Текст книги "Мой сын Далай Лама. Рассказ матери"

Автор книги: Дики Церинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Когда дочь выходила замуж и получала свою долю семейного имущества, ее родная семья освобождалась от ответственности за нее, а она сама теперь несла ответственность перед мужем и его родителями. По практическим причинам многие семьи не желали отпускать сноху даже на короткое время. Хотя дочь могла ездить в гости к родителям на месяц или даже три, до ее возвращения семье мужа приходилось искать ей временную замену, обычно служанку, выполнявшую ее долю работы. Так было и в моем случае, потому что семья мужа была немногочисленна и ждать помощи было неоткуда.

Почти у каждой снохи была очень тяжелая жизнь, с ними обращались как со служанками или невольницами. Некоторые свекрови эксплуатировали сноху, как рабыню, не кормя и не одевая должным образом, в результате многие доведенные до отчаяния женщины кончали жизнь самоубийством. За исключением жен чиновников, все женщины должны были тяжело работать вместе со слугами. Если муж был недоволен браком, он мог ликвидировать его по собственному желанию. Как бы безобразно ни обращались со снохой, она не могла ни пожаловаться, ни уйти – такова была ее судьба. Если со снохой обращались жестоко, ее семья могла обратиться в суд, но в те времена суд, как правило, принимал сторону родителей мужа. Ее положение улучшалось после нескольких лет замужества, когда она приобретала немного более высокий статус.

Если жена оказывалась бесплодной, муж мог заключить еще один брак. При этом проводилась более скромная церемония, чем при первом браке. Если и вторая жена оказывалась бесплодной, то можно было вступить в следующий брак, и так до тех пор, пока одна из жен не рожала ребенка. Даже если у мужа было много жен, все они оставались в одном доме. Несмотря на бесплодие, первая жена обладала большей властью и более высоким положением. Прочие жены обязаны были оказывать ей всяческие почести. Нередко практиковалось усыновление, если в семье не было своих детей, а муж не хотел жениться повторно.

Если муж умирал, его вдова не имела права снова выйти замуж до истечения трехлетнего траура, даже если была еще совсем молода. Жестокий обычай заставлял вдову повторно выходить замуж независимо от ее пожеланий. Ей никогда не позволяли оставаться вдовой. Родственники вели тайные переговоры с заинтересованными сторонами и платили тому, кто согласится взять ее в жены. Вдовой торговали без всякого уважения к ее чувствам, поскольку она считалась обузой. Я помню несчастную женщину, которую выдали замуж насильно. Из-за этого многие вдовы вешались или прыгали со скалы в пропасть.

В то время в Амдо существовал развод. Составлялось официальное двухстороннее соглашение, основной подписывающей стороной которого был муж. Он должен был констатировать, что расстается с женой и что с данного момента она свободна повторно выходить замуж и жить своей жизнью. Без такого подписанного соглашения развод был невозможен. В нашей местности, как и в прочих районах Тибета, супружеская неверность порицалась. В случае неверности жены ее убивала ее собственная родня. Такова была мера наказания.

11. Обязанности жены

Выйдя замуж, я переехала в местечко Такцер, километрах в 25 от Чурхи. Эта местность была известна тем, что в ней рождалось много девочек и очень мало мальчиков. По этой причине прежний Такцер Ринпоче построил чортен, или ступу, чтобы помочь женщинам рожать мальчиков[4]4
  Ступа – это сооружение, в котором хранятся мощи будды или других лам, символизирующие просветленное сознание Будды.


[Закрыть]. Говорили, что после этого мальчиков стало действительно рождаться больше. До того девочки никогда не покидали дом, выходя замуж, напротив, мужчин принимали в семью для пополнения рабочей силы.

Такцер был расположен на крутом каменистом холме, поросшем лесом, что затрудняло земледелие. Система орошения отсутствовала, поэтому мы полностью зависели от дождей. Мой новый дом был одноэтажным. Наши комнаты выходили во внутренний двор, где был установлен шест для молитвенных флажков. Скот туда не допускался. Имелся также наружный двор с конюшнями и жильем для слуг.

От родительского дома до моего нового жилья было около девяти часов езды верхом. Я виделась с родителями раз в год, когда за мной приезжал отец. В большинстве случаев женщины в нашей местности навещали родителей по окончании сева, то есть в четвертом месяце, когда было меньше работы. Когда я приезжала домой, мама заготовляла мне всю одежду на год вперед. По обычаю, в Цонке молодые женщины одевались очень нарядно, в самые новые и яркие одежды. Мама также шила одежду в подарок мужу и его родителям, чтобы снять напряжение, неизменно существовавшее между двумя семьями.

