Текст книги "Дары лесного духа (СИ)"

Автор книги: Диним Найя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

   Дары лесного духа

   

   У каждого ли есть призвание?

   Счастливчик ли тот, у кого оно есть?..

   Перепелятник, чей искательный взор посверкивает золотисто-лютиковой ярью, уверен, что предназначение всякой пичуги – насыщение его ястребиного высочества. Но лесного духа не страшит голод рябого охотника. Иричилль даже не прочь бы и подразнить возомнившего себя невидимым хищника.

   Лесной дух видит всё и всех. Глазами Иричилля Лес вглядывается сам в себя и в души своих гостей. Большими глазами маленького живого огонька, каковы непроглядно темны и в ясный день.

   ***

   Иричилль узнал, кто же он таков есть, когда, без колебаний покинув общество чересчур суматошных и робких братьев и сестёр, отправился самостоятельно исследовать богатый валежником, сухостоем и чахлым еловым подростом тенистый субор, который становился ярче, светлее и больше с каждым прожитым днём, раздался в бесконечность и наполнился всевозможными существами и сущностями. Только тишины, одиночества и пустоты нельзя обрести в лесу, но почему-то именно за тишиной и одиночеством сюда приходят гости. Они велики, тяжелы, медлительны и неуклюжи. И глухи, раз слышат тишину, умудряясь восхищаться и наслаждаться ею. Но отнюдь не слепы.

   И даже малютку Иричилля в его мерклом птенцовом оперении «комочка-невидимки» заметили. Подслеповато прищуренные тусклые глаза странной гостьи из чужого оглушительного мира. Не столь громадная, как многие из пришельцев, она вдруг съёжилась и стала терпимо невелика, с замшелый, обвалившийся в серёдку от трухлявости, обжитый муравьями пенёк, когда ножищи её подкосились от усталости, неведомой лесному духу. Незнакомка молча сидела на подстиле из увядшей еловой хвои, чешуек отмершей коры и осыпавшегося лишайника, крошева засохшей смолы и истлевших осиновых и берёзовых листьев. Её дыхание выровнялось, она спокойно внимала несуществующей тишине. И услышала тишайший плеск крылышек любопытного Иричилля до того, как увидела его. Или, возможно, почувствовала его взгляд.

   Она, повернув лохматую голову, пыталась высмотреть крохотную вертлявую птичку в дымчатом хитросплетении высохших еловых лап. Это было непросто. Юный лесной дух присматривался, прислушивался, вникал, и решил, что гостья не опасна. И уже не таясь, он прыгал по шершавым ломким веточкам, стряхивая последние, чудом не облетевшие хвоинки. Крутил головой, изучая удивительное создание, вглядываясь в тёмно-серые глаза кромешно-сумеречными очами.

   Сероглазая пришелица была первым человеком, кого Иричилль видел так близко. Она легко достала бы рукой до приземистой ёлочки, на которой он пристроился. Но просто смотрела, не шевелясь. И терпеливо ждала некоего чуда, вряд ли осознавая, каково её желание.

   Через день она явилась снова. Прошлась по кромке заросшей таволгой поляны, свернула в чащобу. И вновь устроилась на хвойном покрове, поджав ноги под себя. Иричилль чувствовал её волнение. Он, перепархивая с ветки на ветку, устремился к опушке. Маленький глазастый дух леса оказался тем самым чудом, какое ждали. Гостья тихо, сипло и фальшиво насвистывала что-то жалкое и неудобопонятное, воспринимая никудышным человечьим слухом эту нелепость как подражание чарующим песням соплеменников Иричилля. Но скоро умолкла, догадываясь, что вовсе не свистом приманила отважного глазастика.

   В следующий раз она решила, что пернатого юнца привлекла мошкара, выбравшаяся из разворошённой опали. Гостья копошилась в слежавшейся хвое пальцами, затем извлекла из складок диковинного человечьего оперения раскладной блестящий коготь и взрыхлила опад. Иричилль не отказался от угощения. Он ловко склёвывал егозливых букашек, задорно прыгая на тонёхоньких лапках чуть ли не по огромным бледным лапищам обходительной пришелицы. Она взирала на него с замиранием сердца. В этом неосязаемом соприкосновении миров жил нерв сдержанного восторга, и не таилось угрозы.

