Текст книги "По рукоять в опасности"
Автор книги: Дик Фрэнсис
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Помню, – кивнул Джед. – Полиция поймала их. Но они не избивали людей и никого не сбрасывали с горы.
– Может, эти из той же шайки, хотя, конечно, вряд ли. Наверное, связи тут нет. Так, случайная кража.
Я нарисовал голову парня, который все время повторял «Где это?». Его я запомнил особенно отчетливо и изобразил без очков.
– Вот их главарь, – объяснил я Джеду, тенями подчеркивая впадины и выступы на костистом лице. – Я не могу передать их голоса в акцент, но у этого, по-моему, нечистый выговор жителя юго-восточной Англии. И у остальных, кажется, такой же.
– Крепкие мужики?
– Да, я бы сказал, они кое-чему научились на боксерском ринге. Работали с грушей. – Я как будто снова почувствовал их удары и поежился. – Мне не по зубам.
– Ал...
– Я чувствовал себя полным болваном.
– Это нелогично. Никто не может драться сразу с четырьмя.
– Драться? Да я даже не рыпался. – Тут я запнулся, потому что вспомнил одну немаловажную подробность. – Хотя одну рожу я расцарапал. Тому, что боднул меня головой. Я еще раз перевернул в альбоме страницу и принялся рисовать физиономию с царапинами на щеке. Получилось. Злобные глазки сквозь круглые очки так и сверлили меня, готовые, кажется, вот-вот выпрыгнуть наружу.
– Уж его-то ты точно узнал бы снова, – сказал Джед так, словно любовался и восхищался моим рисунком.
– Я бы узнал их всех, – сказал я, отдавая Джеду альбом.
Некоторое время он разглядывал рисунки, переворачивая страницы. Его лицо сделалось огорченным и озабоченным.
– Поехали ко мне, – еще раз попытался он уговорить меня. – Ты плохо выглядишь.
– Завтра все пройдет.
– На следующий день всегда бывает хуже.
– Не пугай меня. Я должен ехать в Лондон.
Тяжело вздохнув, Джед вылез из машины и пошел на станцию. Вернулся он оттуда с билетом.
– Я взял тебе спальный вагон туда и обратный билет на любой день, когда надумаешь вернуться. Отправление в двадцать два часа, в Юстоне будешь в семь сорок три утра.
– Спасибо, Джед.
Он вынул из кармана деньги и дал их мне.
– Позвони мне завтра вечером.
Я кивнул.
– В зале ожидания включено отопление, – сказал Джед.
Я с благодарностью пожал ему руку и помахал вслед, когда он тронул машину с места, отправляясь домой, к своей заботливой Флоре, которая, наверное, уже заждалась его к ужину.
ГЛАВА 2
Не стоит вспоминать об этой ночи.
Физиономия, смотревшая на меня из продолговатого зеркала на дверце купе, пока поезд погромыхивал на стыках рельсов, понравится моей матери, насколько я мог судить, еще меньше, чем обычно, если учесть ее привередливость и требовательность. Фингал под глазом растекся многоцветной лужей, подбородок украсила щетина, и даже я не мог не признать, что типу, имеющему наглость быть мной, очень не мешало бы вымыть голову.
С помощью полученных от Джеда денег и привокзальной аптеки я, как смог, привел себя в порядок, но мать все равно неодобрительно осмотрела меня с головы до ног, прежде чем отмерить минимальную дозу объятий на пороге ее дома.
– Александр, – спросила она, – неужели у тебя действительно нет никакой одежды без пятен от краски?
– Что-нибудь, пожалуй, найдется.
– Ты похудел. Но выглядишь... неплохо. Не стой, однако, в дверях, лучше, если ты войдешь в дом.
Я последовал за матерью в чопорно-изысканную переднюю архитектурной реликвии, где обитали они с Айвэном в Кресчент-парке.
Мать, как всегда, была опрятна, изящна, женственна и строга на вид. Блестящие темные волосы, короткая стрижка. Осиная талия. Мне захотелось сказать ей, что я очень люблю ее, но я промолчал, потому что мать считала такие эмоции чрезмерными до неприличия.
