Текст книги "Стеклянный страж"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 5
Мастерская мрака

Высший пилотаж мрака – заманить козленка в волчью стаю, внушив ему, что раз у него есть рожки, он тоже хищник и крайне опасный. Разумеется, финал всегда одинаков. Если козленок чудом и уцелеет, то непременно станет тем, чем становятся все выросшие козлята мужского пола.

Эссиорх

В сознании каждого существуют смысловые пары. Образы, звуки, действия, нерасторжимо скрученные проволокой близких ожиданий. Например: включаешь лампу – ожидаешь щелчка и света. Нож срывается и попадает по пальцу – ждешь крови. Когда смысловая пара нарушается, человек или страж испытывают сильный дискомфорт, понимая, что стряслось нечто экстраординарное.

Именно это и произошло, когда Пуфс обнаружил, что курьер, материализовавшийся в душном облаке, не является джинном Рахманом, которого он десять минут назад послал за Улитой и чьего возвращения ожидал, чтобы выведать все подробности.

Посреди кабинета стоял невысокий старый страж с маленькой лысой головой и слизанными жаром бровями. Черты его лица казались вполне ничего, если брать по отдельности, но все вместе – рот, нос, глаза – жалось друг к другу на незначительном пятачке, который легко можно было накрыть детской ладошкой. Все вместе производило отвратительное, грозное и одновременно скудоумное впечатление.

На новоприбывшем был длинный глухой фартук до колен, какой носят мясники. Дарх, висевший высоко, едва ли не в складках морщинистой шеи, напоминал не привычную сосульку, а скорее стручок красного перца.

Подволакивая не гнущуюся в колене ногу, страж подошел к столу Пуфса и звучно поставил на него деревянную шкатулку. На резной крышке кривлялись сатиры с круглыми животами и рахитичными ножками.

Шкатулка привела Пуфса в состояние вампирской бледности. Трижды он тянулся к ней и трижды отдергивал руку. На висках выступил холодный липкий пот, похожий на капли куриного бульона. Опаленные брови равнодушно ждали.

Пуфс набрался храбрости и, открыв шкатулку, рывком перевернул. На стол выпал шнурок. Темный и довольно длинный, сплетенный из трех истертых кожаных полос. В шнурке не было ничего особенно ужасного, но Пуфс вскочил, в ужасе отгородившись высоким стулом.

– Это мне? Или ты хочешь, чтобы я передал это Арею? – взвизгнул он.

Старый страж дернул острым плечом.

– Арею я отнес бы и сам, – сказал он. Его голос был таким же опаленным, как и брови.

Пуфс навалился на спинку стула. Бульдожьи мешки под глазами провисли.

– Я не виноват! Это Арей! Я за несколько месяцев сделал больше, чем он за десять лет! Я вернул мраку половину сил Кводнона! – крикнул он.

Молчание. Шнурок шевелился на столе и вяло, как сонная змея, свивался в петлю. Начальник русского отдела опомнился.

– Сколько у меня времени? – спросил он сипло.

Черепашья голова томительно помедлила, после чего с ревматическим усилием повернулась в одну и в другую сторону.

Пуфс облизал синеватые губы.

– Так это было только предупреждение! – сказал он с облегчением.

– Не «только предупреждение», а предупреждение, – жестко поправил страж с негнущейся ногой.

Пуфс кивнул.

– А на словах Лигул просил что-нибудь передать?

– Да. Праша должна быть коронована до конца осени! К этому времени должны быть устранены все препятствия. Или…

Застывший шнурок вновь шевельнулся на столе. Пуфс и бильярдная голова напряженно смотрели на него.

Затем страж с искривленным дархом наклонился. Четким, быстрым и одновременно осторожным движением он схватил корчащийся шнурок ближе к краю и, прежде чем тот успел обвить ему запястье, убрал его в шкатулку.

* * *

Мрак вкалывал так, как никогда не вкалывал при Арее. В его работе появилась лихорадочность, какая бывает у паровой машины незадолго перед тем, как она рванет. Двери не успевали захлопываться, втягивая ручейки комиссионеров и суккубов. Пуржили бумажки. Раскручивались свитки. Сердито стучала печать.