   Она приходила вновь и вновь. На тёмном колючем покрывале земли яркими пятнышками засветилась палая листва. Дождавшись появления темнозорой птахи, гостья срезала тускло поблёскивающим когтем приподнявшие влажную опаль желтоголовые подосиновики. Привередливость сероглазой обернулась сущим блаженством для прожорливого лесного духа. Иричилль пировал на бережно рассечённых ворсистых шляпках, выхватывая тонким клювом из нежной синеющей мякоти лакомых полупрозрачных личинок с бурыми головёнками. Разборчивая гостья забирала с собой лишь чистые, не изъязвлённые скрытными едоками грибы, покрошив червивые для доверчивого обитателя сумрачного подлеска. Он провожал её, когда она шла вдоль опушки, продираясь сквозь колкую трескучую гущу переплетённых ветвей. В длинных, небрежно собранных в мягкую косу волосах привереды застревал вездесущий сор, клочковатые обрывки паутины, и иногда плутали, вяло извиваясь, мелкие зелёные гусеницы.

   Она возвращалась, отмалчиваясь, не желая нарушать воображаемую тишину и выжидая чудес. И однажды, в пасмурный день, Иричилль поманил безропотную странницу за собой, подскоками выбивая звучный шелест из просыпавшихся на медленно остывающую землю листьев орешника. Он, наклоняя и поворачивая головёнку, взирал снизу вверх на гостью то одним глазом, то другим, и в его быстрых взглядах искрилась тёмная лукавая власть, коей она не стала противиться.

   Она ступала осторожно, пригнувшись, затем опустилась на четвереньки и сжалась в комок, пробравшись в бересклетовые заросли. Иричилль, всецело завладев её вниманием, теребил острым клювиком отзывчивый малейшему движению опад, потом вспорхнул и скрылся. Он спрятался высоко в смолистом зелёном лапнике и поглядывал вниз, на гостью, сквозь частые лощёные иголки. Она разгребла светлокожей ладонью, почти светящейся в полумраке, взъерошенную маленьким лесным духом лиственную подстилку, и нашла то, чего никогда не видела раньше.

   Маленький клад. Крохотный дар крохотного чудотворца. Сначала она подумала, будто бы нашла чьи-то кости. Какого-то мелкого зверька. Но сразу поняла, что ошиблась. И едва отдёрнув руку, снова прикоснулась к находке подушечками пальцев. Этого пришелице было достаточно, чтобы знать наверняка, есть ли в сердцевине червоточины, или же сокровище не принадлежит никому, кроме неё. Она отыскала на редкость необычные грибы, парочку молоденьких крепких подосиновиков. Белейших, без единой крапинки. Казалось, они искусно слеплены неким прихотливым чудесником из розоватой каменной соли мелкого помола. Этот образ, посетивший мысли изумлённой гостьи, Иричилль видел отчётливо, но не понимал. Она раскрыла железный коготь и срезала один из призрачно-белых подосиновиков, тот, что покрупнее. Крепыш с бархатистой шляпкой порадовал искательницу весомостью и чистотой. Она смотрела на мраморный, неравномерно розовеющий срез и улыбалась. Теперь у неё появилось своё тайное грибное местечко. Заветное и просто волшебное.

   Даже самая ничтожная мечта, сбываясь, лучится счастьем. Иричилль видел подобное много раз... Но именно тогда узнал, каково его призвание.

   Он – маленький исполнитель маленьких желаний. Но для Леса и нет ничего малого и неважного. Всё имеет и причины, и значения, и следствия. Корни, побеги и плоды.

   Когда тёмный, сопревший в осенних ливнях субор высветлили искры ажурного инея и побелили ломкие хлопья снега, Иричилль отправился в дальнее странствие. Глазами бесстрашного путешественника спящий Лес видел красочные, захватывающие сны о солнечных краях, не ведающих оцепенения.

   Иричилль вернулся к таволговой поляне, затерянной в сосняке, когда обледенелый снег, проседая, впитывался в землю. Невесомый лесной дух не оставлял следов на грубой ноздреватой поверхности оплывших в еле ощутимом вешнем тепле сугробов. Но обрёл голос, с неземной лёгкостью пронзающий гул раскаченных ветром крон. Тонкий и хрупкий, как ледяная иголочка, вышивающая никогда не повторяющийся узор на сказочном полотне, называемом людьми тишиной.

