Текст книги "При свете луны"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Чуть больше минуты тому назад, видя перед собой женщину, как живую, так и сразу после смерти, он впервые почувствовал вползающий в него ужас. Теперь змеиные кольца ужаса все теснее обвивали его позвоночник.

–  Пожалуйста, – прошептал Дилан, словно все еще верил, что находится здесь под воздействием неумолимой внешней силы. – Пожалуйста, – повторил он, словно ему еще не стало ясно, что шестым чувством его одарил (если, конечно, не считать это чувство проклятьем) эликсир из шприца, как будто ему еще не стало ясно, что он пойдет этим опасным путем безо всякого принуждения. И слово «пожалуйста», которое он прошептал, относилось только к нему самому и ни к кому больше. Он руководствовался мотивами, которых не понимал, но мотивы эти были его собственными.

Он мог повернуться и уйти. Знал, что выбор остается за ним. И прекрасно понимал, что путь вниз по лестнице и из дома куда как легче, чем наверх.

Когда Дилан осознал, что полностью контролирует и свои действия, и свое тело, он совершенно успокоился. Его перестало трясти. Зубы разжались, челюстные мышцы расслабились. Ощущение срочности ушло, биение сердца замедлилось, оно уже ухало не так сильно, поэтому он мог не опасаться, что аорта может разорваться. Змей ужаса распустил свои кольца, обвивавшие позвоночник, укусил собственный хвост и сожрал себя.

Дилан стоял на верхней ступени лестницы, у темного коридора, отдавая себе отчет в том, что может повернуть назад, понимая, что вместо этого пойдет вперед, но не знал почему, да в тот момент и не хотел знать. По складу своего характера он не был храбрецом, родился не для того, чтобы воевать на полях сражений или патрулировать кишащие преступниками улицы. Героизм восхищал его, но сам он героем себя не видел. И хотя мотивация оставалась для него загадкой, он разбирался в себе достаточно хорошо, чтобы с уверенностью заявить: действовал он не из самоотверженности. Дилан собирался идти вперед, потому что интуитивно чувствовал: отступление не в его интересах. Поскольку он еще не мог полностью анализировать ту странную информацию, которую получал благодаря сверхъестественному восприятию, логика подсказывала, что целесообразно полагаться на инстинкты, а не на благоразумие.

Розовый свет добирался только до площадки между первым и вторым пролетом лестницы. Темный коридор, куда лежал путь Дилана, освещался, и то чуть-чуть, светом лампы за дверью, приоткрытой менее чем на полдюйма, по правую руку от него.

Насколько он мог видеть, наверху располагались три комнаты: освещенная лампой, в конце коридора, еще одна по правую руку, ближе к нему, и последняя, единственная по левую руку.

Когда Дилан сделал три шага к первой двери справа, страх вновь прокрался в него, но уже страх, который поддавался контролю, страх пожарного или полицейского, но никак не тот ужас, который он ощущал на кухне, в коридоре первого этажа, на лестнице.

Психический след человека, которого он искал, оставался на ручке. Дилан едва не убрал руку, но интуиция, его новая лучшая подруга, подсказала, что дверь нужно открыть.

Тихонько скрипнула собачка, потом старые петли. Матовое стекло окна окрашивал красновато-желтый свет уличного фонаря, с прожилками теней от веток оливковых деревьев. Света хватало, чтобы понять, что он попал в ванную.

Дилан проследовал ко второй комнате справа, к полоске яркого света, которая прорвалась в полудюймовую щель между приоткрытой дверью и косяком. Инстинкт и здравый смысл не позволили ему прижаться глазом к узкой щели, потому что к световому лезвию мог присоединиться настоящий нож и воткнуться в подглядывающий глаз.

Взявшись за ручку, Дилан понял, что нашел логово больной души, которую искал, ибо психический след на ручке был куда сильнее всех встретившихся ему. Этот психический след шевелился под его ладонью, как сороконожка, дергался, извивался, и Дилан знал: по другую сторону двери – колония Ада, созданная во владениях жизни, а не смерти.

Глава 16

Переступив порог двери черного хода, Марджори вспомнила про принесенный из ресторана обед, который оставила на столике у плиты, и изъявила желание вернуться на кухню и забрать пакет, «пока чизбургер еще теплый».