Не сдавшие нормы эйдосов комиссионеры и суккубы без промедления выводились в расход. Тела их сваливались в углу, а неудачливые сущности отправлялись в Тартар. На их место немедленно прибывали новые, хорошо подогретые в злобе. Как только дух входил в брошенное тело, оно вздрагивало, вскакивало и убегало.

Быстрее, быстрее, еще быстрее! Теперь ни у кого не было даже и секундного отдыха: нормы по эйдосам росли еженедельно, становясь совершенно невероятными. Теперь не только слабаки вылетали, но и крепкие середнячки испытывали значительное ущемление.

Знал Лигул, кого поставить на место Арея! Где мечник гаркал и отворачивался – там Пуфс змеился бородкой, дрябленько улыбался и разводил слабенькими ручками:

– Ничего не могу для вас сделать! План есть план!.. Убрать его! Следующий!

Тухломоша, чью уникальную, вполне самодостаточную подлость Пуфс успел оценить по достоинству, был повышен и обзавелся собственным кабинетом. Новая должность Тухломона «консультант по работе с населением» значилась на табличке, скромной и деловой. Сам кабинет был без окон, узкий как пенал. Прежде в нем хранили швабры и всякое киснущее тряпье, так что запах стоял невыветривающийся, затхло-мышиный. Сколько ни тянул кондиционер, он становился только гнуснее.

Тухломоша был занят. Он принимал «население» – степенного многословного чиновника в дорогом галстуке, в речь которого через каждые два предложения прокрадывалось слово «гусударство». Умиленный Тухломоша всякий раз закатывал глазки и трясся верноподданнической дрожью. И по этой дрожи опытный Ромасюсик, заглянувший к Тухломону за бумагой для принтера, безошибочно видел, что чиновник вскоре останется без эйдоса, а возможно, и без галстука. К галстукам лучший комиссионер мрака питал эпизодическую слабость, не вредящую основной работе.

Расставшись с чиновником, Тухломоша скорчил закрывшейся двери рожу и, мгновенно став серьезным, отправился отчитываться Пуфсу.

Новый начальник русского отдела мрака больше не разгуливал по резиденции в грязной набедренной повязке, как это случалось в первые дни по прибытии его из Тартара, когда он не освоился еще в человеческом мире. Теперь он одевался щегольски, даже несколько с перегибом. Семь известных модельеров наперебой поставляли ему костюмы, утверждая, что время стандартных мужских фигур миновало и наступила эпоха значительных.

Пуфс великодушно позволял себя хвалить. К лести он относился спокойно, хотя глуп не был. Человек не врет, даже когда думает, что лжет. Просто он сам порой не понимает той правды, которую озвучивает.

– Кхе-кхе! А я вот к вам вот! – сказал Тухломоша подобострастным тоном.

Пуфс закончил ссыпать сегодняшние эйдосы в пузырек из-под витаминов и аккуратно зачпокнул крышечку, поставив сверху охранную печать мрака. С этой минуты открыть ее сможет только сам Лигул или тот, кому он поручит. Явившийся курьер – мятый джинн с заблудившимся носом и плававшим на его месте глазом – принял эйдосы, расписался где положено и сгинул.

Тухломон проводил эйдосы безнадежным взглядом голодного пса, мимо которого пронесли говяжий фарш. Пуфс заметил и погрозил ему пальцем. Запонки белоснежных манжет плеснули бриллиантовым сиянием. Единственные яркие пятна в безмерно темной комнате с заложенными кирпичом окнами.

– Выпроводил? – спросил он.

Тухломоша закивал.

– Договорились?

Комиссионер осклабился.

– Еще бы! Осмелюсь доложить: фирма веников не вяжет, – осторожно хихикнув, сказал он.

– Чего хотел? Стандартный комплект, конечно? – уточнил Пуфс. «Стандартным комплектом» он называл деньги, власть, здоровье, женское внимание и прочие радости.

Тухломоша позволил себе замешкаться с ответом и выдержал эффектную паузу, как опытный комик перед самой новой из своих шуток.

– Нет. Деньги и власть у него, говорит, и так есть. Он пожелал БЕССМЕРТИЕ.

Пуфс наклонился вперед. Правая бровь выползла на середину лба карлика.

– И это все? Больше ничего? – спросил он недоверчиво.

– Да, одно БЕССМЕРТИЕ, – подтвердил Тухломон, как бобик ожидая подачки.

И получил ее. Пуфс не выдержал и хмыкнул.