   Эти скитающиеся в иллюзорном безмолвии великаны ощущали беспросветный взор Иричилля как прикосновение. Лёгкое и настойчивое. Как падение на плечо неостывшей частички пепла, как попытка неизвестности потрогать сердцебиение. То, что настораживало и заставляло напрягаться и беспечных, и донельзя самоуверенных пришельцев. Всякий человек, привлекший внимание лесного духа, останавливался, замирал и, поняв, что присутствие некоего живого существа ему не мерещится, озирался в растерянности, пытаясь разглядеть того, кто застал его врасплох. И завидев Иричилля, вздыхал с облегчением. Нередко и улыбался. Так вот же кто это. Птичка. Всего-то маленькая пушистая и глазастая птаха на длинных ножках. Вот кто шевелит тонкие веточки и шебуршится у корней.

   Зоркий лесной дух Иричилль, верный призванию, исполнял маленькие смутные желания больших пришельцев. Он, с лёгкостью очаровав заплутавшего в чаще гостя, выводил его на знакомую тропку. Он мог показать не вытоптанную земляничную полянку невезучему лакомке. Или брод через змеящийся в овраге бурый ручей. Или выманить незадачливого грибника с полупустым лукошком к россыпи лисичек, выглядывающих из-под щетинистого тёмно-зелёного мха.

   Он творил крошечные чудеса, каковые были ему по силам. Зная, что гости не видят в столь маленьких удачах ничего чудесного. Но ведь они и не жаждали никакой волшбы. А если и грезили о чём-то совершенно необыкновенном, то воплотить такие мечты лесной дух не волен. Не понимал Иричилль, отчего люди считают чудом небывальщину.

   Но неназойливое служение пылкого кудесника пущи играло всеми красками волшебства, когда он встречал на тропе неумолчного шороха гостью с длинными волосами, неизменно украшенными паутиной и хвоинками. Она не узнавала его, конечно же. Для неё всякий раз он был просто зарянкой, птахой с рыжей грудкой, пламенеющей в лесном сумраке. Она не задумывалась о том, что ничего не бывает просто так.

   Ей нездоровилось. Она часто уставала и ходила с трудом, прихрамывая, или же, закаменев, подолгу не могла сойти с места, пережидая обострившуюся ломоту в суставах. Но вдруг её внимание отвлекал мелькающий на расстоянии выдоха негасимый огонёк, и боль отступала. Сама тяга к всенепременно сбывающимся чудесам оказалась целительной. В глубине души гостья верила, что со временем Лес поглотит недуг, поразивший её в том возрасте, когда страшным заболеванием считаются прыщи на лбу. Иричилль видел её сокровенные мысли так же явственно, как он видел ёрзающих на донышке не взбаламученной лужицы щитней.

   Но в дар ему достались малые чудеса, малые шаги, приводящие терпеливых к чему-то большему.

   Как-то гостья подобрала на узкой тропе-проточине отломанное серое крылышко ночной бабочки и, рассмотрев его хорошенько, со вздохом оставила лежать во мху. Сожаление причудницы отразилось и замерцало в зрачках лесного чародея предвкушением игры. И вновь Иричилль высек искру бескорыстного любопытства в тёмно-серых глазах и заманил гостью в непролазный ельник. Она пробиралась сквозь ломкую сушь отмирающего приземного лапника на четвереньках, уколола щёку до крови, но не останавливалась, пока не уткнулась носом в обнимающее мохнатыми лапками тонкую облупленную веточку, чутко дремлющее существо, напоминающее видом нарост сизого лишайника. Пробудившись от затрепетавшего под брюшком тепла, бабочка дрогнула и застила чуть не полностью узкую ладонь пепельными крыльями, неярко полыхнувшими голубой перевязью. Взлетела, зависнув на биении воздуха о пульс взволнованной гостьи, развернулась, пританцовывая в ритмичном шелесте, и исчезла.

   А лесной дух-невеличка ворошил клювом пёрышки, сощурив жгучие глазёнки.

