно не сделать...

– А нам сразу надо! – налетали они.

– Сейчас же немедленно подать туда хлеб, вот что, а то разнесем все ваши отделы снабжения, сами возьмем...

Против этого нечем было козырять, доводы не помогали, пришлось соглашаться на пустое, никчемное решение:

Предложить Обвоенревкому и отделу Социального обеспечения немедленно снабдить хлебом разоренные Копальский и Лепсинский уезды, обеспечив также и беженцев, прибывших в город из этих уездов...

Обеспечить немедленно!

Легко сказать, а мы уж давно, неделями, все силы напрягаем на эту работу, да и то не смогли обеспечить...

А тут: немедленно!

Ну, пусть. Это дело работы подлинной и серьезной нисколько не изменит.

Кончились все двенадцать вопросов.

– Теперь, товарищи, передайте крепости, что по всем вопросам с вами мы договорились, что протестовать собственно дальше против кого же и в чем? Надо кончать, кончать надо эту всю заваруху. Спешно очистить крепость, разойтись по казармам, начать дружную совместную работу на основе того, что мы приняли теперь... Распишитесь под протоколом.

– А вы еще дайте обещанье, что все будет выполнено, – вставил Невротов. – Не то наговорите, а там – ищи. Подпишите-ка здесь под протоколом.

Его шумно поддержали приятели.

Через минуту он диктовал, мы писали:

"Военный совет 3-й дивизии обязуется революционным честным словом провести все в жизнь".

И ниже подписи: наши и крепостников. Мы искренно, охотно подписывались. И без лукавства: что было полезного в этих решениях трудовому Семиречью – мы все готовы были осуществить, во всем готовы были участвовать.

Что для нас это "честное слово"? Уж, конечно, не слепое ему служенье. Только целесообразность – и больше ничего. Если очевидно станет, что от исполнения его один вред, разруха, погибель, – неужели станем держаться за него, как за фетиш?

Заседанье окончено. Расходимся. Но уж, конечно, мы не верили, что на этом всему конец. Эти делегаты и эти разговоры-решенья – одно, а крепость вся в целом – совсем другое. И вряд ли станет слушать она серьезно этих своих делегатов. Да и делегаты какие: второстепенные. Тут же не было ни одного из настоящих вожаков.

Разошлись так же, как и сходились сюда, – в глубокой тревоге.

Пока сидели мы в штабе Киргизской бригады и совещались с мятежниками, Мамелюк бился на "широком собрании" в Доме свободы, тщетно убеждая и доказывая присутствующим необходимость идти с нами рука об руку: семиреченские "партийцы" и иная публика предпочитали обратное.

Шегабутдинов целый день сидел в крепости под арестом. В боеревкоме у кого-то явилась мысль использовать его и "взять в работу". Привели.

– Хочешь с нами работать?

– Работать можно, если вы не против Советской власти...

– Какое против, – мы сами и есть Советская власть...

Шегабутдинов остался в боеревкоме. Улучив минуту, шепнул он Агидуллину, чтобы тот сбегал к нам и доложил, как и для чего вступил Шегабутдинов в боеревком:

– Объединить вокруг себя мусульман-красноармейцев. Бороться с возможными эксцессами. Доносить нам вовремя обо всем и предупреждать об опасностях.

Мы ему через Агидуллина же отослали свое согласие на такую работу. В боеревкоме выбрали Шегабутдинова товарищем председателя. На этом посту он мог бы сделать для нас очень многое, но он был плохим политиком и не знал граней, за которые переступать опасно. Он, безусловно, с чистым сердцем и в нашу пользу вступил в боеревком, но уже сразу ахнул непростительную глупость: дал свою подпись под приказом крепости No 1. Его имя под таким приказом многих сбило с толку.

Вот он, приказ крепости No 1.

ПРИКАЗ No 1

Врем. военно-революционного Совета Семиреченской обл.

12 июля 1920 г., г. Верный.

