Текст книги "Таня Гроттер и посох Волхвов"
Автор книги: Дмитрий Емец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Циклопы снова зашумели, твердя, что, когда картонка визжит, это не дело. Сегодня картонка визжать будет, а завтра нежить придет и все тут позавоевывает к чертям собачьим… Им, служилым, это позволять не дело.
– Ваши выводы меня не интересуют! Меня интересуют факты! Что произошло после того, как вы совали обложку в огонь? – спросила Медузия.
Опасливо и одновременно укоризненно косясь на шипящих у нее на голове змей, Липоня вытер рукавом нос.
– А то и было… – плаксиво сказал он. – Не успели мы, значить, разобраться, как чего, появляется откуда ни возьмись маленький такой призрак в паричке – злой, блин, прям как нежить, и как шарахнет нас заклинанием! Мы точно кегли разлетелись! Не ндравится мне такое обращение, ой не ндравится! Вон какая гуля под глазом!.. Ну тут уж мы наверх послали… Сообчить, значить, по начальству!
– Достаточно. Все остальные детали вашего повествования, будьте любезны, оставьте для пересказа потомкам. Еще один вопрос, на этот раз последний. В каком месте вы подобрали обложку? – строго спросила Медузия.
– Да разве упомнишь… Да только не здесь это было, не в Тибидохсе… Кажись, в ближайшей рощице у пруда… – с облегчением сказал Липоня, решивший, что гроза миновала. Но на самом деле она только начиналась.
– В РОЩИЦЕ У ПРУДА? Ты хочешь сказать, что рубил дрова для костра в Заповедной Роще? – так и взвился Поклеп.
Липоня так перепугался, что уронил себе на палец дубинку. Хотя он был втрое выше низенького завуча, но, как и остальные циклопы, боялся его до дрожи. Смешно было смотреть, как Поклеп наступал на огромного циклопа, а тот пятился, сметая всех на своем пути и даже не замечая этого.
– Ты хоть представляешь себе, что такое Заповедная Роща и что случилось, когда в последний раз там срубили дерево? И что это было за дерево! Что у тебя в голове? Студень? Сплошная кость? – клокотал Поклеп.
Великая Зуби оглянулась на настороживших уши учеников и, подойдя к Поклепу, мягко коснулась его локтя.
– Лучше не надо теперь про Заповедную Рощу. Тут дети. Меньше знаешь – лучше спишь, – негромко сказала она.
Опомнившись, Поклеп остановился и махнул рукой, показывая, что Липоня свободен и вопросов к нему больше нет. Циклоп, радуясь, что все закончилось благополучно, нырнул в толпу своих дружков.
– Ну, как я держался? Как я этих магов прищучил? – неуверенно спросил он.
– Да уж! Прям с грязью смешал! Пущай знают наших! – подбодрили его остальные.
Липоня просиял и, на глазах восстанавливая душевное равновесие, отправился подбирать дубинку.
Таня видела, как Великая Зуби осторожно присела на корточки возле обложки и постучала по ее краю пальцем.
– Гуго, ты здесь? Выходи! – сказала она.
Внутри кто-то завозился. Однако выходить обиженный Гуго отказался наотрез. После пяти минут упрашиваний он снизошел лишь до того, что высунул сквозь рамку руку и вывесил табличку: «Не беспокоить! Я на реставрации!»
Ученики захихикали, видя, что Великая Зуби потерпела фиаско. Но та, как видно, отлично знала, как обращаться с не в меру зазнавшимися призраками.
– Прекрасно! Если у тебя нет времени, разумеется, мы не станем тебя тревожить, – спокойно произнесла Зуби. – В таком случае джинну Абдулле следует сказать, что остальную часть книги он может выбросить… Он давно утверждает, что это графомания.
– ГРАФОМАНИЯ? ДА КАК ЭТОТ АБДУЛЛА СМЕЕТ! САМ ГРАФОМАН! ПРОКЛЯТИЯ СТИХОТВОРНЫЕ КРОПАЕТ, БЕЗДАРЬ! – завопили внутри обложки.
Зубодериха тонко улыбнулась.
