Текст книги "Охота на лошадей"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

– Давайте подумаем, – сказал я. – Вы станете будить меня на остановках?..

К ленчу мы взяли сандвичи, но я не мог есть, а в два часа пришла девушка, дежурившая в холле, и сказала, что меня просят к телефону. Пол М. Зейссен соболезнующим голосом сообщил, что полиция Аризоны очень любезно согласилась сотрудничать с ним и поехала на ферму Беллменов, как ее просили, и нашла там Уолта мертвым. Я потрясенно что-то пробормотал. Зейссен спросил, не соглашусь ли я собрать вещи Уолта и выслать их в Нью-Йорк? Я ответил, что вышлю.

– Полагаю, – уверенно проговорил он, – что вам с ним не удалось завершить другое дело?

– С лошадьми?

– С одной лошадью, Оликсом, – с легким упреком поправил Зейссен. – Шоумен застрахован в другой компании.

– О, да. Примерно через месяц после того, как Оликс пройдет идентификацию, он будет возвращен владельцам в целости и сохранности. Предполагаю, что Ассоциация коннозаводчиков сообщит вам об этом. Уолт очень напряженно работал над этим делом, и только благодаря его усилиям «Жизненной поддержке» будут возвращены полтора миллиона долларов, выплаченные в качестве страховой премии за пропавшего жеребца.

– Где вы его нашли?

– Не могу сказать. Это имеет значение?

– Нет... – задумчиво протянул он. – Объект возвращен, вопросы не задаются... На таком принципе основан наш бизнес, впрочем, как и в других страховых компаниях.

– Хорошо. И вы, конечно, выплатите комиссионные вдове Уолта?

– О! Разумеется. И, естественно, Уолт застраховал жизнь в нашей компании... Миссис Пренсела будет прекрасно обеспечена, уверяю вас.

Обеспечена. Деньгами. Но не будет Уолта. Не будет пикников.

Я попрощался с Зейссеном и побрел к Линни. Когда я сказал ей о смерти Уолта, она заплакала.

* * *

Наверху, в его номере, складывая вещи, я долго смотрел на фотографию в рамке: Уолт с Эми и детьми. И положил ее в свой чемодан, а не в его. Едва ли у жены это единственная его фотография, и не думаю, что она огорчится, если не найдет снимка среди его вещей.

Юнис вернулась из Санта-Моники усталой и рассеянной. И после потрясения от известия о смерти Уолта бесстрастно восприняла слова Линни о том, что та вместе со мной возвращается в Англию.

– Гораздо приятнее путешествовать, дорогая, когда есть мужчина, который заботится о тебе, – небрежно заметила Юнис, но потом бросила на меня многозначительный взгляд. – И не позволяй ему выкидывать разные фортели.

– Он не будет, – вздохнула Линни.

– Ну-ну, – проговорила Юнис, но как-то неубежденно и потом обратилась ко мне: – Вы увидите Дэйва, когда вернетесь?

– Очень скоро, – кивнул я.

– Расскажите ему, что я нашла в Санта-Монике очаровательный маленький бизнес. Они ищут партнера с небольшим капиталом, чтобы открыть новое отделение, и, если счета у них в порядке, мне бы очень хотелось заняться этим. Конечно, я напишу ему, но вы сможете объяснить ему... По-моему, вы сумеете объяснить лучше, чем кто-либо другой.

– Обязательно объясню.

Юнис сказала, что очень устала и не сможет проводить нас в Лос-Анджелес, так что мы попрощались в холле мотеля. Она поцеловала в щеку Линни, а потом меня, неожиданно с большим чувством.

– Я буду скучать по ней, – вздохнула Линни, когда мы ехали в аэропорт. – Разве не удивительно? Я правда буду скучать по ней.

– Вы приедете еще раз.

– Это уже будет другое...

В аэропорту я вернул машину, взятую напрокат, и мы вылетели в Вашингтон. В самолете природа взяла реванш за три бессонные ночи. В Лексингтоне Линни сказала, что теперь поняла, почему мне нужен компаньон, который должен будить меня на остановках.

Мы поехали на такси в дом Джеффа Рутса, и его дочери возраста Линни пригласили ее поплавать в бассейне, пока я сидел в увитом виноградом патио и размышлял о том, каким спокойным и важным кажется Рутс в воскресной яркой рубашке с открытой шеей.

– Сэм Хенгельмен приедет в Лексингтон сегодня во второй половине дня или ближе к вечеру, – сказал я. – Он позвонит вам и скажет, где забрать лошадей.

