Текст книги "Юрский период (СИ)"

Автор книги: Диним Найя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Юрский период

 

Из бочки несёт олигомером. Специфический запашок, напоминающий чем-то аромат перезрелых бананов. Вычищать тару дураков нет. Умных тоже не осталось.

Остался только Юрок. Не умник, не дурак, а так. Везунчик. Иммунитет ему природа скастовала читерский, как выяснилось. От всякой заразы доставалось счастливчику, а вот «болванка» просвистела мимо его черепа. Термин аспирантка Феня придумала. Оболванивающий вирус. Судя по симптомам, зараза выжирает мозг вплоть до «мезозойских» слоёв, какими человек не думает, а действует. Это уже Юрок сам сформулировал. Фенька согласилась: что-то типа того – не мыслит, но существует.

Когда у неё начались судороги, предположила, что «болванка» прилетает и по банальной воздушно-капельной траектории. Феньку-то никто не пробовал на зуб. Дорвавшегося до нежного аспирантского мясца одурелого электрика Борисыча Юрок успел от души отоварить лопатой. Хотя никаких возгораний на участке до сих пор и не случилось, укомплектованный пожарный щит пришёлся как нельзя кстати.

Вонища от перелопаченного электрика не беспокоила «затворников», поскольку была просто неразличима в концентрированном смраде, воцарившемся на территории института. Затопившем город. Не исключено, весь мир.

«Болванчики», преуспевая в нанесении друг другу тяжких повреждений, гнили заживо. Тухли повсюду облепленные мухами и кишащие опарышами «крохи» людоедских трапез. Впрочем, прикормленные сотрудниками псы и кошки тоже пришлись заражённым по вкусу. Примерившие роль санитаров огороженной бетонным забором искусственной экосистемы местные вороны и галки передохли сами. Интеллекта у врановых хоть отбавляй, а мозга вирусу на один глоток.

«Болванчики» голодны безлимитно. Пошатнулась власть центральной нервной системы – и дряблые мышцы цивилизованных приматов сокращаются с колоссальной эффективностью до упаду или мимолётного насыщения за счёт неудачи, постигшей ближнего. «Топлива» человекообразным тварям, вероятно, требуется несравнимо больше, чем мусолящим последние чипсы «отшельникам» – аспирантке Феньке и лаборанту Юрку.

Самым грозным и непримиримым врагом и тех и других оказалась по древней осадной традиции жажда. Не разглаженные оболванивающим вирусом извилины лаборанта оперативно додумались до сбора конденсата и дождевой воды с помощью нехитрых приспособлений, вывешенных в форточки без маскировочных затей. «Мезозойские» умы заражённых реагировали только на резкое движение или достаточно громкий звук, и таковские лягушачьи повадки осаждающих спасали осаждённых от штурма. «Болванчики» выдавили бы двери и покрошили бы стены голыми руками, не говоря уже о не зарешёченных окнах, за считанные мгновения, додумайся они до такого.

С особо перспективным ожесточением заражённые грызлись у водостоков и у луж – мелких выбоин в асфальте, наполняемых провонявшим смертью июлем с капельно выверенной в небесной канцелярии скупостью. Эволюция вымирания неразумных не побрезговала и извращённым вариантом полового отбора – женских особей среди отирающихся под замызганными окнами производственного участка «болванчиков» Юрок не разглядел. Близорукая Фенька и подавно.

Сожравшие некогда прекрасную и, увы, относительно слабую половину контингента научные сотрудники, к неудовольствию «затворников», уходили в лучший мир с удручающе малой скоростью. «Болванчики» явно научились экономить силы и не стремились исчезнуть с заасфальтированного лица Земли раньше, чем у аспирантки и лаборанта закончится еда.

– Жрать нечего, а отравы – на стадо мамонтов, – апатично констатировала Феня.

