Текст книги "Мистификация"

Автор книги: Дмитрий Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Annotation

«Так как я был непосредственным участником произошедших событий, долг перед умершим другом заставляет меня взяться за написание этих строк… В самом конце прошлого года от кровоизлияния в мозг скончался Александр Евгеньевич Долматов – самый гениальный писатель нашего времени, человек странной и парадоксальной творческой судьбы…»

Дмитрий Елисеев

notes

1

Дмитрий Елисеев

МИСТИФИКАЦИЯ

РАССКАЗ^[1]

Так как я был непосредственным участником произошедших событий, долг перед умершим другом заставляет меня взяться за написание этих строк, хотя я ни в малейшей степени не тешу себя надеждой на то, что мне удастся восстановить справедливость.

В самом конце прошлого года от кровоизлияния в мозг скончался Александр Евгеньевич Долматов – самый гениальный писатель нашего времени, человек странной и парадоксальной творческой судьбы и подлинный автор знаменитого романа «Сновидения Будды». Умер он, совершенно неузнанный своими современниками, и это несмотря на то, что за семь лет, прошедших со дня написания, «Сновидения Будды» переведены на десятки иностранных языков и изданы общим тиражом в несколько миллионов экземпляров. Кроме упомянутого романа, Долматов написал великолепную монографию о творчестве одного из крупнейших писателей середины века – Виктора Стогова.

Я не могу вспомнить тот момент, когда впервые в жизни увидел Александра Долматова, – скорее всего, это было, когда я первый раз пошел в школу, и поэтому не могу выделить его во всеобщем хаосе тогдашних впечатлений. Мы не были с Долматовым близкими друзьями, и за все десять лет, что мы проучились с ним вместе, я могу вспомнить лишь несколько эпизодов из моей школьной жизни, в которых он принимал участие. Помню, как мы играли в шахматы у него дома, но это, скорее всего, был единственный случай, когда я побывал у него в гостях. Один раз он зашел ко мне в компании моих друзей; также я вспоминаю, что при игре в футбол чуть не сломал ему ногу. Но это вовсе не была грубость с моей стороны – просто в тот момент, когда я наносил удар по воротам, Долматов выбил мяч, и удар изо всех моих сил пришелся ему по ноге. И еще я помню, что в старших классах он увлекся литературой, и в первую очередь произведениями Виктора Стогова.

После школы мы с Долматовым – единственные из нашего класса – поступили в университет: я – на экономический факультет, Долматов, естественно, на филологию. И так получилось, что он оказался единственным одноклассником, с которым я поддерживал хоть какие-то отношения на протяжении последующих двадцати лет. Эти отношения заключались обычно в том, что мы один-два раза в год шли с ним в какой-нибудь ресторан просто так поговорить о жизни.

Так было и восемь лет назад, в тот день, который сыграл такую важную роль в истории новейшей литературы. На этот раз мы зашли с Долматовым в «Метрополь», и это был мой последний вечер в Петербурге, так как завтра я должен был вылететь в Стокгольм, чтобы открыть там представительство своей фирмы. Долматов тогда жаловался мне, что его недавно вышедшая монография о Стогове подверглась уничтожающей критике. Большинство его оценок было признано неверными, а выводы – фантастическими и не имеющими под собой никаких оснований. А Фидельман – один из крупнейших специалистов в этой области – даже назвал «Сновидения Виктора Стогова» «фантастическим романом, не имеющим никакого отношения ни к реальному Стогову, ни к его произведениям».

– И тем не менее, – говорил Долматов, – я абсолютно уверен, что если бы Стогов написал свой последний роман, то все бы мои предположения подтвердились.

И он мне рассказал о том, что в последние месяцы своей жизни Стогов напряженно работал над романом, который назывался «Сновидения Будды». По крайней мере, это следовало из его писем. Однако после смерти Стогова в его бумагах были найдены только черновики плана, из которых трудно было понять что-либо. Какое-то время надеялись, что роман, пусть и незавершенный, все-таки отыщется, но теперь прошло полвека, и уже давно всеми признано как факт, что последний, итоговый роман Стогова так и не был написан.

– Ты же знаешь, – говорил мне Долматов, – я потратил на изучение Стогова более двадцати лет. И мне кажется, что я знаю до мельчайших подробностей, каким должен был бы быть его последний роман. Он даже снится мне.

– Так в чем же дело, – ответил я, – напиши его.

Долматов с недоумением посмотрел на меня.

– Я абсолютно уверен, что подделать рукопись Стогова не так уж и сложно, – продолжил я, демонстрируя свою деловую хватку и при этом хоть ненадолго пытаясь избавиться от мыслей о том, что ждет меня в Швеции, – он наверняка печатал свои романы на машинке. А раз так, то надо только найти ее, ведь где-то же в природе она существует.

Долматов на это ответил, что машинка, на которой Виктор Стогов писал свои последние произведения, находится в его музее-квартире всего в нескольких кварталах от того места, где мы сейчас сидим, и что он видит ее там едва ли не каждый день.

