Текст книги "Кураж. В родном городе. Рецепт убийства"

Автор книги: Дик Фрэнсис

Соавторы: Кеннет Миллар,С. П. Доннел
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

IX

Этого психиатра я знал всю жизнь – он был другом моего отца. Утренние часы он всегда оставлял для гольфа, но уже в восемь я позвонил ему на Уимпл-стрит.

– Могу ли я повидаться с вами, сэр?

– Сейчас? Нет. Суббота. Гольф.

– Пожалуйста… Это не займет много времени.

Последовала короткая пауза.

– Срочно? – Прозвучали профессиональные нотки.

– Да!

– Тогда приезжайте.

Я взял такси, и он сам открыл мне дверь. В руках кусок торта с мармеладом. Знаменитый мистер Клаудиус Меллит, которого пациенты видели лишь в полосатых брюках и черном пиджаке, сейчас снарядился играть в гольф: был в непромокаемых брюках и просторном норвежском свитере.

– Идемте наверх. – Он пронзил взглядом.

Мы вошли в столовую, где он усадил меня за овальный столик красного дерева, и, усевшись напротив, предложил чуть теплый кофе.

– Ну?

– Представьте себе… – начал я и замолчал.

Теперь, когда я здесь, все уже не казалось мне таким простым. И то, что представлялось очевидным в пять утра, сейчас было полно сомнений.

– Если вам действительно нужна помощь, мой гольф обождет. Когда я сказал по телефону, что спешу, то не видел, в каком вы состоянии… Ваш костюм выглядит так, словно вы в нем спали.

– Ну да, спал… Извините, что выгляжу так неопрятно.

– Отдохните и расскажите мне все, – мудро улыбнулся этот пятидесятилетний, похожий на медведя, человек.

– Допустим, у меня есть сестра, такая же талантливая, как мои родители. А я единственный в семье обделен талантом. Что, как вам известно, и есть на самом деле. И я бы почувствовал, что они все меня презирают за бездарность. Как, по вашему мнению, я должен был бы действовать?

– Они вас не презирают, – запротестовал он.

– Допустим… Но если бы презирали, мог бы я каким-либо образом убедить их и самого себя, что у меня есть причины не быть музыкантом?

– Ну конечно, – сразу ответил он, – вы бы действовали так, как и действуете. Нашли бы какое-то дело и упорно занимались им до тех пор, пока в своей сфере не достигли того же совершенства, что все семейство в своей.

Я почувствовал, будто получил удар в солнечное сплетение. Такое простое объяснение моего пристрастия к скачкам не приходило мне в голову.

– Но это… это не то, что я имею в виду, – беспомощно пробормотал я. – Мне хотелось узнать, мог ли я с детства выработать у себя какой-нибудь физический недостаток, чтобы оправдать свою неспособность к музыке. Например, что-то вроде паралича, из-за которого не мог бы играть на скрипке или любом другом инструменте? Чтобы это был наглядный и достойный выход из положения?

Он некоторое время смотрел на меня сосредоточенно, без улыбки.

– Если бы вы были личностью определенного типа – это было бы возможно. Но не в вашем случае. Лучше перестаньте крутиться вокруг да около и задайте мне свой вопрос. Настоящий вопрос. К гипотетическим вопросам я давно привык… Каждый день с ними сталкиваюсь… Но если вам нужен прямой ответ, вам и вопрос придется задать подлинный.

От его ответов так много зависело – вся моя жизнь. Он терпеливо ждал. Я произнес наконец:

– Может ли мальчик, у которого все в семье страшные любители конного спорта, выработать у себя астму, чтобы скрыть свой страх перед лошадьми? – Во рту у меня пересохло.

Он переспросил:

– И это все?

– И может этот мальчик, став взрослым, ощутить такую неприязнь к жокеям, что стал бы портить им карьеру? Даже если, как вы говорили, он нашел себе другое дело, которое делает блестяще.

– Вероятно, именно у этого человека есть сестра?

– Есть. Она чемпионка в кроссе среди девушек.

Он откинулся в кресле.