Она чуть-чуть сгустила краски. Не принципиально. На участке по сусекам наскребли немного гречки и овсяных хлопьев. Юрок, вооружившись издыхающим аккумуляторным фонарём, ломиком и ножищем для резки каучуков, за несколько ходок облазил весь корпус, добывая консервы, в том числе и кошачьи с собачьими. И, естественно, печенье, хлебцы, засохшие бутерброды, чипсы, кукурузные палочки, растаявшие шоколадные батончики и прочие вкусности, припасённые деградировавшими сотрудниками к чайным церемониям без отрыва от научного процесса. Феньку, после инцидента с бешеным электриком, брать с собой категорически отказывался.

Ей повезло, и она не увидела неумело развороченного метровым лезвием трупа своего научного руководителя. Тщедушие и лёгкая хромота старичка профессора сыграли на руку не поднаторевшему в хладнокровных убийствах лаборанту.

Юрок, обессилев в пылу борьбы, не удержался на ногах, приложился башней о подоконник и несколько губительных часов провалялся без сознания в кабинете озверевшего интеллигента. Вернулся на участок только для того чтобы отдать аспирантке питательные находки. Победителя ждали распахнутые настежь окна четвёртого этажа. Такой высоты вполне достаточно для превращения человека в безобидную отбивную. Фенька, скуля, всучила покусанному доктором наук лаборанту бинтик и бутылочку с этанолом. Юрок, рассудив, что, залив шары, прыгать легче, забрал бесполезный медикамент и удалился. Пойло, слишком уж крепкое, в рот не полезло, но, вылитое на рану, от заражения крови наверняка помогло. Сигать из окна укушенный побоялся. Смалодушничал, да... На третьи сутки его нестёртое скороспелым вирусом серое вещество мысленно рапортовало о встроенном в организм иммунитете.

Осмелев, лаборант попытался обшарить и соседний корпус. Еле унёс ноги от пары малознакомых сотрудников, оставив в лысой башке одного из них пожарный лом, просканировавший выеденные мозги через глазницу. По правде говоря, Юрка спасла лишь первобытная тупость нападавших, прямо пропорциональная их феноменальной силище.

Запасы съестного, разумеется, относились к невосполнимым ресурсам. В отличие от воды...

– Отравы, говоришь? – прогундосил он, приплюснув нос к оклеенному дырявыми газетками стеклу. – А давай-ка организуем водопой с сюрпризом.

– Зачем?

– Проредим эти стройные ряды... Нам надо уходить, пока не оголодали.

Надо прорвать кольцо. Им ещё повезло, что сейчас пора отпусков, и не пришлось оборонять участок от своих же...

– Давай, – согласилась она без энтузиазма.

Выбрали относительно приземистую двухсотлитровую бочку из-под олигомера. К сожалению, заявила Фенька, нетоксичного. План надумали простой: ночью выставить закрытую тару наружу и без лишнего шума, не привлекая несвоевременного внимания «болванчиков», через шланг, воткнутый в небольшое отверстие сверху, постепенно наполнить её водой. Долить туда «мамонтовую дозу» несовместимой с нормальным функционированием человекообразных организмов «вкуснятины». Открыть бочку и зазвать бывших коллег на попойку шумом...

Теория стройна, но каверзная практика ставила подножки на каждом шагу. «Заправочный» шланг кое-как смонтировали при помощи изоленты и скотча из обрезков, выволоченных из всех углов и закоулков.

На ужин распотрошили пачку «Юбилейного». Сладкоежка Фенька, нахохлившись, с неприязнью рассматривала аппетитные осколочки печенья.

– Чего вытаращился? – резко спросила она у озадаченного такой разборчивостью лаборанта.

– Ты, наверное, последняя женщина на Земле, – выдал он неожиданно для себя же.

– Не я.

– О чём ты? – изумился он, холодея.

– Меня дёргает, – сказала она едва слышно, – пока несильно.

– Да ты... ты дрейфишь, Фенька!

Конечно, она трусит. Мелкая и тощая, сколиозная, ни в одном глазу не спортсменка. А марш-бросок им предстоит далеко не увеселительный.

– Да, – согласилась аспирантка. – Сама я боюсь. А тебе уже приходилось...

Теперь уже Юрок сдрейфил не на шутку.

– Но завтра я ещё помогу тебе. И сегодня.

