Текст книги "Ставка на проигрыш"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Но жить все время в Лондоне тебе не хочется?

– Тебя удивляет, что я могу жить с Сарой и Гарри? Сказать по правде, все из-за денег. Гарри не позволяет мне платить за жилье. И постоянно твердит, что рад моему присутствию в доме. Вообще он добрый. А в Лондоне придется платить за все самой, и тогда мой нынешний уровень жизни полетит ко всем чертям.

– Конечно, комфорт важнее независимости, – заметил я.

Она покачала головой.

– Пока что удается сохранять и то, и другое. – После долгой паузы она вдруг спросила: – А ты живешь со своей женой? Я хочу сказать, вы не разведены или что-нибудь в этом роде?

– Нет, мы не разведены.

– А каким образом ты оправдал свое сегодняшнее отсутствие?

– Сказал, что еду брать интервью для «Тэлли».

– Ну и дрянь же ты! – Она рассмеялась.

Она была права, разрази меня гром! Вот это называется приложила, и я согласился с ней.

– А она не в курсе твоих... э-э... похождений? Ты что, ни разу не попадался?

Мне захотелось сменить тему разговора. Однако я чувствовал перед Гейл какие-то обязательства, по крайней мере, она заслуживала правды, и ничего, кроме правды. Но не мог же я выложить всю правду до конца!

– Она ничего не знает, – ответил я.

– А если в знала, была бы против?

– Наверное.

– Но если она... не спит с тобой, почему бы вам не расстаться?

Я не ответил.

Она продолжала:

– У вас ведь нет детей?

Я покачал головой.

– Что ж тогда тебя держит? Разве те же причины, что и меня?

– О чем ты?

– Пристроился там, где выгодней. Где есть деньги.

– О-о... – Я едва сдержал улыбку, но она не поняла меня.

– Да и стоит ли упрекать тебя, раз я сама такая же? Значит, твоя жена богата?

Я представил, во что превратилась бы жизнь Элизабет без меня: больничная еда, больничный режим, без возможности уединения, никаких приспособлений, ни телефона, ни света после девяти и подъем в шесть, ни свободы, ни воли. И так навсегда, до конца дней.

– Думаю, – медленно произнес я, – про мою жену действительно можно сказать, что она богата...

* * *

Вернувшись домой, я ощутил странную раздвоенность. Столь хорошо знакомый мне уклад вдруг показался нереальным. Словно половина моего существа все еще пребывала в Суррее. Я поцеловал Элизабет, а подумал о Гейл. Депрессия тяжко и неуклонно надвигалась на меня, словно черная туча на бегущий поезд.

– А тебя разыскивает какой-то человек, – сказала Элизабет. – Звонил три раза. И голос у него был ужасно сердитый.

– Кто такой?

– Я не разобрала. Он заикался.

– А как он узнал наш телефон? – Я ощутил раздражение и усталость, мне смертельно не хотелось вступать в телефонные беседы с сердитым человеком. К тому же наш номер не значился в телефонных справочниках, чтобы уберечь Элизабет от лишних звонков.

– Не знаю. Но он оставил свой телефон и просил позвонить. Это единственное, что мне удалось разобрать.

Мать Элизабет протянула блокнот, где был записан номер.

– Так это Виктор Ронси! – воскликнул я.

– Да, верно, – с облегчением произнесла Элизабет. – Что-то в этом роде.

Я вздохнул. Единственное, чего мне хотелось в эту минуту, так это чтобы вся свистопляска, которую я сам заварил, вдруг кончилась как по мановению волшебной палочки и чтобы меня оставили в покое.

– Позвоню попозже, – решил я. – А сейчас мне просто необходимо выпить.

– Я как раз собиралась поставить чай, – с укором проговорила моя теща. Тихо закипев от ярости, я налил себе двойную порцию виски. Бутылка почти опустела. Воистину черное воскресенье...