– Отлично, – сказал я, – бумагу я тебе найду, у меня на даче на чердаке полно всяких старых бумаг, есть, кажется, даже несколько нераспечатанных пачек, которым, наверное, по сорок – пятьдесят лет. Так что с этим проблем не будет.

– Так ты предлагаешь украсть машинку из музея? – спросил Долматов.

– Нет, это будет очень подозрительно, если машинка пропадет, а вскоре появится рукопись, напечатанная на ней. Хотя ты и в музее свой человек, как я понимаю, у тебя нет возможности незаметно печатать на машинке?

Долматов отрицательно покачал головой.

– Тогда остается только подменить ее. Мы находим точно такую же, меняем их местами, а потом, когда рукопись будет готова, проделываем обратную операцию. Кстати, какая у него машинка?

– «Ундервуд-стандарт».

– Это с широкой кареткой? Редкая вещь. Но ничего, надо будет – найдем. Да и обязательно надо изучить манеру Стогова печатать – там, например, абзацный отступ, перенос слов и тому подобное.

– В музее имеются фотокопии почти всех рукописей Стогова, – ответил Долматов.

На этом мы с ним и расстались, и мне и в голову не приходило, что этот разговор может иметь какие-либо последствия.

Однако примерно через год Долматов позвонил и сказал, что роман готов и мое дело теперь – организовать подмену машинок. Он явно мстил мне за то, что я в его присутствии часто хвастался своими деловыми качествами. Еще он сказал, что присмотрел в антикварном магазине подходящий «Ундервуд» – «дороговато, правда, но для тебя пустяки». После этого мне не осталось ничего другого, как рассмеяться и сказать:

– Но печатать, надеюсь, будешь ты.

Хотя, откровенно признаюсь, было желание послать его подальше.

Примерно через неделю после этого разговора мы с Долматовым сидели во взятом напрокат автомобиле у того подъезда, где находилась музей-квартира Стогова, и нервно курили. Была белая петербургская ночь, и улица, к сожалению, хорошо просматривалась с обеих сторон. Но сейчас она была абсолютно пустынна – видны были лишь несколько припаркованных машин. На заднем сиденье у нас стоял «Ундервуд», оказавшийся, к несчастью, почти неподъемным; а в кармане у меня находилась внушительная пачка долларов – на тот случай, если попадемся. Пока мы еще не делали ничего противозаконного и никак не могли заставить себя перейти эту грань. Потом все-таки собрались, быстро вышли из машины, я взял в руки «Ундервуд», – никогда бы не подумал, что печатная машинка может столько весить, – и вошли в темную парадную. На втором этаже, где была нужная нам дверь, тоже было темно, лишь запыленные окна лестницы пропускали немного света. Долматов, накануне испортив сигнализацию, достал дубликат ключа и открыл замок. Мы вошли в абсолютную темноту. У нас не было с собой даже фонаря, так как мы боялись, что свет могут увидеть с улицы, да и Долматов, бывавший здесь почти каждый день, отлично ориентировался в музее. Чего, конечно же, не скажешь про меня – я попытался следовать за Долматовым, но постоянно на что-то натыкался. Воображению рисовались невидимые стулья и столы. Когда же эти невидимые предметы вокруг меня начали падать, Долматов сказал, чтобы я не двигался, взял у меня из рук «Ундервуд» и исчез. Я слышал лишь, как он чертыхается, потом что-то упало, и наконец он отдал мне точно такую же по весу машинку. Через минуту после этого мы были уже внизу. Долматов вышел из парадной первым, осмотрелся, потом подал знак, что все в порядке, и уже через мгновение мы, счастливые, мчались по ночным питерским улицам, и единственным, что отравляло нашу радость, было сознание того, что нам предстоит проделать все это еще раз.

На следующий день Долматов пришел к самому открытию музея и первым прошел по залам, торопливо уничтожая следы нашего ночного вторжения.

Примерно месяца через полтора Долматов позвонил мне в Стокгольм и сказал, что рукопись готова и пришло время менять машинки местами. Я попытался отказаться, но Долматов сказал, что он один не справится, а посвящать еще кого-нибудь в это дело опасно. Мне пришлось согласиться, так как действительно для успеха нашего предприятия был необходим возможный минимум участников. К тому же мне приходилось поддерживать репутацию делового человека особенно перед Долматовым, посвятившим всю свою жизнь словам. Еще Долматов сказал, что сигнализацию пока не починили, но нам необходимо торопиться, так как в ближайшее время собираются ставить новую, более совершенную систему. Мне пришлось бросить все свои дела и вылететь в Петербург. На этот раз всю операцию мы провели более быстро и четко и вообще чувствовали себя гораздо увереннее, – очевидно, начал сказываться определенный воровской опыт. Помню, что на прощание я сказал Долматову:

– Уверен, что теперь твоя монография станет бестселлером.

А через несколько месяцев я узнал из газет, что в библиотеке Академии наук была обнаружена неизвестная ранее рукопись, бесспорно принадлежащая перу Виктора Стогова и не числившаяся ни в одном из каталогов.