– Все это так важно для вас, Роберт, что я не могу дать ответ, не узнав, обо всем подробнее. Я не в праве отделаться случайными «да» или «нет». А потом выяснится, что вы из-за этого устроили всевозможные неприятности людям. Вы должны объяснить, с какой целью задали свои вопросы.

– Но ваш гольф…

– Поеду позже, – спокойно ответил он. – Говорите!

И я заговорил. Рассказал ему, что случилось с Артом и с Грэнтом, с Питером Клуни, с Тик-Током и со мной. А потом я рассказал ему о Морисе Кемп-Лоре:

– Он родился в семье, где садятся в седло, едва научившись ходить. И у него для стипль-чеза вполне подходящее сложение. Но лошади вызывают у него приступ астмы. Поэтому, как всем известно, он не может участвовать в состязаниях. Прекрасное объяснение, верно? Он вызывает невольную симпатию. Обаяние его так велико, что любой собеседник начинает прямо-таки сиять. Он слышит все, что говорится на ипподроме – начиная от распорядителей и ниже… И, я считаю, он пользуется своим влиянием, чтобы сеять семена сомнений насчет жокеев.

– Продолжайте, – настаивал сэр Клаудиус Меллит.

Лицо его было непроницаемо.

– Особенно под его влиянием находятся тренер Корин Келлар и член комитета по конному спорту Джон Баллертон. Ни один из них доброго слова не скажет о жокеях. Думаю, Кемп-Лор выбрал их в друзья исключительно потому, что эти низкие душонки мигом подхватывают и распространяют все инсинуации, которые он им подбрасывает. И мне кажется, все скверные слухи исходят от Кемп-Лора. И даже основания для слухов подстраивает он сам. Почему ему не быть довольным тем положением, которое он занимает? Ведь жокеи, которым он пакостит, любят его и радуются, когда он к ним обращается. Так почему ему хочется уничтожить их?

Сэр Клаудиус ответил:

– Вероятно, этот человек с раннего детства ненавидит своего отца и завидует ему. Так же относится он и к сестре. Но подавляет эти чувства. К несчастью, вся агрессия перенесена на людей, которые обладают ненавистными ему способностями и качествами. Таких индивидуумов можно понять, лечить и простить их.

– Я не могу простить его. Я должен его остановить.

Сэр Клаудиус внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Вы должны быть абсолютно уверены в фактах. Пока – это только догадки. Он общественный деятель с положением. А вы предъявляете ему слишком серьезные обвинения. Вам нужны железные факты. Иначе скажут: вы объясняете случившееся злым вмешательством – чтобы уйти от осознания своей внутренней неудачи. Своего рода астма сознания.

Я вздохнул.

– Психологи воспринимают просто – хоть что-нибудь?

Он покачал головой:

– Мало что объясняется просто.

– Я добуду факты. И начну сегодня же. – Я встал. – Спасибо, что вы согласились принять меня и выслушали столь терпеливо. И приношу искренние извинения по поводу вашего гольфа.

– Не так уж я и опоздаю, – успокоил он меня. На пороге, пожимая мне руку, он предупредил: – Роберт, будьте осторожны. Действуйте с оглядкой. Если вы правы насчет Кемп-Лора – а очень возможно, что так оно и есть, – вы должны обращаться с ним осмотрительно. Заставьте его лечиться. Не загоняйте человека в угол. Его душевное здоровье может оказаться в ваших руках.

Я сказал резко:

– Не могу смотреть на него с ваших позиций. Мне он кажется не больным, а негодяем.

– Где кончается болезнь и начинается преступление… Об этом спорят веками, и нет двух людей, придерживающихся одного мнения. Но будьте осторожны. И привет родителям! – Он улыбнулся и захлопнул дверь.

Свернув за угол, я сперва отправился в пахнущую чистотой парикмахерскую и с удовольствием побрился. Потом в кафе поблизости заказал тройную порцию яичницы с беконом. И наконец стал размышлять над тем, где и как откопать железные факты.

Ясно, что фактов, которых я смогу добыть – крайне мало. И раскапывая их, я должен буду преодолеть барьеры жалости и презрения. Лекарство горькое. Но если я хочу вылечиться, придется его проглотить.