Не находя покоя, я поплелся в кабинет и начал перепечатывать статью для «Тэлли». Это механическое занятие постепенно ослабило напряжение и притупило чувство вины, с которым я возвратился в дом. Я не мог допустить, чтобы Гейл слишком нравилась мне, но она нравилась, и очень. Влюбленность в такую женщину может обернуться настоящим адом. Пожалуй, нам не стоит больше встречаться. Это, во всяком случае, я твердо решил. Однако тут же все мое существо воспротивилось этой мысли, и я понял, что мне не устоять.

* * *

Ронси позвонил еще раз после ухода тещи.

– Что за чертовщину вы написали... в своей кретинской статье? Моя лошадь непременно будет участвовать. Да как только вы посмели... как смели вы подумать, что мы замешаны в каких-то темных делах?

Элизабет не лгала – он и вправду сильно заикался, даже сейчас. Мне стоило большого труда заставить его признать, что ни в одном разделе статьи не говорилось о том, что лично он имел какие-то иные намерения, кроме самых честных и благородных.

– Я лишь хотел сказать, мистер Ронси, что раньше некоторых владельцев под нажимом заставляли снимать лошадей со старта. Так может случиться и с вами. Я просто хотел предостеречь людей, играющих на скачках, посоветовал им потерпеть и не делать ставок раньше, чем за полчаса до старта. Лучше уж играть по маленькой стартовой ставке, чем разом потерять все деньги.

– Я перечитал ее несколько раз! – рявкнул Ронси. – И никто, уж поверьте мне, ни один человек не сможет оказать на меня нажима.

– Очень хотел бы надеяться, – сказал я. «Интересно, – подумалось мне, – распространяется ли его неприязнь к старшим сыновьям и на младших? Станет ли он рисковать их здоровьем и благополучием ради участия Тиддли Пома в Золотом кубке? Возможно, станет. Жилка упрямства засела в его характере, словно железная порода в камне».

Когда он почти совсем успокоился, я спросил, где он узнал мой телефон.

– О, это было чертовски непросто, если хотите знать. В этих дурацких справочниках его не оказалось. Люди из справочной наотрез отказали, даже когда я намекнул, что у меня срочное дело. Смешно сказать, но даже это меня не остановило! В конце концов номер сообщил ваш коллега по службе, Дерри Кларк.

– Понятно, – задумчиво протянул я. Дерри вовсе не из тех, кто легко выдает чужие тайны... – Что ж, спасибо. Нашел вас фотограф из «Тэлли»?

– Да, заезжал в пятницу. Надеюсь, вы ничего не говорили в «Тэлли» о... – Он опять начал заикаться.

– Нет, – твердо ответил я. – Абсолютно ничего.

– Когда я буду знать наверняка? – В голосе его звучало подозрение.

– Номер выходит во вторник, перед началом скачек.

– Завтра же попрошу у редактора черновой экземпляр. Мне надо знать, что вы там написали.

– Сделайте одолжение, – согласился я. Хорошо бы сплавить этого клиента Арнольду Шенкертону. Вот будет потеха!

Все еще кипя, он повесил трубку. Я набрал номер Дерри в твердой решимости излить на него раздражение.

– Ронси? – возмущенно переспросил он. – Никакому Ронси я твой телефон не давал, будь уверен. – В трубке я слышал, как его грудная дочка на всю катушку упражняет легкие. – Что ты сказал?

– Я говорю, кому ты дал телефон?

– Дядюшке твоей жены.

– У моей жены нет никакого дядюшки.

– О Господи! Но он назвался дядей Элизабет, сказал, что у тети удар и он хотел бы сообщить вам об этом, но потерял номер телефона...

– Вот хитрая, лживая скотина! – с чувством воскликнул я. – А еще обвиняет меня в искажении фактов.

– Извини, Тай.

– Ладно, что там... Только в следующий раз проверь сначала у меня. Как мы договорились, помнишь?

– Хорошо. Обязательно, Тай. Прости.

– А как, между прочим, он добыл твой телефон?

– Он есть в справочнике по британским скачкам. В отличие от твоего. Тут я промахнулся.

Я опустил трубку на специальный рычаг у изголовья постели Элизабет, перешел в кресло, и весь вечер мы, как обычно, провели, созерцая тени, мелькавшие в пучеглазом ящике. К счастью, Элизабет никогда не надоедало это занятие, хотя она часто жаловалась на перерывы между детскими передачами в дневное время. Почему, говорила она, их нельзя заполнить чем-нибудь интересным для прикованных к постели взрослых?