   В день сладости Иричилль привёл восторженную гостью к малиннику, заполонившему узкую прогалину в старом ельнике. Налившиеся соком ягоды гнули к земле цепкие плети. Желанные ягодки, приметные карминовые и неброские желтоватые, цвета лепестков недотроги. Медвяного вкуса, без горечи. Лесные сласти, чудеса как они есть. Простая быль, а не затейливая выдумка.

   Свершилось много ничтожно малых чудес. Отзвучало множество осторожных шагов... Заснеженный Лес видел не раз солнечные сны непроницаемо тёмными глазами скитальца Иричилля. И бодрствуя, слушал его пронзительные сумеречные песни.

   А поджигатель исполнял свои немудрящие желания сам.

   Весной, когда подсыхала жухлая прошлогодняя трава, он, наигравшись с огнём на пойменном лугу, заявлялся в лес и, поднимаясь по пологому склону, заросшему сосняком, поджигал муравейники и валежник. Наводопелая земля не давала воли пламени, задыхающемуся в белёсом горьком дыму. Медленно расползающаяся гарь, поседев от золы, остывала под закоптившимися деревьями. Поджигатель, уподобляясь художнику, не ищущему лёгких путей и преодолевающему сопротивление невосприимчивой к творческой мысли натуры, выискивал точки уязвимости на прочной шкуре гиганта по имени Лес и сорил искрами всюду, где виделась ему величественная картина гибели одряхлевшего мира, давно заслужившего самого нещадного обновления.

   Везение поджигателя ощерилось чёрным зевом, когда одна за другой потянулись засухи. Малоснежные зимы, пыльные вёсны. Летом же, знойным ли, пронизанным ли холодными суховеями, наступала пора огня, зарождающегося в расстеленных на потрескавшейся земле былинках и беспрепятственно восходящего по засмолённым стволам в горючие кроны. Поджигатель торжествовал, неспешно живописуя гарью своё полубожественное могущество, свою власть над стихией, свой дар высекать искру щелчком пальцев, сопровождаемым негромким лязгом.

   Поборник освящённой пламенем новизны тщательно избегал встречи с другими пришельцами, выказывая звериную нелюдимость и недюжинную выдержку. И немедля покидал место, где ему удавалось посеять огонь.

   Но его извилистые стёжки пересекались с затейливыми тропами искательницы чудес. Эти пересечения не были случайными – гостью манил дым. Она приходила на едкий запах, щиплющий ноздри. На еле слышный треск затлевшего валежника. На помутнение содрогающегося воздуха.

   На встревоженный голосок Иричилля. На крик лесного духа, напоминающий ей тиканье часов.

   Она выплёскивала из баклажки последние глотки воды на обугливающийся хворост и, убедившись в бессмысленности этого жеста, топталась в дыму, раздирая стёртыми подмётками в клочья горелый дёрн и вбивая в рассыпчатую супесь раскалённые семена пожара. Иногда гостья подбирала крепкий ещё стволик высохшей на корню ёлочки или сломанный порывом ветра увесистый сосновый сук и яростно рыхлила почву. И засыпала теплящееся бедствие горсточками пылящей земли.

   Не единожды она успевала, пока взволнованно тикали живые «часики», вытоптать на корню, в зародыше, огненные «саженцы». Но не в её силах было угнаться за непредсказуемым и неутомимым творцом нового мира. Поджигатель легко опережал всех тех, кто пытался как-то воспрепятствовать исполнению его разрушительных желаний.

   Не единожды ему удавалось преобразовать Лес серьёзными ожогами. Дважды по его соизволению под блёклым небом засушливого лета в суборе бушевали опустошительные пожарища.

   Но и на мертвенных гарях Иричилль не слышал тишины. В шорохе размётанного ветрами пепла не смолкали крики маленьких лесных душ, так и не ставших крылатыми духами леса.

   И гостья не услышала безмолвия, даже когда остановилась, и стих перезвон крошащихся под ступнями угольков. Она слышала своё дыхание, шум крови в висках, шёпот ветра, оглаживающего зачернённые останки стволов. И настойчивую позывку Иричилля.