Из кафе я позвонил Тик-Току.

– Ты сегодня занят?

– Сделай одолжение, друг, не задавай неприятных вопросов с утра. А ты?

– Ублюдок, вот ты кто. Мне машина нужна.

– Если ты задумал броситься на ней в море – не дам.

– Ничего похожего.

– Рад это слышать. Но если все-таки надумаешь бросаться – дай мне знать, я составлю компанию. – Тон у него легкий и шутливый. Но скрытое за ним отчаяние не нуждается в комментариях.

– Я хочу навестить конюшни… – начал я.

– Какие? – перебил он.

– Некоторые… Примерно шесть, если не считать конюшни Эксминстера и Келлара. Но туда тоже придется проникнуть.

– Ну и храбрец же ты! – воскликнул Тик-Ток.

– Спасибо. Ты, пожалуй, единственный во всей стране, кто так считает.

– Прости! Я не хотел!..

Я засмеялся.

– Брось! Где сейчас машина?

– За окном. Но сегодня нет смысла ехать – все тренеры будут на скачках.

– Надеюсь, что так.

– Что ты затеял? – подозрительно осведомился он.

– Восстановить поруганную славу рода Финнов. Я успею на поезд десять десять. А ты встретишь. Идет? – И я положил трубку, не обращая внимания на его протесты.

В Ньюбери, на станции, он уже ждал меня. Одет в щегольской, затянутый в талии пиджак для верховой езды, длинный, как в восемнадцатом веке. И еще невероятно узкие галифе из рубчатой ткани.

Пока я оглядывал его с ног до головы, он наслаждался с иронической усмешкой.

– А где же шейный платок, кружевные манжеты и шпага?

– Я человек завтрашнего дня. Вместо шпаги при мне «моментальная защита против радиации. Будьте готовы встретить опасность», – рассмеялся он, процитировав рекламу.

У юного Тик-Тока безошибочно реалистический взгляд на мир.

Он уселся за руль.

– Куда едем?

– Едем, но без тебя!

– Нет, машина наполовину моя. И я еду, куда и она. – Он твердо решил, это было ясно. Так командуй!

– Ну ладно… – Я выудил из кармана список, составленный в поезде, и показал ему. – Вот те конюшни, в какие я хочу попасть. В таком порядке, чтобы поменьше было обратных прогонов, но и так езды предстоит много.

– Ого! Хэмпшир, Суссекс, Кент, Оксфорд, Лестер и Йоркшир. А сколько ты собираешься пробыть в каждом месте? Нет, в один день этого не одолеть! Ты и так выглядишь усталым.

Я действительно чувствовал себя усталым, но меня смутило, что это так заметно. Я-то полагал, что бритье, завтрак и возвращение веры в себя скомпенсируют опустошения предыдущих дня и ночи.

– Махнем сначала в Кент, а по дороге расскажешь, зачем мы едем. – Он спокойно включил зажигание, и мы двинулись. Сказать по правде, я был рад его обществу.

Мы собрали свои вещички, и Тик-Ток направил тупой нос «мини-купера» в сторону первой по списку конюшни Корина Келлара в Хемпшире.

– Ну, валяй, выкладывай.

– Нет. Я не буду тебе ничего объяснять. Смотри и слушай. А потом сам мне скажешь.

– Ну и тип же ты! Надеюсь, ты учитываешь, что мы оба сейчас, мягко говоря, не в числе тех, для кого стелют красные ковры?

– Смотри лучше на дорогу, – посоветовал я.

– Я, верно, никогда тебя не раскушу. Мне казалось, что тебе очень трудно… Но встретил тебя сегодня – и мне самому стало веселее. – Насвистывая, он нажал на акселератор.

К обширным, хорошо ухоженным конюшням Корина мы приехали в тот момент, когда конюхи чистили лошадей после второй утренней выездки. Артур, главный конюх, нес через двор ведро овса. Привычная морщинистая улыбка, которой он всегда приветствовал меня, появилась было у его глаз, прежде чем он вспомнил. И приветливость сменилась замешательством.