В самом начале моей замужней жизни большую часть домашней работы делала сестра мужа. Она привела мужа в свою семью, но ему там не понравилось, и они уехали в семью его родителей через год после того, как я вышла замуж. Поэтому мне пришлось выполнять всю хозяйственную работу.

Моя свекровь в замужестве не покидала родительский дом – она привела мужа в свою семью. У нее много лет не было детей, и она в отчаянии совершала паломничества, вымаливая сына. Она молилась богине плодородия, пообещав подарить ей комплект одежды, если ее молитвы будут услышаны. Однажды она пошла в священную пещеру, где ей предстояло блуждать одной в темноте, пока она не найдет на ощупь некий предмет – от того, что это будет, зависел исход гадания. Говорили, что если найдешь змею, то никогда не забеременеешь. Ей попался детский башмачок. Через девять месяцев она зачала сына. Родив ребенка, она сама сшила башмачок, парный найденному, а также комплект одежды для богини и отправила его в монастырь. Ей было тридцать девять лет, когда у нее родился первый сын.

Свекровь ничего не делала по дому. Она была властной, деспотичной и никого не боялась. Любила вкусно поесть, хорошо одеваться и жить в свое удовольствие, подчиняясь своим эмоциям и прихотям. Свекровь очень любила чистоту: заметив в доме хотя бы травинку, немедленно поднимала ее и выбрасывала. Ей была свойственна вспыльчивость и даже склонность к физическому насилию. Как сноха, я вынуждена была все это терпеть. Ее острый язык доставлял мне немало страданий. Если она принимала пищу на канге, я не имела права оставаться в той же комнате, а должна была идти есть на кухню, но даже там мне всегда приходилось есть стоя. Однако ей не чужды были добросердечие и щедрость, она все делила поровну и справедливо. Временами меня трогала ее предупредительность. Когда я работала в поле, у меня рвались обшлага. Свекровь всегда пыталась подлатать их, хотя отнюдь не была мастерицей в шитье. Мне неизменно приходилось переделывать, потому что часто она делала еще хуже, чем было.

Свекор много работал в поле и дважды в день ездил на ферму с работниками. Это был хороший, добрый человек. Когда я косила пшеницу и делала снопы, мне никак не удавалось связать их, и он мне помогал. Он не умел ругать людей. Самое большее, что он мог сказать, – это тихо пробурчать: «Неумеха». Если я разбивала чашку, то не смела признаться свекрови и закапывала осколки, а потом шла к свекру, изливала ему свое горе. До сих пор помню, как он говорил: «Ну почему ты не можешь как следует держать чашку? Если твоя свекровь спросит тебя о ней, скажи, что ничего не знаешь. Я скажу, что это я разбил».

В те времена отношения между мужем и женой были далеки от равенства. Жена была в подчинении у мужа, хотя и главенствовала в домашних делах. Мой муж был прямым, искренним и честным человеком, но властным, раздражительным и склонным к доминированию. Он обожал развлечения и азартные игры, а также скачку на быстрых конях. Подобно своей матери, он ничего не делал. Его подолгу не бывало дома, он даже не знал, чем мы засеяли поля.

Один из братьев мужа был управляющим финансами в монастыре Кумбум. Это был добрый человек, хорошо относившийся ко мне. Он сказал мне, что, если муж будет меня бить, я должна забрать дочь и переехать жить в монастырь. Он даже ругал своего брата за то, что тот не помогал мне по дому, а вечно отсутствовал, предаваясь веселому времяпрепровождению. Обе сестры мужа тоже очень хорошо относились ко мне. Навещая нас, они всегда хотя бы немного помогали мне по хозяйству.

Пока свекровь была жива, вся власть принадлежала ей, но после ее смерти вся ответственность легла на меня: мне приходилось контролировать слуг, полевые работы, бюджет, закупки и продажу продуктов нашего хозяйства.

Я вставала в час ночи и шла за водой для слуг и работников. Необходимо было вставать рано, потому что в это время было меньше народа, но все равно приходилось стоять в очереди. Воду из колодца надо было брать очень медленно, чтобы не поднять осадок со дна. Если кто-нибудь мутил ил, другие женщины устраивали скандал и затевали потасовку. Иногда приходилось ходить за водой до десяти раз на дню, хотя обычно было достаточно пяти-шести раз. Зимой мерзли руки, и мне приходилось натирать их овечьим жиром.