С терпением гигантской птицы или другого учителя из программы «Улица Сезам», объясняющей значение нового слова ребенку, чью способность сосредоточиться не повысила лошадиная доза «Риталина» [22]22
  « Риталин» – лекарство из группы амфитаминов. Способствует концентрации внимания.


[Закрыть], Джилли убедила женщину не менять направление движения, поскольку теплый чизбургер не доставит ей удовольствия, если она умрет.

Судя по всему, от Дилана Марджори услышала только общее, неопределенное предупреждение, он не сказал ей, что может случиться: взорвется четырехконфорочная газовая плита или землетрясение превратит дом в груду руин, которые так любят показывать по телевизору стервятники-репортеры из новостных программ. Тем не менее, в свете недавних событий, Джилли относилась к чувству предвидения Дилана очень серьезно, пусть он и не указал ничего конкретного.

Используя веселый разговор и хитрость Большой Птицы, Джилли удалось вывести Марджори за дверь, после чего обе женщины пересекли заднее крыльцо и добрались до лестницы, которая вела во двор.

В этот самый момент пожилая женщина, используя свой немалый вес, совершила удачный маневр, максимально прижав резиновые подошвы своих туфель к покрытому краской полу, увеличив тем самым трение и застыв, как скала, сдвинуть которую могли лишь два десятка лошадей.

– Курочка, – она предпочла не использовать длинное, полнообеденное имя, – он знает насчет ножей?

– Он – это кто?

– Твой парень.

– Он не мой парень, Мардж. Уж не знаю, с чего вы это взяли. Он не в моем вкусе. Какие ножи?

– Кенни любит ножи.

– Какой Кенни?

– Кенни-младший, не его отец.

– Ох уж эти дети. – Джилли по-прежнему пыталась сдвинуть женщину с места.

– Кенни-старший в тюрьме, в Перу.

– Печально, – Джилли прокомментировала как невзгоды, свалившиеся на голову Кенни-старшего, так и безрезультатность своих попыток заставить Марджори спуститься по лестнице.

– Кенни-младший – мой старший внук. Ему девятнадцать.

– И ему нравятся ножи, да?

– Он их коллекционирует. Очень красивые ножи, некоторые из них.

– Так это хорошо, Мардж.

– Боюсь, он вновь подсел на наркотики.

– Ножи и наркотики, да? – Джилли принялась раскачивать Мардж, чтобы нарушить сцепление резиновых подошв и пола и сдвинуть пожилую женщину с места.

– Я не знаю, что делать. Не знаю. На наркотиках он становится безумцем.

– Безумство, наркотики, ножи, – Джилли собирала воедино элементы головоломки Кенни, нервно поглядывая на открытую дверь кухни, оставшуюся за спиной.

– Рано или поздно у него будет нервный срыв, – тревожилась Марджори. – Придет день, когда он переступит черту.

– Сладенькая, я думаю, этот день уже пришел, – заверила ее Джилли.

* * *

Не одна сороконожка, целый выводок, множество сороконожек копошились под ладонью Дилана.

В отвращении он не отдернул руку, потому что одновременно почувствовал на той же ручке след другого человека, хорошего человека. Понял, что человек этот, с добрым, отзывчивым, но переполненным тревогой сердцем, сейчас находится в логове дракона.

Осторожно открыл дверь.

Большая спальня посередине делилась на две равные части так четко, словно кто-то провел по полу толстую меловую линию. Разделение, однако, достигалось не маркировкой, а разительным контрастом интересов и характеров двух людей, которые жили в этой комнате.

Всю обстановку ближайшей к двери половины спальни составляли кровать, тумбочка и книжные полки, уставленные книгами в обложке. Стены украшали три постера. На одном кабриолет «Кобра» модели 1966 года мчался по шоссе навстречу ослепительно-красному рассвету, сверкая серебристой краской под ярко-синим небом, символизируя скорость, радость, свободу. Рядом с «Коброй» висел портрет писателя К. С. Льюиса. На третьем постере морские пехотинцы поднимали знамя победы над Иводзимой [23]23
  Иводзима– остров в Тихом океане, где в феврале-марте 1945 г. состоялось крупное сражение. По знаменитой фотографии морских пехотинцев, водружающих американский флаг на горе Сирубачи, создан памятник, установленный на Арлингтонском национальном кладбище.


[Закрыть].