– Такие олухи – наш алмазный фонд! Никак не сообразят, что как раз этого-то добра у всех дополна и абсолютно задаром! – Он сделал на календаре пометку. – Планирую инсульт на конец… м-м… ноября. Если свет из свитка у Аиды не изгладит, этим годом еще в отчет пойдет.

– А как же бессмертие? – на мгновение высунув язычок, спросил Тухломоша.

– Все как договорились. Тогда-то самое бессмертие и начнется. Только, боюсь, отказаться от него будет уже проблематично, – спокойно сказал Пуфс.

Улыбка, так и не добравшаяся до его глаз, исчезла теперь и с губ. Тухломон ощутил изменение и как-то сразу подтянулся.

– Ну? Выяснил? – спросил Пуфс.

Тухломон закивал.

– Жизней рисковал. Натурально! Клянусь суккубом Хныком! – сказал он и тотчас по тени, скользнувшей по лицу Пуфса, определил, что сейчас он рискует жизнью никак не меньше.

– Где ты его нашел? – повторил Пуфс с нажимом.

– В Сокольниках. Господин Зигя… э-э… пытался залезть на детскую горку.

– Почему ты его не привел? Ты с ним разговаривал?

Комиссионер замотал головой.

– Не рискнул. Я подумал, вас огорчит, если в мое маленькое хорошенькое тельце попадет копье валькирии! – Тухломон посмотрел на равнодушно-дряблый рот шефа и добавил: – Ну, во всяком случае, я надеялся, что огорчит.

– С ним что, были валькирии? Кто? – спросил Пуфс.

– Одиночка.

– А-а! – подозрительно мягко отозвался новый начальник российского мрака.

Его тонкие, почти девичьи пальчики забегали по рукаву, снимая невидимые пылинки. Наблюдательный Тухломоша заметил, как белки глаз Пуфса пожелтели и стали несвежими, как апрельский лед.

«Ага, ненавидишь ее! Хоть что-то я про тебя знаю!» – подумал Тухломоша, у которого на каждого начальника была заведена мысленная пластиковая папочка на резинках.

Прощать мрак не умеет. Чтобы прощать, надо любить.

– Пшел вон! – велел Пуфс.

Комиссионер не обиделся и торопливо затопал, куда ему указали.

– Стой!

Тухломоша немедленно прекратил уходить вон.

– Где советник? – спросил карлик.

– Оне-с в фехтовальном зале-с, – доложил Тухломон, ухитрявшийся быть в курсе всего, что лично его не касалось.

– Один тренируется?

– Так точно-с. Никто учиться у Арея не хочет. Прасковья и взглядом убьет, а Варвара утверждает, что ее главное оружие лоб и тяжелые ботинки!

– Позови мне Арея! – приказал Пуфс.

Голос у него был вялый, однако Тухломоша всем своим длинным и трусливым позвоночником ощутил, что надо поспешить, и завихлял к двери.

С Тухломошей произошло то же, что и со старым Акелой: он промахнулся. Ему мерещилось, что Арей и Варвара в зале, а они давно уже из него ушли. Зато из зимнего сада, помещавшегося на втором этаже, доносилась музыка.

На лестнице Тухломон наткнулся на Ромасюсика. «Лукавнующий гугнятка», как однажды назвала его Улита, скатывался по ступенькам бойко, как колобок. Сдобное тело трепетно облегал шелковый халат.

Халат Ромасюсик, экспериментируя, сам сострочил на швейной машинке, узнав от Тухломона, что Чимоданов когда-то вручную шил себе жилетки из кожи. Правда, Петруччо делал все старательно. Ромасюсик же делал все на тяп-ляп, с явной кое-какостью, и получалось всегда кое-како.

– Кто это там плачет? – подозрительно спросил у него Тухломон.

Ромасюсик прислушался.

– Никто не плачет. Это Праша смеется… Идем!

Раздумав спускаться, шоколадный юноша развернулся и потянул Тухломона за собой.

На втором этаже было людно. По зимнему саду слонялись молодые люди в возрасте от восемнадцати до двадцати трех лет. Среди них были и брюндины, и блонеты, и живущие напряженной желудочной жизнью качки, и зубастые интеллектуалы с умными очковыми стеклышками, и парочка музыкантов – один в стиле: «Мам, да убери ты свои бутерброды! По вторникам я режу вены!», а другой хищный мачо с синим отливом волос и акульей улыбкой. Большинство вело себя самоуверенно, но не все. У веерной пальмы мялся высокий парень, длиной волос напоминавший Мефа, и нервно обгрызал ногти, изредка, для разнообразия, закусывая мякотью большого пальца.