Потом я сварил кофе, сделал Элизабет растирания и другие процедуры, и все это с самым заботливым и домашним видом, хотя мысли мои блуждали где-то далеко, как у актера, в тысячный раз исполняющего одну и ту же роль.

В понедельник утром я отвез статью в «Тэлли», оставил пакет в приемной у секретаря, точно уложившись в крайний назначенный срок. После этого поездом отправился в Лестер на скачки. Дома сидеть не хотелось, хотя это был мой официальный выходной. Кроме того, Эгоцентрик, лотерейная лошадка Хантерсонов, проходили там сегодня предстартовую тренировку – еще одно вполне законное оправдание путешествию.

Из-за сырости, сгустившейся в туман, видимости почти не было. Я различал только два последних барьера. Эгоцентрик взял четвертое препятствие, и оставшегося у него духу едва хватило бы, чтобы засвистеть в детскую свистульку. Жокей заорал тренеру, что этот никчемный ублюдок еле-еле перекинул копыта через три барьера в дальнем конце поля и больше не станет прыгать ни за какие коврижки. Тренер ему не поверил и назначил на скачки другого жокея. Веселый денек!

Довольно жидкая толпа мидлендцев в матерчатых кепи и вязаных шарфах усеяла землю использованными билетиками, газетами и бумажными стаканчиками из-под угря в желе. В баре я присоединился к знакомому парню из «Спортинг лайф». Рядом с нами четверо журналистов с определенной степенью недоверия рассуждали о моих нестартерах.

Ничем не примечательный день. Один из тех, которые легко забываются.

Но дорога домой заставила меня переменить мнение. Подчас забывчивость может стоить жизни.

Глава 7

Я уехал до начала последнего забега, и потому мне удалось занять местечко в купе у окна почти пустого вагона для некурящих. Повернув рукоятку обогревателя почти на полную мощность, я развернул газету посмотреть, что там пишет обозреватель спортивных новостей под псевдонимом Подзорная Труба.

«Тиддли Пом будет участвовать, – утверждает тренер. – Но уцелеют ли ваши денежки?»

Заинтригованный началом, я дочитал до конца. Он сдул у меня практически все, лишь слегка переиначив детали. Что ж, это комплимент. Плагиат – наиболее чистосердечная разновидность лести.

Дверь в коридор открылась, и в купе, притоптывая ногами от холода, ввалилась компания из четырех букмекеров. Они бурно обсуждали какого-то незадачливого игрока, который полез к ним оспаривать проигравший билет.

– Я и говорю ему: «Да прекрати ты, кого хочешь обмануть? Может, мы и не ангелы, но и не какие-нибудь там дурни набитые...»

На всех были одинаковые пальто цвета морской волны, которые они побросали на верхние полки. Двое поочередно запускали руки в огромный пакет с очень сытными на вид сандвичами, а двое других курили. Каждому было лет по тридцать, и говорили они с характерным лондонско-еврейским акцентом, обсуждая теперь в отнюдь не подобающих субботнему дню выражениях поездку до станции на такси.

– Добрый вечер, – поздоровались они, заметив наконец мое присутствие, а один, ткнув сигаретой в сторону таблички «Не курить», спросил:

– Ты не против, приятель?

Я кивнул и почти уже не обращал на них внимания.

Поезд, раскачиваясь, катил на юго-восток. Пасмурный день сменился туманной ночью, и пятеро пассажиров постепенно смежили веки.

Дверь в купе с грохотом отворилась. Я нехотя приоткрыл один глаз, думая, что вошел кондуктор. В проеме стояли двое мужчин отнюдь не чиновничьего вида. Один, здоровенный парень, протянул руку и опустил шторы с внутренней стороны выходящего в коридор окна. Затем, окинув букмекеров оценивающе-презрительным взглядом, он мотнул головой в сторону коридора и коротко произнес:

– Вон!

Я все еще не связывал их появление со своей персоной, даже когда букмекеры послушно подхватили свои пальто и один за другим выскользнули в коридор.

