Текст книги "Риск"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

– Какого черта ты хранил книги там, где он мог до них добраться? Почему ты не запер в проклятом сейфе?

– У меня есть ключ от сейфа, – сухо вставил я.

– Господи! – Он вскинул руки с яростным, бессильным отчаянием. Почему ты не взял их домой?

– Я никогда не беру документы домой, – ответил Тревор. – И ты говорил мне, что Ро участвует в скачках в субботу и уезжает с Джосси в воскресенье, следовательно, нам не о чем волноваться. В любом случае, никому из нас в голову не приходило, что он знает... или догадывается.

Финч повернул ко мне искаженное лицо.

– Какова твоя цена? – спросил он. – Сколько?

Я не ответил. Тревор сказал с укором:

– Уильям...

– Наверняка он что-то хочет, – заявил Финч. – Почему он рассказывает нам все это вместо того, чтобы прямиком идти в полицию? Потому, что он хочет заключить сделку, вот почему.

– Это не деньги, – сказал я.

Финч по-прежнему выглядел так, словно в недрах его тела бушевала гроза, но он не стал развивать тему дальше. Он понял – и всегда понимал, что дело не в деньгах.

– Где вы взяли людей, похитивших меня? – спросил я.

– Ты так много знаешь. Вот и выясняй сам.

Наемные бандиты, цинично подумал я. Кто-то где-то подсказал, как найти парочку подходящих головорезов. Полиция могла бы выяснить подробности, если бы захотела, решил я. Лично мне наплевать.

– Во второй раз, – поинтересовался я, – вы тоже распорядились, чтобы на мне не осталось ни царапины?

– А что?

– Да или нет?

– Я не хотел, чтобы полиция всерьез занялась расследованием, – сказал он. – Никаких увечий. Никакого воровства. Чтобы твое дело числилось мелким хулиганством.

В итоге, я сделал вывод, что кулаки и ботинки были пущены в ход в порядке личной инициативы. Плата за то, что заставил войска побегать. Приказа от командования не поступало. Как ни странно, но меня это даже порадовало.

По моим предположениям, он выбрал склад потому, что в спешке ему не подвернулось более надежного места, и потому, что считал, будто навлечет еще большие подозрения на Онслоу и Глитберга и отвлечет от себя самого. Заговорил Тревор:

– Итак... Что... что нам теперь делать? – Но ответа не последовало, так как послышался шум колес на гравии перед домом. Хлопнули дверцы машины.

– Ты оставил дверь открытой? – спросил Тревор. Финч мог не отвечать. Он оставил. Несколько пар ног протопали внутрь, пересекли холл и безошибочно направились к укромному уголку.

– Вот и мы наконец, – произнес властный голос. – Пора с этим кончать.

Лицо Финча победно просияло, и он с благодарным радушием улыбнулся гостям, толпой ввалившимся в комнату.

Глитберг. Онслоу. Коннат Павис.

– Ну что, загнали крысу в угол? – спросил Павис.

Глава 18

В этот леденящий душу миг я навсегда запомнил лица всех пятерых. С гулко бьющимся сердцем я медленно выпрямился и по очереди посмотрел на каждого из них.

Коннат Павис в своем деловом костюме, респектабельный и основательный, словно один из столпов общества. Кофейный загар на мясистом лице. Прилизанные волосы, бледные руки. Крупный мужчина, намеренный встряхнуться и предвкушавший удовольствие.

Глитберг со злобными глазками и отталкивающими четырехдюймовыми брыжами белых бакенбардов, топорщившихся на щеках, точно испанский воротник.

Маленький розовый рот и самодовольная ухмылка.

Здоровенный, как буйвол, Онслоу, с лысой макушной и длинными светлыми взлохмаченными волосами. Он закрыл дверь укромного уголка, привалился к ней и скрестил на груди могучие руки с видимым удовлетворением.

Уильям Финч, высокий и породистый, трепетал в середине комнаты, запутавшись в силках страха, ярости и гнусной радости.

Тревор, седовласый, здравомыслящий, притихший. Он тревожно замер в кресле, скорее с печалью, чем с ужасом, встречая свою судьбу. Единственный из них, кто хоть немного осознавал, что они сами накликали на себя беду, а не я.

