Текст книги "Миша Кувакин и его монстры"

Автор книги: Дмитрий Биленкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Дмитрий Биленкин
Миша Кувакин и его монстры

* * *

Мы ладили снасть, на наших послеобеденных лицах читалось твёрдое намерение уловить кита, Кувакин же сидел на берегу озера и тосковал над посудой. Ему кивали белые звезды водяных лилий, босые ноги молодого, но уже прославленного учёного пощипывали доверчивые мальки, ленивый ветерок материнской рукой поглаживал озеро, оно жмурилось солнечным блеском зыби – словом, мир был прекрасен, как в детстве, а в руки предстояло взять сальную тряпочку, макнуть её во что-то невыразимо химическое и пройтись ею по груде жирных тарелок, кастрюлям и сковородам, для чистки которых более годился отбойный молоток.

В довершение всего безобразия мимо тарелочного бастиона с палочкой в зубах прошествовал Нёс, существо столь же праздное, сколь и аристократическое. Рыжая шерсть колли горела медно-красными нитями, вальяжно помахивая пышным хвостом, пёс зазывал кого-нибудь поиграть.

Занятого делом Мишу Кувакина он проигнорировал.

– Полным-полно бездельников, – громыхнув кастрюлей, процедил Кувакин. – В добрые старые времена псам, между прочим, давали вылизывать тарелки.

– После чего их стерилизовали в атомном реакторе, – немедленно отозвался хозяин пса, критик по профессии и по натуре, такой же рыжеволосый, как и его мохнатый друг.

– Их, то есть псов, – уточнил Кувакин и макнул чашку в воду. – За что я люблю гуманитариев, так это за чёткость формулировок!

– Каковая любовь, – отпасовал критик, – надеюсь, споспешествует мытью посуды. По-моему, ты уже утопил ложку…

– Нет, я пустил её отмокать от критической жёлчи… Несик, поди сюда, бедный пёс! На твоём месте я бы обиделся. Твою благородную слюну считают антигигиеничной. Говорят, химия лучше. В этой компании физиков и лириков только мы понимаем друг друга. Для всех прочих живая природа – это…

– Это лещ! – радостно подхватил критик.

Ох, не стоило ему так шутить, нет, не стоило. В душе всякого творческого человека дремлет ребёнок, а ребёнок, вооружённый плазмографами и геноскопами, это, знаете ли, чревато, поэтому не будите его, если можете! Как и любой из нас, к дежурному мытью посуды Миша относился философски и даже с юмором, поскольку в наш век автоматизации быта такое занятие, при всей своей непривлекательности, имело привкус экзотики и возвращения к сельской простоте, до которой столь охоч современный, утомлённый электронным комфортом горожанин. Но лещ! Замечено, что если человек чего-то недобрал в детстве, к тому он будет стремиться взрослым. Миша никогда прежде не замирал над танцующим в воде поплавком и теперь, вкусив рыбалки, для лучшего улова был готов сам себя насадить на крючок. Увы, рыба не считалась с научными знаниями и заслугами. Право, можно было подумать, что она вступила против Кувакина в заговор. И удочки одинаковые, и наживка, но сосед выволакивает красавца за красавцем, а у тебя, выдающегося геноинженера, можно сказать, творца и повелителя всего живого, берут лишь головастые ёршики да сардиночного размера плотвички. А лещ, благородный килограммовый лещ знай себе чмокает в близком, удилищем дотянуться, камыше и злорадствует. Тьфу!

Тем не менее выпад критика, казалось, не произвёл должного впечатления: чмокнув губами, Миша выпустил чашку и воззрился в пространство.

– Гм… Лещ, что есть, в сущности, лещ? Тупомордая, пасущаяся в водорослях некоторым образом корова.

А что есть, предположим, Нёс? Бездельник и тунеядец, что вполне отвечает латинскому “канис”, то есть “пёс”, ибо когда в древнеримском небе появлялся Канис, иначе созвездие Пса, школьников распускали по домам. Отсюда, кстати, пошло простое русское слово “каникулы”. Собака и отдых, выходит, связаны круговой порукой. Для чего ещё предназначена собака? Охранять, добывать, пасти, вылизывать тарелки. Но коль скоро лещ функционально близок корове, а мы отдыхаем, то… Нёс, почему бы тебе не заняться лещом? Ах, не можешь, природа не велит! И зря. Сопрягать надо, сопрягать, как говаривал Лев Толстой, а не бегать с палочкой.