1

Для улучшения быта защитников Советской власти, власти рабочих, крестьянской и дехканской бедноты, красноармейцев, всемерного улучшения положения трудящихся масс области, без различия национальностей, для разрешения создавшегося положения в области в связи с назначением на ответственные посты в советских учреждениях офицеров, перешедших к нам, взятых в плен на северном фронте, и предотвращения возможных выйти конфликтов среди трудящихся масс и в красноармейских частях, сего 12 июня в 6 часов вечера организован из представителей красноармейских частей Верненского гарнизона Временный Областной Военно-революционный совет в составе следующего порядка: председателя Вр. Обл. Военсовета – т. Ч е у с о в а, тов. его – обл. военкома тов. Ш е г а б у т д и н о в а, членов тт. К р и в е н к о, Ш к у т и н а, П р а с о л о в а, В у й ч и ч а, каковому совету с момента опубликования настоящего приказа до созыва Областного чрезвычайного съезда совета переходит вся полнота власти.

2

Всем советским учреждениям как гражданским, так и военным с опубликованием настоящего приказа предлагается продолжать работу и неуклонно исполнять все распоряжения Вр. Обл. Военсовета, за неисполнение сего заведующие учреждениями будут привлечены к самому строгому ответу.

3

Всем советским учреждениям предлагается 13-го сего числа к 12 часам удалить со всех ответственных постов всех назначенных на таковые офицеров, служивших у А н н е н к о в а, об исполнении немедленно донести.

Подлинный подписали

Председатель Реввоенсовета Ч е у с о в.

Его товарищ Ш е г а б у т д и н о в.

Члены: К р и в е н к о, Ш к у т и н,

В у й ч и ч, П р а с о л о в.

Составлялся он вечером 12-го, а опубликован был только на следующий день поутру.

Кончался первый день мятежа. Крепость гудела неумолчной тревогой. Никто не спал. Ночь подступала такая же беспокойная, как беспокоен был день от ранней зари. Красноармейцы наловчились из закрытых бочонков добывать спирт, обманывали бдительность расставленной Шегабутдиновым и Сараевым охраны из верных ребят, сосали и тянули тут же в крепости, а потом, пьяные, рвались на улицы, на бульвары, с песнями, гвалтом, разгульным буйством... Носились и пьяные разъезды, – эти гикали и орали дико, грозно, зловеще, словно мчались в атаку. Жители давно попрятались. Окна наглухо застегнуты. Весь город замер, напрягся в ожиданье пьяных бесчинств и расправ. Остатки нашей охраны стояли по углам: это ребята из партийной школы. Ватаги мятежников их трогать боялись: все были еще уверены в огромных силах, скрытых нами в особом и в трибунале... Кончался первый день мятежа. Что-то будет ночью, что будет завтра?

В крепости, словно в камере тюремной, – за решетчатыми окнами, в глухой, полутемной комнатке ночью заседал боевой ревком: Чеусов, Шегабутдинов, братья Щукины, Вуйчич, Букин, кто-то еще. Обсуждали разное: про силы крепости, силы штаба, надежна ли крепость как боевая точка, хватит ли оружия...

Только за полночь – шумно ввалились пьяные Петров с Караваевым, а сзади них целая толпа:

– Тут что, все обсуждаете? А дело не делаете. А враги все на свободе... Эх вы!

В приотворенную дверь один за другим протискивались спутники – скоро комнатушку забили битком. Под окно подступила гудящая густая толпа, сквозь решетку слышала-слушала она эту брань, сочувственно волновалась, подбадривала выкриками пьяных вожаков.

Держит речь Караваев. Взвизгивает нервным, срывающимся голосом, взмахивает кулаками в такт своей буйной речи.