Мошенники обычно не склонны к насилию. Они обкрадывают на бумаге, не прибегая к помощи кулаков. Они способны ненавидеть и угрожать, но им несвойственно осуществлять на деле физическую расправу. Я мрачно посмотрел на лица всех пятерых и снова вспомнил о ядерном реакторе. По отдельности маленькие порции радиоактивного вещества выделяют управляемую энергию. Если части соединить в большее целое, они взорвутся.

– Зачем вы пришли? – спросил Тревор.

– Финч позвонил и предупредил, что этот тип явится сюда, – ответил Павис, коротко кивнув головой в мою сторону. – У нас ведь не будет другой такой возможности, не правда ли? Учитывая, что вы и Финч на время сойдете с круга.

Финч неистово замотал головой, но я понимал, что круг – весьма неоднозначное понятие, и пройдет очень много времени прежде, чем он вернется на скаковой круг. Я не хотел бы оказаться на его месте и пережить подобную катастрофу: сокрушительное падение с большой высоты. Заговорил Глитберг:

– Четыре года за решеткой. Четыре года псу под хвост, и все из-за него.

– Нечего причитать, – сказал я. – Четыре года в тюрьме за миллион фунтов – чертовски выгодная сделка. Уверен, нашлось бы немало желающих поменяться с вами местами.

– Тюрьма убивает все человеческое, – заявил Павис. – С людьми обращаются хуже, чем с животными.

– Не пытайтесь меня разжалобить, – возразил я. – Вы сами выбрали свой путь. И каждый из вас получил все, что хотел. Деньги. Деньги. Деньги.

Так что бегите и купайтесь в них. – Вероятно, я говорил с излишней горячностью, но ничто не могло предотвратить назревавший взрыв.

Меня снедала злость, что я так глупо влип по собственной неосторожности. Мне просто не пришло в голову, что Финч вызовет подкрепление. Он в этом не нуждался, это было сделано по злобе. Я не сомневался, что сумею справиться с Финчем и Тревором без особого риска, и гром грянул совершенно неожиданно.

– Тревор, – ровным голосом заметил я, – не забывайте о фотокопиях, которые хранятся у моего друга.

– Какого друга? – резко спросил Финч; в присутствии сообщников воинственности в нем прибавилось.

– Банк Беркли, – сказал я.

Финч был разъярен, но не мог доказать, что я лгу. Даже он наверняка сообразил, что за всякую серьезную попытку выжать другой ответ они рискуют поплатиться более длительным заключением.

Сначала я собирался договориться с Финчем, но на это больше не приходилось надеяться. Теперь меня занимало только одно: как бы выдержать то, что вот-вот произойдет, сохранив хотя бы видимость достоинства. Довольно шаткая позиция, должен признаться.

– Как много он знает? – требовательно спросил Онслоу у Тревора.

– Достаточно... – ответил Тревор. – Все.

– Проклятие!

– Как он узнал? – начал допытываться Глитберг.

– Из-за того, что Уильям отправил его на своей яхте, – сказал Тревор.

– Ошибка, – вмешался Павис. – Большая ошибка, Финч. Он приехал в Лондон и начал шнырять вокруг нас, расспрашивая о яхтах. Как я и говорил.

– Собак сажают на цепь, – заявил Финч. – Но не в плавучей конуре, Финч. Только не этого сметливого ублюдка. Нельзя было на пушечный выстрел подпускать его к яхте.

– Не понимаю, какое это имеет значение, – сказал Тревор. – Как он справедливо подметил, деньги при нас.

– А что, если он расскажет? – беспокойно поинтересовался Онслоу.

– О, он расскажет, – уверенно сказал Тревор. – И неприятностей не избежать. Вопросы, следствие, много шума. Но в конце концов, если мы проявим осторожность, то скорее всего сохраним деньги.

– "Скорее всего" – этого слишком мало, – горячо возразил Павис.

– Ничего нельзя гарантировать, – сказал Тревор.

– Ну, одно-то можно, – сказал Онслоу. – Эта гадина сполна получит по заслугам.

Все пятеро разом повернулись ко мне, и на лице каждого, даже Тревора, я прочел сходное желание.

– Для этого мы и пришли, – сообщил Павис.

– Четыре кошмарных года, – сказал Онслоу. – И презрение и насмешки, от которых страдали мои дети. – Он оторвался от двери и разогнул руки.

Глитберг добавил:

– И судьи, воротившие свои поганые носы. Они все начали медленно надвигаться. Зрелище было жутким, от него бросало в дрожь. Они походили на стаю волков.