– Перегрелся, – меланхолично прокомментировал критик. – Типичный синдром околесицы. Лечится внеочередным дежурством.

– Просто ему не хочется мыть посуду, – улыбаясь в бороду, возразил наш главный рыболов, склонный, как многие представители точных наук, к рациональному мышлению физик. – Ему не хочется мыть посуду, а хочется идти с нами. Миша, мы не злодеи, мы подождём. Только ты не слишком тяни…

– Угу, – сказал Миша и ринулся на штурм тарелочного бастиона.

Но мысли его, похоже, витали далеко, ибо пару тарелок он умудрился помыть дважды, хотя отнюдь не принадлежал к тем учёным, которые вместо галстука завязывают на шею подтяжки. Мы терпеливо ждали. Ветер перешёптывался с берёзами, стрекозы, зависая, демонстрировали своё вертолётное первородство, Нёс выплюнул палочку и со вздохом улёгся у ног хозяина, благоухающий травами мир явно не нуждался ни в поправках, ни в усовершенствованиях. Кувакин ожесточённо скрёб сковороды. Его привычные к лабораторной работе руки сами делали своё дело, и вот уже последняя, блеснув, улеглась в ведро. Мы поднялись и заторопились.

Вскоре берег ощетинился удочками. Я оказался рядом с Кувакиным и, конечно, мог бы сохранить для потомства все оттенки его переживаний в эти исторические, как потом выяснилось, минуты, но, рыбача, на это никто не способен. Да и что, собственно, наблюдать? С одной стороны, рыболов – это уж не человек, а придаток к удочке, а с другой стороны, выловить судака – это, как верно заметил Чехов, слаще любви. Лещ, разумеется, не судак, но и тут за хорошую поклёвку всякий готов продать душу. А природа! В погожий день к закату все успокаивается, на воде лазурь и жемчужный румянец, над головой беспредельное небо и тишина, только плещется рыба да под ухом звенит комар. Но, право, когда клюёт, все это видишь боковым зрением, и даже не выясняешь, какой именно комар на подходе – обычный кровопийца или недавно созданный усилиями геноинженеров, питающийся соками миролюбец.

Впрочем, чего рассказывать? Первым, как главному рыболову и положено, леща вытянул физик; так себе лапоть, немногим больше ладони. Он его оприходовал в кукан и стал ждать продолжения, которое не замедлило последовать. Я тоже выловил парочку и мечтал о большем. У Кувакина тем временем на крючке соплей повис очередной ёрш-малолетка. Мишу при всей его выдержке передёрнуло, и он ещё на полшага вдвинулся в озеро. Ясно было, что в ту минуту лещ для него значил куда больше любой генетики.

Солнце уже садилось, освещая все мягким церковным светом, когда – ах! – Мишина удочка вдруг изогнулась дугой, и в воздухе титановой чешуёй блеснул широко распластавшийся, размером с добрую сковороду лещ.

Мгновение было так прекрасно, что я забыл о своём поплавке. Подобно большинству собратьев, лещ, казалось, не имел ничего против небольшой воздушной прогулки и, тугодумно подлетая к растопыренным Мишиным пальцам, даже не пошевелил хвостом. Беззвучно кричащий рот Кувакина был полуоткрыт, пальцы уже коснулись добычи, и тут лещ с видом философа, который случайно затесался не в ту компанию, снисходительно глянул на Мишу, повёл плавником и… Лениво плюхнувшись в воду, он на мгновение вытаращился из глубины, будто осведомляясь, чего ещё надо этому тупице, который так непочтительно отрывает пожилого леща от ужина и попутного лицезрения мира во всех его апперцепциях. Ей-ей, это было у него на морде написано!

Подавленный Мишин вопль взвился к небу, и леска, описав крутую дугу, едва не подцепила Кувакина на крючок.

– Ух, красавец! – Физик даже причмокнул. – Ничего, не расстраивайся, – добавил он тут же. – Лещ вкусная, но уж очень костлявая рыба. Хоть бы вы, генетики, их усовершенствовали…

Умеют же с

...

конец ознакомительного фрагмента