– Да, мы обо всем договорились, – кивнул он.

– Не передадите ли вы ему мои слова?

– Конечно, передам.

– Скажите, что я просил передать: все в порядке.

– Хорошо. Вы на сто процентов уверены, что эти лошади – Оликс и Шоумен?

– На сто процентов. Нет ни малейших сомнений.

– Я хочу, чтобы немедленно приступили к идентификации, – вздохнул он. – Хотя кто через десять лет способен узнать Шоумена? Гнедой жеребец без всяких отметин... Ему было всего четыре года, когда он приехал из Англии. – Джефф Рутс помолчал. – Есть у вас предположения, как мы можем начать процесс против Оффена за подлог и воровство?

– Я не полицейский, – покачал я головой. – Меня интересует не наказание, а только пресечение преступления. – Я чуть улыбнулся. – Я приехал, чтобы найти лошадей. И больше ничего. Лошади возвращены. Я выполнил то, что мне было поручено, и теперь уезжаю домой.

– Вы хотите, чтобы Оффен продолжал получать огромные гонорары за племенных жеребцов? – Рутс укоризненно смотрел на меня.

– Он не будет их получать, – возразил я, – если кто-то пустит слушок, что Мувимейкер и Сентигрейд заражены каким-то неизвестным вирусом, который влияет на их потенцию. Владельцев кобыл можно убедить, чтобы они не платили огромные гонорары до тех пор, пока жеребята не проявят выдающиеся качества. После этого... Оффен законно владеет Мувимейкером и Сентигрейдом, и ему придется получать небольшие гонорары, соответствующие их собственным качествам.

– Вы необыкновенный человек, – вздохнул Рутс. – Вы не хотите видеть Оффена за решеткой?

– Страстного желания у меня нет, – согласился я.

Оффен ценил свой престиж даже больше, чем доход. Сейчас он потеряет и то, и другое. А Йола?.. Ее ждет тяжелая работа, без брата и, вероятно, без дорогого дома в Лас-Вегасе. Тюрьма – это уж слишком.

– У меня нет сомнений, их надо наказать. – Рутс качал головой, будто укорял меня в плохой работе. – Я немедленно посоветуюсь с адвокатами, что можно сделать.

Рутс вызвал слугу, чтобы тот принес виски, и покорно вздохнул, когда я сказал, что предпочел бы разделить с ним тоник без сахара.

Мы медленно потягивали безвредный, хорошо охлажденный напиток, и Рутс продолжал говорить о том, что они привлекут Оффена к суду, если удастся доказать причину, по которой на столько лет исчезли Оликс и Шоумен. И что уже сейчас его можно обвинить в том, что он вытатуировал чужие регистрационные номера во рту этих двух жеребцов.

– Я предполагал, что вы примете такое решение, – сказал я. – Вам предстоит невероятная работа, чтобы доказать, что кобыла, которая принесла жеребенка от Мувимейкера или Сентигрейда, на самом деле была покрыта Шоуменом или Оликсом. Я нашел их не на ферме Оффена. И сомневаюсь, что кто-то сможет засвидетельствовать, будто они находились там. Оффен, конечно, будет отрицать это, отказываться до самого конца. В таком отрицании его единственная надежда. – Я немного помолчал. – Мне удалось сделать некоторые магнитофонные записи. Но даже если их использовать, они недостаточно убедительны. Оффен никогда не называл Оликса и Шоумена по именам.

Рутс мрачно уставился в окно.

– Здесь заключается большая трудность, – снова заговорил он. – Мы знаем, как вы и сказали, что Оффен использовал племенных жеребцов под чужими именами, подделав регистрационные номера. Но никому не удастся это доказать.

Я посмотрел вниз, туда, где Линни с всплеском прыгала в бассейн, соревнуясь с дочерьми Рутса. Ее счастливый смех разносился над водой, беззаботный и очень юный.