Пока не стемнело, она, пристроившись у окна, залепленного в буквальном смысле жёлтой прессой, написала для лаборанта подробную инструкцию по ядохимикатам. Какой где стоит, в какого вида посудине, под какой этикеткой.

– Поаккуратнее только. А то выберешься – и сдохнешь на ходу. Перчатки резиновые надень.

– Да понял я!

К утру судороги усилились. Но мысли её не путались.

– Похоже, ты – носитель, хотя сам и не болеешь. Сколько мы тут друг на друга пыхтели?

Юрок молчал.

Раз у Феньки не на шутку полыхнула истерика, и обескураженный лаборант, быстро исчерпав жидкие аргументы, прижал разбуянившуюся аспирантку к стене и чмокнул хорошенько. С пристрастием, взасос. На рефлексах, видимо. Никогда Юрка эта писклявая «фанера с глазами» не привлекала. И обидел, и успокоил. Тогда, возможно, и заразил.

– Тебя могут пристрелить там... снаружи. Горланить нельзя, «болванчики» сбегутся, но... читать здоровые умеют.

– Предлагаешь забег с транспарантом?

Смешок.

– Не... Руки для оружия.

На безрыбье и лом – ружьё.

– Одну надпись на рюкзаке сделаю, и спереди на футболке. Хорошо, она такая... примерно белая. Ну, однотонная.

– Чем? Тушью для ресниц, что ли?!

– Дурак ты. Буквы из тряпочек вырежу. У меня в банке форполимера литра полтора осталось, ты же и отбирал. Промажу – на воздухе быстро схватится. Не размокнет, если вдруг что. Да и от тебя труднее будет откусывать, нормальные такие полимерные щитки получатся.

– Человек-плакат спешит на помощь! – сострил он.

– Спасёшь себя – спасёшь мир. Возможно.

Пауза долго не выдыхалась.

– Я же носитель.

– Иммунитета тоже.

Фенька взяла ножницы и засела у короба с ветошью, выбирая лоскуты поярче. Юрок вспомнил, что на самом-то деле зовут аспирантку Юлькой, а Фенечкой её прозвали такие же помешанные на околонаучной карьере тёлки за пристрастие к изготовлению всякой дребедени вроде цветастых браслетиков и бусиков.

Время на споры истекло. Лаборант развлёкся эмпирикой до психоза, прилаживая к бочке громоздкий «многоступенчатый» шланг. В конце концов он установил в «поилке» заныканный кем-то с неизвестными целями в мастерской отрезок трубы подходящего диаметра, зафиксировав верх железной «соломинки» дырявой крышкой и уперев низ в брошенную на дно монументальную телогрейку подавшегося весной в пенсионеры инженера Аркадия, призванную заглушить журчание стекающего раствора. Теперь, водрузив модифицированную бочку на выбранное место, можно без особых проблем натянуть на железяку свисающий из окна шланг и налить изнывающим от сушняка людоедам «освежающий коктейль».

Двухсотлитровый «бокал» дожидался сервировочных потёмок, а Юрок добывал воду. Он обошёл все туалеты корпуса и вычерпал из бочков и унитазов застоявшееся содержимое. Для хороших людей ничего не жалко. В кабинете разложенного на разлагающиеся составляющие профессора красовался здоровенный аквариум. Остатки цветущей воды, несомненно, придутся по вкусу безмозглым каннибалам.

Мало набралось, ещё очень мало. Но, кажется, где-то на западе погромыхивает, и, возможно, ночью придёт гроза. Глаз не сомкнуть в любом случае.

Фенька потряхивает ножницами. Отнюдь не победно, непроизвольно. Сохнут разложенные на столе «принты». Или правильнее говорить – аппликации? Футболка уверяет – «Я не болен», рюкзак хвастает: «У меня иммунитет». Прямо, без иносказаний. Контрастно, чётко, пусть и кривоватыми буквами. Поверит ли кто? Можно попытаться...

– Я тебя постригу. Сейчас. Как можно короче. Здесь в ящичке, видишь, лезвия. Ну, извиняй, не станок, не держу «газонокосилок»... Ещё скальпель вот.