Родители мужа вставали около семи утра. Я должна была приготовить им чай, и свекровь бранила меня, если я была недостаточно расторопна. Мне надо было подмести пол в доме, растопить печь и сварить чай с солью для слуг. Слуги требовали соленого чая, считая, что он предотвращает болезни желудка. В половине девятого мы завтракали, и работники уходили в поле. Потом я кормила и доила скотину. Один раз в пять или шесть дней я чистила граблями канг и заправляла их навозом и соломой.

Я на спине доставляла в поле обед работникам. В полдень, накормив их, я присоединялась к их работе. Во время работы мы просили тех, кто умел хорошо петь, спеть для нас. Мы обожали пение. Работники пели, медленно шагая домой после заката часов в пять или шесть вечера.

Но я после работы всегда чуть ли не бегом бежала домой, боясь, что свекровь отругает меня. Приходилось спешить, чтобы приготовить ужин для семьи и слуг. Свекровь не утруждала себя даже растопкой печи. Если я не успевала приготовить ужин, она меня била. После ее смерти я довольно редко работала в поле, так как необходимо было присматривать за домом и детьми.

Первые несколько лет после того, как я вышла замуж, мне приходилось довольствоваться тремя-четырьмя часами сна. Когда же мы отправлялись на мельницу молоть зерно, что занимало восемь-десять дней, мы вообще обходились без сна. Мы мололи с часа ночи до самого восхода солнца, а потом начиналась наша обычная дневная работа.

Я очень уставала. Иногда, когда я ходила собирать навоз для канга, я садилась на обочине дороги, чтобы перехватить несколько мгновений сна. Изредка от жестокого переутомления я позволяла себе пролить несколько слезинок, но гордость никогда не позволяла мне плакать на людях. В те тяжелые годы я никогда и никому, даже мужу, не говорила о своих страданиях.

12. Смерть и траур

Вскоре после того, как я вышла замуж, в возрасте шестидесяти трех лет умер мой свекор. Мне кажется, у него был рак, но в то время мы даже не слышали о такой болезни. Он месяц не мог принимать пищу, его рвало даже от меда. Он страшно отощал и ослаб. Мы поняли, что смерть близка, и даже загодя наняли носильщиков трупов.

В ночь своей смерти свекор сказал мне, что, хотя я много настрадалась из-за характера своей свекрови, мои муки сослужат мне хорошую службу в последующие годы жизни. Он просил меня не принимать это близко к сердцу и оставаться хорошей женой. Я все время плакала. Он старался утешить меня, как мог, просил не переживать за него. Потом попросил чашку чаю с медом. Когда я приподняла его голову, чтобы он мог сделать глоток, его дыхание остановилось.

Все собрались у его постели и рыдали. Считалось неприличным плакать слишком много и проявлять излишнюю эмоциональность. Поэтому мы молились, стараясь сдержать себя. Все соседи пришли отдать дань уважения, выразить соболезнование и предложить помощь семье. После смерти посетители вручили семье двенадцать хлебов – двенадцать было числом смерти. Все женщины в доме прекратили работу до окончания траура, длившегося в то время три недели. Всю работу исполняли слуги и наемные работники.

В течение трех недель траура все члены семьи собрались в доме и только молились. Пришедшие монахи три дня читали молитвы, необходимые, чтобы обеспечить душе усопшего благополучное перерождение и не допустить, чтобы его дух задержался среди живых.

Астролог определил, сколько времени следует держать тело в доме, – этот период мог длиться до трех дней. Тело свекра держали два дня. Мы день и ночь сидели у смертного одра, читая по четкам молитвы и совершая столько простираний, сколько могли осилить. Мы верим, что в момент смерти человек становится подобен богам, и обращаемся с ним соответственно.

Астрологи определяли также оптимальный способ избавления от трупа: сжечь, захоронить в земле, утопить в воде или отдать на съедение стервятникам. Последний способ считался предпочтительным, поскольку был наиболее гигиеничен. В Цонке же большей частью прибегали к захоронению. Тело располагали в позе лотоса со скрещенными ногами, а руки складывали, как для молитвы. С тела снимали мерку и изготавливали для него деревянный ящик. Лицо оборачивали ритуальным шарфом, а тело белой тканью, часто шелковой. Моего свекра завернули в белую шелковую тибетскую одежду. Вместе с телом в гроб положили только сладко пахнущие цветы и сосновый лапник.