Варвара сидела на подоконнике, положив тоскующий подбородок на острое колено. Дочь Арея была все в тех же десантных ботинках. Только кожаные брюки поменяла на пятнистые, военные, в которых внимательный Тухломоша углядел один из вариантов новой полевой формы.

Время от времени кто-нибудь из молодых людей приближался к ней с тем небрежно-значительным видом, с которым разгуливают только индюки и патентованные красавчики, но Варвара даже не оборачивалась.

– Ко мне не подходить! У меня гепатит, и я далеко плююсь! – говорила она, наслаждаясь тем, как народ сразу начинает отскакивать.

Она интуитивно чувствовала цену этим дон-жуанчикам, способным сдать тебя вместе с пустыми бутылками, едва подвернется что-то чуть более выгодное. «Я пришел охотиться за хозяйкой, а ты никто и вообще не в моем вкусе, но пока я свободен, могу облагодетельствовать и горничную», – сообщали они всем своим видом.

Если трюк с гепатитом не срабатывал и парень продолжал проявлять настойчивость, то рядом с Варварой молча вырастал Арей, и бедный молодой человек осознавал, что ошибся не только девушкой, но, возможно, и веком своего рождения.

Когда Тухломоша заглянул в зимний сад, один из молодых людей встрепенулся и, выдернув наушники, скрылся за низкой дверью.

– А это еще кто? – спросил Тухломон у Ромасюсика.

– Не видно, что ли? Модели из агентства сестры Глумовича.

– Зачем?

– У Праши тоска. Она дала сестре Глумовича сорок восемь часов, чтобы та ее влюбила. В случае удачи сестра Глумовича летит на личном самолете в Бразилию на карнавал. В случае неудачи – на бесплатном государственном автобусе отвозится в морг, автобус уже, кстати, под окнами стоит. Хоть бы движок заглушил, провопил тут все, – пояснил Ромасюсик.

Тухломон не удивился. Он был мрак, а мрак не изумишь странными желаниями хотя бы потому, что он сам же их и сеет.

– Это она? Мадам Глумович? – спросил Тухломон, кивая на деловитую дамочку с очень бледным лбом.

Ощутив, что на нее смотрят, дамочка оглянулась.

– Здрасьте! – сказал Ромасюсик.

Сестра Глумовича не ответила, только отмахнулась. Одетая, как капуста, в двенадцать торчащих друг из-под друга одежек, она бегала по зимнему саду, разговаривала сразу по двум телефонам и нервно курила, хлопьями роняя пепел себе на грудь. Красавчики пугливо расступались. Чувствовалось, что к своим моделям она относится, как к весовой говядине.

– А вы не знакомы? – спросил Ромасюсик.

– Нет, – ответил Тухломон презрительно. – Эта мелочовка не моего полета! Это все по суккубьей части. Да и вообще угнетает меня наша работа – однообразно все, рутина!

Ромасюсик сказал было «хе-хе», но, спохватившись, переделал его в более осторожное «хю-хю». Он усвоил уже, что у Тухломона есть привычка высказывать крамольные суждения и потом как бы невзначай посматривать на собеседника.

Например, вчера он бегал по приемной и орал: «Лигул не тянет! Долой бюрократа! Мраку нужен новый властелин!» Три комиссионера и один суккуб неосторожно улыбнулись, а сегодня утром их почему-то в очереди уже не было. Судя по всему, отправились в Тартар получать медали за борьбу с бюрократией.

– И как? Нашли кого-то? – спросил Тухломон, пропуская пронесшуюся мимо него мадам Глумович, которая была в явной панике.

– Не-а. Автобусами кандидатов возим, но пока глушняк, – сказал Ромасюсик не без удовлетворения.

– А как Праша выбирает?

– Каждый гоуит вон в ту комнату, где его ждет Прасковья с песочными часами. Она их переворачивает, и у него ровно сорок секунд, чтобы себя проявить. Хоть на голове стой, хоть танцуй, хоть на трубе играй – твой выбор. Если понравиться не удалось – Праша дергает за шнурок. Дальше голая техника – никакой магии. В полу люк, под люком труба большого диаметра, а наверху быстро наполняющийся бачок на три тысячи литров, – с удовольствием поведал Ромасюсик.