Я с детства был приучен отцом заботиться о ней. Отец научил меня почитать мать, служить ей. И не потому, что так требует долг, а по зову сердца. Мне навсегда запомнился раскатистый, неудержимый смех отца и сдержанные, но счастливые улыбки матери. Отец жил достаточно долго, чтобы я почувствовал их общее изумление, когда мальчик, о воспитании и образовании которого они так заботились и которому старались привить умение шотландских горцев охотиться, ловить рыбу и незаметно подкрадываться к добыче, выказал первые тревожные признаки своеволия.
Мне было шестнадцать лет, когда в один прекрасный день я заявил:
– Папа, я не хочу идти в университет. (Ах, какая это была ересь!) Я хочу стать художником.
– Неплохое хобби, Ал, – сказал отец, нахмурясь.
Он давно уже не раз хвалил меня за ту легкость и непринужденность, с которыми я рисовал, но никогда не принимал моего увлечения всерьез. И так и не принял до самой своей смерти.
– Я говорю вполне серьезно, папа.
– Да, Ал.
Он не имел ничего против моей тяги к уединению. В Британии слово «бирюк» вовсе не вызывает неприятия, не то, что в Соединенных Штатах, где желание жить как все внушают детям с дошкольного возраста. Там «бирюки», как я узнал потом, это люди, у которых не все дома. Мой же образ жизни многие расценивали как оригинальный, но никто не находил в нем ничего предосудительного или ненормального.
– Как Айвэн? – спросил я у матери.
– Хочешь кофе? – сказала она.
– Кофе, яичницу, гренки... да все, что угодно.
Я спустился следом за матерью в полуподвальное помещение кухни, где приготовил и съел завтрак, отчего мое настроение и состояние заметно улучшились.
– Что с Айвэном? – снова спросил я.
Мать смотрела куда-то в сторону, как будто игнорируя мой вопрос, и вместо того, чтобы ответить на него, сама спросила:
– Что у тебя с глазом?
– Я наткнулся... Да ладно, чепуха, не имеет значения. Скажи мне лучше, здоров ли Айвэн.
– Я, э-э-э... – Мать казалась непривычно нерешительной и неуверенной в себе. – Врачи говорят, что он мог бы постепенно прийти в норму...
– Что значит «мог бы»? – спросил я.
– Он не хочет.
– Расскажи мне все подробно, – после паузы сказал я.
Возник тот неуловимый момент, когда поколения меняются местами и дети становятся на место родителей. И, может быть, это произошло с нами раньше, чем в большинстве семей, из-за того, что я сызмальства привык заботиться о матери. Когда мать вышла за Айвэна, эта привычка отошла на второй план, но теперь вновь естественно заняла свое прежнее место, возродившись с удвоенной силой.
Я сказал:
Джеймс-Джеймс Моррисон-Моррисон,
А попросту маленький Джим...
Мать засмеялась и продолжила:
Смотрел за упрямой рассеянной мамой,
Больше, чем мама за ним...
Я кивнул.
– О, Александр. – Впервые в жизни я услышал, как ее голос дрогнул, но чувства так и не прорвали плотину, что сдерживала их.
– Расскажи мне все как есть, – сказал я. Мать помедлила. Потом произнесла:
– Он так угнетен.
– Болезнью?
– Не могу понять чем и не знаю, что с этим делать. Он почти не встает с постели, не хочет одеваться, почти ничего не ест. Я советовала ему вернуться в клинику, но он ни за что не соглашается, говорит, что ему там не нравится, и доктор Роббистон, кажется, не в состоянии посоветовать ничего дельного, что помогло бы Айвэну по-настоящему.
– Ну а есть ли у Айвэна серьезная причина быть угнетенным? У него действительно так плохо с сердцем?
– Врачи говорят, для беспокойства нет никаких оснований. Они применили одно из сосудорасширяющих средств – и это все. Ну и, конечно, пока он должен принимать витамины. – Он боится, что это конец, что он умирает? Мать наморщила свой гладкий лоб:
– Он только говорит мне, что беспокоиться не о чем.
– Можно я... пойду наверх и поздороваюсь с ним?
Мать взглянула на большие кухонные часы, висевшие высоко на стене над огромной плитой. Было пять минут десятого.