В другой половине спальни тоже стояли кровать и тумбочка, но там не было ни книг, ни постеров. А стены занимали выставочные полки со множеством ножей. Кинжалы с узким и широким лезвием, кортики, стилеты, одна сабля, индийские ножи, шотландские, алебарда с короткой рукояткой, штыки, мечи, охотничьи ножи, ятаганы. Многие лезвия украшала гравировка, встречались наборные, резные, выкрашенные рукоятки. Коллекция содержала как простенькие экспонаты, так и очень дорогие.

В ближней половине спальни стоял маленький стол. На нем поддерживался идеальный порядок. Дилан увидел ручки, стаканчик с карандашами, толстый словарь, уменьшенную копию все того же кабриолета «Кобра» модели 1966 года.

В дальней – на верстаке лежали пластмассовая копия человеческого черепа и горка порнографических видеокассет.

В ближайшей поддерживались чистота и порядок монашеской кельи: ни единой пылинки ни на полу, ни на вещах, все на своем месте.

В дальней властвовал хаос. Смятые простыни, грязные носки, разбросанная обувь, пустые банки из-под коки и пива, обертки от шоколадных батончиков на полу, на тумбочке, на полке в изголовье кровати. Только ножи и другое холодное оружие содержались в должном порядке, и, судя по сверкающим лезвиям, немало времени тратилось на поддержание их в рабочем состоянии.

Два чемодана стояли бок о бок на границе между соперничающими половинами. На одном лежала черная ковбойская шляпа с зеленым пером под лентой.

Все это Дилан уловил быстро, за три-четыре секунды, оглядев комнату, как оглядывал приглянувшееся ему место, чтобы оценить, до того как сердце возьмет верх над рассудком, стоит ли тратить время и энергию, чтобы перенести увиденное на холст. Он родился со способностью разом запоминать общую картину, создавать в мозгу мгновенную фотографию, и эта способность значительно усилилась благодаря годам учебы и каждодневной практике. Он полагал, что молодой одаренный коп точно так же совершенствовал свою наблюдательность, пока заслуженно не переходил в детективы.

И, как положено любому хорошему копу, Дилан начал и закончил обзор главным: мальчиком лет тринадцати, который сидел на аккуратно застеленной кровати, в синих джинсах и футболке с надписью «Пожарный департамент Нью-Йорка», со скованными лодыжками, с кляпом во рту, в наручниках, зацепленных за латунное изголовье кровати.

* * *

Стоять столбом у Марджори получалось лучше, чем у Джилли – сдвигать ее с места. Так и застыв у лестницы, Марджори сказала:

– Мы должны его забрать.

И хотя Дилан не был парнем Джилли, она не знала, как иначе его называть, с учетом того, что не хотела открывать Марджори его настоящее имя, а также потому, что не представляла себе, какую еду он заказал в ресторане быстрого обслуживания.

– Не волнуйтесь. Мой парень его заберет.

– Я не про Кенни. – В голосе Мардж прибавилось печали.

– А про кого?

– Тревиса. Я про Тревиса. Книги – это все, что у него есть. У Кенни – ножи, а у Тревиса – только книги.

– Кто такой Тревис?

– Младший брат Кенни. Ему тринадцать. Если у Кенни будет нервный срыв, Тревис станет его первой жертвой.

– И Тревис… он наверху, с Кенни?

– Наверняка. Мы должны забрать его с собой.

Стоя на краю заднего крыльца, глядя на открытую дверь кухни, Джилли не хотела возвращаться в дом.

Она не знала, почему Дилан примчался сюда на огромной скорости, рискуя жизнью и здоровьем, не говоря уже о сумме страховых выплат, которая могла значительно уменьшиться, попади они в аварию, но сомневалась в том, что он хотел поблагодарить Марджори за хорошее обслуживание или вернуть значок-пуговицу с жабой, чтобы она дала его другому посетителю ресторана, который смог бы в большей степени оценить этот маркетинговый ход. Основываясь на мизерной информации, полученной ею в эту ночь, события которой так и просились в очередную серию «Секретных материалов», Джилли могла поставить кругленькую сумму на то, что Дилан Что-то-случилось-со-мной О’Коннер мчался к этому дому для того, чтобы помешать Кенни пустить в ход коллекцию ножей.