Ему радостно было, что единственный, кто способен продержаться рядом с Прасковьей дольше сорока секунд – такой вот гадик, как он. Это как минимум означало, что будущий муж для Прасковьи если еще и не найден, то, так сказать, психологически намечен и логически обоснован.

– Смывает, что ли? И как, насмерть?

Прямоходящая шоколадка сахарно улыбнулась:

– Вай насмерть? Некоторых потом встречали вылезающими из люка. Вполне себе живенькие. Запах, конечно, оставляет вишать бестшего. Все-таки два километра вплавь до ближайшей лестницы.

Из комнаты донесся короткий вопль и звук извергающейся воды. Дверь гостеприимно распахнулась.

– Опять не сложилось! Наверное, стишок про Деда Мороза забыл, – шепотом предположил Ромасюсик и крикнул: – Следующий! Шустрее, мальчики, не упустите шанс! Честолюбие – двигатель всех лимузинов!

Вспомнив о поручении, Тухломон заспешил к Арею. К бывшему начальнику он подходил нагленько и одновременно трусливо, вжимая голову в плечи. Оно-то, может, Арей и утратил свой иерархический вес, да только кулак его легче не стал. И именно этот факт вызывал у Тухломона безмерную грусть.

* * *

Некоторое время спустя нетерпеливо ожидавший Пуфс услышал снаружи оправдывающийся фальцет Тухломона, смешивающийся с гулким недовольным басом мечника. Слов было не различить, но через дверь это звучало примерно так:

– ДЫР! Тра-та-та! Тра-та-та-та! Тра-та-та! ДЫР! Тра-та-та! Тра-та-та-та! ДЫР-ДЫР! ХЛОП!

«Хлоп!» – это уже высказалась кабинетная дверь, решительно захлопнувшаяся за Ареем. Тухломон остался за бортом.

Лучшему комиссионеру мрака стало обидно. Он задумчиво посмотрел на дверь и, не делая никаких явных телодвижений, точно парусник повлекся к ней любознательным ухом.

– А, советник! Что хорошего посоветуете, советник? – услышал он насмешливый голос Пуфса.

Что посоветовал советник, Тухломону узнать не пришлось. Его нежная ушная раковина ощутила неуютное дуновение, и, вскинув глазки, он узрел тусклое острие меча, пробившее дверь насквозь.

Намек был настолько прозрачным, что испытывать судьбу дальше комиссионер не стал.

– Чего уставились, лупоглазые? Меча не видели? А ну работать, сестры, работать! – обратился он к заинтересовавшимся суккубам из «окошечной» очереди и, оскорбленно шмыгнув носиком, зашаркал в свой пахнущий кислым тряпьем кабинетик.

Не одного Тухломона испугало внезапное появление меча. Пуфсу оно тоже не пришлось по вкусу. Заметив это, Арей небрежно прокрутил в руке клинок и, разжав кисть, уронил звякнувший двуручник на стол перед Пуфсом. Тот не то чтобы отдернулся, но неуютно поджался.

– Уронил! Я сегодня такой неловкий!

– Самоутверждаемся? Весь мрак уже тысячу лет ждет, пока ты наиграешься со своим кинжальчиком, – сказал Пуфс.

Арей посмотрел на Пуфса. Новый начальник сидел перед ним обвисший, сутулый, безмерно кислый, со склоненной вперед тяжелой головой и накручивал на палец тонкую бородку. Не человек, не страж, а ожившая картинка из иллюстрированного пособия по истории бюрократии.

«Ничего не ждет, ни на что не надеется, ничего не хочет, а все равно гадит», – подумал Арей и с вызовом произнес:

– Я не наиграюсь, пока мне не отрубят голову.

По набрякшим фиолетовым мешкам под глазами у Пуфса прошла дрожь.

– «К словам надо проявлять особую осторожность. Думая, что шутит, человек нередко озвучивает свою жизненную программу». Двенадцатая скрижаль света, – сказал он.

– Я не человек. Цитируем свет, а, Пуфс?

– Что из того? Тексты врага надо знать.