– Сейчас у него фельдшер, – сказала она. – На самом деле Айвэн в таком уходе не нуждается, но фельдшера отпускать не хочет. Вильфред, фельдшер, не нравится мне, он какой-то слишком подобострастный. Спит он у нас наверху в старой мансарде, Айвэн установил там внутреннюю телефонную связь, так что в случае чего может вызвать Вильфреда к себе и ночью, если вдруг почувствует боль в груди.
– А у Айвэна бывают такие боли ночью?
– Не знаю, – неуверенно ответила мать. – Не думаю. Но, конечно, были, когда с ним случился приступ. От этого он проснулся в четыре часа утра, но тогда он подумал, что это желудок.
– Он разбудил тебя?
Мать покачала головой. У них с Айвэном были хотя и смежные спальни, но у каждого – своя. Не потому, что между ними существовало отчуждение, а просто им так хотелось.
– Я вошла к нему пожелать доброго утра, – сказала мать, – и дать ему газеты, как всегда, а он был весь в испарине и прижимал руку к груди.
– Надо было сразу сообщить об этом мне, – сказал я. – Джед передал бы мне телеграмму. Вам самим со всем этим трудно справиться.
– Приходила Пэтси...
Пэтси – дочь Айвэна. Хитроглазая. Ее главный интерес – и навязчивая идея – помешать Айвэну завещать свое состояние и свой пивоваренный завод моей матери. Документа о передаче имущественных прав Айвэна не существовало, и Пэтси, наверное, с удовольствием утопила бы меня, как потенциального наследника матери, в серной кислоте. Я же всегда приторно улыбался ей.
– Пэтси? Зачем она приходила? – спросил я.
– Айвэн был в клинике, когда она появилась здесь. Она звонила по телефону. – Мать умолкла ради пущего эффекта.
– Кому? – спросил я так простодушно, как того и ожидала мать.
Темные глаза матери весело блеснули.
– Она звонила Оливеру Грантчестеру. Оливер Грантчестер – адвокат Айвэна.
– Она совсем потеряла стыд? – спросил я.
– О, окончательно, дорогой.
Пэтси тоже всех называла «дорогими». Она, казалось мне, и убить бы могла, приговаривая: «Извини, дорогой», пока вонзала в сердце стилет.
– Она сказала Оливеру, – улыбнулась мать, – что если Айвэн изменил свое завещание, то она опротестует это.
– И нарочно говорила так, чтобы ты слышала.
– Если бы она не хотела, чтобы я слышала, то легко нашла бы другое место для этого звонка. И в клинике она, конечно, была все эти дни слаще меда. Любящая дочь. Это у нее хорошо получается.
– И сказала, что не надо вызывать меня из Шотландии, потому что она сама позаботится обо всем.
– О дорогой, ты знаешь, какая она положительная и безупречно правильная...
– Как прилив и отлив.
Учтивость – скверная штука, часто думал я. Попался бы этой сахарной Пэтси кто-нибудь, кто вы сказал бы ей всю правду в лицо. Но если, натолкнувшись на откровенное противодействие, она и тут сумела бы произвести впечатление «бедной маленькой простушки», ее потенциальные критики выиграли бы меньше, чем она. В свои тридцать четыре года Пэтси имела мужа, троих детей, двух собак и няньку, которая изо всех сил старалась угодить ей.
– С пивоваренным заводом возникли серьезные проблемы, – сказала мать, – и я думаю, Айвэн волнуется еще из-за кубка.
– Какого кубка?
– Кубка короля Альфреда, какого же еще? Мое настроение ухудшилось.
– Ты имеешь в виду скачки? – спросил я. Скачки за «Золотой кубок короля Альфреда», спонсируемые пивоваренным заводом Айвэна как прекрасная реклама для «Золотого пива короля Альфреда», ежегодно проходили в октябре и стали обязательной частью программы года.
– Скачки или сам кубок, – сказала мать. – Точно не знаю, не уверена.
В этот не очень подходящий момент в кухню внезапно вторглись две женщины средних лет, груз но протопавшие по ступеням лестницы, ведущей снаружи в полуподвал, и представшие передо мной и матерью с непринужденностью старых знакомых.
– Доброе утро, леди Вестеринг, – сказали они. Обе разом. Сестры, наверное. И обе разом посмотрели то на меня, то на мать, ожидая, видимо, объяснений. Я подумал, что надо бы мне самому представиться этим женщинам. Моя кроткая мать, кажется, оробела.