Только когда громила извлек из кармана скомканный экземпляр «Блейз» и ткнул пальцем в мою статью, я ощутил, как по спине у меня забегали мурашки.

– Кое-где это не понравилось, – саркастически заметил громила. Сильный бирмингемский акцент. Он скривил губы, явно упиваясь своей ироничностью. – Очень не понравилось.

От ботинок до подбородка его облегал грязный комбинезон, над которым виднелись толстая шея, пухлые щеки, маленький мокрый рот и прилизанные волосы.

– Не стоило вам так поступать, право, не стоило, – продолжал громила, – вмешиваться и все прочее.

Он опустил правую руку в карман, и она вновь появилась на свет Божий, обтянутая медным кастетом. Я взглянул на другого. Тот сделал то же самое.

Я рванулся вперед к стоп-крану. Штраф за остановку поезда – двадцать пять фунтов. Здоровяк резким профессиональным ударом пресек мою попытку.

Оба они обучались своему ремеслу на ринге это было ясно. Все остальное я воспринимал как в тумане. Они не притронулись к моей голове, но четко знали, как и куда бить по корпусу, и, когда я пытался отбиваться от одного, в дело вступал другой. Единственное, что мне удалось, это наградить маленького резким пинком по лодыжке, на который он ответил словом из четырех букв и страшным ударом по почкам. Я рухнул на сиденье. Они наклонились надо мной и начали действовать в обход всех правил Куинсберри.[3]3
  Маркиз Куинсберри составил в 1867 г. свод правил профессионального бокса.


[Закрыть]

Мне вдруг показалось, что вот сейчас они убьют меня, что, может, сами того не желая, они меня убивают. Я даже попытался объяснить им это, но, если и издал какой-то звук, они не услышали. Громила потянул меня вверх и поставил на ноги, а маленький принялся ломать мне ребра.

Когда наконец меня отпустили, я медленно свалился на пол и уткнулся лицом в сигаретные окурки и измятые обертки от сандвичей. Я лежал совершенно неподвижно, моля Бога, в которого не верил, не допустить, чтобы все это началось сначала. Верзила склонился надо мной.

– А он не загнется? – спросил маленький.

– Да ты что! Мы же ничего не повредили, верно? Сработано в самый аккурат, так или нет? Выгляни-ка за дверь. В самый раз теперь отваливать...

Дверь открылась и снова закрылась, но я долго еще не верил, что они ушли совсем. Я лежал на полу, задыхаясь в кашле, и короткими глотками хватал воздух, меня тошнило. Какое-то время мне даже казалось, что я заработал эту взбучку не из-за газетной статьи, а из-за Гейл, и мысль о том, что я заслуженно понес наказание, на миг облегчила страдание. Боль пронзала, словно раскаленный докрасна стержень, и только чувство вины делало ее переносимой.

Но сознание вернулось, оно всегда возвращается в самый неподходящий момент. Я начал медленно приподниматься, стараясь оценить нанесенный мне ущерб. Может, они и в самом деле ничего не повредили – так, по крайней мере, сказал тот, здоровенный. Но по ощущениям казалось, что на теле не осталось ни одного неповрежденного места.

Перебравшись на сиденье, я тупо наблюдал за мелькавшими в окне расплывчатыми и желтыми от тумана огнями. Глаза полузакрыты, горло перехватывало от тошноты, руки лежали на коленях, бесчувственные и ватные. Боль разливалась по всему телу. «Потерпи, – сказал я себе, – это пройдет».

Ждать пришлось долго. Огни за окном сгустились, и поезд замедлил ход. Лондон. Пересадка.

Пора наконец сдвинуться с места. Печальная перспектива. Любое движение может причинить боль.

Поезд подкатил к платформе Кингс-кросс и, дернувшись, остановился. Я продолжал сидеть, пытался заставить себя приподняться, но не мог, хотя знал, что, если не выйду из вагона, его переведут на запасной путь, и мне предстоит коротать в купе холодную, неуютную ночь.

