Текст книги "Напролом"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 7

С Айсбергом у меня проблем не было. Он брал препятствия правильно, но без энтузиазма, ровным галопом прошел финишную прямую и пришел вторым, скорее благодаря удаче, чем чему-то еще.

– Ах ты, старая черепаха! – гордо сказала принцесса в загоне, где расседлывают лошадей, поглаживая его морду. – Ты у нас настоящий джентльмен!

Авария случилась в следующем заезде. Мой конь был опытным, но не слишком умным. На втором барьере лошадь, шедшая впереди и немного справа, задела препятствие на прыжке и при приземлении покатилась кувырком. И мой дурень аккуратно сделал то же самое.

Падение было не слишком тяжелым. Едва коснувшись земли, я покатился кубарем – искусство, которому обучается каждый жокей, участвующий в скачках с препятствиями, и остался лежать, сжавшись в комок, ожидая, пока пройдут остальные лошади. Вставать на ноги посреди скачущего табуна – самый верный способ получить серьезную травму, поэтому первое, чему учат любого жокея, оставаться лежать на земле, чтобы лошади могли перескочить через тебя. Но падать близко к старту барьерных скачек плохо потому, что лошади идут быстрее, чем в стипль-чезе, и не успевают растянуться. Поэтому они часто замечают лежащего человека, когда он уже под ними, так что им просто некуда наступить, кроме как на него.

Я уже давно привык к синякам в форме копыта. После того как лошади пронеслись и стало тихо, я медленно и неуклюже поднялся, добавив к своей коллекции еще несколько штук, и увидел, что второй жокей тоже поднимается.

– Ты в порядке? – спросил я.

– Ага. А ты?

Я кивнул. Мой коллега высказал самое нелицеприятное мнение о своем коне, и тут подъехала машина, чтобы забрать нас и отвезти в травмпункт, где нас должен был осмотреть дежурный врач. В былые времена случалось, что жокеи участвовали в скачках даже с переломанными костями, но теперь медицинский контроль ужесточился – не столько ради покалеченных жокеев, сколько ради тех, кто на них ставит. Главное – угодить публике.

Но синяки не в счет. Врачи никогда не запрещают жокеям участвовать в скачках из-за синяков. Тем более когда синяки совсем свежие, их не видно. Я доказал доктору, что у меня сгибается все, чему положено сгибаться, и не сгибается ничего, что сгибаться не должно, и меня сочли пригодным к дальнейшему участию в скачках.

В дверь постучали. Одна из двух добровольных помощниц отправилась посмотреть, кто там, вернулась несколько озадаченная и сообщила мне, что меня спрашивает женщина, которая называет себя принцессой.

– Да, конечно, – сказал я, поблагодарил доктора и повернулся, чтобы уйти.

– Это что, правда? – недоверчиво спросила девушка.

– Что она принцесса? Да. Вы часто бываете на скачках?

– Сегодня в первый раз.

– Она три раза была лучшим владельцем за прошлые шесть сезонов. Любимица публики.

Девушка улыбнулась.

– Просто голова идет кругом!

Я вышел и увидел, что любимица публики весьма озабочена. Увидев меня, она очень обрадовалась. У нее не было в обычае приходить в травмпункт справляться о моем здоровье, и сейчас она, конечно, тревожилась не о моем состоянии, а о том, смогу ли я отвезти ее племянницу на работу.

Племянница тоже была здесь. Она обрадовалась и посмотрела на часы. Я сказал, что только переоденусь и буду готов, и принцесса поцеловала племянницу, похлопала меня по руке и ушла, сказав: "До завтра". Мы должны были увидеться в Ньюбери.

Я переоделся. Племянница ждала меня у весовой. Я повел ее к своей машине. Она не находила себе места от волнения. Впрочем, волнение ее несколько поутихло, когда она увидела, что у меня "мерседес". Но она тотчас вновь забеспокоилась, увидев, как я поморщился, садясь в машину.

– С вами все в порядке? Вы не можете потерять сознание или что-нибудь в этом духе?

– Да нет, вряд ли.

Я завел мотор и выбрался с забитой машинами стоянки. Одновременно с нами со стоянки выезжало еще несколько машин, но не так много, чтобы забить выезд на дорогу. Доедем без помех – разве что случится что-нибудь непредвиденное.

– Я думала, вас затопчут насмерть, – сказала племянница без особых эмоций. – Как человеку удается выжить в таком столпотворении?

– Везет, – коротко ответил я.

– Тетя явно вздохнула с облегчением, когда вы встали.

Я хмыкнул в знак согласия.

– Я тоже.

– Зачем вы этим занимаетесь? – спросила она.