Я встал и постарался как можно дружелюбнее произнести:
– Я сын леди Вестеринг. А кто вы? За них ответила моя мать:
– Эдна и Лоис. Эдна готовит нам, а Лоис убирает.
В устремленных на меня внимательных глазах Эдны и Лоис неприязнь слегка пряталась за желание обеих женщин сохранить свои места в доме матери. Неприязнь? Я подумал, не сыграла ли тут своей роли Пэтси.
Эдна критическим глазом покосилась на свидетельство моих кулинарных усилий, узрев в этом, вероятно, посягательство на ее сферу деятельности. Плохо дело. Она не преминет воспользоваться этим. Мой отец и я по традиции всегда готовили сами. Так у нас было заведено. А началось с того, что мать сломала руку в запястье. Потом, когда мать поправилась, приготовление пищи все равно осталось нашим с отцом делом. И поскольку я очень рано усвоил секреты кулинарного мастерства, приготовить хорошую еду не составляло для меня большого труда.
Моя мать и Айвэн с самого начала своей совместной жизни наняли кухарку, а Эдна и Лоис появились здесь уже после моего предыдущего приезда в дом матери.
– Несмотря на присутствие Вильфреда, я поднимусь наверх повидаться с Айвэном, а потом приду к тебе в гостиную. Ты к тому времени, надеюсь, уже будешь там? – обратился я к матери.
Эдна и Лоис, видимо, не знали, как им держаться со мной. Я улыбнулся им самой ободряющей, самой дружелюбной улыбкой, на какую только был способен, а мать из благодарности проводила меня на верхний этаж, тихий в это время, но величественно-официальный. Здесь находились столовая и гостиная для приема гостей.
– Только не говори мне, что их наняла не Пэтси, – съехидничал я, как только убедился, что на кухне нас не услышат.
Мать не отрицала этого.
– Но они очень хорошие работницы, – сказала она.
– Давно они здесь?
– Неделю.
Она дошла со мной до следующего этажа, где располагались спальни, ванная, кабинет Айвэна и ее «уголок». Там они проводили большую часть свободного времени. Это была уютная комната розовых и зеленых тонов, с массивными креслами и телевизором.
– Лоис превосходно убирает, – вздохнула мать, когда мы вошли туда, – но слишком часто передвигает вещи с места на место. Такое впечатление, что она делает это умышленно: лишь бы я убедилась, что она трудится в поте лица.
Мать переставила две вазы на их прежние, привычные места по углам каминной полки. Серебряные подсвечники тоже были возвращены туда, где им полагалось стоять: по обеим сторонам от часов.
– Непременно скажи ей, чтобы она не двигала мебель без надобности, – сказал я матери, зная, что она не решится на это. Она избегает огорчать людей, в противоположность Пэтси.
Я вошел к Айвэну. Он сидел в кабинете. Из ближайшей двери, за которой была его спальня, доносились голоса. Там готовили для Айвэна постель и наводили порядок.
Темно-красный халат и коричневые кожаные шлепанцы – таков был наряд отчима. Мое появление ничуть не удивило его.
– Вивьен предупредила меня, что ты приедешь, – безразличным тоном произнес он.
– Как вы себя чувствуете? – спросил я, садясь напротив.
Меня встревожил его внешний вид. С тех пор как я видел его в последний раз, Айвэн очень изменился: постарел, побледнел и сильно исхудал. Весной я заезжал в Лондон по пути в Америку, но тогда мой мозг был загружен в основном коммерческими вопросами. Поэтому я мало обращал внимания на окружающих. Он, вспомнил я сейчас, неожиданно спросил моего совета, а я был слишком занят, нетерпелив и очень сомневался в том, что он внимательно выслушает. Дело касалось его лошадей, тренинга этих лошадей, участвующих в стипль-чезев Ламборне, и у меня были и другие основания, помимо соображений бизнеса, чтобы уклониться от поездки в Ламборн.
Я повторил свой вопрос:
– Как вы себя чувствуете?
А он просто так – от нечего делать – спросил:
– Почему ты не пострижешься?
– Не знаю.
– Локоны, как у девицы.