– Ага… Многие так говорят. А еще уверяют, что все удовольствия надо хоть раз в жизни испытать и что от одного раза ничего не будет. И действительно: СОВЕРШЕННО НИЧЕГО уже не будет.

Пуфс насторожился.

– Это вы из-за Улиты, советник? О вас же заботился! Мне-то секретарша ни к чему…

Услышав о Пуфсовой заботе, Арей не то усмехнулся, не то оскалился. Даже Пуфс не понял до конца, что означала эта гримаса.

– Она еще не приходила? – спросил мечник.

– Нет. Но придет, никуда не денется, – уверил его Пуфс. – А пока, дорогой советник, отгадайте загадку. Как называется часть тела человека, состоящая из черепной коробки и лица?

– Ну и формулировка! Голова, что ли?

– Словарь Ожегова, милый мой советник. Всего лишь словарь, – хихикнул Пуфс. – Так вот, чтобы вы поняли – именно это и нужно мне от Мефодия Буслаева! Личико и черепная коробочка!

Озвучив имя, он быстро посмотрел на Арея, надеясь поймать первую его реакцию. На низком, со стрелкой темных волос лбу мечника собралась складка кожи. Вот собственно и все.

– Голова Мефа? Это просьба или приказ? – спокойно спросил Арей.

Пуфс растянул тонкие губы. Все же досадно, что мечник воспринял все так спокойно. В конце концов, не каждый день тебя просят прирезать своего любимого ученика.

– Хо-хо… Забыл, чем просьба отличается от приказа? Приказ отдают тогда, когда не понимают просьб, – сказал карлик.

– Ну и чем же Лигулу не угодил Меф?

– Ну, милый мой советник! Это же так очевидно! Буслаев все больше уклоняется. Наши шансы получить его силы уменьшаются. Если Меф умрет, пусть эйдос его достается свету – невелика потеря. Главное, что силы его рано или поздно найдут себе нового хозяина, а тот, возможно, окажется сговорчивее. Конечно, досадно, если Праша не получит всей мощи Кводнона до коронации, но лучше, как говорят деловые люди, «зафиксировать прибыль, чем совсем ее лишиться». С Натой, Мошкиным и Чимодановым у нас сложилось удачно, а это немало, – потирая ручки, заявил Пуфс.

Странная деталь: все, что говорилось им от себя лично, говорилось вяло и трусливо, с оглядкой. Зато распоряжения начальства он передавал, бойко и значительно распахивая совиные глазки.

Арей больше не разглядывал карлика, а только свои квадратные, коротко подстриженные ногти.

– А что? Больше зарубить синьора помидора некому? – спросил он.

– Лигул хочет, чтобы это сделал именно ты. Как доказательство твоей лояльности. Да и бой с Мефом будет равным, так что совесть не загрызет.

– Равным? – насмешливо переспросил Арей.

Пуфс развел ручками.

– Почему бы и нет? Он же твой ученик, верно? Ты его всему научил? Вот тебе и мусор за собой убирать!

Шрам на лице Арея дернулся.

– Мефодий все забыл, – сказал он быстро.

Пуфс сорвался со стульчика и забегал по комнате.

– Вот и нет. Он все вспомнил. Прасковья постаралась. Вторично вторгаться в его память свет не будет. И главное: запрещать Мефу сразиться с тобой он не станет. Это мнение наших экспертов.

– Именно со мной или вообще с кем-либо из наших? – недоверчиво переспросил Арей.

– Именно с тобой, – охотно подтвердил карлик.

– Почему?

Пуфс запутался в бородке перстнем, неосторожно дернул, и у него заслезились глазки.

– Потому что именно тебя он пустил в душу, когда был твоим учеником. Тебя, а не меня или Лигула. Был к тебе привязан, подражал, перенимал интонации. А все добровольно пущенное в душу – каждое слово, впечатление, мысль – дает всходы. Странно, что вы забыли такой простой закон, советник!

– Я ничего не забыл, – глухо заверил Арей.

– Тогда не забыли, что и сделки с мраком так просто не расторгаются, и служба ему не изглаживается! Пока у человека есть хоть что-то, принадлежащее нам, он не может считать себя в безопасности. Мрак имеет право потребовать свое назад, даже если судьба эйдоса еще не решена.

– И что же из имущества мрака есть у Буслаева? А, ну да… меч и силы Кводнона! – вспомнил Арей с досадой.