– Болтуны... подлецы, хвастунишки! Мы три месяца готовили с Петровым восстанье, а вы что? Только все болтовней занимаетесь, дела вам нет никакого. А тут – три месяца! По конюшням да за казармами, как воры, прятались... Особый слежку за нами... Помощи нет никакой... А тут шпиёны кругом... Ладно вот Букин да Вуйчич поддержали, в караульном помогли... А то бы ни пикни, сунуться некуда. Теперь-то уж что, теперь растрясли второй и двадцать пятый, оба с нами, и в двадцать шестой послали делегацию. Настал момент, и надо действовать, а не болтать тут словами, – только и дела вам, что языки чесать! Братва в Узун-Агаче, Каекелене, Талгаре, да и везде – с нами, готова... Везде свои поставлены ребята, и никакая сволочь теперь не уйдет. Только не выпустить надо, не дремать, а сразу захватить особотдел и послать, куда они нас всех посылали – красноармейцев, проливавших два года свою кровь... "Кумурушка"* сбежал на луну, так надо скорей захватить остальных, чтоб и они не сбежали. Нужно быстро действовать, а то будет поздно...

_______________

* Предтрибунала И. С. Кондурушкин, объезжавший в то время

область по служебным делам.

Взволнованно Караваеву в ответ зарокотала сочувствием красноармейская толпа:

– Чего там... Правильно... Делать надо, не ждать...

Эти выкрики сразу накалили атмосферу, заострили положенье.

– А что смотрите, – кто-то крикнул вдруг из толпы, – средь вас шпион! Что его тут держать, дайте сюда, на луну мы пустим...

Никто не называл фамилии, но поняли разом, о ком тут речь. Толпа вздрогнула, словно рванул ее электрический ток. Момент – и все будет кончено.

Петров скакнул, как зверь. Шегабутдинова в широченную спину прямо с размаху ахнул прикладом. Тот только крякнул, вмиг обернулся:

– Что ты?

Еще бы миг, один только миг молчания и новый один удар – остервенело кинулась бы дрожавшая толпа, прикончила жертву.

Но крикнул Чеусов:

– Ты что, Петров, брось – брось... Шегабутдинов – свой, он работает вместе с нами.

Петров смущенно потупился, тихо отошел, и в тот же миг толпа обмякла, словно пружина, только что утерявшая силу...

– Ты, брат, того – не обижайся, я так...

Шегабутдинов ни слова ему, только от боли поводил спиной да кривил багровыми сухими губами. Петров разорвал неловкое молчание, неистово, зычно заговорил:

– Что Караваев, то и я: все правда... Давно мы начали все готовить. И сколько намучились – только знаем про это сами... Да... Оно тово... А главное – торопиться надо... Скорей надо дело делать!

И опять ворвался-заговорил Караваев:

– Нам поручили с Петровым обрезать провода... А как поехали, на разъезд штабной попали. Они задерживать, а мы им пропуск... Отпустили... Ничего... Мы в Кучугур к старику одному, там и самогонки хапнули... Караваев лукаво улыбнулся, ухмыльнулись, облизнулись стоявшие кругом.

– Правда, – продолжал он, – перерезали, теперь "им" не с кем говорить по телефону. Надо скорей только, не выпустить чтобы из них ни одного...

И Караваев шмыгнул по всем сторонам хитрым взглядом, ожидая сочувственных слов.

– Караваев правду говорит, – глухо прогудел Букин, – надо торопиться, потому – красноармейцы бунтуют...

– Идти требуют, – вставил за ним и корявый Вуйчич. – Дальше, говорят, терпеть не можем, требуем, чтобы на штаб вели немедленно...

Чеусов важно провел рукой под пышными усами, выцедил самодовольно:

– Что ж, можно. Боевой совет готов.

Шегабутдинов все время молчал. После удара прикладом он понял, что каждое лишнее слово может тут испортить всю его "карьеру" и что верить ему так, как верят Караваеву и Петрову, – никто не поверит. Но момент был исключительный, – все ставилось на карту: крепостники согласны и готовы выступать... Они решили... Что дальше – когда разгромлен будет штаб? Скорее, скорей им поперек!

– Товарищи! – обратился Шегабутдинов... – Вы постановили выступать на штаб, а я вам вот что советую...

– Чего еще там? – заворчали из толпы.

– Я советую, – продолжал он, – лучше сначала договориться, – не сразу идти, а договориться, потому что они там – все же законная власть...