Дверь снова с грохотом отворилась. Замирая от ужаса, я поднял глаза. Но это был не тот в грубом комбинезоне с кастетом. Кондуктор.

Волна облегчения захлестнула меня. Только теперь я осознал степень своего испуга и разозлился на себя за малодушие.

– Конечная остановка, – буркнул кондуктор.

– Угу.

Он вошел в купе и пристально взглянул на меня.

– Отмечали праздник, сэр?

– Ага, – согласился я. – Отмечал.

Взяв наконец себя в руки, я встал. Я был прав – страшно больно.

– Послушай-ка, приятель, ты уж, будь любезен, не напачкай тут, – проговорил кондуктор убедительным тоном.

Я отрицательно мотнул головой. Добрался до двери. Вывалился в коридор. Кондуктор заботливо подхватил меня под руку и помог сойти на платформу. Медленно продвигаясь вперед, я услышал, как он, посмеиваясь, говорит у меня за спиной группе носильщиков:

– Видали этого? Весь сине-зеленый и потный, как свинья.

– Пьянь несчастная!

Домой я доехал на такси и долго поднимался по лестнице. Миссис Вудворд против обыкновения с нетерпением поджидала меня, так как боялась возвращаться домой поздно в такой туман. Я извинился.

– Ничего, мистер Тайрон. Вы же знаете, я всегда с удовольствием.

Дверь за ней затворилась, и я с трудом преодолел искушение немедленно рухнуть на диван и застонать.

Подошел поцеловать Элизабет. Она внимательно взглянула на меня.

– Тай, ты ужасно бледный. – Полностью скрыть от нее происшедшее не удавалось.

– Упал, – ответил я. – Споткнулся. Прямо дух вышел вон.

Она забеспокоилась, причем в глазах ее явственно отражался страх не только за меня.

– Не волнуйся, – пробормотал я. – Ничего страшного.

Я вошел в кухню и оперся о стол руками. Постояв так минуту-две, вспомнил, что у Элизабет где-то были обезболивающие таблетки. Достал пузырек из шкафа. Там оставалось только две. Я проглотил одну, отметив про себя, что надо позвонить врачу и попросить выписать новый рецепт. Одной явно недостаточно, но все же лучше, чем ничего.

Вернулся в комнату и, превозмогая боль, начал, как обычно, готовить вечерние коктейли.

Когда наконец, разделавшись с ужином, посудой и вечерними процедурами, я разделся и лег в постель, стало ясно, что внизу с левой стороны у меня сломано три ребра. Никаких серьезных повреждений, как и утверждал тот верзила.

Я лежал в темноте, стараясь дышать неглубоко и не кашлять, и размышлял, кто и по чьему приказу так круто обошелся со мной и стоит ли сообщать об этом Люку-Джону. Подобный материал он несомненно поместит на первую полосу, стараясь выжать из истории максимум возможного, и, уж конечно, сам сочинит заголовок. Мои страдания в счет не идут. Что стоят они в сравнении с проблемой распродажи газеты! Люк-Джон не отличался сентиментальностью. Если же я скрою от него происшедшее и он разнюхает обо всем сам, мне предстоит работать в атмосфере ледяной ненависти и постоянного недоверия. Этого я позволить не мог. Моего предшественника постепенно выжили из газеты только за то, что он утаил от Люка-Джона очередную пикантную историю, в которую был замешан. На нее наткнулась конкурирующая газета и обставила «Блейз». Люк-Джон никогда ничего не прощал и никогда ничего не забывал.

Я глубоко вздохнул. Ошибка. Поврежденные ребра отозвались на вздох с чрезмерной резвостью.

Нельзя сказать, что я провел спокойную, уютную ночь в домашней постели. Утром я ползал по квартире, как сонная муха. Элизабет видела, как я встаю и передвигаюсь, и лицо ее исказилось от болезненного беспокойства.

– Тай!

– Всего лишь пара синяков, детка. Я же говорил тебе, я упал...

– Ты выглядишь... совсем больным.

Я покачал головой.

– Сейчас сварю кофе.

Сварил кофе. С вожделением посмотрел на последнюю таблетку Элизабет. Я не имел права ее трогать. С ней иногда случались сильнейшие приступы судорог, когда был необходим срочный прием обезболивающих. Пришла миссис Вудворд, и я отправился за новым рецептом.