– Именно! Плюс абсолютное нежелание с ними расставаться! А раз так, мы можем претендовать если не на эйдос, то хотя бы на… хи-хи… черепную коробку. Плата за прокат, а, советник? – затрясся от восторга карлик.

Арей поморщился. Он не любил повторений.

– Пуфс, на твоем месте я говорил бы гадости хотя бы через раз. Потому что когда они говорятся постоянно, они перестают восприниматься, – сказал он с раздражением.

Пуфс, перестав бегать, незаметно пожал сам себе руку. Ага, вот он – гнев! Отлично! Как не держался Арей, а все же прокололся, выразил неудовольствие! Наконец-то хоть одна яркая эмоция, которую можно вставить в отчет. Хотя, скорее всего, и отчета никакого не потребуется. В конце концов, портрет Лигула висит в кабинете не только для того, чтобы мухам было на что садиться.

На портрете Лигул впервые был без доспехов, без шлема с перьями, без орденов и прочей парадной сбруи. Крайне нетипичный портрет. В серой длинной рубахе Лигул сидел на стуле, что-то писал и казался больным и усталым. К разговору, происходившему в кабинете, Лигул не прислушивался, лишь изредка поднимал голову.

Вообще любопытная деталь – канцелярской закваски стражи обожают на парадных портретах позировать в латах, верхом или с оружием. И, напротив, действительно выдающиеся полководцы бегут от этой сбруи как от огня. Редко-редко когда и орден наденут.

Почувствовав, как Пуфс то и дело незаметно переводит взгляд, Арей обернулся и, заметив портрет, понимающе усмехнулся.

– Мое почтение руководству! – поздоровался он. – И раз тут все в сборе, сообщаю: убивать синьора помидора я не стану! Во всяком случае, не раньше, чем у меня самого возникнет такое желание. Довольно с вас того, что я соглашаюсь подписывать всякие бумажонки!

Лицо Пуфса сделалось уместно скорбным. Первое правило карьериста: хочешь расти как на дрожжах, смейся только вместе с начальством. В данном же случае начальство даже не улыбнулось. Однако наблюдательный Пуфс вовремя заметил, как горбун дернул острым подбородком, точно напоминая ему о чем-то.

Пуфс неуютно поежился, прикидывая, насколько далеко от него Арей. Ох, близко, совсем близко! Лигулу-то хорошо. Если что, первым рубанут не его. Лигул нетерпеливо ждал. Делать нечего. Надо решаться.

– Советник! Мнээ-э… – заблеял Пуфс. – Мы догадывались, что вы… мнэ-э… в некотором смысле попытаетесь отказаться. И поэтому чем лучше мы друг друга поймем, тем меньше будет уверток. Свою голову мрак все равно получит. Это может быть голова Мефа, а может… э-мэ-э… голова некой… мнэ-э… девушки-водителя. Так-то вот, советник! Решайте сами!

– ВАРВАРЫ?!

Арей с рыком рванулся вперед, но опоздал. Пуфс с птичьим писком нырнул под стол. Посыпались бумаги и пергаменты. По полировке, как по льду, пробежала длинная неровная трещина.

С искаженным лицом, не зная, что ему еще рассечь, Арей повернулся к картине и обнаружил, что горбун Лигул с портрета таинственно исчез. Присмотревшись, мечник обнаружил мягкие туфли с загнутыми носками, валяющиеся у шкафа, изображенного в правом верхнем углу картины.

– Фарс! Дурной нелепый фарс! – сказал Арей и, выбив ногой дверь, вышел в приемную.

Очередь суккубов метнулась в разные стороны. Двух замешкавшихся мечник зарубил и, перешагнув через простроченные тела, пошел, куда несли его ноги. Перед ним все разбегались. Кто не успевал – на того обрушивался меч. В основном это оказывались комиссионеры, входившие с улицы сдавать эйдосы и не успевавшие понять, что происходит. Не прошло и минуты, а клинок был весь в пластилине.

Гнев жег грудь, полыхал, расширялся. Давно замечено: когда гнев разрастается, он, вытесняя остальные чувства, сам диктует свое бытие. Ни человеку, ни стражу не остается уже в себе места. Три взбешенных гения равны по интеллекту одному спокойному сержанту пожарной команды.