– Мы сами власть, – прозвенел злой выкрик, – какая там еще законная нашлась...

– Это, значит, война, опять война пошла, – настаивал Шегабутдинов. Потому что вы на штаб, а они из особого и трибунала всю силу выпустят на вас: у них же пулеметы, вы сами знаете...

Угроза подействовала. Чеусов первый заколебался:

– Я тоже думаю... я тоже думаю, товарищи, чтобы... поговорить сперва.

– Конечно, попытать, – поддержал его Василий Щукин.

Поддержало еще несколько голосов. Стали обсуждать, как и когда наладить в штадив делегацию. Но раньше того – звонили по телефону. Петров и Караваев зловеще молчали, не принимали участия в обсужденье. Переглянулись-перемигнулись с Вуйчичем и Букиным, вышли во двор. Дело с делегацией без них вовсе расклеилось, и скоро присутствующие, один за другим, тоже ушли; остались только Чеусов, Щукин Василий да Шегабутдинов... Был третий час ночи... Устало повалились на полу и только стали задремывать, как снова распахнулись двери, шумно ввалилась ватага.

– Теперь новый боевой совет, – ни к кому не обращаясь, громко сообщил Петров. А потом, повернувшись к Чеусову: – Вот красноармейцы избрали нас заново: я – председатель, потом Чернов, Букин...

– А мы как же? – изумился Чеусов. – Нас же на общем собранье выбирали...

– Не... И командующим меня назначили, – не слушая его, продолжал Петров, – а Букин вот в помощники, Чернов – комиссаром. Некогда тянуть, а сейчас же надо дело делать...

– Товарищи, – обратился к ним Шегабутдинов, – можете мне верить, можете нет, но я тоже думаю, что всю крепость надо снова собрать, чтобы боесовет новый... А теперь, Петров, действительно ты должен заняться войсками, в совете мы и сами справимся.

Петров не протестовал. У него, видимо, была какая-то новая мысль.

– Ну, ладно. Только первым делом – приказ, что я командующий, – вдруг заявил он присмиревшему боеревкому.

– Ясное дело, – подтвердил Шегабутдинов.

– Второе – штаб мне сейчас же...

– Это же вместе будем делать, – ответил Шегабутдинов.

– Штаб подожду, а приказ сейчас же...

Приказ скоро смастерили. Вот он:

ПРИКАЗ No 3*

Врем. Военно-революционного Боевого Совета

Семиреченской области.

1920 г. 13 июня, 5 ч. утра

1

Тов. П е т р о в назначается командующим войсками Семиреченской области. Его помощником тов. Б у к и н. Первому приступить к своим прямым обязанностям, об исполнении донести.

2

Тов. Ч е р н о в назначается политическим военным комиссаром при командующем войсками Семиреченской области, которому предлагается приступить к своим прямым обязанностям, об исполнении донести.

Председатель Вр. В.-Р. Б. Совета Семиреченской обл. Ч е у с о в.

Тов. председателя Б. Ш е г а б у т д и н о в.

Члены: Ш к у т и н, К а р а в а е в, П р а с о л о в, В у й ч и ч.

Комендант крепости Щ у к и н.

_______________

* Приказ No 2 не сохранился, и неизвестно, когда и по какому

поводу он был составлен.

Петров и Караваев, а за ним и остальные собрались уходить.

– Надо бы их всех сюда, – сказал Вуйчич.

– Кого?

– А из штаба дивизии. Пусть прикажут-скажут, что они собрались делать. – И Вуйчич криво улыбнулся, видно было, что думал он вовсе не то, что говорил. Но мысль его всем понравилась. Затрезвонили по телефону в штадив. Требовали, чтобы я и другие немедленно явились в крепость.

– Не придут, сволочь, боятся, – крякнул Караваев.

– Придут, проси лучше, – усмешливо ему ответил Чеусов.