– Хозяина нету. Он на скачках.

– Знаю. Могу ли я потолковать с Дейви?

Дейви – конюх, который ухаживал за Трущобой.

– Думаю, что да, – с сомнением ответил Артур. – А скандала не будет?

– Нет. Не будет никаких неприятностей. Где он?

– Четвертое стойло от конца по этой стороне.

Мы с Тик-Током отправились туда и нашли Дейви.

Он чистил солому вокруг Трущобы. Он был плотным шестнадцатилетним парнем, с огненно-рыжими волосами и несдержанным языком. Приветливость на его лице тотчас сменилась неприязнью. Он повернулся к нам спиной и погладил шею лошади. Потом сплюнул в солому. Тик-Ток тяжко задышал, сжав кулаки.

Я проговорил быстро:

– Дейви, у меня есть для тебя фунт, если ты захочешь кое-что рассказать.

– О чем это? – спросил, не оборачиваясь.

– О том дне, когда я скакал на Трущобе в Данстэбле. Три недели назад. Помнишь?

– Еще бы не помнить! – с вызовом ответил он.

Я не обратил внимания на его тон.

– Ну так расскажи, что случилось с того момента, как вы приехали на ипподром и пока я сел на Трущобу на смотровом круге.

– Какого черта вам нужно? – Он круто обернулся. – Ничего не случилось. А что должно было случиться?

Я вынул фунтовую бумажку и протянул ему. Он секунду или две разглядывал ее, потом пожал плечами и сунул в карман.

– Начни с того, как вы отправились отсюда. И ничего не пропускай.

– Вы что, с катушек съехали?

– Нет. Но я хочу, чтоб ты отработал мой фунт.

Он снова пожал плечами.

– Мы отправились отсюда в лошадином фургоне в Данстэбл и…

– По дороге останавливались?

– Да, как всегда, у Джо Коффа.

– Знакомых там не встретили?

– Ну… Джо и ту девушку, которая разливает чай.

– А неожиданных встреч никаких? – настаивал я.

– Конечно, нет. Мы добрались до ипподрома, вывели лошадей из фургонов – сначала первых двух. И отвели в конюшню. Потом вернулись и вывели двух других. А после я пошел и поставил десять целковых на Блоггса в первой скачке и смотрел с трибун, как они вылетели в трубу – это дурацкое животное даже не пыталось выиграть и ярда… Потом я вернулся в конюшни, взял Трущобу, надел на нее попону и вывел в паддок… – скучным голосом перечислял он свои привычные дела.

– Мог кто-нибудь в конюшне накормить или напоить Трущобу, дать ей, например, ведро воды перед скачкой?

– Не будьте идиотом. Конечно, нет! Где это слыхано – кормить или поить лошадь перед скачкой? Глоток воды за пару часов до этого, я понимаю, но ведро… – Презрение в его голосе сменилось гневом. – Послушайте, по-вашему, – что, я напоил ее? Ну, нет, приятель, нечего сваливать свою вину на меня.

– Успокойся, Дейви! А как поставлена охрана в Данстэблских конюшнях? Может туда попасть кто-нибудь, кроме тренера и конюха?

– Нет, – ответил он спокойнее. – Там все закупорено насмерть. Старого привратника недавно уволили: он впустил одного владельца без тренера. Так что новый жутко придирается.

– Ладно, давай дальше. Пока что добрались до паддока.

– Ну я немного поводил лошадь. Хозяин принес из весовой седло… – Он неожиданно улыбнулся, будто вспомнил что-то приятное. – …А когда он принес, я отвел Тру в загон, и хозяин оседлал ее, и я вывел Тру на смотровой круг, и водил ее до тех пор, пока меня не позвали, а вы сели на нее. – Он замолчал. – Не понимаю, зачем вам все это.

– Что случилось в паддоке, когда ты водил лошадь? Что-то приятное? Ты вспомнил об этом и улыбнулся.

Он фыркнул:

– Это не имеет отношения…

– Фунт был за то, чтобы говорить все.