Позади меня находился стол, а за ним – сплошная стена. Они перекрывали мне путь к окнам и двери.

– Не оставляйте следов, – предупредил Павис. – Если он пойдет в полицию, будет только его слово против нашего, и если он не предъявит доказательств, его никто не станет слушать. – Лично мне он сказал:

– У нас у всех будет чертовски хорошее алиби, обещаю.

Шансы были дрянными. Я сделал резкий прыжок в сторону, пытаясь увернуться от наступавшей грозной когорты, обойти ее с фланга и добраться до двери.

Я никуда не добрался – сделал два шага, не более. Их руки вцепились в меня со всех сторон, оттащили назад, они навалились на меня общей массой.

Складывалось впечатление, будто моя попытка к бегству сорвала их с тормозов. Они действовали решительно и грубо. Я отбивался с остервенением, стараясь освободиться, но с тем же успехом я мог бы помериться силами с осьминогом.

Они оторвали меня от пола, подняли и посадили на край стола. Трое из них с силой удерживали меня – их руки мало отличались от железных тисков.

Финч выдвинул ящик в торце стола и вышвырнул оттуда скатерть в красную и белую клетку, которая плавно перелетела через всю комнату и упала на кресло. Под скатертью лежали большие квадратные салфетки. Тоже в красную и белую клетку. Скаковые цвета Гобелена. В критическую минуту в голову иногда приходят нелепые мысли. Финч и Коннат Павис, каждый скатали валиком по салфетке, наподобие бинта, и закрутили узлом вокруг одной из моих лодыжек. Они привязали меня за щиколотки к ножкам стола. Потом они стащили с меня пиджак. Они скатали и обвязали красно-белыми салфетками кисти рук, туго затянув узлы; свободные концы ярких салфеток трепетали, точно праздничные флажки. Они управились быстро.

Лица у всех раскраснелись, глаза туманились в упоении утоленной страсти. Глитберг и Онслоу навалились на меня с двух сторон и растянулись на спине. Финч и Коннат Павис закинули мне руки за голову и привязали салфетки на запястьях к двум другим ножкам стола. Мое сопротивление только распаляло их.

Думаю, стол был примерно два на четыре фута. Я вполне умещался на нем от колен до макушки. Жесткий, покрытый стеклом, неудобный.

Они отступили назад, чтобы полюбоваться делом своих рук. Моя борьба не принесла плодов, но все они тяжело дышали. Все страдали избыточным весом, все были не в форме и готовы в любой момент скончаться от сердечной недостаточности. Но они продолжали жить.

– Что теперь? – задумчиво поинтересовался Онслоу. Он опустился на колени и снял с меня ботинки.

– Ничего, – сказал Тревор. – Достаточно.

Стадный инстинкт угас в нем первом. Он отвернулся, избегая смотреть мне в глаза.

– Достаточно! – вскричал Глитберг. – Да мы ведь еще ничего не сделали.

Павис окинул меня с ног до головы пристальным, оценивающим взглядом и, наверное, только теперь осознал, что они сделали.

– Да, – медленно произнес он. – Достаточно.

– Вот еще! – злобно отозвался Онслоу.

– Ни за что, – вторил ему Глитберг. Павис не удостоил их вниманием и обратился к Финчу.

– Он твой, – сказал он. – Но на твоем месте я бы просто оставил его здесь.

– Оставить его?

– У нас есть дела поважнее, чем заниматься туте ним глупостями. Ты не хотел оставлять на нем следов. Уверяю тебя, будет вполне достаточно того, как мы связали его.

Уильям Финч обдумал сказанное и кивнул; он уже немного опомнился, к нему возвращалась способность рассуждать здраво. Он медленно приблизился и остановился почти вплотную ко мне, сбоку. Финч взглянул вниз, и глаза его до краев наполнила знакомая ненависть.

– Надеюсь, ты удовлетворен, – сказал он. И плюнул мне в лицо.

Навису, Глитбергу и Онслоу идея показалась замечательной. Они проделали то же самое по очереди с самой презрительной миной, какую смогли изобразить.

Тревор к ним не присоединился. Он просто смотрел и жалко дергал руками, выражая протест, впрочем, совершенно бесполезный.

Слюна почти ослепила меня. Ощущение было ужасным, и я не имел возможности стереть ее.

– Хорошо, – сказал Павис. – Вот и все. Теперь сваливай, Финчи, а ты, Тревор, собирай вещи, и мы все уходим.

