Текст книги "Невинность"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

22

Но через мгновение надежда вновь ожила, и я продолжил спуск. На втором этаже в окне по-прежнему горел свет, а портьеры так и не задернули. И на этот раз краем глаза я уловил в комнате движение.

Не остановился бы, даже не приблизился бы к окну, если б увидел только мужчину. Но в комнате компанию ему составлял туманник.

Мужчина ничего особенного собой не представлял: старше тридцати лет, ординарная внешность, правда, приятное лицо, влажные после только что принятого душа волосы. Одетый в густо-синий халат, он стоял у домашнего кинотеатра, перебирая стопку дивиди.

Туманник кружил по комнате, плавал в воздухе от стены к стене, от потолка к полу и обратно, словно угорь, лениво обследующий аквариум, который давно ему надоел. Белый от кончика до кончика, без глаз и рта, вообще без каких-либо отличительных черт. Выглядел он не более опасным, чем слепой червь. Но он вызвал у меня такое отвращение, что пюре из кофе и булочки поднялось к горлу. Но, хотя мне пришлось все проглотить, подавляя рвотный рефлекс, я не мог оторвать глаз от твари, гадая, какие у нее намерения, поскольку никогда не видел туманника в такой интимной обстановке.

Ведерко со льдом, в котором охлаждались пакет апельсинового сока и открытая бутылка шампанского, стояло на кофейном столике у дивана. Пока еще пустой стакан указывал, что мужчина в халате будет завтракать коктейлем «Мимоза».

Он выбрал дивиди из маленькой коллекции и вставил в щель видеопроигрывателя. Понятия не имея о присутствии туманника, прошел к кофейному столику, наполнил высокий стакан соком и шампанским в равных долях, сделал маленький глоток, потом второй, поставил стакан на подставку, которая лежала на комоде, стоявшем рядом с диваном.

Как только мужчина сел, туманник его атаковал. Я никогда такого не видел, и мой отец и его отец, насколько я знаю, тоже. Судя по тому, что произошло потом, туманники нападали только в отсутствие свидетелей, когда жертва пребывала в одиночестве и расслаблялась, не ожидая от жизни никаких подножек. Хотя только отец, его отец и я могли видеть этих существ, реакция жертвы, находись рядом кто-то еще, показала бы, что происходит что-то экстраординарное. Когда змееподобное существо метнулось к мужчине и обвило его, он повел себя так, будто его ударило электрическим током. Тело напряглось и застыло. Он попытался шевельнуть руками и не смог. Попытался вскочить с дивана, но не тут-то было. Рот открылся, словно он хотел закричать, но ни звука не сорвалось с губ. Лицо побагровело, скривилось, словно в один момент он агонизировал, а в следующий впадал в экстаз. Глаза закатились и вылезли из орбит от страха, жилы на шее вздулись. Хотя рот у хищника отсутствовал, я думал, что он каким-то образом сожрет мужчину, но вышло все с точностью до наоборот. Туманник вторгся в молчаливый крик, полез в раззявленный рот мужчины. Монстр более не казался клочком тумана. Теперь он выглядел мускулистым, вращающимся, сильным, как питон, и настойчиво влезал в рот мужчины. У того сначала раздулись щеки, потом шея. Туманник уже спускался по пищеводу. Если раньше он обвивал мужчину, то теперь скользил вокруг него спиралью, которая заканчивалась во рту. Туманник заглатывался и заглатывался. Руки мужчины освободились, но он не пытался ухватить ими туманника. Пальцы сжались в кулаки, и он только колотил ими по дивану, иногда попадая по себе.

Я подумал о том, чтобы разбить окно и прийти на помощь жертве, но интуиция остановила меня. Я не боялся за свою жизнь, но как-то знал, что схватиться с туманником мне не удастся, как не удалось бы уложить на лопатки облако дыма. Происходило нечто большее, чем нападение хищника на дичь, нечто большее и что-то совершенно другое. Хотя я не располагал доказательствами, мужчина явно напрашивался на это нападение или вообще знал о нависшей над ним опасности, каждый момент борьбы характеризовался не только испугом и ужасом, но вроде бы плотским наслаждением, словно мужчина вбирал в себя туманника и боясь, и радуясь.