И если шестое чувство, которое обрел Дилан, привело его к Кенни-со-многими-ножами, логика предполагала, что он знал и о существовании Тревиса. Поэтому при встрече с тринадцатилетним мальчиком, вооруженным книжкой, не смог бы принять его за девятнадцатилетнего обдолбанного маньяка с ножами.

В ход этих мыслей слово «логика» затесалось по ошибке. События последних двух часов выплеснули в окно малышку Логику вместе с водой здравомыслия. Случившееся с ними в эту ночь просто не могло произойти в том рациональном мире, где Джилли прошла достаточно долгий путь от хористки до комика. Теперь же она попала в новый мир, подчиняющийся законам совсем другой логики или где логики не было вовсе. И вот в этом мире, в этом незнакомом доме, в темноте, с Диланом могло случиться что угодно.

Джилли не любила ножи. Она выходила на сцену комиком, а не метательницей ножей. И ей совершенно не хотелось возвращаться в дом, где находился Кенни и где он держал коллекцию ножей.

Двумя минутами раньше, когда Джилли вошла на кухню и предотвратила беду, не позволив набрать последнюю цифру в номере 911, бедная Мардж, казалось, не соображала, что к чему. Теперь же, одетая в яркую полосатую униформу полузомби, стремительно трансформировалась во взволнованную бабушку, способную на необдуманные поступки.

– Мы должны забрать Тревиса.

Меньше всего Джилли хотелось получить удар ножом в грудь, но она предпочла бы и не иметь дела с истеричной бабушкой, которая, ворвавшись в дом, наверняка усложнит задачу Дилану, не говоря уже о том, что попытается позвонить в полицию, как только ей на глаза попадется телефонный аппарат.

– Вы останетесь здесь, Марджори. Останетесь здесь. Это моя работа. Я найду Тревиса. Приведу его сюда.

И когда она повернулась лицом к двери на кухню, демонстрируя храбрость, без которой могла бы и обойтись, Мардж схватила ее за руку.

– Вы кто?

Джилли с трудом сдержалась, чтобы не рявкнуть: «Что значит – вы кто? У вас проблемы с такими, как я?»

В последние два года, когда она получила определенную известность и добилась пусть маленького, но успеха, ее слишком уж бурная реакция на слова, которые могли восприниматься как оскорбления, представлялась просто глупой. Действительно, только глупостью можно было назвать ее стычку с Диланом в начале их совместного пути, ее реакцию на него. А в сложившихся обстоятельствах вспыльчивость грозила еще и отвлечь от главного.

– Полиция, – ответила она, солгав с удивительной для хористки легкостью.

– Без формы? – спросила Мардж.

– Работаем под прикрытием. – Джилли не предложила показать жетон полицейского. – Оставайтесь здесь, сладенькая. Тут безопасно. Профи справятся лучше, чем вы.

* * *

Мальчика в футболке «ПДНЙ» сильно избили, скорее всего, даже оглушили, но к моменту появления в комнате Дилана он уже очнулся. Один глаз заплыл. На подбородке краснела ссадина. Кровь запеклась на левом ухе от удара в висок.

Отрывая полоски липкой ленты от лица мальчика, вынимая изо рта с побелевшими губами красный резиновый мяч, Дилан живо вспомнил, как сам сидел на стуле в номере отеля, беспомощный, с носком во рту, и неожиданно для себя обнаружил в себе злость, которая напоминала тлеющие под слоем золы угли. И требовалось только дунуть на нее, чтобы она вспыхнула ярким пламенем. Эта потенциально вулканическая злость вроде никак не вязалась с характером Дилана, добродушного человека, который верил, что самое жестокое сердце можно вывести из мрака, показав ему истинную красоту окружающего мира, жизни. Долгие годы он так часто подставлял вторую щеку, что со стороны мог показаться зрителем теннисного матча.

Его злость подпитывалась не собственными страданиями, даже не теми, которые могли выпасть на его долю в грядущие дни, но сочувствием к мальчику и жалостью ко всем жертвам этого века насилия. После Судного дня, возможно, кроткие смогут унаследовать Землю и превратить ее в площадку для игр, но пока здесь день за днем был один кровавее другого, здесь играли жестокие.

Дилан всегда осознавал несправедливость этого мира, но никогда раньше не принимал ее близко к сердцу, не испытывал к ней злости. И теперь интенсивность и острота последней удивляли его, поскольку казались неадекватными. Все-таки один избитый мальчик – не Освенцим, не массовые захоронения красных кхмеров в Камбодже, не Всемирный торговый центр.