– Зачем же так сразу рубить сплеча? У Абдуллы есть неплохие строфы, это всем известно. А вот у тебя в книге, он утверждает, нет ни одной правдивой истории. Он даже предлагает переименовать ее в «Художественный бред белых магов во вранье Гуго Хитрого»…
– БРЕД? Я ЕМУ ПОКАЖУ БРЕД! НЕСИТЕ МЕНЯ К ЭТОМУ АБДУЛЛЕ НЕМЕДЛЕН-Н-Н-НО-О! – дурным голосом завопил честолюбивый автор.
Мгновение спустя Гуго Хитрый выскочил из обложки наружу. Нельзя сказать, чтобы за время, пока он был похищен, внешность его сильно изменилась. Он был такой же толстенький, с круглой, как блин, физиономией и вздернутым носом. От возмущения его напудренный парик сбился на сторону, открыв самую блестящую из всех лысин мира. В пухлых ручках у Гуго была древняя алебарда, которой он потрясал, представляя угрозу не столько для окружающих, сколько для самого себя.
– ГДЕ ЭТОТ АБДУЛЛА? Если он мужчина, пускай защищается! Я ему продемонстрирую разницу между графом, графином и графоманом! – вопил он.
– Я пошутила, Гуго!.. Прости меня! Мне только хотелось выманить тебя на свет божий. Это простительно. Мы так скучали, – мягко сказала Зубодериха.
– Пошутила? Так ты пошутила? – озадачился призрак.
– Само собой… На самом деле Абдулла не говорил о тебе ничего дурного. Он даже сказал, что часто читает твою книгу по вечерам. Его, темного мага-вуду, ничто так сильно не утешает, как то, что белые маги тоже способны на сомнительные штучки. К тому же книга написана прекрасным языком, как он утверждает.
Гуго Хитрый мигом остыл и стал запихивать алебарду обратно в рамку.
– Он в самом деле так сказал? – смягчился он. – Хм… Ну вообще-то его стихотворные проклятия не так уж плохи… Некоторые очень даже ничего… Ладно, я беру свои слова обратно.
– Пропустите меня! – потребовала Медузия, до сих пор стоявшая в стороне.
Ребята расступились. Доцент Горгонова присела рядом с Гуго, терпеливо дожидаясь, пока смешной призрак расправится со своей алебардой.
– Гуго, тебе не кажется, что ты должен кое-что прояснить? – спросила она.
– О, все, что угодно! – великодушно согласился призрак.
– Кто тебя украл?
– Вопрос, конечно, интересный. Но на самом деле тут не один вопрос, а целых три! Первый: кто? Второй: зачем? И третий: с какой радости он меня вернул? И ни на один я не могу ответить. Могу только предположить, что это было далеко не случайно! Возможно, в этом сокрыт некий мистический, я бы даже не побоялся сказать, сакральный смысл… – важно надувая щеки, сообщил Гуго Хитрый.
– Но хоть что-то ты знаешь? – разочарованно спросила Медузия.
– Разумеется! – похвастался Гуго. – Я знаю самую кучу разных вещей. Две тысячи семьсот два заклинания наизусть и еще около десяти тысяч со шпаргалкой! Впечатляет, не правда ли? Еще я могу выбросить две подряд зеленые искры (но не более того), протиснуть здоровенного верблюда сквозь игольное ушко, выпить море и пешком дойти до центра земли…
– Гуго!!! Мы обыскали весь Буян! Не пудри мне мозги! Где ты был? – рявкнул Поклеп.
– Я и не собирался пудрить! – обиделся призрак. – Меня схватили и нагло вырвали из книги. А что было потом, я не запомнил. Знаю только, что обложка лежала в темном месте. Но сыро там не было, это точно… Мне было скучновато, и я баловался с ребусами и всякими логическими загадками. Составлю загадку, сотру себе память и ломаю голову, как и чего… Не правда ли, недурно придумано? А потом в одно прекрасное утро я проснулся и обнаружил, что вокруг уже светло. «Ого, Гуго, да тебя подбросили в Заповедную Рощу! С какой это, интересно, радости?» – сказал я сам себе. Там я пролежал пару дней, пока меня не обнаружил этот милый одноглазый субъект с дубиной и не стал совать в огонь.
И это было все, что удалось выяснить. Ни о чем другом Гуго либо не знал, либо по какой-то причине не желал распространяться. Толпа, собравшаяся у Жутких Ворот, стала понемногу рассасываться. У всех были свои дела, к тому же вот-вот должна была начаться тренировка по драконболу.