Хвост твари исчез между губами мужчины, шея еще какое-то время оставалась раздутой, он обмяк, привалившись к спинке дивана, с посеревшим, изможденным лицом. Но меньше чем через минуту цвет лица начал меняться к лучшему. Дыхание стало нормальным, он выпрямился, огляделся в некотором недоумении, словно не понимал, а что, собственно, произошло и произошло ли.

Я видел все от начала и до конца, но тоже не мог со всей определенностью сказать, что все это значило. Предполагал, конечно, что туманник до сих пор жив, более того, прекрасно себя чувствует, став паразитом этого человека, а одетый в синий халат хозяин – его каким-то образом заставили забыть о вторжении – даже не подозревает о том, что в его теле поселился гость.

Мужчина потянулся к высокому стакану с коктей– лем, который стоял на комоде, выпил треть содержимого, вернул на подставку, взял с кофейного столика пульт, включил проигрыватель дивиди, плазменный экран ожил.

Хотя окно располагалось под углом к телевизору, я увидел появившихся на экране симпатичную девочку десяти или одиннадцати лет и взрослого мужчину. Когда он начал ее раздевать, я осознал, что ужас недавнего нападения сущая ерунда по сравнению с тем кошмаром, который вскоре будет показан на большом экране.

Мужчина, сидевший на диване, наклонился вперед. Коллекция порнографических дивиди принадлежала ему до того, как туманник пробрался в него, и именно он, только он, сейчас улыбался и облизывал губы в предвкушении мерзости, которой он, конечно же, наслаждался уже не один раз.

Стремительно и неприметно – именно эти условия играли ключевую роль в моем выживании – я спустился по пожарной лестнице в проулок. Меня трясло от отвращения, глаза горели от слез.

Я остановился и посмотрел вверх. Не на второй этаж, а на четвертый. Если двумя этажами ниже жил такой человек, могла ли Гвинет чувствовать себя в безопасности даже за дверью, запертой на замок, и закрытым на задвижку окном? Я уже хотел подняться и предупредить ее, но в доселе тихом метрополисе уже начали просыпаться горожане, и с каждой секундой их число увеличивалось. Опять же, Гвинет гораздо больше меня знала о происходящем вокруг, а порочность и безжалостная жестокость, которые могли скрываться под маской добропорядочности, не составляли для нее тайны.

На восточном горизонте небо чуть просветлело, и я понимал, что очень скоро ночь отступит по всему фронту. Вытер перчатками слезы, и перед глазами прояснилось.

Я мечтал о свете, и прохладе, и бескрайнем луге, по которому мог бы бежать, пока не свалился бы от усталости, но, увы, ненависть, которую я с первого взгляда вызывал у людей, отсекала от меня свет, заставляла еще до зари спускаться в темноту и проводить светлый день подальше от тех, кого я оскорблял самим своим существованием. Я поспешил по проулку в поисках входа в подземный мир.

23

Ночь моего прибытия в город… Торговый центр у реки, где через стекло витрины я увидел марионетку, наблюдавшую за проходящими мимо…

Фонари на декоративных чугунных столбах напоминали подсвеченные изнутри жемчужины, и блестки слюды в обожженной глине кирпичей сверкали под ногами, когда я отошел от магазина антикварных игрушек и зашагал мимо других витрин. Выставленные в них вещи не выказывали признаков жизни.

Этого мужчину я услышал до того, как заметил. Крик, другой, вопль ужаса и топот ног.

Мне никогда не узнать, кем он был, но, думаю, бродягой, бездомным, который привык устраиваться на ночь в каком-нибудь укромном закутке торгового центра под открытым небом. Он появился из прохода между двумя зданиями, в одном находился ресторан, неуклюже бежал в резиновых сапогах, издававших чавкающие звуки, одетый в залатанные штаны цвета хаки, светло-серый свитер поверх клетчатой рубашки, вельветовое, в пятнах, пальто с обтрепанными манжетами и широкополую шляпу, какую я никогда не видел ни до, ни после.

Над тульей полыхало пламя, но он, похоже, не замечал, что эта опасность могла принести больше бед, чем двое мужчин, от которых он убегал. Когда он приблизился, я указал на его голову и прокричал: «Огонь, огонь!»