Что-то сильно в нем изменилось, все так, и эта трансформация не ограничилась лишь обретением шестого чувства. С ним произошли более глубокие и пугающие перемены, тектонические подвижки фундаментальных плит его разума.

Без кляпа, получивший возможность говорить, мальчик продемонстрировал высочайший самоконтроль и способность правильно оценивать ситуацию. Зашептал, не сводя глаз с открытой двери, словно видел в ней портал, через который в комнату в любой момент могли ворваться передовые части армии ада: «Кенни совсем сбрендил. Неуправляемый псих. Притащил девушку в бабушкину комнату. Думаю, он ее убьет. Потом бабушку. Потом меня. Я умру последним, потому что меня он ненавидит больше всех».

– Какую девушку? – спросил Дилан.

– Бекки. Живет на нашей улице.

– Она твоего возраста?

– Нет, ей семнадцать.

Цепь, которая стягивала лодыжки мальчика, запиралась на висячий замок. Цепочку между наручниками зацепили за одну из вертикальных латунных стоек изголовья, так что подняться с кровати и упрыгать на обеих ногах он не мог.

– Ключи? – спросил Дилан.

– Они у Кенни, – глаза мальчика наконец-то оторвались от двери, и он встретился взглядом с Диланом. – Я тут как на цепи.

На кону стояли жизни. И хотя звонок в полицию наверняка бы привлек внимание людей в черных «Субербанах», с соответствующими последствиями для него, Джилли и Шепа, он посчитал себя обязанным набрать 911.

– Телефон? – прошептал он.

– На кухне, – выдохнул мальчик, – и в комнате бабушки.

Интуиция подсказала Дилану, что времени спуститься на кухню и позвонить оттуда у него нет. А кроме того, ему не хотелось оставлять мальчика одного. Насколько он знал, предвидение не являлось частью психического дара, но воздух вокруг него уже загустел от ожидания насилия. Он мог бы поспорить на свою душу, что Кенни если еще не начал убивать, то начнет, прежде чем он, Дилан, успеет спуститься по лестнице на первый этаж.

Телефон был и в спальне бабушки, но там, судя по всему, находился и Кенни. И в спальне Дилану могло понадобиться нечто большее, чем палец, которым он мог набрать нужный ему номер.

Вновь ножи на стене привлекли его внимание, но его мутило даже от мысли, что придется ударить кого-то мечом или мачете. Для мокрого дела ему бы не хватило духа.

Заметив вновь проснувшийся интерес Дилана к ножам и, очевидно, почувствовав его нежелание вооружиться одним из них, мальчик шепнул:

– Вон там. У книжного шкафа.

Бейсбольная бита. Из прочного дерева, какие уже вышли из моды. В юности Дилан вволю намахался такой, правда, никогда не использовал ее против человека.

Любой солдат или коп, любой человек, не чуждый насилия, не одобрил бы выбор Дилана, но он предпочел бейсбольную биту штыку. Такое оружие ему подходило.

– У него совсем съехала крыша, – напомнил мальчик, как бы говоря, что в общении с Кенни следует сразу пускать биту в ход, не тратя времени на увещевания.

К двери. В коридор. Через него к единственной комнате на втором этаже, где он еще не побывал.

Эта дверь, плотно закрытая, в густом сумраке коридора сливалась со стеной.

В повисшей вокруг тишине Дилан приник ухом к косяку, надеясь услышать хоть звук, издаваемый свихнувшимся под действием наркотиков Кенни.

* * *

Некоторые артисты со временем начинали путать выдумку и действительность и постепенно превращались в личностей, которые в реальном мире жили так, словно находились на сцене. Вот и Джилли за последние несколько лет наполовину убедила себя, что она – амазонка с Юго-Запада, в образ которой она перевоплощалась, выходя на сцену.

Вернувшись на кухню, она с огорчением обнаружила, что в ее случае образ и реальность – не одно и то же. Пока в поисках оружия она обыскивала ящик за ящиком, полку за полкой, ноги у нее стали ватными, а сердце обрело твердость молота и теперь дробило ей ребра.

По закону, да и по жизни, мясницкий нож классифицируется как оружие. Но когда скрючившиеся, словно пораженные артритом, пальцы правой руки Джилли сомкнулись на его рукоятке, она поняла, что сможет воспользоваться им лишь для одного: разрезать на части куриную грудку.