Доктор Антонио Перелли выписал рецепт без лишних слов и протянул мне бумажку.

– Как она?

– Отлично. Как всегда.

– Пора бы ее навестить.

– Она будет счастлива, – искренне ответил я. Визиты Перелли действовали на Элизабет словно глоток шампанского. Года три назад на вечеринке я случайно познакомился с молодым итальянским врачом с частной практикой на Уэлбек-стрит. «Слишком красив», – подумал я тогда. Женственное лицо с темными, сияющими из-под длинных ресниц глазами. Особое умение подойти к каждому больному и бешеные гонорары, толпы нервозных дамочек, расстающихся со своими деньгами стиснув зубы...

В конце вечеринки кто-то сказал мне, что он специализируется по легочным болезням и что его молодость и красота не должны вызывать у меня недоверия – специалист он блестящий. По случайному совпадению мы вместе вышли на улицу и вместе стояли на тротуаре в ожидании такси. Оказалось, что и ехать нам в одну сторону.

В те дни меня сильно беспокоило состояние Элизабет. Она регулярно ложилась в больницу для интенсивного лечения, когда чувствовала себя хуже, но с постепенным исчезновением полиомиелита таких больниц становилось все меньше и меньше. И недавно нам сообщили, что ее уже не смогут принять в ту больницу, где она обычно проходила укрепляющий курс.

Мы ехали с Перелли в такси, и я попросил порекомендовать какое-нибудь заведение, куда в случае необходимости можно было поместить Элизабет. Вместо ответа он пригласил меня к себе выпить, в результате чего у него появился еще один пациент. Благодаря его заботам общее состояние Элизабет быстро улучшилось.

Я поблагодарил за рецепт и сунул его в карман.

– Тай, эти таблетки для Элизабет или для вас?

Я взглянул на него с наигранным удивлением.

– А в чем дело?

– Друг мой, я же пока не ослеп. То, что я вижу на вашем лице... это следы тяжелых...

Я криво улыбнулся:

– Ладно. Все равно я собирался просить вас. Нельзя ли наложить повязку на пару ребер?

Он плотно перевязал меня и протянул стаканчик с каким-то раствором – смесь, по его словам, чудодейственная, так как она снимала любые боли.

– Надеюсь, Элизабет ничего не подозревает? – озабоченно спросил он.

– Ей я сказал, что упал и поранился.

Он одобрительно кивнул:

– Правильно. А вы сообщили об этом в полицию?

Я отрицательно помотал головой и рассказал ему про Люка-Джона.

– Да, все непросто. Но почему бы не сказать Люку-Джону, что эти люди вам угрожали? Не заставят же вас снимать рубашку в редакции! – Он улыбнулся той особенной улыбкой, которая всегда заставляла Элизабет улыбаться в ответ. – Думаю, те двое вряд ли станут распространяться на эту тему.

– Неизвестно, – задумчиво нахмурился я. – Неплохо было бы появиться сегодня на скачках как ни в чем не бывало, в добром здравии.

Он согласился и приготовил небольшой пузырек с чудодейственным средством.

– Много не принимайте, – сказал он, протягивая его мне. – Из крепких напитков только кофе.

– О'кей!

– Впредь постарайтесь не ввязываться в истории, которые заканчиваются таким печальным образом. – Я молчал. Он смотрел на меня с сочувствием и грустью. – Не слишком ли высока цена, если речь идет о здоровье Элизабет?

– Идти на попятную поздно. Даже ради Элизабет.

Он покачал головой.

– Так было бы лучше для нее. Но... – Он пожал плечами и протянул мне руку. – Старайтесь, по крайней мере, не ездить поездом.

К вокзалам я не приближался часа полтора. А потом все-таки сел в поезд и отправился в Пламптон на скачки в компании двух вполне смирных незнакомцев и журналиста, которого немного знал по Би-би-си.