Мы всю ночь на ногах в штадиве. По проводу говорили с Ташкентом, сообщали свежие новости. За ночь два раза прибегал из крепости Агидуллин и взволнованно рассказывал сначала, как Шегабутдинова чуть не прикончили, потом – как собиралась крепость выступать. Наши дозорные через каждые полчаса приходили с разных концов к штабу и докладывали, где рыщут пьяные разъезды крепостников, где кого они примяли, где произвели дебош, самочинный обыск... Мы были в курсе происходящего.

Потом звонок из крепости:

– Начдиву немедленно явиться в крепость.

Это было в три. Мы подумали-подумали – воспретили ему идти:

– Подождем до утра, пока не ходи.

Утром снова звонят:

– Явиться! Крепость требует!

– Я еду, – заявил Белов. – Павлушку беру Береснева и еду, а то еще подумают, подлецы, что боюсь их.

Это было уже иное время, иное положенье: шесть утра.

Ночью, в три, к пьяным идти куда было опасней.

Теперь, под утро, был слабей хмельной угар.

С Беловым поехали Бочаров, Кравчук, Пацынко. Мы их перед отъездом напутствовали советами.

– Павел, – приказывал дорогой Бересневу Белов. – Ты в крепости, тово, лишку не болтай. Сил наших настоящих не называй, а если спросят – раз в тридцать больше ври...

– Ладно. Знаю сам.

Ехали дальше молча.

Подъехали к крепости.

У ворот, окруженный шумной братвой, встречает Караваев.

– Слезай с коней, давай оружие, – обратился он к приехавшим.

– Караваев, ты это брось, – сказал ему серьезно начдив. – Дело не в наших четырех револьверах, а мы ведь все-таки по приглашению... как делегаты, – так с делегатами нельзя.

– А это я для вас же, товарищ начдив, – с ухмылкой пояснил Караваев. – Вас же оберегаю. Массы, знаете ли, настроены очень скверно, могут, знаете ли, крикнуть: бей! То есть вас-то, дескать, бить... А вы... вгорячах и прицелиться, пожалуй, можете...

Толпа мятежников окружила приехавших тесным кольцом. Некуда деться. Да и бесполезно открывать огонь – зачем? Ребята молча сняли револьверы, отдали.

Толпа облипала, ширилась по кругу, росла. Караваев деланно громким голосом, – так, чтобы слышали все, – спросил занозливо Белова:

– А что, товарищ Белов, разве это белая банда, как вы называли, а? Посмотрите-ка...

И Караваев рукой обвел неопределенно вокруг, словно хотел сказать:

"Эва, какие владенья-то у меня!"

Белов молчал. Тогда Караваев резче, громче:

– Так разве это похоже на белую банду, а?

Тихо и строго Белов ему ответил:

– Не знаю, брат, не знаю, – сразу не определишь. – А потом добавил еще строже: – Ну, веди-ка нас в боесовет, там, верно, ждут – зачем звали.

Караваев от этого спокойного и строгого тона Панфилыча сразу потерялся, не знал, что дальше сказать, а когда увидел, что Белов уверенно, твердо пошел вперед средь раздвинувшейся притихшей толпы, только кинул ему вслед что-то неудачное и скороходью сам заторопился, догнал, повел к боесовету.

В комнате боесовета народу сбилось до отказа. Тут все члены совета в сборе. Они знали, что из крепости с минуты на минуту должны приехать делегаты, и нетерпеливо их поджидали. Посредине стола торжествующе восседал сам Чеусов. Как только Белов появился в дверях вместе с товарищами – Чеусов к нему:

– Ну, вот, мы вас и ждали. Это вы являетесь хозяином дивизии?

– Я не хозяин, а начальник дивизии.

– Это одно и то же, – чуть сдрейфил Чеусов.

– Ну, – сказал Панфилов, – зачем вы нас позвали?

Кругом с оттянутыми шеями стояли красноармейцы. Они серьезно, сосредоточенно вслушивались в то, что говорили кругом. Иные пересмехались:

– Отта да... Отта самые что ни на есть... Одни главари попались...