Кроме того, нож можно пустить в ход, лишь сблизившись с противником. Джилли же совершенно не хотелось сближаться с Кенни. Она бы предпочла остановить его выстрелом из крупнокалиберного карабина. И чтоб стрелять она могла с крыши соседского дома.

Опять же, кладовая была всего лишь кладовой, а не арсеналом. И самый крупный калибр являли собой банки с персиками в густом сиропе.

А потом Джилли обратила внимание на то, что Мардж досаждали муравьи, и ее осенило, как выйти из положения.

* * *

Ни бейсбольная бита, ни праведная злость не превратили Дилана в отчаянного храбреца (или глупца), готового ворваться в темную комнату, чтобы искать там обкуренного, обдолбанного, обезумевшего юношу, увешанного холодным оружием. Приоткрыв дверь, чувствуя психический след, он ждал в коридоре, привалившись спиной к стене, слушая.

Не услышал ничего, словно собирался ступить в вакуум глубокого космоса, Дилан уже задался вопросом, а не оглох ли он, но потом решил, что Кенни всего лишь затаился и не хочет себя выдавать.

И хотя входить в комнату Дилану хотелось не больше, чем схватиться с крокодилом, он заставил себя переступить порог и ощупать стену в поисках выключателя. Он предполагал, что Кенни ждет такого маневра, и не удивился бы, если бы ударом ножа его руку пригвоздили к стене после того, как пальцы нажали бы на выключатель.

В спальне бабушки люстры под потолком не было, зато на столике у кровати зажглась лампа со стеклянным корпусом, разрисованным тюльпанами, и желтым абажуром, похожим на шляпу кули. Мягкий свет и мягкие тени поделили комнату.

Дилан увидел еще две двери. Обе закрытые. Одна наверняка вела в чулан. Вторая – в ванную.

Шторы на всех трех окнах не доходили до пола, так что за ними никто спрятаться не мог.

В одном углу стояло высокое, в рост человека, овальное зеркало. И за ним тоже никто не затаился, зато Дилан увидел в нем себя: лицо, не такое испуганное, как ожидал, плечи, более широкие, чем думал.

Огромных размеров кровать стояла так, что Кенни мог укрыться за нею, если бы улегся на пол, другая мебель в этом ему бы не помогла.

Так что волновала Дилана только фигура на кровати. Кто-то на ней лежал, укрытый с головы до ног покрывалом, тонким одеялом, простыней.

Как часто показывали в фильмах о побеге из тюрьмы, место человека под одеялом могли занимать уложенные соответствующим образом подушки, да только здесь верхнее покрывало чуть подрагивало.

Открыв дверь и включив свет, Дилан уже объявил о своем присутствии. Осторожно приблизившись к кровати, он позвал: «Кенни!»

Человек, лежащий на кровати, перестал дрожать. Застыл, превратившись в укрытый простыней труп, каких хватает в любом городском морге.

Дилан ухватил бейсбольную биту обеими руками, готовый нанести удар.

– Кенни?

Укрывшийся под покрывалом, одеялом и простыней человек задрожал вновь, словно подпитавшись нервной энергией.

Дверь, которая могла вести в чулан: закрыта. Дверь, которая могла вести в ванную: закрыта.

Дилан обернулся на дверь в коридор.

Никого.

Он попытался вспомнить имя, упомянутое прикованным к кровати мальчиком, имя перепуганной девушки, которая жила на этой же улице, и ему это удалось.

– Бекки?

Загадочная фигура дергалась и дергалась, определенно живая, но не отвечала.

Пусть он не решался ударить битой человека, которого не мог видеть, Дилану совершенно не хотелось протягивать руку, чтобы сдернуть покрывало, одеяло и простыню, по той же причине, что не стал бы сдергивать брезент с поленницы, если б подозревал, что под ним устроилась гремучая змея.

Не хотелось ему воспользоваться и свободным концом биты, чтобы откинуть покрывало и прочее. Бита могла запутаться в материи, на какие-то мгновения, возможно самые важные, оставив Дилана безоружным. Кенни-то требовалось очень мало времени, чтобы спрыгнуть с кровати и наброситься на него с ножом, предназначенным для обезглавливания.

Мягкий свет, мягкие тени.

Дом затих.

Человек на кровати все подрагивал.