   В опустошении, заменившем потрясённой увиденным гостье мысли и чувства, проницательный лесной дух не видел ни проблеска. Выгорели желания, развеялись в дым предвкушения чудес. Её невидящий взор, скользя, задержался на огненно-рыжей грудке Иричилля.

   Гостья пришла в движение. Она топталась на месте, вздымая сажу и пепел. Её запорошило чернотой и серостью, она рассеянно отряхивалась, изгваздала лицо и волосы, стала похожа на огромную рябую птицу, растерявшую маховые перья и разучившуюся летать.

   Сероглазая молчунья чувствовала себя разорённой дотла, уничтоженной. Тот чудотворный искристый, бездонный мох, по капле, за тысячи шагов, впитавший её хворь, превратился в мёртвый хруст.

   Она заговорила, и голос её, грубый и немелодичный, как все человеческие голоса, переполняла бессильная злоба. Лесному духу не пришлось вникать в отрывистые, скрипучие звуки, он увидел мысли гостьи до того, как она произнесла их вслух.

   Тварь... тварь! Мразь. Сдохнуть тебе, уткнувшись рожей в эти угли...

   ***

   Маленькому духу субора подвластны лишь малые невесомые чудеса. Но что не малость в глубинах вековечного Леса? Знание же всякой мелочи, ничего не значащей и даже, по сути, не существующей для погружённых в свои мысли гостей, знание, в чём-то родственное предвидению, дано малютке Иричиллю его опытом и любознательностью.

   Лесной ясновидец знал, что поджигатель остановится на несколько мгновений, почувствовав кромешно пристальный взгляд колючей чащобы. Повернёт голову, щурясь и выдувая сизую едкую муть. Поднесёт к обрамлённым черноватой щетиной губам крошечный тусклый огонёк и, наглотавшись дыма, спокойно зашагает дальше.

   Но Иричилль знает, что привлечёт внимание хищника. Вне зависимости от его сиюминутных желаний.

   Игра.

   Перепелятник тоже не прочь состязаться, видя наградой быстрое и лёгкое насыщение.

   Иричилль вспорхнул, устремился ввысь, вынырнул из дымчато-зелёного подроста и запрыгал по раскинувшейся высоко над тропой разлапистой сосновой ветви, с вызывающим шелестом цепляя коготками янтарную слоистую кору. Затем, уподобившись лакомке-бражнику, то на миг зависая в смолистом воздухе, то бросаясь в сторону, с нежно-бархатным гулом напряжения полупрозрачных крыльев, обвил невидимой спиралью мерно покачивающуюся в такт глубокого дыхания Леса гигантскую ветвь. Солнечные всполохи золотились на огненной грудке, и карей искрой вспыхивало в зрачках игривого лесного духа накалённое добела полуденное Светило.

   Ястреб не устоял перед искушением и принял вызов озорника.

   Человек остановился, услышав звучные хлопки. Глянул вверх и поморщился, когда ему на лицо просыпалась колкая липковатая труха. Над его головой небольшая серая птица, ожесточённо хлопая крыльями с полосатым исподом, гонялась за мелкой рыжеватой пташкой.

   Иричилль теперь накручивал плотные витки рискованного танца вокруг ствола могучей сосны, опережая порывистого ястребка на мгновения обжигающего азарта. Жёсткие маховые перья хищника с каждым рывком стёсывали хрупкие частички пересохшей коры. Каждый удар крыльев и толкал перепелятника к ловко ускользающей из когтей добыче, и замедлял его, сбивая с цели. Кручёная атака ястреба превратилась в спираль болезненных промахов, а малость беззащитной жертвы обернулась большим преимуществом.

   Человек, запрокинув голову, наблюдал за погоней. Не дремлющий в его сознании охотник не мог оторваться от зрелищной игры, в которой для преследуемого возможен лишь единственный проигрыш.

   Выгадав миг замешательства раззадорившегося перепелятника, едва не искалечившего левое крыло об разрушенный почти до основания сук, Иричилль сорвался с виража и, мелькнув в трепетной светотени, сложил крылышки и камнем рухнул в низкорослый крушинник.