– Мы вас хотим допросить, – заявил Чеусов. – Например, мы вам посылали делегатов в штаб, от вас тоже были... И мирное положение вполне было достигнуто... Мы вас уверяли, что хотим избежать кровопролития. Хорошо. Так вот почему же после этого всего вы от штаба в разные стороны выставляли посты, а на крепость направили свои пулеметы?

– Это ложь, – твердо ссек его Белов. – Никаких пулеметов на крепость мы не выставляли. Ложь. А что касается постов в разные стороны – так посты были и от вас: такое создалось положение, нам надо было охранять свой штаб...

– Угу... Так... хорошо, – расправил Чеусов мягкие, пышные усы.

Он сидел, важно развалившись на стуле, и, видимо, с большим наслажденьем смаковал свою новую, неожиданную роль. Он себя в те минуты, верно, почитал не простым допытчиком, а верховным судией: так много самоуверенной важности было у него во всей его фигуре, в позе, во взгляде, в небрежно произносимых словах.

– Хорошо-с... Так... А почему это, – продолжал он, – почему это вы грузили несколько дней назад брички оружием и почему же это вы направили их не куда-нибудь, а именно к озеру Балхашу?

– Киргизов вооружать! – крикнул кто-то от стены.

– Что такое, что за дичь, за вранье, – спокойно спросил Панфилов, откуда вы все это взяли?

– Сам видел.

– Что сам видел?

– Как нагружали... да... да...

– Ну, уж это, брат, – и Панфилов развел руками. – Я заявляю, – вдруг повысил он голос, – заявляю, что никакого оружия за последнее время я не грузил и не отправлял на Балхаш. Это... это выдумка...

Вдруг Караваев стукнул по столу:

– А, что там слушать. Они вам брехают, а вы тут развесьте уши... Идти сейчас же и всех из штаба привести сюда...

– Стой, стой, Караваев, – остановил его Чеусов, – стой, не горячись.

На Караваева действовал окрик, он примолкал.

– Караваев, погоди, а вы, – обратился он к Белову, – вы мне еще на один вопросик ответьте: сколько же это у вас пулеметов в особом и в трибунале?

– Да я-то откуда знаю, они мне не подчинены. У них спрашивайте, при чем тут штаб...

– Да что их слушать, – снова кто-то выкрикнул из толпы, – одно все вранье. В работу их взять...

– Я предлагаю, – рявкнул октавой Букин, – предлагаю все разговоры кончить, а Белова и пришедших с ним посадить в отдельную камеру...

Он грузно поднялся из-за стола, подошел к Панфилычу, взял его за плечо и сказал:

– Ну-ка, идем в кабинет, посидишь, а мы тут сами доделаем.

Белов резко отдернул руку Букина, запальчиво крикнул:

– Это что такое? Не сметь трогать! Знаете, что если вы нас и арестуете, если расстреляете даже – революция от этого не пропадет, не погибнет... Но вам тогда несдобровать... И дело без крови не обойдется: команды особотдела, трибунала и штадива – они даром вам в руки не дадутся... Так и знайте: будет бой, будет кровь! А вы сами присылали делегацию, заявляли, что против кровопролитья.

Все притихли и слушали со вниманием его страстную, обозленную речь.

– Я другое предлагаю, – продолжал Белов, – я предлагаю идти нам вместе к проводу и поговорить с Ташкентом, вызвать командующего; и если он разрешит обезоружить команды – так тому и быть... Тогда без крови. А так идите, попробуйте... Как "они" цукнут!

Речь произвела впечатление. За Беловым тотчас Береснев:

– Ребята, говорю это я – Павел Береснев. Я Белова знаю давно. Это человек хороший. Он не врет. И что он говорит, то дело. Его надо слушать... д...да...

Встал, выпалил, примолк, сел, голову положил на широкие ладонищи.

Тут же случился Мерлин, председатель уревкома.

– Товарищи, вот видите мои худые сапоги? – и он приподнял сапог с отвалившейся подошвой. – Клянусь вам, что не надо никаких насилий. Прошу верить мне, как давно работающему в Семиречье... Миром, миром, товарищи...