У каждой семьи было свое место для захоронений в пределах принадлежащей ей земли. Там и похоронили свекра. Все соседи пришли проститься с усопшим. Астролог указал, кто из пришедших мог прикасаться к телу покойного и его гробу. Родственники-мужчины должны были нести гроб на плечах, при этом им не дозволялось ставить его на землю и даже останавливаться, поскольку люди верили, что в таком случае душа покойного останется в этом месте и не сможет должным образом перевоплотиться.

Родственницы-женщины не допускались к сопровождению похоронной процессии и должны были оставаться дома. Свекровь очень горевала и непрерывно плакала. Утешать пришли все ее дети. В течение трех недель мы не могли никому наносить визиты и ездить верхом на лошадях. Все вещи покойного были розданы – семья ничего не должна была оставлять себе.

Женщинам не разрешалось украшать волосы обычными цветными лентами и даже мыть голову до истечения недели со дня смерти. Вместо этого мы свободно подвязывали волосы белой шерстяной ниткой. Можно было носить только старую одежду, следовало снять все украшения. В случае смерти свекра полагалось убрать парчовое покрытие с той части хари, что приходилась на левое плечо, а в случае смерти свекрови – с той, что на правое; в случае смерти одного из родителей убирали парчу с центрального лоскута на спине. В таком виде хари носили до окончания траура. Если умирал муж, снимали парчу с обеих боковых частей хари на трехлетний период.

В период траура мужчинам не разрешалось носить новую одежду, а если умирали их родители, они не должны были надевать свои традиционные шапки. Подобно женщинам, они должны были вплетать в свои косы белую шерстяную нитку. По истечении трех недель как мужчины, так и женщины снимали и сжигали эту нитку. Теперь опять можно было украшать прическу цветными лентами.

Свекровь умерла через два года после смерти мужа. Мне было двадцать лет, а ей пятьдесят восемь. Она болела, но я думаю, что умерла она от тоски по своему недавно скончавшемуся брату Такцер Ринпоче.

В случае смерти детей обряды были проще. Приходили ламы, чтобы прочитать молитвы, и астрологи производили подсчеты. У меня умерли три сына. Одного из них похоронили, а остальных отнесли на вершину холма на съедение стервятникам и диким зверям. Я просила носильщиков трупов принести назад их одежду: поскольку они пришли в этот мир нагими, я хотела, чтобы нагими же они его и покинули.

13. Poды

Мой первый ребенок, девочка, родился, когда мне было девятнадцать. Я легко рожала всех своих детей, потому что была крестьянкой и вела активный образ жизни. На протяжении каждой беременности мне приходилось работать как обычно, даже в день родов. Я ела особую пищу, чтобы избежать тошноты, и никогда не страдала токсикозом.

В те времена все женщины были сами себе акушерками. Не было никаких больниц, и никто не принимал роды. Только когда родился мой первый ребенок, мне помогала служанка, и то уже после родов. Она услышала плач новорожденного и пришла, чтобы обрезать и завязать пуповину. Во всех прочих случаях я все делала сама. Всех своих детей я рожала на конюшне, а не в доме.

В те дни тема родов была окутана атмосферой молчания. Женщины никогда не говорили друг дружке о своей беременности. Окружающие узнавали о рождении ребенка по его крику. С рождением не было связано никакой особой церемонии, просто приходили соседки с поздравлениями и приносили небольшие подарки в виде детской одежды, одеял и хлеба, а также давали мне сладкий рис с финиками. Через месяц после рождения ребенка моя семья устраивала обед в честь новорожденного. Свое имя Церинг Долма моя дочь получила от ламы, который обычно совершал молебны в нашем доме. Для этой цели мы каждый месяц приглашали лам.

Свекровь дала мне неделю отдыха после рождения первого ребенка. Когда я рожала следующих детей, она уже умерла, в доме некому было работать, поэтому я отдыхала только день или два. Во время работы я носила ребенка с собой на спине.

Свекровь была в ярости по поводу рождения девочки, а не мальчика, и весь свой гнев излила на моего мужа. Он пытался успокоить ее, говорил, что такова судьба, что невозможно родить мальчика или девочку по желанию, но разочарованию ее не было границ. Ее брат Такцер Ринпоче уже скончался, и она надеялась, что родится внук и станет его новым воплощением.