– Вот еще! – снова возмутился Онслоу.

– Тебе нужно или не нужно алиби? – задал вопрос Павис. – Для этого придется потрудиться. Попасться на глаза полудюжине добропорядочных людей.

Распустить кое-какие слухи.

Онслоу сдался неохотно и потешил себя, удостоверившись, что ни один узел на салфетках не ослаб. Чего, увы, не произошло. Финч исчез из моего сократившегося поля зрения, как и, похоже, из моей жизни. У подъезда завелась машина, колеса прошелестели по гравию, и звук мотора замер вдали.

Тревор вышел из комнаты, но вскоре вернулся с чемоданом в руках. Пока он отсутствовал, Онслоу хихикал, Глитберг глумился, а Павис проверял, насколько свободно я могу шевелить руками – мне удавалось сдвинуть их на полдюйма, самое большее.

– Тебе отсюда не выбраться, – сказал он. Он потряс меня за локоть и насладился результатом.

– Полагаю, теперь мы квиты. – Он отвернулся, ибо появился Тревор.

– Все двери закрыты?

– Все, кроме парадной, – ответил Тревор.

– Отлично. Тогда поехали.

– Но как быть с ним, – спросил Тревор. – Мы не можем просто оставить его в таком положении.

– Неужели? Почему же?

– Но... – пробормотал Тревор и умолк.

– Кто-нибудь найдет его завтра, – сказал Павис. – Уборщица или еще кто-то. У вас есть уборщица?

– Да, – неуверенно промямлил Тревор. – Но она не приходит по вторникам. Хотя вернется моя жена.

– Так в чем же дело?

– Хорошо. – Он поколебался. – Жена хранит кое-какие деньги на кухне. Пойду принесу.

– Ладно.

Тревор отправился за деньгами, потом возвратился. Он остановился около меня с обеспокоенным видом.

– Ро...

– Ну, хватит, – нетерпеливо вмешался Павис. – Он погубил тебя, как погубил и нас. Ты ни черта ему не должен.

Он вывел всех из комнаты. Тревор уходил подавленный, Глитберг с ухмылкой, Онслоу недовольный. Павис оглянулся на пороге, и его лицо – по крайней мере та часть, которую мне удалось разглядеть, – было преисполнено самодовольства и удовлетворения.

– Я буду вспоминать о тебе, – сказал он, – всю ночь.

Он потянул на себя дверь, закрывая ее, и погасил свет.

Тело человека не создано для того, чтобы часами оставаться в одном положении. Даже во сне оно постоянно двигается. Суставы сгибаются и разгибаются, мускулы то напрягаются, то расслабляются.

Ни одно человеческое тело не приспособлено лежать так, как лежал я, с растянутыми и напружиненными до предела мышцами ног, живота, груди, плеч и рук. Уже через пять минут, пока все они еще толпились в комнате, напряжение стало совершенно невыносимым. Никому бы в голову не пришло сохранять подобное положение по собственной воле.

Когда они ушли, я попросту не мог представить, что меня ждет впереди.

Мое воображение засбоило. Оно отключилось. Что делать человеку, если он не в силах вынести что-то, но должен?

Самые смачные плевки медленно стекли с моего лица, но на коже осталось еще много липкой, вызывавшей зуд слюны. Я слепо смотрел в темноту широко открытыми глазами и мечтал оказаться дома, в собственной удобной постели, где еще несколько часов назад я и надеялся провести ночь.

Я осознал, что мне на удивление трудно дышать. Дыхание воспринимается многими как нечто само собой разумеющееся, но этот процесс вовсе не так прост, как кажется. Межреберные мышцы опускают и поднимают грудную клетку, позволяя воздуху свободно вливаться в легкие. Так сказать, не воздух, проникая внутрь, расширяет объем груди, но расширение объема груди открывает доступ воздуху. Если грудная клетка зафиксирована в одном положении, то возможности для нормальной работы мышц весьма ограничены. Мою шею, как удавка, теснили застегнутый воротник рубашки и галстук. Я могу задохнуться, мелькнула мысль.

Еще один орган, который дышит за вас, – это диафрагма, чудесная плотная мышечная перегородка между сердечно-легочной полостью и расположенными ниже кишками. Спасибо тебе. Господи, за диафрагму, подумал я. Да здравствует царство диафрагмы. Моя трудилась, выбиваясь из сил.