У него самого была короткая стрижка, приличествующая деловому человеку, баронету и члену Жокейского Клуба. Я знал его как вполне благопристойного и респектабельного, заурядного человека, который унаследовал свой скромный титул от кузена, а большой пивоваренный завод – от отца и неплохо преуспел как в роли баронета, так и в роли пивовара.
Его огорчило отсутствие у него сына и каких бы то ни было других родственников-мужчин: Айвэну пришлось смириться с тем, что титул баронета умрет вместе с ним.
Частенько я, шутя, спрашивал его: «Ну как, пиво пенится?» Сегодня такой вопрос казался неуместным. Вместо этого я сказал: «Могу я быть вам чем-нибудь полезен?» – и пожалел о произнесенной фразе, еще не успев договорить ее до конца. Только бы не Ламборн, подумал я.
Но первое, что он произнес, было: «Береги мать».
– Да, конечно, – ответил я.
– Я имею в виду... после моей смерти. – Его голос звучал спокойно и ровно.
– Вы будете жить.
Он окинул меня равнодушным взглядом и сухо произнес:
– Ты в ссоре с Богом?
– Нет пока.
– Тебе пошло бы на пользу, Александр, если бы ты спустился со своей горы и воссоединился с людским родом.
Он предложил, когда женился на моей матери, взять меня на пивоваренный завод и научить делу. В восемнадцать лет, погруженный в хаотический мир красочных фантазий, не дававших покоя моему внутреннему зрению, я усвоил первый и очень важный урок гармоничных отношений между пасынком и отчимом: как говорить «нет», не причиняя обиды.
Я не был неблагодарным, и нельзя сказать, что Айвэн не нравился мне. Просто мы с ним были абсолютно разными людьми. Насколько я мог судить, он и моя мать были вполне счастливы друг с другом, и он очень заботился о ней. – Ты видел дядю Роберта на этих днях? – спросил Айвэн.
– Нет.
Мой дядя Роберт – граф, тот самый «Сам». Он каждый год приезжал в Шотландию в конце августа, чтобы поохотиться, порыбачить и принять участие в играх горцев. В каждый свой приезд он посылал за мной с просьбой навестить его. От Джеда я узнал, что дядя Роберт находится сейчас в своей резиденции, однако до сих пор он еще не пригласил меня к себе.
Айвэн скривил губы:
– Я думал, ему захочется повидаться с тобой.
– Немного погодя, надеюсь.
– Я спрашивал его, – сказал Айвэн и не сразу добавил: – Он сам тебе все скажет.
Я не испытывал любопытства. Сам и Айвэн знали друг друга уже больше двадцати лет. Их объединяла любовь к скаковым лошадям. До сих пор их питомцев тренировали в одном и том же месте, в Ламборне.
Сам одобрил брак между Айвэном и вдовой его горячо любимого младшего брата. Во время свадебной церемонии он стоял рядом со мной и сказал, чтобы я приходил к нему, если мне нужна будет помощь. У дяди было пятеро своих детей и еще он опекал полклана племянников и племянниц. Я чувствовал его поддержку после смерти отца.
Я полагался на себя самого, но сознание того, что дядя где-то рядом и всегда готов помочь, значило для меня немало.
– Мать думает, что вы беспокоитесь о Кубке, – сказал я Айвэну.
Он пожал плечами, не зная, что на это ответить, и спросил меня:
– Как это понимать? – Она боится, что из-за этих волнений вы хуже себя чувствуете.
– Ах, милая Вивьен, – глубоко вздохнул он.
– Что-нибудь не так в этом году со скачками? – спросил я. – Недостаточно число допущенных участников или что-то еще?
– Заботься о матери, – сказал Айвэн.
Мать права, подумал я, у него и правда депрессия. Подавленная воля, внешне выражающаяся в слабых движениях рук и отсутствии энергии в голосе. Вряд ли я мог бы чем-то помочь ему, если даже врачу не удавалось это сделать.
В комнату стремительно ворвалась тощая, как бильярдный кий, усатая и вся из себя деловая персона лет этак пятидесяти-шестидесяти. Расстегнутый пиджак темного костюма означал, по-видимому, что «бильярдный кий» по пути в клинику счел своим долгом на пять минут заскочить к своему пациенту.
– Доброе утро, Айвэн. Как дела?
– Хорошо, что ты пришел, Кейт.