Благодаря смеси Тони, я, как обычно, проболтался там весь день, беседуя и обмениваясь шутками с разными людьми. Большую часть времени я специально ошивался у прилавков букмекеров, присматриваясь к их ставкам и лицам. Они поворачивали головы вслед мне и перешептывались, подталкивая друг друга локтями. Когда я решил поставить десять шиллингов на какого-то полуаутсайдера, один из них спросил:

– Как самочувствие, приятель?

– А что? – ответил я. – Денек выдался славный.

Секунду он смотрел на меня, явно недоумевая, потом пожал плечами.

Я пошел дальше, всматриваясь в лица, стараясь опознать хоть одного из тех. Жаль, что тогда, в купе, я не приглядывался к моим четырем попутчикам и сейчас вовсе не был уверен, что узнаю хоть одного из них. И не узнал бы, если бы тот сам себя не выдал.

Он весь задергался, когда заметил, что я смотрю на него, соскочил со стенда и бросился наутек.

В тот день бег не был запланирован в моем репертуаре.

Я тихо подкрался к нему сзади где-то через час, когда он успокоился и вернулся на место.

– Пару слов на ушко, дружище, – прошептал я.

Он подскочил дюймов на шесть:

– Я тут ни при чем!

– Знаю, знаю. Ты только скажи мне, кто были эти двое. Двое в комбинезонах.

– Я вас умоляю...

– А как насчет заработать? Двадцать фунтов! – предложил я.

– Да ничего я не знаю... Как это вы здесь очутились?

– А что?

– Если уж эти двое кем-то займутся... Они просто так не отстанут.

– Правда? А на вид такие смирные.

– Нет, честно, – с любопытством спросил он, – они что, вас не тронули?

– Нет.

Он был явно озадачен.

– Ладно, так уж и быть, двадцать пять фунтов, – сказал я. – Как их зовут и на кого работают?

Он заколебался:

– Только не здесь, приятель. В поезде.

– Нет, не в поезде. В ложе прессы, и немедленно. – Я был настроен решительно.

Он отпросился на пять минут у ворчавшего хозяина и пошел впереди меня вверх по ступенькам к «Орлиному гнезду», которое занимали представители прессы. Я мигнул единственному газетчику, который там оказался, и тот покорно исчез.

– Ну вот, – сказал я. – Итак, кто они?

– Бирмингемцы, – осторожно ответил он.

– Это понятно. От их акцента воздух спекся.

– Боксеры-профессионалы, – отважно продолжал он.

Я вовремя удержался, чтобы не сказать ему, что это я понял тоже.

– Ребята Чарли Бостона! – нервно выпалил он наконец.

– Вот это уже нечто. А кто такой Чарли Бостон?

– Да кто же не знает Чарли Бостона?! У него игровые лавки в Бирмингеме, Уолвергемптоне и разных других местах.

– И парни в поездах?

Любопытство все больше разбирало его.

– Может, вы должны Чарли деньги? Нет?.. Что ж тогда им от вас было надо? Обычно они так гоняются за неаккуратными должниками.

– Впервые в жизни слышу о Чарли Бостоне, не говоря уж о том, что ни пенса ему не должен. – Я вынул из бумажника пять пятифунтовых купюр.

Натренированным жестом он сцапал бумажки и ловко упрятал в потайной карман под мышкой.

– Ворье проклятое совсем одолело, – объяснил он. – Только и знай держи ухо востро...

Он вмиг скатился по ступенькам, а я остался в ложе прессы и отпил еще глоток из волшебного флакончика, размышляя о том, что Чарли Бостон поступил очень и очень глупо, когда натравил на меня своих ребят.

Как и следовало ожидать, реакцией Люка-Джона было возмущение:

– Да как смеют они так обращаться с сотрудниками «Блейз»?!

Среда, утро. В редакции почти никого.

Дерри по горло увяз в своих бумажках, телефон молчал, на каждом столе – следы лихорадочной бездеятельности.

И в этот омут я забросил камушек – сообщение о том, что двое мужчин в угрожающей форме потребовали, чтобы я прекратил вмешиваться в бизнес, связанный с нестартующими лошадьми. Люк-Джон сидел прямо как воинственно раздувшаяся жаба и, казалось, трясся от радости, что статья принесла такие осязаемые результаты. Потом положил на телефон свою когтистую лапу.