Выглядел мужчина лет на восемьдесят, но бежал шустро. Вероятно, я видел перед собой одного из этих преждевременно состарившихся алкоголиков или наркоманов. Слезящиеся глаза, осунувшееся лицо, землистая кожа в язвах и оспинах. Высокий и худой, с большими ручищами, похожими на садовые грабли, он напоминал ожившее пугало, которое сбежало с кукурузного поля и, никому не нужное, прибилось к городу.

То ли услышав мое предупреждение, то ли почувствовав жар, мужчина вскинул руку, ухватился за поля шляпы большим и указательным пальцами и отшвырнул ее. Огонь продолжал распространяться от тульи к полям, когда пылающий головной убор пролетел в нескольких дюймах от моего лица. А когда алкаш пробегал мимо меня, я увидел струйки дыма, поднимающиеся из его спутанной бороды, словно сначала огонь возник, но каким-то образом быстро угас в ведьминой метле, на которую очень уж походила борода алкаша, а уж потом перекинулся на шляпу.

Следом за ним появились двое парней, возбужденные и смеющиеся, с яркими, словно у волков в лунном свете, глазами. Каждый держал в руке маленькую бутановую горелку, какие используют повара, чтобы покрыть карамелью крем-брюле или для других кулинарных изысков. Возможно, они работали на кухне ближайшего ресторана, закрывшегося часом раньше, а может, не имели ничего общего с торговым центром, попали сюда случайно, хулиганы, бродившие в ночи с намерением сжигать бездомных.

Увидели меня, а я как раз оказался под фонарем, с капюшоном на голове, но так уж вышло, что голову я в тот момент поднял, и они увидели мое лицо. И пусть я был восьмилетним мальцом, а они – двое взрослых, первый сказал: «Вот дерьмо, сожжем его , сожжем», и одновременно с губ второго сорвалось: «Кто он такой, да кто он, черт побери, такой?»

С их длинными ногами они бы, конечно, догнали меня. Я не видел другого выхода, кроме как метаться среди скамеек, кадок с деревьями и фонарных столбов, выстроившихся вдоль магазинов посередине центрального прохода, пытаясь не подпустить их к себе, надеясь на появление ночного сторожа или пары копов, при виде которых мои преследователи побежали бы в одну сторону, а я – в другую, чтобы никому не попасться на глаза.

Но у меня не получилось, они разделились, зашли с флангов, и вскоре я оказался с обратной стороны скамьи между двух кадок с деревьями, а они – передо мной. Клик-клик, клик-клик. Двойной нажим снял каждую горелку с предохранителя и поджег струю бутана, превратив ее в желтый факел с синевой поверху. Мужчины плюнули в меня, выругались, выставили горелки перед собой, словно мечи, чтобы поджечь меня на расстоянии вытянутой руки: ненавидели, но и боялись приблизиться. Пламя отражалось в их глазах, и казалось, что они пылают тем же огнем, что и факелы горелок.

Чуть дальше по центральному проходу послышался звон разбитого стекла и взвыла охранная сигнализация. Вздрогнув, нападавшие обернулись на шум. Еще одна витрина разлетелась вдребезги, засыпав сверкающими осколками кирпича дорожки, за ней третья. Отчаянно завывали уже три сирены.

Мужчины с горелками помчались на юг, я – на север. Они растворились в ночи, а я – нет.

24

Покинув квартиру Гвинет, я быстро добрался до дома, трех комнатушек без единого окна, но спать мне не хотелось. Следовало бы поспать, подошло время сна, но я не мог заставить себя лечь в гамак и остаться в нем. Не вязалось это с моим настроением. Я чувствовал, что сон станет для меня каким-то заточением. Меня переполняла энергия, которую я не хотел подавлять сном, она била во мне ключом, совсем как в те далекие времена, когда мальчиком я целыми днями – иногда и ночами – жил в лесу, полный решимости не доставлять лишних хлопот матери и не возвращаться в маленький домик на горе.

Сидя в кресле отца, я пытался уйти в беллетристику, но не сложилось. Три разные книги не увлекли меня своими историями. Я не мог сосредоточиться на смысле предложений, иногда слова выглядели для меня иностранными, будто написанные теми символами, которые я видел на подоконнике в спальне Гвинет.