Вот было бы здорово, решил я, провести ночь в беспамятстве. Если бы я изучал йогу... освобождение духа из телесной оболочки. Но слишком поздно. Я вечно опаздывал. Неприятности застигали меня врасплох.

Острая боль в растянутых мышцах пронзила мои плечи. Иглы. Шпаги. Думай о чем-нибудь другом.

Яхты. Подумай о яхтах. Больших дорогих парусниках, построенных по самым высоким стандартам на лучших британских судоверфях, отплывающих из Британии к торговым агентам на Антибах и Антигуа.

Огромный плавучий капитал в легко реализуемой форме. Никакой обычной бюрократической волокиты с переводом крупных сумм денег за границу. Нечего беспокоиться о долларовой пошлине и прочих подобных препонах, установленных алчными правительствами. Нужно только вложить деньги в стекловолокно, снасти и паруса, и отплывай на них с приливом.

Служащий из «Голденуэйв» сказал мне, что у них никогда не было недостатка в заказах. Яхты, утверждал он, не устаревают, как аэропланы или машины. Вложите четверть миллиона в судно, и почти наверняка его стоимость возрастет спустя несколько лет. Продайте судно, положите деньги в банк, и але-гоп! – тихо, чисто и законно сработано.

Мои руки и ноги выражали неистовый протест. Мне не удавалось сдвинуть их больше чем на дюйм; я не мог предложить ноющим мышцам совсем никакой передышки. Я пришел к выводу, что это была поистине чудовищная месть. Какой смысл теперь вспоминать, что я сам потревожил Пависа и Онслоу с Глитбергом.

Ткните палкой гремучую змею и не удивляйтесь, если она вас укусит. Я собирался выяснять, не они ли похитили меня, а вместо того выяснил, что они сделали со всеми исчезнувшими деньгами.

Расплата за яхты. Главную опасность представляло упоминание о яхтах, а не о похищении. Яхтах, построенных на деньги налогоплательщиков фирмой электроники и Нэнтакетами из Нью-Йорка. Безвозвратно уплывшие на все четыре стороны. Обмененные на пачку восхитительной твердой валюты, которая лежит себе где-нибудь в иностранном банке и ждет, когда хозяева придут и заберут ее.

Тревор был связующим звеном между всеми членами банды. Возможно, именно ему первому пришла в голову мысль о яхтах. Я знал Конната Пависа, но даже не подумал об Уильяме Финче: во всяком случае, не так серьезно, как он явно подумал обо мне. Но от Тревора ниточка потянулась прямиком к мошенничеству и строительству парусников... пока пути Пависа и Финча не пересеклись.

Боль в руках и ногах усилилась, грудь как будто пронзали раскаленные стрелы.

Меня преследовала мысль: я не знаю, как вынести это. Не знаю как. Это невозможно.

Тревор, думал я. Тревор ни за что не оставил бы меня лежать вот так... как теперь... если бы понял. Тревор, который был глубоко огорчен моим растерзанным видом в полицейском участке и который, насколько я мог заметить, действительно заботился о моем здоровье.

О Боги, я бы с радостью вернулся в парусный отсек, думал я... в фургон... да в любое место, какое только можно придумать.

Некоторые мускулы дрожали. Интересно, вдруг мышцы просто перестанут действовать? Или мышечные волокна просто разорвутся? Или связки отстанут от костей? О, Бога ради, сказал я себе, тебе и без того есть о чем беспокоиться. Подумай о более приятных вещах.

Найти такую тему оказалось нелегко. Даже мысли о Гобелене не радовали. Я понимал, что вряд ли буду в состоянии скакать в розыгрыше Золотого кубка фирмы «Уитбред». Минуты тянулись мучительно медленно, раздвигались, удлинялись, превращаясь в часы. Разнообразные, разрозненные боли постепенно слились в жгучее пламя, охватившее все мое тело. Мысли разбегались, стали отрывочными, а затем, как мне кажется, их поток иссяк и высох.

Нестерпимая боль разрывала меня изнутри, свирепая и всеобъемлющая.

Нестерпимая... Нет такого слова, чтобы описать ее.

К утру я проделал долгий путь в запредельную страну, о существовании которой я прежде не подозревал. В другое измерение, где воспоминание о заурядной боли лишь вызывает смех.

Мир внутренний, скрытый от посторонних взглядов; империя мрака. Реальный мир отступил. Моя телесная оболочка как будто утратила свой привычный облик, я больше не чувствовал ни рук, ни ног, не представлял, где они находятся. Все поглотили багровые сумерки.