Медузия подобрала обложку и пошла к винтовой лестнице. Жуткие Ворота затряслись. Слепой и глухой, но всевидящий и всеслышащий хаос заухал, застонал, захохотал, завыл на тысячи разных голосов.
Вечером, уже ложась спать, Таня бросила случайный взгляд на зеркало. На стекле появилась длинная зигзагообразная трещина. Подумав, что, возможно, его расколола Гробыня, которая запросто выходила из себя, когда ей не нравилась ее прическа или на щеке вскакивал прыщ, Таня шагнула к стеклу. В тот же миг ее отражение скомкали и изорвали, а с другой стороны зеркала, словно разрубленный трещиной на две половины, появился Безумный Стекольщик.
Горбун омерзительно улыбнулся Тане, поманил ее к себе, а потом, цепляясь руками, переполз по трещине в верхний угол и замер там, как паук. Не отрываясь, Таня смотрела в стекло. Зеркало запотело изнутри, словно кто-то влажно и горячо дышал на него. С минуту с той стороны вязко и неопределенно возилось что-то, зеркальное болото пузырилось, а потом внезапно с пугающей ясностью проступили четыре фигуры…
Их прежде нечеткие, расплывчатые образы теперь стали намного четче, определеннее. Тане чудилось, что она видит ослепительные точки глаз под золотой вуалью трехликого и слышит страшное ржание его коня…
«Мы близко… Очень скоро мы будем здесь! Мы требуем то, что принадлежит нам, или… смерть!» – услышала она три голоса, слившиеся в один.
Глава 7
ТРИГЛАВ, ПЕРУН, ВЕЛЕС И СИМОРГ
На рассвете Таня проснулась от неясного назойливого бормотания, звучавшего у нее в ушах уже около получаса. Вначале – сквозь сон – она подумала, что это бормочет Безумный Стекольщик, часто оживлявшийся перед рассветом, но после различила, что голос был женским. Но даже не это заставило ее стряхнуть остатки сна, а горячая восковая капля, упавшая с чьей-то свечи ей на шею.
– На море-окияне, на острове Буяне, есть бел-горюч камень Алатырь, никем не ведомый, под тем камнем сокрыта сила могучая, и силе той нет конца. Выпускаю я силу могучую на ту на красную девицу… тьфу, тоже мне красна девица… да на Татьяну… с каких это пор я Гроттершу по имени называю?.. сажаю я силу могучую во все суставы и полусуставы, во все кости и полукости, жилы и полужилы, в ее очи ясные, в ее щеки румяные, в ее ноги резвые… Жги ты, сила могучая, ее кровь горючую, терзай ее грудь белую, поворачивай ты ее сердце кипучее да на любовь к красному молодцу Гурию да свет Пупперу…. Слово мое крепко, как бел-горюч камень Алатырь. Кто из моря всю воду выпьет, кто из поля всю траву выщипет, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучую не увлечь…
Осторожно приоткрыв глаза, Таня увидела Гробыню, которая, наклонившись над ней, быстро читала заговор по толстенной книге. Свеча, которую она держала в руке, бросала на ее смуглое лицо зловещие отблески. Склепова так увлечена была чтением, что не заметила того, что Таня проснулась.
В первый миг Таня хотела выхватить у нее книгу, но, передумав, решила поступить умнее. Она вновь закрыла глаза и, притворяясь спящей, выставила блок Зависникус обломатим, отменяющий действие любой направленной против нее магии. Теперь Склепова могла ворожить сколько ее душе угодно. Могла даже вскипятить искрами Мировой океан: все равно от этого не было бы никакого толку.
Правда, зеленую искру пришлось выпускать под одеялом, чтобы Склепова не увидела вспышки. Запахло паленой шерстью. Гробыня, не понимая, откуда взялся этот запах, брезгливо поморщилась.
– Вечно от Гроттерши несет всякими магическими канарейками и горбунками! Просто невозможно жить с этой грязнулей в одной комнате! – проворчала она. – Ладно, с этим разобрались… Одно темное заклинание хорошо, а два лучше… Где там я это записывала?
Гробыня перевернула свою кровать и, некоторые время порывшись под ней, извлекла толстую кусающуюся крысу.
– Еще раз меня не узнаешь – хвост узлом завяжу! Своякис маякис! – шепнула она, красной искрой превращая крысу в записную книжку.