Айвэн вяло повел рукой в мою сторону, я встал с вежливостью, привитой мне родителями, и был идентифицирован, как «мой пасынок».
Доктор Кейт Роббистон в знак уважения ко мне привстал и, смерив меня острым взглядом, задал мне еще более острый вопрос:
– Какие анальгетики вы принимаете?
– Аспирин.
Я купил его в аптеке на вокзале Юстон.
– Угу. – Усмешка. – У вас аллергия к другим лекарствам?
– Не думаю. Пожалуй, нет.
– Тогда попробуйте вот это. – Он извлек маленький пакетик из внутреннего кармана своего пиджака и протянул мне. Я с благодарностью принял предложенное мне средство.
Айвэн, озадаченный, спросил, что происходит.
Доктор Роббистон, приготовив стетоскоп и аппарат для измерения кровяного давления, скороговоркой произнес:
– Как зовут вашего пасынка?
– Александр Кинлох, – сказал я.
– Каждое движение причиняет Александру боль.
– Что?
– А вы не заметили этого? Нет, вижу, что нет. – И, обращаясь ко мне: – Анестезиология, помимо общей терапии, – моя специальность. Боли не скроешь. Это невозможно. Если вы не принимаете медикаментов, можно применить органические средства. Автомобильная авария?
Весело подмигнув, я ответил:
– Четверо головорезов.
– Правда? – Он оживился, и в глазах у него загорелся неподдельный интерес. – Не повезло вам.
– О чем вы говорите? – спросил Айвэн. Покачав головой, я дал понять доктору Роббистону, что лучше на этот вопрос не отвечать, и доктор принялся осматривать и выслушивать своего пациента, без излишней суеты и не комментируя моего состояния.
– Все в порядке, Айвэн, – ободряюще произнес доктор, быстро убирая свои инструменты. – Сердце работает, как часы, как у ребенка. Но напрягаться не надо. Начните с небольших прогулок вокруг дома. Можете воспользоваться при этом помощью своего крепкого пасынка. Как ваша дорогая супруга?
– Она в своей гостиной, – сказал я.
– Замечательно. – Он ушел так же стремительно, как и появился. – Я заскочу к ней, Айвэн. На пути к выходу он метнул в меня быструю улыбку.
Я снова сел напротив отчима и проглотил одну из таблеток, которые дал мне доктор Роббистон. Со своим диагнозом он попал точно в яблочко. Полученные удары давали знать о себе.
– Он действительно хороший врач, – сказал мне Айвэн, как бы оправдываясь или защищая доктора Роббистона от моих возможных нападок.
– Превосходный, – согласился я. – С чего бы вам сомневаться в нем?
– Он всегда очень спешит. Пэтси хочет, чтобы я сменил врача... – Айвэн нерешительно поежился. Казалось, лишь тень осталась от его прежней решимости.
– Зачем вам менять врача? – спросил я. – Он хочет, чтобы вы поправились, и сам приходит к вам на дом. В наши дни это такая редкость.
Айвэн нахмурился:
– Пэтси говорит, он слишком тороплив.
– Не каждый думает и двигается с одинаковой скоростью, – примирительным тоном сказал я.
Айвэн взял салфетку из плоской коробочки, стоявшей на столе возле него, и высморкался, а потом осторожно опустил салфетку в корзину для бумажного мусора. Он был, как всегда, точен и аккуратен.
– Если ты что-нибудь прячешь, то куда? – спросил Айвэн.
Кажется, я замигал от удивления.
– Так куда же? – спросил он еще раз, как бы помогая мне припомнить правильный ответ.
– Ну... это зависит от того, что надо спрятать.
– Что-то ценное.
– А какого размера?
Он не дал мне прямого ответа, но сказал нечто, чуть более необычное, чем все то, что говорил мне когда-либо с тех пор, как я знаю его.
– У тебя изворотливый ум, Александр. Назови мне надежное, безопасное место, где ты спрятал бы что-то ценное для тебя.
Так. Надежное, безопасное.
– Хм, а кто будет искать то, что надо спрятать? – спросил я.
– Все. После моей смерти.
– Вы не умираете.
– Все мы смертны.
– Это очень непростое дело – сказать кому-то, где спрятать нечто ценное, чтобы оно не пропало навсегда.