   Поджигатель застыл в двух шагах от солнечно-зелёной поросли, укрывшей проворную добычу, и перепелятник, не совладав с нахлынувшей на него робостью, поспешно убрался прочь, взмыл в наполненную трескучими сквозняками крону украдкой придержавшей его за крыло сосны и спрятался, потеряв из виду убежище лукавого духа субора. Кабы не присутствие человека, у настойчивого ястребка хватило бы терпения дождаться в засаде, когда трепыхнётся опрометчиво почувствовавшая себя в безопасности рыженькая вкуснятина. Но сейчас боязливый лиходей, раскачиваясь в недосягаемой для бескрылых пришельцев выси, заглаживал досаду, бережно выправляя крючковатым лощёным клювом треснутые опахала побившихся в игре перьев.

   Человек, заворожённый мимолётной лесной драмой, пригнувшись, высматривал чудом избежавшую гибели птичку. Огонёк, тлеющий у него на губе, затух. Поджигатель смахнул оземь пятернёй остывающее дымное лакомство, сплюнул. И увидел нахохлившуюся глазастую пичужку, испуганную и потерянную. Частое дыхание оживило затаившееся под угольками искрящегося ужасом взгляда пламечко, и то, распушившись упругими язычками, выдало себя дрожью. Человек шагнул вперёд, но птаха не взлетела. Заметалась, запрыгала на высоких тоненьких лапках по устланному шуршаньем дёрну, приспустив крылья.

   Задел тебя? Царапнул? Или ты о землю побился?

   И человек, не противясь неслышной позывке лесного духа, заковылял стёжкой хищника, брошенной осрамившимся ястребом. Сучковатая гуща подроста вынудила сгорбиться рослого поджигателя, согнула и скомкала его. Тем лучше, тем отчётливее он видел ничтожную юркую цель, вдруг затмившую его пламенные устремления.

   В броске человек едва не прихлопнул растопыренными ладонями раненую птичку. Распалённый неудачей, ускорился. Но Иричилль, одурачивший стремительного желтозорого перепелятника, с лёгкостью предугадывал всякую судорогу нерасторопного двуногого зверя и выскакивал из-под втыкающихся ногтями в податливый опад толстенных пальцев.

   Куда же ты, дурашка? Я помогу тебе...

   Лесной дух не приучен бояться человеческих рук. Ему привычно угощаться сочными бокоёрзиками из-под ладоней человека, светлых, тёплых и влажноватых, испачканных буроватой прелью.

   Ручищи поджигателя гораздо больше, шире, смуглее и грубей тонкокостных рук искательницы чудес, за глаза назвавшей его тварью. Он сам гораздо крупнее, выше, плечистее и тяжелее сероглазой гостьи. Тем и труднее ему прорываться сквозь истощённый приземистый ельник, бранящий каждое движение чужака щелчками и треском под неумолчный скрежет челюстей насыщающихся древоточцев. Пыхтя и сипловато похохатывая, гонящийся за щепоткой рыжих перьев человек вывалился на бесцветную окраину пожога, залитого солнечным зноем. Теперь каждый шаг поджигателя невнятно звенел, дребезжал и взрывался клубами золы. Ловец неуловимого двигался короткими перебежками мимо чёрных призраков выгоревших до сердцевины деревьев, поскальзываясь на слоистых хрупких грудах обугленных валежин.

   Расслышав и рассмотрев утомление преследователя, Иричилль замедлился, пригасив искромётный взор опаловыми веками и волоча по пепелищу левое крылышко.

   Угомонись, пискун. Я же помочь тебе хочу.

   Дух субора не ощущал в мыслях человека ни обмана, ни самообмана. Но узнавал охотничий раж, стремление обладать чужой жизнью... и желание помочь. И не понимал, чем способна услужить еле ворочающая беспёрыми конечностями тварь окрылённому исполнителю желаний. Приноровившись к вялым манёврам поджигателя, страстно увлёкшегося ловлей прыткой мелюзги, Иричилль предвидел любое его движение, невольное ли, намеренное ли, верное или ошибочное.

   И вновь неразумная птаха-зарянка, всплеснув крылышками, утекала из накрывающих её горстей посмеивающегося человека. Не ослабляя ни на миг натяжение ловчей паутинки задора.