Меня больше всего удивило и, признаюсь откровенно, позабавило то, что ни один из экспертов даже не заподозрил подделку. Возможно, в этом сыграло свою роль то обстоятельство, что рукопись была найдена в библиотеке, а не выставлена на аукционе, как сравнительно недавно ушедшая за двести тысяч долларов рукопись раннего стоговского романа «Игра с зеркалами». Также и тот факт, что машинка, на которой была напечатана рукопись, уже много десятилетий находится в музее, явно говорил в пользу того, что найденный роман – подлинный. Так или иначе, наша мистификация удалась самым блестящим образом.

В рецензиях, которые мне попадались время от времени, писали о том, что «Сновидения Будды» по изысканности стиля, стройности композиции и охвату тем явно превосходят знаменитый «Миракль», который до этого считался главным романом Виктора Стогова. Поначалу я предписывал такие отзывы эйфории от находки, потом, когда роман был издан, – коммерческой рекламе. Но так как восторги не стихали, роман продолжал возглавлять список бестселлеров и появлялись все новые и новые издания на разных языках, я, терзаемый дурными предчувствиями, решил, что должен прочитать его. Хотя и понимал, что делаю это с большим опозданием. Мои дурные предчувствия полностью оправдались, и даже утверждение, написанное в аннотации купленного мной издания, что роман «Сновидения Будды» является итоговым произведением всей мировой литературы, не показалось мне чрезмерно преувеличенным. И должен признаться, что при прочтении у меня постоянно складывалось впечатление, что я читаю Виктора Стогова: ощущались его стиль, его темы, его игровое построение текста. Впоследствии это дало возможность кое-кому из критиков утверждать, что вся безумно-виртуозная структура романа не что иное, как коллаж из предыдущих произведений Стогова. Но, на мой взгляд, эти предположения абсолютно беспочвенны. Прочитав роман, я сразу же позвонил Долматову и спросил, может ли он доказать свое авторство.

– Нет, – ответил он.

После этого некоторое время мы молчали.

– А под своим именем тебе, возможно, и не удалось бы его издать. А если бы и удалось, вряд ли бы кто его прочитал, – попытался я его утешить, хотя и понимал, что говорю явную чушь: просто для раскрутки романа понадобились бы тогда приличные деньги и гораздо больше времени.

Долматов по-прежнему молчал. Тогда я спросил, понимал ли он, когда писал, какой великолепный роман у него получается.

– Ты знаешь, – ответил Долматов, – иногда то, что я писал, казалось мне гениальным, а иногда – полным бредом.

На этом мы с ним и распрощались. И это был наш последний разговор: больше мы с ним никогда не виделись и не разговаривали даже по телефону.

Все эти годы я не могу простить себе того, что вовремя не прочитал роман. Тогда я, возможно, уговорил бы Долматова издать его обычным способом, но и в другом случае я бы наверняка придумал что-нибудь, что доказывало бы авторство Долматова. Сам же Долматов, наверное, просто не мог ничего придумать, а ко мне обращаться не захотел, так как видел мое недовольство тем, что меня отрывают от более важных дел. А возможно, он обиделся на меня за то, что я даже не удосужился прочитать его роман. Мне же и в голову не приходило, что Долматов может написать что-либо стоящее. Я считал все это какими-то их внутренними окололитературными делами и что мы просто спасаем его монографию.

И действительно, Долматовская монография стала классикой «стоговедения» и регулярно переиздавалась весьма приличными для подобных литературоведческих работ тиражами. Однако сомневаюсь, что это могло удовлетворить Долматова. Через третьих лиц я узнал, что он начал беспробудно пить, а затем и перешел на наркотики. Однако, в каком бы состоянии он ни находился, ни разу он не проговорился о своей тайне и, насколько мне известно, не пробовал написать что-нибудь еще. Последние месяцы своей жизни он, одуревший от наркотиков и бессонницы, бродил по улицам Петербурга, разговаривая при этом сам с собой. С кем он все-таки говорил во время этих своих сумеречных хождений? С Виктором Стоговым? С Богом? Теперь об этом уже не узнает никто. Когда Долматов умер, я на правах старого друга обратился к его наследникам с просьбой предоставить в мое распоряжение архив известного критика, обещая при этом помощь в публикации его неизданных сочинений. Как я и предполагал, все, связанное с написанием романа, было уничтожено, но, впрочем, даже и найди я что-нибудь, это вполне могло сойти за подготовительные материалы к его критическим работам.

Такова внешняя история создания знаменитого романа. О подлинной же, глубинной истории мы не узнаем уже никогда. Можно даже пофантазировать и предположить, что душа Стогова каким-то неведомым нам образом вселилась в своего самого верного поклонника для того, чтобы написать свою главную книгу. Хотя, конечно же, разумнее было бы допустить, что за годы изучения Стогова Долматов настолько вжился в систему мыслей и образов своего кумира, что смог даже написать только задуманный тем роман. И я понимаю, что уже всегда на обложке этого бесспорного шедевра будет значиться имя Виктора Стогова. И нельзя считать это абсолютной несправедливостью. И все же… все же…

1999

notes

Примечания

1

Дмитрий Альбертович ЕЛИСЕЕВ родился в 1967 году в Ленинграде. Как прозаик дебютировал в «Неве» в 1996 году. Живет в Санкт-Петербурге.