Айвэн улыбнулся.
– Вы говорите о вашем завещании? – спросил я.
– Я не сказал тебе, о чем мы говорим. Пока не сказал. Твой дядя Роберт говорит, что ты знаешь, как прятать вещи.
От этих слов у меня перехватило дыхание. Как они могли? Эти двое благонамеренных мужчин сказали где-то что-то кому-то, из-за чего меня избили и сбросили со скалы. Меня – племянника одного и пасынка другого из них... Я весь превратился в неодолимую боль в этой благопристойной, мирной комнате и вынужден был признать, что при всей их житейской опытности они не имели реального представления об истинных глубинах алчности и жестокости существ, известных под названием homo sapiens.
– Айвэн, – сказал я, – положите что бы то ни было в подвал банка и пошлите соответствующую письменную инструкцию своему адвокату.
Он покачал головой.
Только не давай мне ничего прятать, думал я, ради Бога, не давай. Оставь меня в покое. Я не привык ничего прятать.
– Допустим, это лошадь, – сказал Айвэн. Мне оставалось лишь вытаращить на него глаза.
– Лошадь ты в подвале банка не спрячешь, – продолжал он.
– Какую лошадь?
Он не сказал какую. Он спросил:
– Где бы ты спрятал лошадь?
– Скаковую?
– Разумеется.
– Ну... – в скаковой конюшне.
– А не в каком-нибудь незаметном сарайчике где-нибудь у черта на куличках?
– Конечно, нет. Лошадей надо кормить. Регулярные посещения такого сарайчика послужат сигналом, что там спрятано что-то важное.
– Неужели ты веришь, что можно спрятать что-то на виду у всех и так спрятать, что никто не поймет, что именно спрятано?
– Вся закавыка в том, – сказал я, – что в конце концов кто-то поймет, что он видит перед собой. Кто-то распознает редкую печать на конверте. Кто-то распознает настоящие жемчужины, когда высохнут ягоды омелы.
– Но ты, однако, держал бы скаковую лошадь среди других?
– И часто перемещал бы ее с одного места на другое, – сказал я.
– А препятствия, которые ты при этом встретил бы?
– Препятствие заключается в том, что лошадь не может участвовать в скачках без обнаружения ее местонахождения. Разве что вы окажетесь таким плутом, который всех обманет, а это не похоже на вас, Айвэн. – И на том спасибо, Александр. – В его голосе слышалась суховатая ирония.
– А если эта лошадь не будет участвовать в скачках, – продолжал я, – она утратит свою ценность и в конце концов ее незачем будет прятать и скрывать.
Айвэн вздохнул.
– А еще какие препятствия? – спросил он.
– Лошади так же узнаваемы, как и люди. У них у каждой свое лицо.
– И ноги...
После небольшой паузы я сказал:
– Вы хотите, чтобы я спрятал лошадь? И подумал: «На кой черт я сказал это?»
– А ты мог бы?
– Если у вас есть для этого серьезные основания.
– За деньги?
– На покрытие расходов.
– Ради чего?
– Вы хотите знать, ради чего бы я сделал это? – спросил я.
Он кивнул.
– Ради интереса, – почти уныло произнес я, хотя на самом деле пошел бы на это, чтобы облегчить его депрессию, вызванную не столько болезнью, сколько какими-то другими обстоятельствами. Я сделал бы это ради того, чтобы успокоить мать.
– А что, если бы я попросил тебя найти лошадь? – сказал Айвэн.
Темнит он, играет в какие-то игры, подумал я.
– Думаю, я постарался бы сделать это, – сказал я.
На столе у самого локтя Айвэна зазвонил телефон, но Айвэн лишь апатично взглянул на него и даже пальцем не шевельнул, чтобы поднять трубку. Он дождался, пока звонки прекратятся, не скрыл своей досады, когда на пороге появилась моя мать и сказала ему, что звонят с пивоваренного завода.
– Я нездоров и просил их не беспокоить меня.
– Это Тобиас Толлрайт, дорогой. Он сказал, что у него важное сообщение для тебя.
– Нет. Нет.
– Прошу тебя, Айвэн. Он, кажется, чем-то очень взволнован.
– Я не желаю говорить с ним, – устало сказал Айвэн. – Пусть Александр возьмет трубку.