Я не думал, что так взволновала меня любовь, но в каком-то смысле уже полюбил ее. Я знал, что такое любовь, потому что любил отца и, может не так крепко, мать. Любовь накрывает с головой, похожая на привязанность, но более сильная, полная благодарности другому человеку и счастья общения с ним, отмеченная желанием всегда радовать этого человека и приносить ему пользу, оберегать от трудностей бытия, делать все, чтобы он или она понимали, как высоко его ценят. Все это я испытывал раньше, но тут ко всем этим чувствам добавилось новое и острое стремление души к совершенству, которое олицетворяла эта девушка, и не только физической красотой, но чем-то еще более драгоценным, что она воплощала, но пока я не мог подобрать этому название.

Я также думал о мужчине, в котором теперь поселился туманник, и знал, что мне необходимо найти способ привлечь к нему внимание властей. Возможно, он никогда не совершал преступлений, за которыми с таким удовольствием наблюдал, вглядываясь в экран плазменного телевизора, но, приобретая эти дивиди и просматривая их, он поощрял совершавших эти преступления, а может, и более худшие. Смотрел на то, что хотел сделать, и, насмотревшись, мог вдруг решить, что должен все попробовать наяву и загубить жизнь какому-то ребенку.

Со временем усталость, конечно же, взяла надо мной верх, и, пусть мне не хотелось ложиться, я заснул в кресле, и реальность сменилась снами. Я не помню другие сны, предшествовавшие этому ужасному, но в какой-то момент вновь оказался в торговом центре под открытым небом, куда забрел в мою первую ночь в городе.

Но на этот раз я выглядел двадцатишестилетним, уже не мальчишкой, и хотя алкаш остался прежним, каким я его тогда и видел, отбрасывающим горящую шляпу и убегающим в ночь, преследовали его не два преступника, а марионетки размером с человека. Одна – точь-в-точь как та, увиденная мною в витрине магазина антикварных игрушек, вторая – копия Райана Телфорда, куратора библиотеки и убийцы отца Гвинет. Их суставы более всего напоминали скрипучие шарниры, и, пусть освобожденные от нитей кукловода, они не шагали, но приближались ко мне, словно в гротескном танце. На скорости это, впрочем, не сказывалось, легко убежать от них мне не удалось, а в руках они держали бутановые горелки. Загнав меня в угол, они заговорили, треща деревянными челюстями. Райан Телфорд озвучил заголовок, который я недавно прочитал в газете, лежавшей на подоконнике в его кабинете: «Эпидемия в Китае». Безымянная марионетка с разрисованным лицом и черными с красными полосками глазами ответила: «Война на Ближнем Востоке» – низким, полным угрозы голосом. Вместо того чтобы протянуть ко мне огненные мечи, они сшибли меня с ног на выложенную кирпичами дорожку, а потом, издавая яростные крики, бросились в погоню за кем-то еще. Я вскочил и повернулся, чтобы понять, кто же вызвал у них такую ненависть. Как выяснилось, Гвинет. Они уже успели ее поджечь. Я бросился к ней, пытаясь спасти, избавить от этих кусачих языков пламени. Проснулся в поту и поднялся с кресла.

Я проспал и утро, и ленч, и начало второй половины дня. Часы показывали 2.55.

Чуть больше четырех часов оставалось до моей новой встречи с Гвинет, но в первые минуты бодрствования я почувствовал, что сон, возможно, пророческий. Предупреждение, что сейчас она в опасности.

У меня не было телефона, чтобы позвонить ей. Никогда раньше телефон мне не требовался. Не знал я и номера, по которому мог ее найти.

В тревоге кружа по комнате, пытаясь избавиться от дрожи, оставленной сном, я знал, что происходящее сейчас с ней чревато для нее невероятным риском. До заката солнца оставалось еще два часа. Я никогда не выходил на улицы при дневном свете.

Те двенадцать лет, которые мне посчастливилось провести в компании отца, он постоянно учил меня – и учил хорошо – законам секретности и выживания. Нас, скрытых от всех, так ненавидят, что мы не можем позволить себе даже одну ошибку, а большинство роковых ошибок допускаются в ситуациях, когда ты думаешь, что новые обстоятельства требуют послабления в устоявшихся правилах поведения, которые ранее обеспечивали безопасность.

И если я мог что-то сделать для Гвинет в кризисной ситуации, то мертвым я бы ей точно не помог.

Постепенно выучка и мудрость отца успокоили панику, вызванную сном.