– Скачками?

– Угу.

– Нравится.

– Нравится, когда вас топчут копытами?

– Нет. Это бывает не так часто.

Мы съехали с верескового холма и спокойно двинулись по дороге, которая в летнее время вечно бывает забита машинами отпускников. Но сегодня на дороге не было ни перегруженных фургонов, ни остановившихся на обочине машин с детишками, которых укачало, ни несчастных жертв кораблекрушения, мрачно ожидающих прибытия помощи. В ноябре девонширские дороги были пустынными и свободными и без помех вели нас к большим трассам, по которым мы без проблем доберемся в Чизик.

– Нет, скажите честно, – настаивала она, – зачем вы занимаетесь этим?

Я посмотрел на нее и увидел в ее лице интерес, вполне уместный для работника прессы. Еще я увидел большие серые глаза, тонкий прямой нос и решительно сжатые губы. "Красивая, породистая, ухоженная", – подумал я.

Репортеры уже сто раз задавали мне этот вопрос, и я дал стандартный ответ:

– Я занимаюсь этим потому, что родился для этого. Я вырос в конюшне.

Я не помню времен, когда не умел ездить верхом. И я не помню времен, когда не хотел быть жокеем.

Она слушала, склонив голову набок и глядя мне в глаза.

– По-моему, мне раньше никогда не приходилось встречаться с жокеями, – задумчиво произнесла она. – В Америке вообще скачки с препятствиями распространены меньше, чем в Англии.

– Да, пожалуй, – сказал я. – В Англии скачек с препятствиями, пожалуй, даже больше, чем гладких. Во всяком случае, не меньше, это точно.

– Так все же, зачем вы этим занимаетесь?

– Я же вам ответил.

– Ага, – сказала она и отвернулась, глядя на проносящиеся мимо поля.

Я дал волю фантазии. Я подумал, что для меня скачки – все равно что для кого-то другого – игра на скрипке. Я тоже извлекаю мелодию из сочетания тренированных мускулов и интуиции. Я стал жокеем потому, что общение с лошадью заполняет мою душу совершенным ритмом и высоким восторгом объединения с конем; но разве этакую чушь можно сказать вслух?

– Когда я верхом, – сказал я, – я чувствую, что по-настоящему живу.

Она снова обернулась ко мне и чуть заметно улыбнулась.

– Тетя говорит, что вы умеете читать их мысли.

– Это умеет любой, кто близко общается с лошадьми.

– Но некоторые делают это лучше других?

– На самом деле не знаю.

Она кивнула.

– Да, это похоже на правду. Тетя говорит, что вы и мысли людей тоже читать умеете.

Я коротко взглянул на нее.

– Похоже, ваша тетя вам много чего наговорила.

– Моя тетя, – пояснила она ровным тоном, – видимо, хотела, чтобы я поняла, что если я поеду с вами, со мной не случится ничего дурного.

– Великий боже!

– И я вижу, что она была права.

– Хм.

Я подумал, что если с Даниэль де Бреску случится что-то дурное по моей вине, для меня это будет самый верный способ потерять работу. Хотя, возможно, в других обстоятельствах и при ее согласии я бы не отказался... Она была стройной и длинноногой, двигалась со сдержанной грацией и смотрела на мир ясными глазами. И если я находил блеск и запах ее волос и кожи свежим и приятным, что ж, это всего лишь превращало путешествие из нудной обязанности в удовольствие.

Между Эксетером и Бристолем, пока день клонился к вечеру, Даниэль рассказала мне, что провела в Англии три недели и ищет себе квартиру, но пока живет у дяди с тетей. Она приехала, потому что государственное агентство новостей, где она работает, направило ее в Лондон. Она работает координатором лондонского бюро, и, поскольку она всего вторую неделю как приступила к работе, ей очень важно не опаздывать.

– Не опоздаете, – заверил я ее.

– Да, пожалуй... Вы всегда ездите со скоростью восемьдесят миль в час?

– Нет, только если никуда не тороплюсь.

– Ничего себе!

Она рассказала мне, что Ролан де Бреску, муж принцессы, – старший брат ее отца. Ее отец в молодости эмигрировал из Франции в Калифорнию и женился на американке. Даниэль была их единственной дочерью.

– По-моему, когда папа уехал, произошел семейный скандал, но в чем там было дело, он мне никогда не рассказывал. Однако он все время посылает им поздравительные открытки – видимо, тоскует по родным корням. Во всяком случае, он сообщил дяде Ролану, что я еду в Лондон, и принцесса пригласила меня в гости. Я раньше с ними никогда не встречалась. Я вообще первый раз в Европе.