И мне, и матери такое предложение показалось бессмысленным, но если уж Айвэну что-нибудь взбрело в голову, его трудно сдвинуть с места. В конце концов я взял трубку и объяснил Толлрайту, с кем он говорит.
– Но мне необходимо говорить лично с сэром Айвэном, – произнес мне в ответ настойчивый голос. – Вы просто не поймете, в чем дело.
– Конечно, – согласился я, – но если вы объясните мне все как следует, я передам ему наш разговор, чтобы он вам ответил.
– Это нелепо.
– Да, но... но все-таки говорите.
– Вы знаете, кто я? – спросил меня голос в трубке.
– Нет. Но это меня не пугает.
– Я Тобиас Толлрайт, из аудиторской фирмы. Мы проверяем счета пивоваренного завода «Кинг Альфред».
– В добрый час, – сказал я.
– Мы установили некоторые несоответствия... Сэр Айвэн – председатель правления и шеф дирекции, а также крупнейший акционер... Было бы неэтично с моей стороны говорить с вами, а не с ним лично. – М-м-м... – сказал я. – Понимаю. Может, вам лучше написать ему.
– Видите ли, это дело неотложное. Напомните ему, что незаконно для общества с ограниченной ответственностью торговать, когда оно несостоятельно, и я боюсь... Я в самом деле боюсь, что могут быть приняты немедленные меры, и тут необходимы полномочия, которыми обладает только сэр Айвэн.
– Хорошо, мистер Толлрайт, подождите, пока я объясню ему это.
– В чем дело? – с беспокойством спросила мать. Айвэн ни о чем не спрашивал, но выглядел вконец измученным.
Он все знал.
– Речь идет о документах, подписать которые можете только вы, – сказал я ему.
Айвэн замотал головой.
– Может ли какая-нибудь из ваших неотложных мер подождать день-другой? – снова обратился я к Толлрайту.
– Я должен обсудить это с сэром Айвэном. Но возможно, что да.
– Что, если он даст мне право действовать от его имени в этом деле? Обмана не получится?
Толлрайт помедлил с ответом. Мое предложение могло быть вполне правомерным, но ему оно не понравилось.
– Мистер Айвэн находится пока еще на ранней стадии выздоровления, – сказал я Толлрайту.
Я не мог прямо сказать ему в присутствии Айвэна, что слишком сильное волнение может оказаться губительно, но, кажется, мозги мистера Тобиаса зашевелились быстрее. Уже без прежних возражений он пожелал узнать, как скоро можно увидеться со мной. – Может, завтра? – предложил я.
– Сегодня во второй половине дня, – решительным тоном выдвинул он встречное предложение. – Приходите в наш главный офис в Рединге. – Он назвал мне адрес. – Дело очень срочное.
– Архисрочное?
Толлрайт откашлялся и повторил это слово так, словно раньше никогда не произносил его:
– Вот именно... ультра.
– Прошу вас, подождите немного, хорошо? – Я опустил трубку и заговорил со своим отчимом, которого тяготила моя беседа с Толлраитом и необходимость выслушивать и – тем более – что-то отвечать мне. – Я могу подписать необходимые бумаги, если вы предоставите мне соответствующие полномочия. Это действительно то, чего вы хотите? Я имел в виду, что вы должны будете доверить мне очень многое.
– Я доверяю тебе, – устало сказал Айвэн.
– Но это должно быть... полное доверие. Он лишь всплеснул в ответ руками.
– Мистер Толлрайт, – сказал я в трубку телефона, – я постараюсь увидеться с вами как можно быстрее.
– Хорошо.
Положив телефонную трубку, я сказал Айвэну, что такое доверие неблагоразумно. Он слабо улыбнулся:
– Твой дядя Роберт говорил мне, что тебе я могу доверить свою жизнь.
– Вы уже более или менее сделали это. – Я решил одним выстрелом убить двух зайцев. – Когда он сказал вам это?
– Несколько дней назад. Он сам скажет тебе то же самое. А кто еще слышал слова дяди Роберта? «Александр умеет прятать...» Черт побери!
– Айвэн, – сказал я, – надо, чтобы документ о предоставлении мне прав доверенного лица был подписан и заверен в присутствии адвоката.