Это была та самая секретная Гробынина книжка, в которую она заносила самые важные заклинания из запрещенных и вызубривала их наизусть. Никакими другими заклинаниями Склепова принципиально не загружалась, считая, что от того, что не удосужились запретить, все равно не будет толку.
– Кажется, я это где-то в конец засунула… Ага, вот!
Гендель, грекус и Сенекус,
Джонсон, Фрейдус, Цицеронис,
Фихте, Лейбниц и Бэконис,
Кришнамурти, Льюис, Фромм,
Кант, Спиноза и Платон.
Вы вставатум, пробуждатум,
Гроттер Пупперос страдатум,
Встрескус поушус ломатум,
Мозгопудрис, убеждатум,
Страстью со свету сживатум!
Гробыня трижды повернулась на пятках, каждый раз выбрасывая по одной красной искре. Потом испытующе взглянула на Таню, спрятала записную книжку и, дунув на свечу, негромко сказала себе:
– Уф! Ну если теперь Гроттерша не влюбится в Пуппера, я прямо даже не знаю, что и делать! Разве только магфиозного купидона звать. Да только что толку – этот дуралей все равно с двух шагов промажет!
Склепова улеглась, поворочалась в темноте, сладко зевнула и почти сразу заснула. Черные Шторы немедленно с жадностью протянулись к изголовью ее кровати и, осветившись голубоватым потусторонним сиянием, принялись отражать всякую ахинею. Пуппер, испуганно оглядываясь, удирал по лесу. За ним на гигантском попугае летела Верка с целой сумкой драконбольных мячей. Спасаясь от Верки, Пуппер, сам того не замечая, приближался к дереву, на котором с удочкой сидели Гробыня и Гуня Гломов и готовились подцепить Пуппера блесной…
– Давай, Гунечка, давай! Не проворонь его! Пуппер нужен мне живым! – распоряжалась во сне Гробыня, горячо и внятно обращаясь к подушке.
Таня лежала в постели, смотрела на светящиеся Шторы и размышляла о том, как ей повезло. Не проснись она случайно и не успей произнести Зависникус обломатим, теперь она была бы влюблена в Пуппера и не находила бы себе места от любви. Зачем это нужно было Гробыне? Чего она этим добивалась?
Внезапно у нее мелькнула догадка. Спиритический сеанс! Чума-дель-Торт сказала: тот, кого по-настоящему полюбит Таня Гроттер, предаст ее! Вот Гробыня и додумалась, чтобы она полюбила Гурия, а тот бы ее предал! Простенький такой план, но не лишенный смысла.
Решив, что спускать Склеповой все без разбору не стоит, Таня скользнула взглядом по комнате. В предрассветной серой дымке на своей подставке у шкафа томился Паж.
– Несчастный Дырь Тонианно! Устал на подставочке? Наверное, хочется полежать? Атыс-батыс-крутипедалис! – проворковала Таня, выпуская зеленую искру. Это было двигательное заклинание, предусмотренное как раз для похожих случаев.
Скелет пришел в движение. Скрипя костями, он соскочил с подставки, перебрался под одеяло к Гробыне и улегся на спину, ласково положив ей на плечо свой череп. Тут двигательная магия иссякла, и Паж замер.
– Конечно, я поступила нехорошо!.. Просто, можно сказать, недостойно белого мага… С другой стороны, разве не приятно будет Гробыне, проснувшись утром, обнаружить рядом своего романтического друга? – сказала Таня.
– Пуппер, отодвинься! Сначала счет в банке, а потом целоваться! – пробормотала сквозь сон Гробыня, отодвигая плечом скелет.
Прежде чем заснуть, Таня некоторое время созерцала Черные Шторы. На них Гуня Гломов лихо отплясывал казачка, а Жора Жикин и подцепленный блесной Гурий, исполняя оперные арии, обмахивали Гробыню турецкими опахалами на длинных ручках, явно отпиленных у метел.
* * *
Наутро, вспомнив о трещине на стекле и угрозе Триглава, Таня поняла, что обязательно должна с кем-нибудь посоветоваться. Но вот с кем?
Идти сразу к Сарданапалу или Медузии она не решилась. Великая же Зуби была настолько влюблена в своего Готфрида, что даже на уроках вместо обычных сглазов у нее получались огромные букеты только что срезанных роз. Купидончики летали вокруг Зуби целыми крылатыми табунами. Пухлые карапузы пользовались моментом и выпрашивали у смягченной Зуби вафли, конфеты и пирожные. М-да, едва ли Великая Зуби вообще была в состоянии отчетливо воспринимать реальность.