Скальпелем чудачка Фенька точила карандаши. А лезвиями делала зачем-то надрезы на каких-то фигурных образцах. Юрок не вникал, не его забота. Он, по сути, на участке грузчиком и чернорабочим впахивал, а не лаборантом.

– Тебе надо всю башку обшкрябать наголо. И... перед уходом побрейся. Возьмёшь с собой.

– Имидж – всё? – усмехнулся он. – Вообще, да. За патлы или бородёнку легко ухватить. А за бритый кочан – фига.

– И будешь отличаться от них издали, – присовокупила Фенька. – Много дней.

Это правда. «Болванчики» за собой не следят. У «затворников» с гигиеной тоже не особо задалось, по техническим причинам. Воды меньше, чем мыла, не больно-то загламуришься. «Бородёнка» у Юрка уже наросла – Марксу на зависть. Фенька в жарищу ходит в набедренной повязке из синего халата, прячет бурые пятна на засаленных джинсовых шортах.

Насрать.

Насрали «отшельники», кстати, знатно.

Иногда, даже часто, и так бывает – сначала завоняешься, потом сдохнешь.

Глядя на вздрагивающие пальчики, лаборант угрюмо сказал:

– Ну, на загривке сними шерсть, дальше я сам, Фень.

Не стала спорить.

Обскобленную и исцарапанную лаборантскую шкуру Фенька продезинфицировала ацетоном. На всякий случай. Такое вот ноу-хау. А спирт давно закончился. Но от него тоже щипало бы зверски.

– Пошли в лабораторию.

На второй этаж. Значит, всё. Из окна с четвёртого – не вариант, никого кормить она не запланировала. Яд... Убивающего наповал у неё нет.

– Фень, я же оставлю тебе и еды, и попить... Может, продержишься...

– Без мозгов?

– Они-то вон что-то соображают всё-таки! Жрать-пить – и черви соображают! Фень...

– Крышу сорвёт этой ночью. Ты не успеваешь, Юрок. Не дожидайся, пока я начну сопротивляться.

Сопротивляться – это очень слабо сказано. Когда рассудок сдуется, а голод набухнет, из дохленькой куколки Фени вылупится безымянное чудовище. Возможно, и чувствующее боль, но почему-то на неё не реагирующее. Невменяемый зверь, почти с полцентнера живого веса. Угасая и искажаясь, глубинные рефлексы самосохранения и энергосбережения спускают с цепи силищу, затаённую и в самом хлипеньком теле. Какое сопротивление, о чём это? Тварь нападёт сама.

Верно, мужчины на территории выиграли у женщин с разгромным счётом, но не всухую. Дамы оказали кавалерам достойный гордого звания «приматы» отпор. Уж Юрок-то самолично оценил боевой потенциал слабой половины человечества. Девочка-припевочка Тася с третьего этажа одним рывком чуть не выломала с мясом замешкавшемуся добытчику чипсов левое плечо, и это ещё не самое болезненное воспоминание о неравной, казалось бы, схватке. А ведь грузчик-лаборант не пальцем делан и не соплями клеен.

Юрок выбрал лом-гвоздодёр, кило эдак на два с хвостом.

– Как хочешь, – безучастно прокомментировала выбор Фенечка. – Там у окна стоит здоровый штатив. Основанием можно тираннозавру череп раскроить, с одного удара.

– Не пробовал, – отозвался Юрок.

А ломом пробовал. И кроил. Черепа. Не динозаврам, но впавшим в юрское состояние души людям – да. И мужикам, и бабам. Думал только одно – хорошо, на территории нет детей. И тут же душил эту мысль в зародыше. С Фенькой-Юлькой, делясь жратвой, впечатлениями не делился. Она, видя кровавые брызги на комбинезоне, ничего и не спрашивала.

В лаборатории аспирантка, дёргая конечностями и нечёсаной головой, привычно оседлала высокий табурет, закрыла глаза. И перекрыла ещё один из важнейших каналов связи разума с обезумевшей действительностью наушниками-капельками весёленькой голубой расцветки. Батарейка в плеере давным-давно села. Музыка звучит только в воображении. Голимая попса. Пусть так.

Руку он набил, правда.

Одного удара хватило.