– Я бы не стал и пытаться, – заметил я. – Правильно или неправильно, но я решил украсть украденных лошадей и вернуть владельцам. Потому что иначе, во-первых, Оффен уничтожил бы племенных жеребцов. Во-вторых, следствие тянулось бы годы и годы, и, пока адвокаты спорили бы над этим случаем, жеребцы бы простаивали, не давали потомства, старели, а их линия в разведении чистокровных лошадей просто прекратилась бы. В третьих, и это самое важное, совершенно невероятно, чтобы Оффен когда-нибудь вернул себе этих жеребцов, когда все уляжется. Если у него есть хоть капля здравого смысла, он будет клясться сам и приведет десяток свидетелей, которые поклянутся на чем угодно, что лошади, о которых идет спор, – никогда не участвовавшие в скачках полукровки и не представляющие никакой ценности, и он вытатуировал у них во рту регистрационные номера, просто чтобы испробовать новый сорт чернил. Больше того, разве он не может сказать, что опробовал чернила на этих животных, прежде чем использовать их для своих лучших жеребцов? Он сумеет сделать так, что его доводы покажутся гораздо разумнее предположения, будто он украл всемирно известных производителей и совершил величайшее мошенничество. Оффен умеет очаровывать людей.

– Да, я встречался с ним, – кивнул Рутс.

– За Шоуменом и Оликсом ухаживал племянник Оффена, – продолжал я. – Оффен может сказать, что он одолжил племяннику двух старых кляч, чтобы тот ездил верхом, и не мог даже вообразить, что кому-то вздумается их украсть.

– Я понимаю, что он сумеет прекрасно организовать защиту, – признался Рутс.

– Конюх, который сейчас у него работает, в деле не замешан. Каждый убедится в его невиновности с первых же слов. Если вы оставите все как есть, Оффен не получит назад Оликса и Шоумена. Если начнете процесс, может и получить.

Рутс выглядел расстроенным, он смотрел в бокал, но мысленно блуждал в лабиринте неразрешимых проблем.

– Можно провести анализ крови, – наконец сказал он.

– Анализ крови?

– На отцовство, – кивнул он. – Если возникает сомнение, от какого производителя кобыла принесла жеребенка, мы делаем анализ крови. Если у производителя и жеребенка одна и та же группа крови, мы считаем, что именно этот производитель покрыл кобылу. Если же группы крови не совпадают, то, значит, отец – какой-то другой жеребец.

– И так же, как у людей, вы можете сказать, какой жеребец не был производителем данного жеребенка, но не можете определить, какой из жеребцов с одинаковой группой крови был производителем? – спросил я.

– Да, это так.

Мы помолчали. Потом он придумал новый ход:

– Если мы сумеем доказать, что ни один из жеребят так называемого Мувимейкера на самом деле не мог быть произведен Мувимейкером, но, судя по группе крови, мог быть произведен Шоуменом, то припрем Оффена к стене.

– А разве он не мог, прежде чем купить Мувимейкера, удостовериться, что группы крови у Шоумена и Мувимейкера совпадают? То есть я имею в виду, что если он занимается разведением чистокровных лошадей, то должен знать о существовании анализа крови.

– Да, это вполне вероятно. – Рутс снова помрачнел. – И так же вероятно, что группы крови у Сентигрейда и Оликса тоже совпадают. – Он вдруг поднял глаза, и я не успел спрятать улыбку. – Понимаю, вам это кажется смешным, – сухо проговорил он. – Перед вами не стоит такая скандальная проблема. Скажите, ради бога, что нам теперь делать с Племенной книгой? Потомство Мувимейкера – это на самом деле потомство Шоумена, и кобылы из этого потомства уже принесли новых жеребят. Во втором поколении произойдет смешение... Как мы теперь выберемся из этой путаницы?

– Даже если вам удастся доказать, что Мувимейкер не мог быть производителем тех жеребят, которых ему приписывают, – я изо всех сил старался скрыть смешок в голосе, – то вам не удастся доказать, что производителем этих жеребят был Шоумен.

Он с комическим огорчением посмотрел на меня.

– Ну какой же другой производитель мог дать такое великолепное потомство? – Рутс покачал головой. – В конце концов мы пришпилим Оффена. Подождем, пока Оликс и Шоумен будут идентифицированы и пока их первое официальное потомство выиграет столько же соревнований, сколько и предыдущее, зарегистрированное как потомство Мувимейкера, и пусть тогда Оффен попробует сказать, что это две старые клячи, которые он дал племяннику, чтобы тот поездил верхом. В конце концов мы припрем его к стене.

– Скандал года в мире скачек, – улыбнулся я.

– Года? Вы шутите! Скандал века!

В тот же вечер мы с Линни вылетели из аэропорта Кеннеди, пообедали над Канадой и через три часа позавтракали в Ирландии. Перерыв между едой я провел, наблюдая, как она спала, откинув кресло. Кожа у нее была нежной, как у младенца, и выражение лица тоже совершенно детским. Бутон, которому еще долго расти, чтобы стать женщиной.