Я существовал как некая масса. Однородная. Одинокий сгусток материи, средоточие огня и тяжести, словно центр мироздания.

Исчезло все. Разума больше не было. Только чувство и вечность.

Шум заставил меня вернуться к действительности. Говорили люди. Голоса раздавались в доме. Я увидел, что снова наступил день и яркий свет тонкими лучиками пробивается по краям штор. Я попробовал крикнуть и не смог.

Шаги пересекали холл в разных направлениях, и – наконец, наконец! кто-то открыл дверь и зажег свет. Вошли две женщины. Я смотрел на них, а они смотрели на меня: обе стороны не верили своим глазам. Это были Хилари Пинлок и Джосси.

Хилари разрезала столовые салфетки в красную клетку маленькими маникюрными ножницами, которые извлекла из сумочки.

Я попытался сесть и продемонстрировать должное присутствие духа, но растянутые мышцы не желали слушаться. В результате я уткнулся лицом в ее грудь, из горла рвались неудержимые сдавленные стоны.

– Все хорошо, Ро. Все хорошо, милый мой, милый мой.

Она крепко и настойчиво обнимала меня худыми руками, нежно баюкая, принимая на себя нестерпимую боль, страдая вместе со мной, как мать. Мать, сестра, возлюбленная, дитя... женщина, не подходившая ни к одной из категорий и делавшая расплывчатыми грани между ними.

Я набрал полный рот пуговиц на кофточке, и моя душа обрела покой.

Она обхватила меня рукой за пояс и кое-как дотащила до ближайшего кресла. Джосси стояла и смотрела, и на ее лице читалось потрясение более глубокое, чем в тот миг, когда они обнаружили меня.

– Вы хоть понимаете, – сказала она, – что отец уехал?

Я не был расположен к разговорам.

– Вы слышали? – не унималась Джосси. Ее голос звучал взвинченно, враждебно. – Отец уехал. Ушел. Бросил всех лошадей. Слышите? Он забрал половину бумаг из кабинета и сжег их, а эта леди утверждает, будто бы все потому, что мой отец вор, а вы... вы собираетесь донести на него Нэнтакетам и полиции.

Большие глаза смотели сурово.

– И на Тревора тоже. На Тревора! Я знаю его всю жизнь. Как вы могли?

И вы знали... знали в воскресенье... весь день... что вы намерены сделать.

Вы пригласили меня с собой и знали, что скоро погубите всех нас. Я ненавижу вас.

Хилари сделала два широких шага, схватила ее за плечи и решительно встряхнула.

– Замолчи, бестолковая девчонка. Открой свои глупые глаза. Он сделал все это ради тебя.

Джосси рывком высвободилась.

– Что вы имеете в виду? – требовательно спросила она.

– Он не хотел, чтобы твой отец сел в тюрьму. Потому что он – твой отец. Он отправил туда других, но не хотел, чтобы арестовали твоего отца и Тревора Кинга. И поэтому предупредил их и дал время замести следы. Уничтожить улики. Документы и письменные свидетельства. – Она быстро оглянулась на меня. – Он говорил мне в субботу, что намерен рассказать твоему отцу, как много знает, и предложить сделку. Время, достаточно времени, если Финч согласится уничтожить следы и уехать, причинив тебе как можно меньше боли.

Время бежать до того, как придет полиция и конфискует его паспорт. Время, чтобы устроить свою жизнь наилучшим образом. И они заставили его заплатить за время, которое он подарил им. Он сполна расплатился за каждую секунду драгоценного времени... – она с безнадежным отвращением указала на стол и изрезанные салфетки, – ...страшными муками.

– Хилари, – запротестовал я. Но остановить Хилари Пинлок на полном скаку всегда было невозможно. Она с чувством сказала Джосси:

– Он способен вытерпеть многое, но слушать, как ты оскорбляешь его из-за всего, что он вынес ради тебя, – это, по-моему, слишком. Так что просто подумай хорошенько своими куриными мозгами и попроси у него прощения.

Я беспомощно покачал головой. Джосси стояла с открытым ртом, потрясенная до глубины души, потом перевела взгляд на стол, отказываясь верить.

– Отец никогда бы не сделал такого, – сказала она.

– Их было пятеро, – слабым голосом пояснил я. – В банде люди способны творить такие вещи, на которые они ни за что не решились бы в одиночку.