Не пожалел трёх контрольных. Так чтобы совсем наверняка.

Спускаясь по лестнице, подумал: каплей в океане трупной вонищи больше.

Как это весомо, оказывается, – капля.

Теперь во всём корпусе осталось только одно ходячее человеческое тело – его собственное, лаборанта Славки Юрского по кличке Юрок. Не желающее действовать. Ничего не хотящее. Вообще. Даже спасения.

Но спасти мир – чем плоха игра?

Единственный вектор побуждения, уязвивший депрессивного лаборанта, – азарт. Никакого пафоса, только врождённое стремление хищника убить как можно больше. Жажда крови. И жажда воды завялившихся под июльским солнцем «болванчиков».

Ночью приползла-таки долгожданная гроза, и Юрок, перебравшись на четвёртый этаж, поближе к небесам и двускатной крыше, структурирующей ливневый хаос в мощные потоки, не вздремнул ни минуты. Все бидоны, канистры, вёдра, термосы, пластиковые бутылки, чайники, кастрюльки и прочие ёмкости, попавшие так или иначе в его распоряжение, заполнились водой. Самые чистые бутыли, из-под пиваса, он аккуратно сложил в рюкзаке, беззвучно и ярко вопящем о спасительном иммунитете.

Днём отоспался и хорошо поел. За себя, и за Феньку. В сумерках долго сидел у входа, прижав ухо к запертой на железный засов двери. Стихло. В знакомой обстановке Юрок действовал автоматически, без подсветки. Выкатил на тележке бочку, сгрузил под свешенный шланг. Опустил, стараясь не громыхнуть, на дно для устойчивости конструкции две компактные литьевые формы в трещащем по швам мешке. Балластные железяки бесшумно легли на телогрейку пенсионера Аркадия. Закрыл поилку. Натянул «кишку» на трубу. Загнал тележку на участок, заперся. Перевёл дух.

Повезло, не повезло... Одичание никаких бонусов к паршивому ночному зрению и посредственному слуху заражённым приматам не приплюсовало. Темнота практически «обесточивала» взбесившихся дневных зверей и значительно снижала градус их агрессивности. Вечером «болванчики», не утратившие навыков ориентирования на местности, устраивались на ночлег в соседних корпусах. Ведь там не осталось никого, кто почесался бы закрыть двери изнутри и угомонить задержавшихся в коридорах и лабораториях безумцев... Но многие из одичалых неприкаянно коротали тёплые ночи под открытым небом, завязнув в зыбкой дремоте там, где застигали их сумерки.

Жаль, но наделённый уникальным иммунитетом лаборант тоже ни черта не видел в темноте, а освещая дорогу спичками и выдохнувшейся зажигалкой, далеко не уйдёшь. Более масштабное пламя самодельного факела отлично привлекает людоедов, установлено экспериментально... Утренние и вечерние потёмки – самое подходящее время для коротких переходов, главное для начала – выбраться с территории института.

Опасаясь сослепу расплескать мелко расфасованные водные запасы, Юрок приступил к наполнению поилки на рассвете. На «сладкое» заправил ближе к полудню «троянскую» бочку заблаговременно разведённой отравой.

Перекусил. Отобрал продукты для похода. Не забыл баночку с солью, пузырьки с йодом, спички, ещё кое-какие небесполезные мелочи, собранные рассудительной Фенькой. Запихнул в рюкзак. Пожрал от пуза, если такое вообще возможно в сложившихся условиях. Дремал. Ни о чём не думал.

Вечер. Ночь. Рассвет.

Вышел, быстро навязал на шланг блескучий и громко шелестящий колтун из магнитофонной ленты, отмотанной с завалявшейся в профессорском кабинете древней бобины. Снял с бочки крышку. Вернулся, заперся, приподнял шланг с «вымпелом».

Бродя по участку в лабиринте оборудования, Юрок с фанатизмом шамана, умиротворяющего чудодейственным бубном духов, молотил ломом по ведру и время от времени припадал к окну. Изысканное общество самых выносливых и живучих «болванов» потянулось на водопой, привлечённое незамысловатыми спецэффектами. Больше всего жаждущих пёрлось со стороны институтской столовки.