   В гулкой подоблачной вышине заскрипели, загрохотали, соприкасаясь и скобля друг друга с душераздирающим визгом, согбенные ободранные стволы полумёртвых сосен. Посыпалась ржавая хвоя и спёкшееся окорье. Лютует, усиливаясь, ветер.

   Близко. Скоро.

   Выбившись из сил, отрывисто пищит запуганная птичка-огнёвка. Скворчат торопливые шестерёнки часов, прижатых к запястью стальными щитками браслета, резонируя с пульсом. Человек не слышит лязга отмеряющего время механизма, и не слышит тиканья в отчаянных писках зарянки.

   Попался, дурашка!

   Сложилась, хрустнув, под тяжёлой ступнёй трухлявая коряга, запорошённая пеплом. Человек, негромко вскрикнув от боли, пробившей лодыжку, повалился ниц. Застонал, упершись локтями в гарь, приподнял посеревшее лицо и заглянул в помрачённый зрачок неуязвимого подранка.

   Разъярившийся ветер преломил рассохшуюся в пекле сосновую лапу, расколол на щепы мёртвую древесину. Ухнула на очернённую землю тяжеловесная ветвь, круша и разбрызгивая освежёванные пожаром сучья. Вбила в угольную россыпь голову неповоротливого охотника за огненной птицей, и лопнул заглушённый прахом вопль.

   Едва обмякло бездыханное тело, а вызолоченная до блеска зелёная муха уже пробовала на вкус тёплую кожу ладони.

   Крошечное бронзовое отражение лобызающей мертвечину козявки суетливо пересекает чёрное бесстрастие взгляда лесного духа. Погода всё же более предсказуема, чем люди. Скоро ветер стихнет. В воздухе набухнет влага, сутки выстоится в тепле. Следующую ночь затопит дождём. К утру стихия иссякнет, истечёт мелкими каплями. Посвежеет.

   Лесной дух вознёсся над огнищем, пугнув золочёную муху и колыхнув жёлто-серые хвоинки обрушенной ветви, скользнул в еловую тень и исчез.

   Вызрела пасмурная духота, пролилась в золу, омыв туманное небо до звёздного мерцания. Повисла несметными росинками на игольчатом лапнике. По отсыревшей тропе очарованная лучистым утром сероглазая гостья, изумляясь, пришла на волшебный голос лесного духа.

   Почему он поёт? Осень близится. Уже запятнана мокрая гарь пожухлыми листьями, сбитыми ночным ливнем. Время шёпота, не песен.

   Голос Иричилля возвышен, проникновенен и властен. Гостья не противится чистозвонной ворожбе, идёт, всё медленнее и неувереннее. Превозмогает тошноту и вязкий страх. Останавливается, зажимая рот ладонями. Не дышит. Всхлипывая, жадно заглатывает воздух, пятится, оступается, с трудом удерживает равновесие. Уходит! Уходит. Уходит... Пошатываясь. Не смея бежать. Не разбирая дороги. Утро меркнет, плавясь в слезах.

   В голосе духа сумеречного леса, подтаяв и истончившись до тусклого скрипа, треснула и сломалась ледяная игла чародейства.

   Придут гости, с гвалтом и маетой. Заберут истлевающего поджигателя в чуждый громозвучный мир. Хотя и нет в том смысла. Лес поглотил и выпил бы сдохшую в углях тварь без остатка. Сточил бы кости в бурую сытную пыль. Субор не знает ненужного и напрасного.

   Здесь нет пустоты, тишины и одиночества.

   Нет чудес.

   Есть непостижимое хитросплетение противоречивых и противоборствующих желаний, до которых Иричиллю больше нет дела. Увянет лето, на полинявшей рыже-бурой шкуре скоротечной осени засеребрится дыхание зимы. Маленький лесной дух отправится в опасный путь, за южными сновидениями, но, разуверившись в чудесах, не вернётся, и последние грёзы его навсегда останутся тайной для субора.

   Зима увязнет и захлебнётся в половодье. Весна уступит лету. На пожоге заполыхает кипрей. Заживут чёрные язвы. Мир обновится.

   О том поёт кроха Иричилль – отблеск зарева, голос сумерек, взгляд мглы, чуткая и жестокая душа Леса. Эхо вторит певцу звонко и точно, но никогда не ответит, счастлив ли тот, кто знает своё предназначение...