Пойти к Ягге? Эта идея была уже лучше, но все равно раньше, чем о Ягге, Таня вспомнила о Тарарахе. К нему она и отправилась вскоре после обеда. Ванька уже был у Тарараха. Он держал, а Тарарах промывал и смазывал раны большой яркокрылой птице с человеческим лицом.
– Ишь, гарпии проклятые! Вот доберусь я до вас! – грозил питекантроп гарпиям, которые с неприятными криками мелькали за витражным стеклом.
– Хорошо, что ты пришла! Прогони гарпий, а то у Ваньки руки заняты! – обрадовался Тарарах, заметив Таню.
Она распахнула окно и выпустила несколько зеленых искр. Отвратительно крича и роняя на лужайку под башней вонючие кляксы помета, гарпии унеслись к лесу.
Таня готова была поклясться, что в лесу гарпии найдут высохшее дерево, рассядутся и будут сварливо переругиваться, если, конечно, случайно не обнаружат хорошо полежавшую падаль. Тогда они обязательно устроят пиршество, а к ним примажется Мертвый Гриф с его поразительным нюхом на смерть. Долгое время Мертвый Гриф пропадал невесть где, но недавно появился вновь. Тарарах утверждал, что видел его на побережье.
Питекантроп закончил обрабатывать птице раны и, приняв ее у Ваньки, пересадил на дубовую перекладину-насест, закрепленную в одном из углов его берлоги. Жар-птиц, сидевший на том же насесте, заполыхал оперением, приветствуя гостя.
– Видала раньше такую птичку? – жизнерадостно спросил Тарарах. – Это Алконост. Она в наших краях редкий гость, из-за моря прилетает, как и Сирин. Несет на берегу яйца и погружает их в глубину. Только погрузит – сразу вода становится спокойной на семь дней, пока птенцы не вылупятся. А гарпии того… кружат поблизости и дожидаются, когда она нестись начнет, чтоб яйца склевать, пока она их в пучину не опустила… Они жутко хитрые, эти гарпии, все видят. Хорошо еще, что я рядом оказался… Яйца-то мы отбили, да только Алконоста все равно, беднягу, исклевали.
Птица с человеческим лицом благодарно посмотрела на Тарараха. Тане казалось, она понимает все, о чем говорит питекантроп, до последнего слова. А потом израненный Алконост высоко поднял голову и приготовился запеть. Глаза у него были вдохновенно полузакрыты. Таня подумала, что ей будет любопытно услышать его пение, как любопытно и узнать, будет ли оно человечьим или птичьим, но Тарарах внезапно схватил ее в охапку и оттащил в сторону.
– Уши! – закричал он. – Зажимай уши!
Таня зажала уши, а Ванька замешкался. Он стал было поднимать руки, но внезапно опустил их и застыл, блаженно улыбаясь. Лицо у него сделалось отрешенным и счастливым, как у человека, который только что пешком прошел пустыню, едва не испекся заживо и наконец взял под язык ложечку холодного мороженого.
Тарарах метнулся к ящику, где у него чего только не хранилось, и, схватив пчелиный воск, залепил себе ушные раковины. Потом подскочил к Алконосту и, не церемонясь, набросил птице на голову мешок. Птица отнеслась к этому философски.
Вытащив из ушей воск, Тарарах убедился, что Алконост больше не поет, и стал трясти Ваньку за плечи. В громадных ручищах Тарараха худенький Валялкин мотался из стороны в сторону. Постепенно глаза у него вновь становились осмысленными.
– Тарарах, ты чего? – спросил он.
– Как тебя зовут? Отвечай немедленно! – потребовал питекантроп.
– Меня? Ванька!
– А фамилия, фамилия как?
– Тарарах, ты точно перегрелся! Может, тебе еще и свидетельство о рождении показать? ВАЛЯЛКИН!.. Отпусти меня! – возмутился Ванька, у которого от энергичной тряски стучали зубы.
Питекантроп разжал руки и с облегчением вытер пот со лба.
– Уф, повезло! Нельзя слушать пение Алконоста! Тот, кто слушает его, забывает обо всем на свете!
– Но я же не забыл!