Юрок узнал сварщика Толика и одного разговорчивого когда-то мужика из охраны. Ещё несколько заражённых казались смутно знакомыми. Противоестественный отбор поработал на славу. Лучшие из лучших. Остались самые здоровенные. Не тираннозавры, конечно, но бугаи породы «подходи, не бойся, отходи – не плачь». Заросшие, окровавленные до черноты, в замурзанных обносках – летняя одежда не отличается прочностью. Многие явились на пир так и вовсе в чём мать родила.

Поначалу легко обнаружившие бочку с пойлом «звероящеры», к удивлению и тревоге затихшего лаборанта, соблюдали нечто вроде иерархии и очередности, видимо, небезосновательно опасаясь друг друга. Но потом нетерпение, густо замешанное на жажде, вспенилось до краёв, и попойка без всякой плавности перешла в фазу драки, сотрясающей небеса дичайшими воплями.

Флегматичные безумцы оживились с тем чтобы подохнуть самым жутким образом. Чем меньше были шансы заражённых припасть к «живительной влаге», тем оживлённее они себя вели. Трое гривастых парней, действуя без выраженной согласованности, с трудом повалили Толика на асфальт, но сварщик выкрутился и вцепился зубами в глотку не догадавшегося отпрянуть голозадого агрессора. Рядом какой-то кудрявый мордоворот умело мозжил о бордюр плешивую башку нерасторопного, но приставучего конкурента.

На стёкла брызгала кровь. «Гости дорогие» пили и ели... кто что оторвал. Нахлебавшиеся присоединялись к побоищу во славу бескомпромиссной конкуренции или разбредались, унося в себе неотвратимую агонию. Жаждущим удалось завалить опорожнённую не досуха бочку, и лаборант, остекленев, наблюдал за гурманами, обсасывающими и жующими подранную фуфайку Аркадия.

Вечером, переполненном стонами отравленных, обвешанный непредназначенными для убийства, но смертоносными железяками оруженосец собственного иммунитета покинул участок и вышел из обезлюдевшего корпуса с торца, обращённого к главной проходной. В руках лаборант сжимал внушительный пожарный багор.

Поколебавшись, Юрок решил не тратить силы и время, добивая умирающих. «Болванчики» явно чувствуют боль – доказано бесчеловечным экспериментом с двумя центнерами «живой воды». Не исключено, лаборант поделится с кем-нибудь, любознательным, этим наблюдением. Никто из скорчившихся на асфальте людоедов не проявил к страннику недвусмысленного гастрономического интереса.

Вскрыв багром захламлённую проходную, Юрок неторопливо зашагал к трамвайной остановке. Рядом с ней зеленел целый боярышниковый «лес», по счастью, запущенный коммунальщиками до состояния дремучести. В мае там даже распевал соловей, не убоявшийся индустриальных пейзажей. Лаборант осторожно углубился в заросли и устроился на первый ночлег вне института. Передохнул, обозревая сквозь ветки безжизненное шоссе и планируя дальнейшие шаги. Пожевал сухарики, вздремнул. С рассветом двинулся в путь, ориентируясь на градирни ТЭЦ. Встретятся где-нибудь или нет здоровые люди, надо выбираться из протухшего города. Пешком – все дороги забаррикадированы брошенными машинами разной степени сохранности. В каждой второй теоретически можно переждать день или переночевать.

Лаборант выбрал для днёвки кабину стоящей на тротуаре под тополями фуры. Даже какой-нибудь двухметровый амбал, ковыляя мимо, случайно внутрь не заглянет. Высоковато. А неслучайно «болванчики» подсуетятся только если сдуру привлечь их внимание. Устроился поудобнее. Погрыз сухой кошачий корм. Запил тёплой водой из складного металлического стаканчика. Отличная вещь из наследия инженера Аркадия. Мировой дед. Где-то он сейчас? Наверняка уже переварили...