Мерлин лопотал что-то ненужное, бессвязное, но уже настроение общее давно переменилось, – от прежнего задора не было следа. Сошлись на том, что вместе с Беловым поедут в штадив представители боесовета и лично будут участвовать в разговорах военсовета с центром.

Выбрали Чеусова, Караваева.

А чтобы с ними ничего не случилось, в крепости оставили заложниками Бочарова и Кравчука. Пацынко уехал с Беловым, с ними Чеусов, а Караваев, взяв человек тридцать конных, догнал их в пути.

И когда подъезжали к штадиву, Караваев и Чеусов, – боясь, что откроют огонь, Белова направили вперед, а сами за ним, зорко озираясь, робко пробрались во двор.

Подступили к проводу. Подошли к ним и мы, остававшиеся в штадиве.

Вызвали ревсовет фронта.

Рано утром этого же дня, то есть 13-го, городская партийная организация собралась около комитета. На руках у комитетчиков было распоряжение обкома явиться к военному совету. Но они и думать про то не думали – развернули знамена и прямым сообщением наладили в крепость. Там их встретили как желанных друзей, торжественно, с музыкой. Партийные представители, по приглашению боесовета, уже работали в нем заодно с мятежниками. Крепость чувствовала себя в некотором смысле "революционной". И в самом деле как это выходило революционно!

Тут тебе и коммунисты как будто заодно, тут тебе можно и "долой коммунистов" кричать, и уничтожать агентов по продразверстке, и требовать разоруженья особотдела и трибунала, свергать все власти военные и гражданские, провозглашать свою мятежную, крепостную власть, – это вот так коммунисты, с такими и дело любо вести!

Потому так торжественно крепость и встретила городскую организацию.

– Свои, – решили там безошибочно.

Были даже при встрече торжественные речи, – обменивались взаимно любезностями. С приветствием от партии досталась "великая честь" выступать Кирпо.

Произошел даже вежливый обмен официальными документами. Крепость писала:

УГОРКОМУ ПАРТИИ

Временный Военно-революционный Совет предлагает партии влить в состав Врем. В.-Р. С. четырех членов партии.

За предс. Врем. В.-Р. С., член Ф. ШКУТИН.

Члены: К р и з е н к о, П р а с о л о в, К а р а в а е в.

Последовал ответ:

Городской комитет партии выдвигает во Временный Военно-революционный Совет товарищей: Меньшова, Демченко, Кирпо, Дублицкого.

(С л е д у е т д е в я т ь п о д п и с е й.)

Словом, соблюли все необходимые "формальности". Один из командированных партией, Дублицкий, настолько усердно, рьяно взялся за работу, что уже вскоре сидел в боесовете над столом, за картой, вместе с мятежниками и разрабатывал план налета на особотдел. Правда, это был всего-навсего юноша лет девятнадцати. Потом, на суде, он сознался в ошибках своих и прегрешениях, но все же вреда натворил немало, – и не только в этом деле, он участвовал и в других, столь же зазорных и пакостных. Одним словом, крепость чувствовала себя в "контакте" с городскими "коммунистами" и начинала даже на них покрикивать. Так, например, тому самому почтенному собранию, что заседало в Доме свободы, крепость послала довольно отчетливое... извещение.

ИЗВЕЩЕНИЕ

Вр. Военно-революционный Совет Семиреченской области считает долгом оповестить объединенное заседание всех организаций, состоявшееся в Доме свободы, что ему в полном составе предлагается явиться в крепость не позже восьми часов утра для разрешения наболевших вопросов среди тт. красноармейцев. В случае неявки Советом будут приниматься меры, как к неподчиняющимся Советской власти, во главе которой стоит Вр. Революционный боевой Совет Семиреченской области.

6 часов утра 13 июня 1920 г., крепость.

Председатель Вр. Военно-революционного боевого

Совета Семиреченской области (п о д п и с ь).

Тов. председателя (п о д п и с ь).

Секретарь (п о д п и с ь).

"Партийцы" верненские все переносили молча, крепостная узда им приходилась в самый раз. Недаром председатель угоркома телеграфировал в Ташкент краевому комитету партии, что все спокойно, помощь не нужна.