– Слава Древниру! Видно, Алконост не успел довести свою песню до того самого места…
– До какого того самого места? – спросила Таня.
– А я и сам не знаю. И никто не знает, а кто узнает, рассказать потом не может. Говорят только, что есть у него в песне то самое место. Забываешь обо всем на свете – и ничего больше не можешь, кроме как слушать Алконоста и дальше. Вот я и проверял, помнишь ты свое имя или нет…
Мешок с крылатым певцом недовольно шевельнулся. Алконосту было досадно, что его прервали. Хотелось петь еще, вот только в мешке у него не было вдохновения.
– Sancta simplicitas![3]3
Святая простота (лат.).
[Закрыть] – проскрипел перстень Феофила Гроттера.
Как и большинство его высказываний, это было непонятно, но крайне назидательно.
– А что ты чувствовал, когда Алконост пел? На что она вообще похожа, его песня? – спросила Таня у Ваньки.
– Я… я даже не знаю. Ты будто и не слышишь, как он поет и поет ли вообще… Но это было здорово. Мне чудилось, меня подхватывает и кружит, кружит… Несет куда-то. Грудь наполняется воздухом, и ты точно взлетаешь. Ноги не нужны, только мешаются. Я был и здесь, и не здесь, и везде… – неуверенно улыбаясь, признался Валялкин.
Тарарах озабоченно поскреб короткими пальцами заросшую грудь.
– Ишь ты, гусыня, совсем башку парню задурила! Надо эту птичку подлатать поскорее да на волю выпустить! А то шут знает до чего допеться можно! – заявил он. – А ты, Ванька, в другой раз меня слушай. Велят тебе уши зажимать – не тяни резину, делай, как тебе говорят!.. Ладно, пошли чай пить, а ты, композиторша, в мешке сиди, раз вести себя не умеешь!
Пить чай с Тарарахом было увлекательно, хотя и небезопасно. В его берлоге, как всегда, невозможно было найти чистую чашку. Многочисленные питомцы питекантропа – да и он сам – успевали расколоть все в считаные дни.
При этом сам Тарарах отказывался признать, что у него вся посуда перебилась, и утверждал, что она где-то затерялась. Вот и теперь после безуспешных поисков питекантроп достал несколько банок из-под яда и отправил Таню их мыть.
– Ты не боись, что отравишься… Мы с малюткой Клоппиком уже из них пили – и ничего… Пока живы, хотя, конечно, яд мог попасться и медленный, – успокоил он.
– С Клоппиком? Он тут бывает? – ревниво спросил Ванька.
– А то! Почитай, каждый день выбирается. Играется вон со всякими зверушками да и с собой частенько кого приносит… Вчера вон гадюку где-то отловил, а недавно тарантулов в банке принес… Умничкой растет, да только уж вредный больно. Сам порой не разберусь, чего в нем больше – любви к живности всякой или вредности… – благодушно сказал Тарарах.
Рассказывая, он не сидел без дела. Заправил мятый тульский самовар щепками и, надев на трубу сапог, принялся раздувать огонь. Обуви питекантроп принципиально не носил, а единственный имевшийся у него сапог – колоссального, надо сказать, размера – использовал исключительно для растопки самовара. Иногда случалось, что в сапог заползали змеи, а Тарарах не замечал этого, и тогда из самоварной трубы, пылая жаждой мести, выкатывался шипящий клубок.
Таня совсем уже было собралась рассказать Тарараху о Горбуне с Пупырчатым Носом и о том, что она видела в зеркале, но тут в берлогу к питекантропу примчался взбудораженный Ягун.
– Вообразите, иду я сейчас сюда и случайно подслушиваю, как домовой и домовиха своего дитенка стращают! Напроказил он там чего-то! И думаете, кем стращают? Моей бабусей! Она, мол, не Ягге, а Баба Яга, живет в избушке на курьих ножках, забор вокруг избы из человеческих костей, на заборе черепа, вместо засова человеческая нога, вместо запоров – руки, замок – рот с острыми зубами. Заманивает гостей и режет ремни у спящих из спины! Ничего себе дела! Я хотел права покачать, да только они все втроем куда-то ушмыгнули. Я только услышал, как домовиха сказала дитенку: «Видел этого юнца? Это внук той кошмарной старухи! Будешь себя плохо вести – станешь таким, как дядя Ягун!» Я прям зверею, какая языкастая нежить стала!