Достал аспирантские «бритвенные принадлежности» и флакончик с жидким мылом. Аромат «зелёный чай», повеяло чем-то внеземным. Долго и терпеливо скоблил похрустывающую на лезвии щетину. Заняться всё равно нечем. Сиди и не рыпайся. Тяни время. «Болванчики» тоже не вечны, и у них «садятся аккумуляторы», необратимо.

Собрал вещи в рюкзак, задремал.

Завечерело. Выскользнул из укрытия, пошёл дальше.

Сутки за сутками. Зной, мушиный зуд, пыль. Вонь – наверняка, и не то слово. Так притерпелся, что не пронимала. Заметил – всюду мумифицированные птичьи тушки. Голубиные, вороньи. Не иначе с пернатых всё и замутилось. Кто знает? Жив ли кто, обученный искать ответы на подобные вопросы?

Градирни высились за спиной. Потянулся «спальный» район. Юрок строго держался шоссе. В серых многоэтажках, конечно, найдётся ценная пожива, но во дворах бродит набычившаяся смерть, перекликаясь сама с собой бессмысленным рёвом. Всё же он убил нескольких «болванчиков», вынудили. Одного совсем ещё «сочного» – такие наиболее опасны. Убегать лаборант не пытался – зачем напрасно жечь калории и, потея, транжирить бесценную влагу? Юрок играл на опережение, без прелюдий вгоняя массивное железное острие в набухшее от рыка волосатое горло или в висок. В переносицу. По ситуации. И отступал, предоставляя человекоподобной твари возможность, содрогаясь, клекоча и хрипя, дозреть самостоятельно до стадии безусловного пацифизма. Видел необходимость ударить ещё – бил. Его не преследовали – довольствовались парным мясом поверженного... Главное – не нарываться, не попасть в окружение, не влезть в гущу. Сам по себе лаборант-грузчик был слишком крупным объектом, чтобы редуцированные нейронные цепочки обнаруживших его голодных «болванчиков», яростно искрясь, запускали алгоритм безоглядной атаки. На маленькую Феню заражённые кидались бы сходу. Но, прижавшись друг к другу, слившись в единое целое, большое и четвероногое, невозмутимое внешне, уверенное в себе, «отшельники», возможно, обманули бы выживших из ума «гоминидов». Смастачили бы из брезента костюм «тянитолкая» и... О чём гадать? Слабенькая надежда умерла, не родившись...

Женщины и дети попадались на глаза только в виде догнивающих останков. Или же в поле зрения назойливо вторгались фрагменты утраченного быта: туфельки, сумочки, коляски, игрушки...

Не задумывайся. Иди.

Но Юрок задумался, наткнувшись на свежий, не объеденный труп с аккуратным отверстием во лбу. С какого расстояния «вылечили пациента»? Удосужился ли стрелок разглядеть «дичь» в прицел?

Страх прилип.

Недоедание сказывалось. Болит живот. Тяжко не только ноги переставлять, но и шевелить извилинами. Что делать? Фронтальная аппликация уже нечитабельна совершенно, настолько пропотела и замызгалась футболка. Грязен и рюкзак. Юрок повязал багор обрывком бинта. Этакий призрак белого флажка. Разглядят ли? Увидят ли, что руки заняты... и, значит, из башки не выпало основополагающее понятие «орудие труда», не вмещающееся в «мезозойские» и «юрские» черепа кровожадных человекоящеров?

Нет брони. Закрыться нечем. Надо идти.

Опять светает. Вставай. Иди.

Мотает. Зашагал, опираясь на багор. Позвякивает, это не дело. Нельзя шуметь. Приподнял и тут же уронил, вздрогнув от неожиданности, – откуда-то сверху гаркнул суровый невидимка:

– Стоять!

Замер.

– Руки за голову! – на каком-то автопилоте лютовал невидимый мужик.

Пристроил ладони на колючем затылке.

Тишина.

– Ты... понимаешь меня? – голос изменился.

Глотка пересохла до немоты, поэтому кивнул.

Пауза. Какой-то бубнёж и шорохи.

– Можешь опустить.

Руки, обмякнув, сползли с потного затылка. И где-то под облаками возможно последняя на Земле женщина с неподражаемым торжеством воскликнула:

– А-а! Я же говорила – бритый не из этих!