– Ну и пожалуйста, но это не касается скачек. Тот парень с «телека», Морис Кемп-Лор, он разговаривал со мной. Больно уж ему понравилась лошадь. Он сказал, что большой приятель старика Баллертона, похлопал Тру и дал ей пару кусочков сахара. Мне это не больно понравилось, но ведь такого парня не отошьешь. Еще он спросил, какие шансы у Тру, и я ответил, что хорошие… Вот и все. Я же говорил, это не касается скачек.

– Ну ладно, не важно, – сказал я. – Все равно, спасибо.

Я поднялся и пошел прочь. Тик-Ток за мной. Мы едва отошли шага на два как Дейви пробурчал нам вслед.

– Шныряют тут… Хотите знать, что я думаю – вам самим стоило бы лучше постараться.

К счастью, Тик-Ток не расслышал. Мы уселись в «мини-купер» и, никем не провожаемые, выехали со двора.

Тик-Ток взорвался:

– Можно подумать, что ты убил свою мать и ограбил бабушку, – так они смотрят на тебя. Потерять кураж – не преступление!

– Если ты не в состоянии вытерпеть несколько дурацких насмешек, вылезай-ка лучше у ближайшей станции, – весело посоветовал я, с радостью обнаружив за последние полчаса, что больше меня ничто не задевает. – И я не утратил куража. Пока, во всяком случае.

Он закрыл рот и миль двадцать правил молча.

Около часу дня мы добрались до следующей конюшни из моего списка и потревожили зажиточного фермера, который сам тренировал своих лошадей. Как раз в этот момент он собирался завтракать. Стук сковородок и приятный запах тушеного мяса донесся из-за его спины. За последние два года я несколько раз выигрывал скачки на его лошадях, прежде чем на прошлой неделе опозорил его лучшую лошадь. И он, обнаружив меня на пороге своего дома, преодолел неприятный шок. Даже сумел в дружеской манере пригласить нас зайти, выпить по стаканчику. Но я отказался и спросил, где найти конюха. Он вышел с нами к воротам и указал на домик, стоящий чуть поодаль у дороги.

Мы вытащили конюха из дому и усадили в машину. Я дал ему фунт, попросил подробно рассказать все, что случилось в тот день, когда я скакал на его лошади.

Он был постарше, не такой сообразительный и не такой грубый как Дейви, но и он никак не хотел говорить. В конце концов я заставил его начать. А уж потом не смог остановить. Я хотел деталей – я их получил. И продолжалось это полчаса.

Между снятием попоны и застегиванием подпруги проскочило сообщение, что Морис Кемп-Лор заходил в загон, где седлают, рассыпался в комплиментах фермеру. Потом угостил животное несколькими кусочками сахара и удалился, оставив после себя обычное ощущение полного дружелюбия.

– Он парень что надо! – отозвался о нем конюх.

Я прервал его и поблагодарил за старание. Оставили мы его бормочущим, что он нам всегда рад, но все же не понимает в чем дело.

– Как странно, – задумчиво начал Тик-Ток, когда мы неслись по дороге к следующей конюшне, расположенной в восьмидесяти милях. – Как странно, что Морис Кемп-Лор… – Он не закончил фразы. Я промолчал.

Через два часа в Кенте, еще за один фунт, от тощего двадцатилетнего малого мы выслушали, какой потрясающий парень этот Морис Кемп-Лор. Как он интересовался его лошадью и как он дал ей немного сахара, что, по правде говоря, не разрешается, но как можно отказать такому человеку. Конюх принял нас с обидным высокомерием, но даже Тик-Ток к этому времени слишком заинтересовался, чтобы обращать внимание.

– Он их всех отравил, – рубанул Тик-Ток после долгого молчания. – Он отравил их, чтобы было похоже, будто ты не можешь скакать – чтобы все поверили в твою трусость.

– Вроде того…

– Но на кой черт ему это делать? – яростно запротестовал он. – Просто совпадение, что он давал сахар всем трем твоим лошадям.

– Может быть. Посмотрим.