Таня удивленно взглянула на часы. Единственная стрелка уверенно показывала на пламегасительный мяч.
– Ягун, почему ты не на драконболе? Разве сейчас не тренировка? – поинтересовалась она.
– Да ну! Разве теперь можно нормально тренироваться? Соловей О. Разбойник просто как из камнедробилки. Команда никак не сыграется в новом составе, а он это близко к сердцу принимает. Чуть что, свистит – прям оглохнешь!.. Дедал совсем в миноре, из книжки своей не вылезает, только ворчит. Гробыня со всеми подряд препирается. Лоткова зазналась. Кладет мои записочки Гоярыну в пасть и просит на них огнем подышать. Это у нее называется: «избавим планету от мусора».
– С чего бы это? – удивился Ванька.
Ягун поморщился:
– Якобы я как-то не так посмотрел на Зализину… А как я на нее посмотрел? Ну, хорошенькая девчонка… Что мне теперь, темные очки выписывать, если захочется по сторонам посмотреть? У Семь-Пень-Дыра и Горьянова просто крыша уехала – набили в пылесосы какой-то тухлятины, на сто метров к ним подлетать опасно. И они еще утверждают, что летают лучше меня!.. Крутые, прям как вареные яйца! Вот я и решил задвинуть тренировку.
– Ты же знаешь, Соловей не выносит пропусков. Пара прогулов без уважительной причины – и фьють! – Таня сделала рукой выразительный жест.
– Кто тебе сказал, что у меня нет уважительной причины? Я сам себе выписал освобождение! У бабуси полно магических бланков. Она их никогда не пересчитывает, – косясь на Тарараха, который как раз отошел взглянуть на Алконоста, сказал Ягун.
– Бланков-то да. Но без печати Древнира они недействительны, – напомнил Ванька.
Печатью Древнира в Тибидохсе называли особую печать честности. Подобные печати были у всех преподавателей и у Ягге. Воспользоваться печатью было несложно, особенно Ягуну. Однако у того, кто поставил ее обманом, вместо печати ярко высвечивалось: «Он нагло врет!»
– Да что ты говоришь! Можно подумать, я сам не знаю про печать! Смотри, стоит себе спокойненько! – заявил Ягун, гордо демонстрируя бланк.
«Освобождению верить!» – утверждала печать.
– А вдруг ты действительно болен? Ты об этом не знаешь, а печать знает? – озабоченно поинтересовался Ванька.
– Просто я разобрался, как она работает, – хмыкнул Ягун. – Все зависит от того, о чем думаешь, когда шлепаешь. Если боишься, что обман раскроется или про справку, – бесполезно, ничего не выйдет. А я стал думать о том, как мне не хочется снова на темное отделение, и о том, как скверно быть сиротой и как здорово, что у меня хоть бабуся есть. Прям на самом деле расчувствовался, даже слезинку уронил, без дураков… Вот печать и подтвердила, что все это правда…
Таня внимательно смотрела на Ягуна. Порой она ощущала в нем не просто родственную, а суперродственную душу. Если бы только Ягун не был таким шебутным и несерьезным.
– Эти магические предметы – они, между нами говоря, совсем тупые. Главное – сообразить, в чем суть магии, и все дела, – продолжал Ягун.
– ЯГУН! ГЛЯДИ! – вдруг крикнула Таня.
Магический бланк внезапно вспыхнул у него в руках. Пламя охватило его сразу со всех углов. Сачкующий тренировку комментатор едва успел выпустить его и сумрачно уставился на белые хлопья пепла.
– Скверно! – сказал Ягун, дуя на обожженную руку. – Кажется, я недооценил Древнира… И кто меня за язык тянул?
Видя, что выбрать более подходящий момент у нее едва ли получится, Таня рассказала Тарараху о четырех.
– Один из них с тремя лицами. А другой – человек-птица, зовут Симорг… Они придут сюда – и гибель всем, правым и виноватым… – закончила она.
Банка в руках у Тарараха лопнула. Он даже не уронил ее: просто слишком сильно стиснул. Хорошо еще, самовар не успел вскипеть. Его медные бока только-только начинали накаляться. Он заставил Таню несколько раз повторить свой рассказ во всех подробностях.
– Когда это было? – резко спросил он.
– Что – когда? Когда он угрожал? – не поняла девочка.