В Хитроу нас встретил Кибл. Как обычно, шел дождь. Линни горячо поцеловала отца. Он зашел так далеко, что пожал мне руку. На левой щеке у Кибла осталась невыбритая полоска, глаза быстро моргали за запотевшими стеклами очков. Санта-Барбара осталась в шести тысячах миль позади. Мы вернулись домой.

Кибл предложил выпить кофе, прежде чем мы уедем из аэропорта, и спросил у дочери, хорошо ли она провела время. Двадцать минут, не останавливаясь, Линни выкладывала свои впечатления. Ее загорелая кожа контрастировала с серым пасмурным утром, а карие глаза сияли.

Когда Линни замолчала, чтобы передохнуть, Кибл перевел взгляд на меня и чуть нахмурился.

– А вы что делали?

Вместо меня ответила Линни.

– Он довольно много времени проводил с нами на пляже, – не очень уверенно проговорила она.

Кибл погладил ее руку.

– Нашли лошадей?

Я кивнул.

– Всех трех?

– Да.

– Я обещал Дэйву, что завезу вас в больницу сразу из аэропорта. – Кибл вопросительно посмотрел на меня. – Он еще там, но на следующей неделе его выпишут.

– Мне надо многое сказать ему, и Дэйву придется многое решить.

«Самое трудное, – подумал я, – это выбрать: переезжать ли жить по соседству с фермой Орфей или разочаровать Юнис, только что нашедшую увлекательное дело. Ничто не дается легко».

– Вы неважно выглядите, – резко бросил Кибл.

– Выживу, – ответил я, и глаза у него сверкнули, в них отразилась смесь удивления и раздумья. Я криво усмехнулся и добавил: – Буду жить.

Мы встали. Но Линни, вместо того чтобы протянуть руку для прощания, вдруг обняла меня за талию и положила голову мне на грудь.

– Не хочу прощаться, – проговорила она. – Хочу видеть вас снова.

– Конечно, – рассудительно согласился я, – так и будет.

– Я хочу сказать... часто.

Я встретился взглядом с Киблом. Он серьезно, но спокойно смотрел на дочь.

– Она очень молода, – объяснил я ему. И он понял, что я имею в виду. Не то чтобы я был стар для нее, но она была слишком молода для меня. Слишком молода в том смысле, что ей не хватало понимания и жизненного опыта.

– Я постарею, – возразила она. – Двадцать один год – достаточно? – Ее отец засмеялся, но она схватила меня за руку и повторила: – Достаточно?

– Достаточно, – механически согласился я и только через секунду понял, что действительно это и имел в виду.

– Она передумает, – с небрежной уверенностью заметил Кибл.

– Конечно, – подтвердил я, но Линни посмотрела мне в глаза и покачала головой.

* * *

Только к вечеру я попал в свою квартиру. Маленькие, скучные, неприветливые комнаты ни капельки не изменились. Заглянув в кухню, я вспомнил, как Линни готовила здесь яичницу и она у нее подгорела. И я почувствовал волнующее, страстное желание, чтобы она поскорее еще раз пришла повозиться в кухне.

Я разобрал вещи из чемодана. Впереди меня ждал бесконечный серый вечер. Я сидел и бездумно смотрел на голые стены.

Какое тяжелое слово «если». Если бы Сэм Хендельмен дольше менял прокладку, Уолт встретил бы нас на дороге и мы не поехали бы на ферму. Если бы Сэм быстрее справился с ремонтом, мы бы раньше Уолта были на ферме и Матт убил бы меня, а не Уолта.

Если бы я не решил вернуть лошадей владельцам, украв их у воров, Уолт остался бы в живых. Все три лошади вместе могут стоить около пяти миллионов долларов, но они не стоят жизни Уолта.

Лучше бы я никогда не брался за поиск лошадей, тогда Уолт был бы жив.

Серый день перешел в серые сумерки. Я встал, зажег свет, взял два предмета и перенес на низкий столик возле кресла.

Пистолет и фотографию Уолта с женой и детьми.

Когда тебе дарят то, чего ты не хочешь, главная беда в том, что ты не вправе выбросить этот дар. Особенно если цена его была больше, чем даритель мог себе позволить.

Я не выброшу дар Уолта. Даже если Линни передумает, я это переживу.

Усталый до бесчувствия, я лег в десять, положив под подушку пистолет и повесив на стену фотографию.

И заснул.