Налив в кружку чай с ароматом персика и согрев его в микроволновке, я улегся в старую ванну на ножках и пил чай, советуя самому себе сохранять выдержку. Убедил себя, что девушка, несмотря на социальные фобии, куда больше искушена в городской жизни, чем я. Она знала, как постоять за себя. Да и фонды, учрежденные богатым отцом, уберегали ее от многих проблем этого мира.

К тому времени, когда вытерся насухо и оделся, я уже жалел о пропущенном ленче, поэтому приготовил себе сандвич и налил еще кружку чаю.

Заканчивал еду, когда меня словно пробило током. Оставалось только удивляться, почему я только теперь об этом подумал: большие черные ромбы из туши и необычные глаза Гвинет по центру этих ромбов выглядели точно такими же, как были у марионетки из магазина антикварных игрушек, но про марионетку я ей ничего не говорил. Да и сам раньше не задумывался об этом любопытном сходстве.

Несколько минут спустя, когда я мыл кружку и тарелку в ванной, все еще думая о марионетке, мне вспомнилась одна вроде бы мелкая подробность случившегося в торговом центре под открытым небом после того, как звон разбитых витрин и вой охранной сигнализации обратили в бегство этих моральных уродов с бутановыми горелками.

25

Моя первая ночь в городе, и везде под ногами осколки стекла…

Поскольку мои мучители помчались на юг, я, конечно же, устремился на север, но, пробежав лишь несколько футов, столкнулся с мужчиной, который перехватил меня. Из укрытия он видел, как сначала мимо меня пробежал алкаш, потом его преследователи устроили охоту за мной. Это он бросил камни в витрины, чтобы привести в действие охранную сигнализацию, потому что хотел меня спасти, пусть поначалу я не понял его намерений.

Он был высоким и сильным, я – маленьким, но, даже отдавая себе отчет, что сопротивление бесполезно, продолжал вырываться. Удерживая меня правой рукой, левой он откинул капюшон длинного черного пальто, а может, плаща, открывая лицо. Увидев, что он похож на меня, я прекратил борьбу, замер, не в силах вдохнуть, вытаращившись на него.

До этого момента не сомневался, что второго такого, как я, больше нет, я единственный, выродок, как назвали меня повитуха и ее дочь, монстр, обреченный жить в одиночестве, пока кто-то меня не убьет. Теперь по всему выходило, что я лишь один из двоих, а там, где двое, могло быть и больше. Ранее я не рассчитывал пережить детство, но передо мной стоял такой же, как я, двадцати с чем-то лет от роду, вполне даже живой, о двух руках и стольких же ногах.

– Ты один? – спросил он.

По-прежнему пребывая в шоке, я не нашелся с ответом.

– Ты один, сынок? – повторил он, перекрывая громкий вой охранной сигнализации.

– Да. Да, сэр.

– Где ты прячешься?

– В лесу.

– В городе леса нет.

– Тогда мне придется отсюда уйти.

– Как ты сюда попал?

– Под брезентом. На грузовике.

– Зачем приехал в город?

– Я не знал.

– Чего ты не знал?

– Куда привезет меня грузовик.

– Он привез тебя ко мне, так что ты, возможно, выживешь. Пошли. Только быстро.

Опустив капюшоны, хрустя осколками стекла, мы поспешили по центральному проходу, мимо дымящейся шляпы. Когда проходили магазин антикварных игрушек с разбитой витриной, все игрушки находились на прежних местах, за исключением марионетки. Я чуть не остановился, чтобы убедиться в ее исчезновении. Но иногда сердцем я знал то, чего не мог объяснить мой разум, и в тот момент сердце говорило мне, что надо идти и не оглядываться и никогда не спрашивать, куда ушла марионетка, потому что я мог получить ответ.

К тому времени, когда послышалась полицейская сирена, мы находились в двух кварталах от торгового центра, на вымощенной брусчаткой улице, темной, как оленья тропа в лесу при полумесяце. Внезапный ветер унес безмолвие ночи, когда мужчина, которого я со временем назову отцом, подцепил металлический диск, поднял и отложил в сторону. Ветер завывал в открывшейся дыре, и я спустился в нее и в мир, существование которого даже не мог себе представить, где и продолжилась моя жизнь.

Прошло три года, прежде чем я рассказал о марионетке моему отцу, когда однажды ночью он предупредил меня, указав на музыкальную шкатулку, что она – нечто большее, чем кажется с первого взгляда.