И мы посмотрели. Мы были во всех конюшнях, где стоят лошади, на которых я скакал после Трущобы, и объяснялись с каждым конюхом (не считая лошадей Джеймса). И каждый раз слышали одно и то же. Морис Кемп-Лор словно бы постарался, чтобы конюху запомнился этот день. Он восхищался тем, как конюх хорошо ухаживает за лошадью и предлагал все те же соблазнительные кусочки сахара.

Мы потратили на это расследование субботу и воскресное утро, а закончили мой список где-то на границе Йоркширских болот – в два часа дня. Так далеко мы забрались для того, чтобы факты были совершенно железными. Тик-Ток окончательно поверил только в Нортгэмтоншире.

Мы вернулись назад в Беркшир. И на следующее утро, в понедельник, я пошел повидаться с Джеймсом.

Он только вернулся после утренних тренировок, и на холодном воздухе у него онемели пальцы.

– Ступайте в кабинет. – Тон был нейтральный, но выдающаяся вперед нижняя челюсть выражала непреклонность.

Я последовал за ним. Он тут же включил электрокамин, чтобы согреть руки.

– Я не смогу предложить вам много лошадей, – сказал он, стоя ко мне спиной. – Протестуют все владельцы, кроме одного. Взгляните вот на это – пришло сегодня утром. – Он взял с бюро листок бумаги и протянул мне. Это было письмо от лорда Тирролда.

«Дорогой Джеймс!

После нашего телефонного разговора я все время думаю о том решении – насчет замены Финна на Образце в следующую субботу. И пришел к мысли, что надо дать ему сказать, как и планировалось сначала. Признаюсь, я это делаю для нас, как и для него. Не хочу, чтобы говорили, будто я поспешил отвернуться от него и проявил бессердечность после того, как он столько побеждал на моих лошадях. Я готов потерять Зимний Кубок и прошу прощения за то, что отнимаю у Вас возможность добавить этот приз ко всем остальным. Но я предпочитаю проиграть скачку, лишь бы не потерять уважение к скаковому братству.

Всегда Ваш

Джордж».

Я положил письмо на стол.

– Ему нечего волноваться. Образец победит.

Джеймс живо обернулся:

– Вы хотите сказать, что не будете скакать на нем? – В его голосе прозвучала нотка обидной заинтересованности.

– Джеймс, – начал я, садясь без приглашения в потертое кресло. – Есть нечто важное, что я хотел бы вам сообщить. Во-первых, как бы скверно это все ни выглядело – я вовсе не утратил куража и не струсил. Во-вторых, каждая лошадь, на которой я скакал после падения, – была отравлена. Не настолько, чтобы было очень заметно, но достаточно, чтобы они ползли, как тихоходы. В-третьих, всем лошадям отраву давал один и тот же человек. В-четвертых, отрава была дана на кусочках сахара. Похоже, это было какое-то снотворное… – Я внезапно остановился.

Джеймс смотрел на меня, разинув рот. Нижняя губа опустилась. На лице выражение потрясения и недоверия.

– Прежде чем вы решите, будто я не в своем уме – сделайте мне одолжение, позовите кого-нибудь из конюхов и послушайте, что он скажет.

– Кого позвать?

– Не имеет значения. Любого, на чьей лошади я скакал за последние три недели.

Он недоверчиво помедлил, потом крикнул кому-то найти Эдди, конюха большого гнедого, принадлежащего Хьюго. Джеймс не дал мне задать вопроса. Он резко спросил Эдди:

– Когда ты в последний раз говорил с Робом?

Парень начал испуганно заикаться:

– Я ег-г-го с п-п-п-рошлой недели не видел.

– С прошлой пятницы? – день, когда Джеймс сам видел меня в последний раз.

– Да, сэр.

– Очень хорошо. Ты помнишь, как плохо выступал большой гнедой в среду на той неделе?

– Да, сэр. – Эдди скорбно взглянул на меня.

– Кто-нибудь давал гнедому перед скачкой кусочек сахара? – в голосе Джеймса слышалась теперь лишь заинтересованность.

Строгость он спрятал.

– Да, сэр, – охотно ответил Эдди. Знакомая улыбка воспоминания появилась на его чумазом лице. И я тайком перевел дух.

– Кто это сделал?