То же происходило теперь и с Ареем. Он ощущал себя высеченным мальчишкой. И дело не в том, что ему придется зарубить Мефа, а в том, что никто даже не потрудился создать иллюзии добровольности выбора! Никто с ним не считался!

Проклятье! Теперь, когда мрак знает про Варвару, они будут вечно держать его за горло! Даже тогда, на одиноком маяке с качающимся от вечного ветра ржавым фонарем, он был гораздо свободнее, чем теперь.

Внезапно Арею пришло в голову, что, пока он говорил с Пуфсом, его дочь могли похитить. Тяжело дыша, он рванулся к лестнице и побежал, спотыкаясь.

* * *

Зимний сад был пуст. Пока Арей находился у Пуфса, толпа моделей схлынула. Только у двери лежало несколько забытых курток и две-три сумки. Дергая за шнурок, Прасковья обычно забывала поинтересоваться, взял ли жених все свои вещи.

Арей кинулся в одну сторону, в другую. Прыгнувшая под ноги кадка перевернулась от пинка сапогом. О другую он больно ударился коленом. Зарычал и, не глядя, рубанул. Запрыгали, падая со стеллажей, рыжевато-красные, восхитительно пахнущие торфом горшки с орхидеями.

– Варвара! ВАРВАРА! – крикнул он.

Эхо заметалось по зимнему саду и заблудилось на лестнице.

– Аушки! – сказал кто-то рядом очень спокойным голосом.

Мечник резко повернулся. Его дочь сидела на подоконнике – там, где он ее и оставил. Странно, что именно туда он и не посмотрел. Должно быть, искать ее там показалось ему слишком очевидным. Рука Арея, сжимавшая меч, медленно опустилась.

– Почему ты не откликалась? – спросил он растерянно.

– Пардоньте! Я не особо люблю откликаться, когда меня ищут бегающие с оружием мужики.

– А где?.. Ну эти все?

Варвара пожала плечами.

– Уплыли по трубам… Праше не удалось влюбиться. Буслаев опять перевесил. Только это, по-моему, не из-за его достоинств, а детский эффект.

– Детский эффект?

– Хотеть то, чего не дают.

Арей кивнул, медленно остывая.

– А ты у меня в Мефа не влюбишься? – спросил он.

Варвара громко фыркнула.

– Ну и замечательно. Тем меньше будет слез, – задумчиво сказал мечник.

– Каких еще слез? – не поняла Варвара.

Вместо ответа мечник мрака взял с подоконника тесак и сунул ей в руки.

– Идем! – велел он.

– Зачем?

– Ни за чем. Просто идем.

Арею хотелось пройтись. Когда он бывал недоволен или злился, то не способен был оставаться на одном месте. Как акуле, чтобы не задохнуться, нужно непрерывно плыть, так и Арею, чтобы не отравиться собственным раздражением, требовалось движение.

На Большой Дмитровке к Варваре сразу устремился Добряк и принялся прыгать и вертеться вокруг. В само здание резиденции пес заходил неохотно. Скулил, поджимал хвост, дрожал, а последнее время и вовсе предпочитал оставаться снаружи.

– Отвали, пока я тебя не убила, рожа слюнявая! – страшным голосом крикнула Варвара, вставая на колени и обнимая пса за шею. У нее вечно так бывало: когда она испытывала нежность, то почему-то начинала орать.

– Ай-ай-ай, какое невежливое девушко! И чье же это такое? – засюсюкал рядом незнакомый комиссионер, хитрый и гибкий, похожий на бритую лисицу.

Арей, которого он вовремя не заметил, повернулся к нему всем корпусом. Не издав больше ни звука, комиссионер беззвучно стек на асфальт. Выудив из расплавленного пластилина пакетик с эйдосами, Арей пересыпал их к себе в дарх и зажмурился от удовольствия.

Варвара, игравшая с псом, ничего не заметила.

– А меня что, тоже убьют, если я чего-то не то брякну? – поинтересовался кто-то.

За спиной у Арея стояла Улита и покачивала за ручку рыжий чемодан на колесиках. В глаза мечнику она смотреть избегала, а глядела на его раздувшийся сытый дарх.

Арей не то промычал, не то прорычал что-то. Улита, хорошо его знавшая, безошибочно ощутила, что шеф смущен. Что ж, и это хорошо. В конце концов, слова «прости!» от мечника ждать бесполезно.