– Манчестерское отделение? Дайте спортивный отдел... Энди, это ты? Люк Мортон. Что ты знаешь о букмекере по имени Чарли Бостон? У него сеть игорных лавок в окрестностях Бирмингема.

Он долго и с нарастающим интересом слушал ответ.

– Что ж, все сходится... Да, да. Прекрасно. Разузнай и позвони мне.

Наконец он опустил трубку и потер кадык.

– Примерно год назад Чарли Бостона будто подменили. До этого он был самым обыкновенным бирмингемским букмекером с шестью игорными лавками и относительно приличной репутацией. Сейчас, по словам Энди, дела его пошли в гору, в последнее время о нем слишком много говорят. Похоже, он действительно нанял двух боксеров из бывших выбивать деньги из должников. И в результате разбогател так, будто сам их штампует.

Я пытался обмозговать услышанное. Чарли Бостон с шестью своими лавками совсем не подходил под описание Дэмбли того уравновешенного джентльмена в «Роллсе» с шофером и с греческим или скандинавским акцентом. Их даже трудно представить партнерами по какому-либо общему делу.

Конечно, возможно, существуют два совершенно отдельных жульнических предприятия, но если так, что же произойдет в случае столкновения их интересов? И кто из них совратил Берта Чехова? Но если все-таки это одна компания, то тогда я отвел бы господину из «Роллса» роль мозгового центра, а Чарли Бостону – грубой исполнительной силы. То, что они решили натравить на меня своих псов, – классический пример такого взаимодействия.

На столе Люка-Джона зазвонил телефон, и он снял трубку. Он слушал и все больше хмурился, потом повернул голову и внимательно посмотрел на меня.

– Как это понимать, что он был избит до неузнаваемости? Ничего подобного! В данный момент он здесь, в редакции, а вчера ездил на скачки в Пламптон. У ваших газетчиков чересчур богатое воображение... Не верите мне, поговорите с ним сами. – Он протянул мне трубку и прошептал с гримасой: – Коннерсли, чертова кукла...

– Мне сообщили, – заговорил отчетливый и злобный голос в трубке, – что какие-то бирмингемские тяжеловесы буквально разнесли вас в куски позавчера, когда...

– Сплетни, – произнес я скучающим тоном. – Я сам слышал это вчера в Пламптоне.

– Согласно полученной мной информации, вы никак не могли оказаться вчера в Пламптоне.

– Ваш источник ненадежен. Гоните его в шею.

Пауза. Потом он заговорил снова:

– Вы, конечно, понимаете: мне нетрудно проверить, были вы там или нет.

– Валяйте проверяйте! – Я с грохотом швырнул трубку на рычаг и возблагодарил судьбу, что моя версия дошла до Люка-Джона первой.

– Надеюсь, в воскресенье последует продолжение? – спросил он. Коннерсли не заронил в его душу подозрений. – Заставь спортивную администрацию принять меры. Встряхни их хорошенько. Не мне тебя учить, как это делается.

Я кивнул. Как это делается, я знал хорошо. Все мои болячки протестующе заныли. Они настойчиво советовали воздержаться от дальнейших действий. Ну что стоит написать славную, спокойную статейку на какую-нибудь другую, абсолютно невинную тему?..

– Выбери пару приличных цитат, – говорил Люк-Джон.

– О'кей.

– И вообще нужна конкретная идея, – нетерпеливо продолжал он. – Почему, черт возьми, я должен делать за вас всю работу?

Я вздохнул неглубоко и осторожно:

– А как насчет того, чтобы обеспечить непременное участие Тиддли Пома в скачках? Давайте я съезжу и обговорю это с Ронси...

Люк-Джон перебил меня, глаза его сверкали:

– "Блейз" позаботится о том, чтобы Тиддли Пом бежал на Золотой кубок. Тай, это гениально!

Так и начни статью: «Блейз» берет это на себя. Отлично. Просто отлично!

«О Боже, – подумал я. – Какой же я все-таки идиот! Ведь Тонио Перелли советовал держаться подальше от поездов».