14. Явление тулку

После смерти Такцер Ринпоче посланцы монастыря Кумбум отправились к Его Святейшеству Далай Ламе тринадцатому, чтобы разыскать следующую инкарнацию, или тулку, покойного настоятеля монастыря. По прибытии в Лхасу они попросили Его Святейшество провести тхудам, но тот ответил, что нового воплощения пока не предвидится, и посоветовал приехать через год.

На следующий год та же группа опять приехала в Лхасу. С ней в качестве управляющего финансами монастыря отправился и мой двоюродный брат Нгаванг Чанчуп. Его Святейшество сказал, что тулку уже родился и находится в окрестностях монастыря Кумбум, к востоку от него, в местности, где водятся черные собаки и лошади. Одна из моих соседок родила мальчика, который и был новой инкарнацией настоятеля. Однако Его Святейшество наказал посланцам не делать никаких заявлений и не принимать окончательных решений, а приехать в Лхасу еще раз в следующем году.

Мой двоюродный брат разрыдался, услышав эту новость, ведь они уже предприняли две поездки, а теперь придется ехать еще раз. Он сказал Его Святейшеству, что поездка очень трудна, поскольку ехать приходится так далеко. Однако Его Святейшество настаивал на том, что пока не пришло время утверждать нового тулку, велел им прекратить плач и сказал, что они могли прислать своего представителя, вместо того чтобы самим предпринимать столь дальние путешествия. Он добавил, что их усилия будут вознаграждены появлением достойного ламы. Моему двоюродному брату показалось странным, что Его Святейшество не принимает окончательного решения, несмотря на то что новое воплощение уже состоялось.

Перед отбытием из Лхасы монастырское посольство совершило паломничество к местам поклонения, взяв с собой масло для подношений. В одном из таких мест мой двоюродный брат заметил, что передняя часть его парчовой мантии испачкана растопленным сливочным маслом. Никто масло не разливал, поэтому осталось загадкой, как оно попало на его одежду. Он не разрешил слугам выводить пятно, заявив, что это очень хороший знак.

На подъезде к Цонке его встречали монахи из Кумбума, у которых он поинтересовался, что слышно о новом воплощении настоятеля. Ему ответили, что ребенок умер, и до него стала доходить мудрость Его

Святейшества. Тогда он поинтересовался, родила ли я уже, и был очень обрадован, узнав, что у меня родился мальчик. Теперь он был уверен, что мой сын будет воплощением Такцер Ринпоче. Когда в год Собаки родился Норбу, мне был двадцать один год. Лама из Кумбума назвал его Таши Церинг, но позже он получил монашеское имя Тхубтен Норбу.

На следующий год представители Кумбума опять отправились в Лхасу навестить Его Святейшество. Его Святейшество вручил посланцам запечатанное письмо и поручил им сообщить мне, что мой сын Таши Церинг (впоследствии известный под именем Тхубтен Джигме Норбу) избран следующим воплощением Такцер Ринпоче. Всего было шестнадцать кандидатов на этот пост, родившихся в год Собаки. Эти дети родились в семьях, которые были мне знакомы; с одними из них я состояла в родстве, другие были моими друзьями. Все эти семьи были приглашены к нам в гости для оглашения официального решения. Письмо было распечатано, и решение объявлено.

Мы с мужем были переполнены радостью и тотчас вспомнили о моей свекрови, так горячо желавшей, чтобы наш сын оказался воплощением Такцер Ринпоче. Теперь ее желание сбылось. Хотя мы и были родителями, мы усадили сына на трон и поднесли ему ритуальные шарфы. Мы еще раньше решили отпра-

вить сына в монастырь, но теперь он, вместо того чтобы стать обычным монахом, поднялся до положения Ринпоче. Судьба была воистину добра к нам, и мы пролили немало слез радости. В то время ему был один год.

Я находилась в Цонке, ожидая рождения своего сына Лобсанга Самтена, когда умер мой отец. Позже мне сказали, что во время празднества его отравил кто-то из его врагов. Я не могла приехать на похороны, так как была далеко и в положении и могла разродиться прямо в дороге. Через пять дней после смерти отца у меня родился сын[5]5
  Дики Церинг родила четверых детей, прежде чем в 1935 году появился на свет Далай Лама: Церинг Доу в 1919, Тхубтенга Джигме Норбу в 1922, Гьяло Тхондупа в 1928 и Лобсанга Самтена в 1933 году. Позже родились еще двое: Джецун Пема в 1940 и Тендзин Чогьял в 1946 году. Эти семеро детей из шестнадцати рожденных ею пережили младенчество.


[Закрыть].