Она взглянула на меня затуманенными глазами. Потом резко повернулась на каблуках и вышла из комнаты.

– Она ужасно расстроена, – снисходительно заметила Хилари.

– Да.

– Ты в порядке?

– Нет.

Она нахмурилась.

– Я принесу тебе что-нибудь. В этом доме должен быть хотя бы аспирин.

– Сначала расскажи, – попросил я, – как ты здесь оказалась.

– О! Я волновалась. Я звонила тебе весь вечер. И сегодня рано утром.

У меня было предчувствие... Я решила, что не повредит, если я приеду и проверю, поэтому я отправилась к тебе в коттедж... но тебя, конечно, не застала. Я видела твою соседку, миссис Моррис, и она сказала, что ты не ночевал дома. Потом я заглянула к тебе в контору. Там был переполох, поскольку где-то под утро твой партнер увез кучу бумаг и ни один из вас не явился на работу.

– Сколько времени... – начал я.

– В конторе я побывала около половины десятого. – Она взглянула на свои часы. – Сейчас без четверти одиннадцать.

Четырнадцать часов, отстранение подумал я. Я пролежал здесь не меньше четырнадцати часов.

– Итак, я поехала к дому Финча, – продолжала она. – Я не без труда нашла дорогу, и когда приехала туда, там царила полная неразбериха. Люди не понимали, что происходит... а твоя девушка, Джосси, точно онемела. Я спросила ее, не видела ли она тебя. И сказала, что, по моему мнению, ты мог попасть в беду. Я спросила у нее, где живет Тревор Кинг. Я заставила ее поехать со мной, чтобы показать дорогу. Я пыталась объяснить ей, чем занимался ее отец и как он похитил тебя, но она не хотела верить.

– Нет.

– Ну, а потом мы приехали сюда и нашли тебя.

– Как вы попали в дом?

– Задняя дверь была широко открыта.

– Широко?..

Я внезапно ясно представил, как Тревор выходит на кухню, объясняя, что идет за деньгами. Идет открыть дверь. И дать мне крошечный шанс. Бедный Тревор.

– Конверт, который я дал тебе, – сказал я. – Со всеми фотокопиями.

Когда приедешь домой, ты сожжешь его?

– Если ты настаиваешь.

– М-м...

Вернулась Джосси и рухнула в красное кресло, неуклюже скрестив длиннющие ноги.

– Прошу прощения, – внезапно сказала она.

– Я тоже.

– Вы и в самом деле помогли ему, – сказала она.

Вмешалась Хилари:

– Делайте добро тем, кто бессовестно использует вас.

Я скосил глаза в ее сторону.

– Хватит об этом.

– О чем речь? – стала допытываться Джосси. Хилари покачала головой и с улыбкой отправилась на поиски аспирина. Бутазолидин, подумал я, пришелся бы сейчас весьма кстати. Теперь, посидев в кресле, я почувствовал себя намного лучше, но далеко не так хорошо, как хотелось бы.

– Он оставил мне письмо, – сказала Джосси. – Почти такое же, как ваше.

– То есть?

– "Дорогая Джосси. Прости. Люблю. Папа".

– А-а.

– Он сказал, что едет во Францию... – Она запнулась, потом торопливо заговорила, захлебываясь словами, с лицом, полным отчаяния. – Жизнь скоро станет совершенно невыносимой, верно, – сказала она, – и в ближайшем будущем ничего хорошего не предвидится?

– М-м...

– Что же мне делать?

Это был скорее крик души, а не вопрос, но я ответил:

– Я хотел предупредить вас, – признался я. – Но я не мог до разговора с вашим отцом. Однако я говорил серьезно, когда предлагал вам переехать жить ко мне в коттедж. Если вы подумали... и согласны.

– Ро... – Ее голос был чуть громче шепота. Я сел, и тело тотчас отозвалось болью. Я с унынием думал о телефонном звонке Нэнтакетам, и о хаосе, с которым придется разбираться в конторе.

Джосси повернулась ко мне и подвергла меня пристальному изучению.

– Вы выглядите бесхребетным, – объявила она. Ее тон снова начал обретать оттенки прежней здоровой иронии, еще слабой, но все-таки заявлявшей о себе. – Я хочу сказать вам кое-что еще. – Она замялась и проглотила комок в горле. – Когда отец уехал, он бросил меня, но взял с собой мерзкую Лиду.

На будущее этого пока достаточно.