В самом деле, какая и зачем им требовалась бы помощь? Они во всей этой суматохе чувствовали себя как рыба в воде.

Теперь в крепости во время поскудного допроса Белова Чеусовым – они, представители партии, и не подумали возвысить свой голос против самой недопустимости подобного допроса, они сидели и сочувственно ухмылялись вместе с мятежниками над каждым ответом нашим.

Только Мерлин неловко вмешался со своими "дырявыми сапогами", да и то как-то слезно, просительно, по-христиански.

Заложников – Кравчука и Бочарова – скоро посадили в тюрьму. Разнузданная шпана вела в заключенье партийных товарищей, а "представители партии" стояли в сторонке и ухмылялись, единого слова не вымолвили в пользу заключенных. Ничего себе, – недурны "партийцы"!

На прямой провод вместе с Чеусовым и Караваевым их пожаловало трое: Демченко, Меньков, Дублицкий. Ташкент отвечал.

Еще значительно раньше, тотчас после вчерашнего совещания в штабе Киргизской бригады, мы сообщили центру все наши решения по двенадцати пунктам. И предупредили: решить-то решили, но сами этим решеньям не верим ни на грош, так как делегация крепостная и сама крепость в целом мыслят вовсе не одинаково и плюнуть на любую свою делегацию для крепости – пара пустяков.

Теперь, явившись в штадив, прежде чем говорить по проводу, мы устроили с мятежниками заседанье и на нем предполагали выработать "общее мнение", которое уж и сообщим центру. В ряду множества других подобных заседаний оно ничем не выделялось, и молотили мятежники на нем все ту же и такую же околесицу, как на всех прочих. Кой до чего "договорились". Подошли к проводу. Не все разговоры по проводу сохранились полностью. Иные – только в обрывках*. И, видимо, перед тем как всем нам подойти для переговоров, кто-то из наших товарищей имел с Ташкентом следующий разговор:

– Подзовите к аппарату Новицкого, немедленно нужен!

_______________

* И потом слова зачастую спутаны или искажены в них целые

выражения.

– Здесь у аппарата Новицкий, член Турцика – Ибрагимов и председатель Турцика – Бисеров, остальных членов пока нет...

– У аппарата секретарь уполномоченного... Положение слишком критическое. Самозваным боесоветом выставляется ультимативное требование о сдаче военной власти командующему, выставленному ими... Собираются арестовать ответственных работников... Бунтарями выставлены посты по всем направлениям выезда из Верного... Положение очень тяжелое. Достали спирт в достаточном количестве, и можно ожидать печальных последствий... Скажите: ожидать ли нам здесь ареста или заранее выбраться в горы?

Мы никого не уполномачивали на такой разговор, тем более ставить этот нелепый вопрос: "ждать ареста или бежать в горы".

Откуда Ташкент мог это знать? Нам самим лучше было видно, до какого момента следует сидеть на месте и когда полезно бежать. Но такая была горячка, что к проводу тогда подходили почти все и завязывали самые невероятные, безответственные разговоры. Мы этого сначала вовсе не знали. Узнали только тогда, когда пожаловались телеграфисты:

– Заездили, товарищи: все говорят...

– Как все? – удивляемся мы.

– А так: идет, идет, повернется – и давай.

Впрочем, бывало и так, что какой-нубудь любопытствующий задавал разные вопросы из Ташкента!

– Что нового, как дела?

И тут ему отвечал тот, кто случится у аппарата. Всего разом не предусмотришь.

Разговор этот о "побеге в горы" на этом не закончился. Сохранились и еще обрывки:

– Здесь у аппарата член реввоенсовета – Куйбышев и Ибрагимов, председатель Турцика – Бисеров, председатель Совета комиссаров – Любимов, а товарищ Фрунзе сейчас подойдет...

– Настаивайте на кандидатуре Белова в командующие войсками, советовал Ташкенту некто из Верного, – отвечайте на последний вопрос (то есть о побеге в горы).