– Это не так важно. Когда ты впервые видела Симорга и остальных?
– На той неделе. Даже, пожалуй, чуть раньше, – неуверенно сказала Таня. – Но потом я видела их еще раз – они стали гораздо ближе. Мне показал их Горбун с Пупырчатым Носом. Ну, Безумный Стекольщик.
– Мерзкий тип! Он мне сразу не понравился!.. И я ему, кажется, тоже! – авторитетно заявил Ягун.
Тарарах стряхнул с колен осколки банки и решительно встал. Он пересадил Алконоста в большую клетку, чтобы раненая птица не билась в мешке, и завесил клетку снаружи.
– О таких вещах говорят сразу. Запомни: СРАЗУ! Если они того… среди ночи случаются, то прямо среди ночи идут и говорят. Пойдем со мной… Мы должны увидеть Сарданапала! – велел он Тане.
– А мы? – спросил Ванька.
– А вы оставайтесь здесь… Сдается мне, что ничего хорошего нас с Танькой не ждет, а раз так, то вам нечего и соваться, – сурово сказал Тарарах.
* * *
Академик Сарданапал был гневен. Усы его прыгали. Щеки светофорно пылали. Он не мог усидеть на месте и бегал по кабинету. Черномагические книги бились в клетке, превращаясь то в змей, то в жаб. Их давно пора было кормить, но академик даже не оглядывался в сторону клетки.
Золотой сфинкс, недружелюбно щурясь на Тарараха, сидел у дверей на страже. Он попытался не пропустить преподавателя ветеринарной магии в кабинет, и теперь его шкура имела встрепанный вид. Зато, кажется, он уяснил разницу между питекантропом и обычным магом. Пока маг думает, питекантроп уже действует.
Кроме Сарданапала, Тани и Тарараха, в просторном кабинете пожизненно-посмертного главы Тибидохса находились еще Ягге, Медузия, Поклеп Поклепыч и Великая Зуби. Готфрид Бульонский отсутствовал: вооруженный не знающим промаха копьем[4]4
Не верьте античной рекламе! Оно косило просто по-черному.
[Закрыть] он бродил по подвалу в поисках лазеек, сквозь которые просачивалась нежить. Нежить кривлялась и дразнила его, выглядывая едва ли не из-за каждого угла и немедленно скрываясь, едва Готфрид кидался к ней.
Рядом со столом академика стояло зеркало из комнаты Тани, которое только что с соблюдением всех мер предосторожности перенес сюда Поклеп. Трещина на зеркале стала еще глубже, еще заметнее. Теперь это был уже не просто зигзаг – во все стороны от него разбегались тонкие нити. Казалось, с другой стороны зеркало покрывает мельчайшая паутина.
Горбун с Пупырчатым Носом не показывался. Однако ощущалось, что он где-то близко. Время от времени из-за стекла доносилось его хихиканье или на миг мелькала тонкая рука. Горбун хватал какое-нибудь случайное отражение и, как паук, затаскивал его в угол, где принимался рвать и комкать, точно старую бумагу. Отражения открывали рты в беззвучном крике и в панике заслонялись руками, как живые. Это было омерзительно.
А еще омерзительнее было то, что никто – ни Сарданапал, ни Медузия, ни Зуби с Поклепом – не мог ничего с этим поделать. Над зеркальным миром они не имели никакой власти, и Безумному Стекольщику это было известно.
Академик Сарданапал подбежал к Тане, слегка привстал на цыпочки (Таня уже была немного выше его) и с горечью воскликнул:
– Как ты могла? Зачем, скажи, ты вообще вселила в зеркало этот дух? А вдруг момент уже упущен и мы не успеем приготовить Тибидохс к осаде? Нет ничего хуже, чем получить предательский удар от той, кому доверяешь! ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛА?
Таня смотрела на багровые щеки главы Тибидохса и на его прыгающие усы, пытавшиеся щелкнуть ее по носу. Она толком не понимала, что такого ужасного в ее поступке, но на всякий случай упрямилась. У нее еще с Москвы, от дяди Германа и тети Нинели, выработалась особая привычка реагировать на повышенный тон. Когда ее обвиняли в чем-то, она словно каменела внутри, сжималась и почти зримо представляла, как отскакивают от нее чужие слова и как они падают у нее ног. «Как от стенки горох! Проклятая дура!» – говорил Дурнев.