– Морис Кемп-Лор, сэр. Он сказал, что я прекрасно ухаживаю за своими лошадьми, сэр. Он наклонился через барьер в паддоке и заговорил со мной, когда я проходил мимо. И был так уж ласков, что дал гнедому немного сахара, сэр. Но я не думал, что это плохо, ведь мистер Хьюго всегда посылает жеребцу сахар.

– Спасибо, Эдди, – сказал Джеймс слабым голосом. – Насчет сахара не беспокойся… А сейчас – беги.

Эдди ушел. Джеймс тупо смотрел на меня. Часы громко тикали.

Тут я высказался:

– Последние два дня я разговаривал с конюхами всех лошадей из других конюшен. Все они признались мне, что Морис Кемп-Лор давал лошадям сахар перед каждой скачкой. Со мной был Ингерсол. Он тоже это слышал. Можете спросить и его.

– Морис никогда близко не подходит к лошадям на скачках или где бы то ни было, – возразил Джеймс.

– Именно эта странность помогла мне понять, что происходит. Я разговаривал с Кемп-Лором в Данстэбле, сразу после того, как Трущоба и две другие лошади прошли плохо. Он страдал одышкой. Приступ астмы. А это означало, что недавно он побывал очень близко от лошадей. В тот момент я об этом и не подумал, но теперь-то я все знаю.

– Неужели Морис… – повторил он недоверчиво. – Это просто невозможно!

– А то, что я мог струсить из-за ерундового сотрясения, – это, значит, возможно? – Пожалуй, я не имел права на такой тон, поскольку и сам, в течение ужасных двенадцати часов верил в это.

– Не знаю, что и думать, – смущенно выговорил он.

Мы помолчали. Я хотел, чтобы Джеймс выполнил две мои просьбы. Зная о его укоренившейся несклонности к одолжениям, я не был уверен, что эти просьбы будут встречены с энтузиазмом. Но, не попросишь – не получишь!

Я начал медленно, проникновенно, так, будто это только что пришло мне в голову:

– Дайте мне лошадь… одну из ваших собственных, раз уж владельцы не хотят меня. И сами проследите за тем, попытается ли Кемп-Лор подсунуть ей сахар. Хорошо, если бы вы смогли побыть около лошади сами. И когда он явится со своими кусочками сахара, как-нибудь выбить их у него из рук или спрятать, а лошади дать сахар из своего кармана. Тогда вы увидите, как лошадь пройдет.

Слишком много хлопот – прочел я у него на лице.

– Ну, это слишком уж фантастично.

– Но нужно только стукнуть его по руке, мягко настаивал я.

– Нет, – ответил он неуверенно.

И для моих ушей это «нет» прозвучало многообещающе. Я не нажимал, зная по опыту, что если очень уж на него наседать, он заупрямится и его не сдвинешь.

Я только спросил:

– Вы ведь в дружеских отношениях с тем человеком, который проверяет лошадей на допинг?

На скачках одну или двух лошадей каждый день проверяли выборочно: чтобы удержать тренеров сомнительной репутации от использования допинга. Всякий раз перед началом распорядители решали, какие лошади должны подвергнуться проверке – например, победитель второй скачки и фаворит в четвертой. (Особенно, если он оказывался побежденным). Никто, даже и сами распорядители, не знал наперед, у какой лошади возьмут слюну на анализ. Вся система держалась на этой неопределенности.

Джеймс обдумал мои слова.

– Вы хотите, чтобы я узнал, подвергалась ли обследованию хоть одна из лошадей, на которых вы скакали с момента падения?

– Да. Это возможно?

– Я выясню. Но если анализы делались и дали отрицательный результат, вы понимаете, что это целиком разрушит все ваши дикие обвинения.

– Понимаю. Я так много скакал на фаворитах, оказавшихся в хвосте, что поражаюсь, как до сих пор не обнаружили такое систематическое отравление.

– Вы действительно верите в это? – куда более заинтересованно переспросил Джеймс.

Я встал и подошел к двери:

– Да, верю. И вы поверите.

Но он покачал головой. Ведь Джеймс давно знал Кемп-Лора и тот ему так нравился.