– Ну и как вам здесь нравится?

Она улыбнулась.

– Вам бы, наверно, тоже понравилось жить в особняке на Итон-сквер с кухаркой, горничными и дворецким. И еще с шофером. Всю прошлую неделю меня на работу возил шофер, и он же забирал меня после работы. И вчера то же самое. Тетя Касилия говорит, что после полуночи в подземке ездить опасно, так же как в Нью-Йорке. Она беспокоится еще больше, чем моя мама. Но я у них долго не проживу. Они оба очень добры ко мне, и тетя мне нравится, и мы с ней очень подружились, но мне все равно нужен свой угол, и где-нибудь поближе к офису. И еще мне нужна машина. Наверно, придется купить.

– Вы долго пробудете в Англии? – спросил я.

– Не знаю. Наверное, года три. А может, и меньше. Компания может перевести меня в другое место.

Она сказала, что мне незачем много рассказывать о себе – она и так достаточно знает обо мне от тети.

Она сказала, что знает, что я живу в Ламборне, что я из старой семьи лошадников и что у меня есть сестра-близнец, которая замужем за тренером скаковых лошадей из Ньюмаркета. Она сказала, что знает, что я не был женат.

Последнее замечание повисло между нами, как знак вопроса, и я ответил на незаданный вопрос:

– Я и сейчас не женат. И девушки у меня нет. Раньше были.

Я почувствовал, что она улыбается.

– А у вас? – спросил я.

– То же самое.

После этого мы довольно долго ехали молча, задумавшись. Я думал о том, что скажет или подумает принцесса, если я приглашу ее племянницу пообедать со мной. Это могло несколько изменить близкие, но сдержанные отношения, которые сложились между нами за эти годы, и я боялся, что они изменятся не в лучшую сторону.

Между Бристолем и Чизиком, когда я включил фары и мы на полной скорости понеслись по магистрали М-4, Даниэль принялась рассказывать мне о своей работе. По ее словам, работа эта состояла в основном в материальнотехническом обеспечении: она должна была отсылать съемочные группы и репортеров туда, где что-то случалось.

– Половину времени я занимаюсь тем, что смотрю на расписания поездов и дорожные карты и рассчитываю, каким путем надо ехать, чтобы добраться как можно быстрее. И судя по тому, где мы находились, я была уверена, что мы опоздаем. – Она взглянула на спидометр. – Мне и не снилось, что мы поедем на скорости девяносто миль в час!

Я снизил скорость до восьмидесяти восьми. Нас без труда обошла другая машина. Даниэль покачала головой.

– Да, наверно, мне потребуется время, чтобы привыкнуть, – сказала она. – И часто вас штрафуют за превышение скорости?

– За десять лет – раза три.

– Это при том, что вы всегда ездите с такой скоростью?

– Довольно часто.

Она вздохнула.

– А у нас, в старых добрых Штатах, семьдесят миль в час считается смертным грехом! Вы там не бывали?

– В Америке? – Я кивнул. – Бывал. Два раза. Я однажды участвовал в скачках на Охотничий кубок Мэриленда.

– Это же любительская скачка, – осторожно , заметила Даниэль, видимо не желая обидеть меня недоверием к моим словам.

– Ну да. Начинал я как любитель. Я хотел сперва проверить, гожусь ли я в жокеи, прежде чем посвятить этому свою жизнь.

– А если бы оказалось, что не годитесь?

– Я поступил в колледж.

– И бросили? – недоверчиво спросила Даниэль.

– Бросил. Я начал выигрывать. А это было то. чего мне хотелось больше всего. Я и в колледж поступал только на всякий случай, если не получится стать жокеем. Для страховки.

– А на какую специальность?

– На ветеринара.

Даниэль была потрясена.

– Вы хотите сказать, что бросили ветеринарный колледж ради того, чтобы стать жокеем?

– Ну да, – сказал я. – А почему бы и нет?

– Но... но...

– Ах да, конечно! сказал я. – Все атлеты, спортсмены и так далее, дожив до тридцати пяти, оказываются на улице совершенно не приспособленными к жизни... Ничего, у меня впереди еще есть лет пять.

– А потом?

– Ну, потом я, видимо, стану тренером. Буду тренировать лошадей для новых жокеев. Впрочем, до этого еще далеко.

И я пожал плечами.

– Сегодня это оказалось достаточно близко, – заметила Даниэль.

– На самом деле нет.

– Тетя Касилия говорит, что спускаться в бочке по Ниагарскому водопаду, возможно, опаснее, чем участвовать в скачках с препятствиями. Возможно.

А возможно, и нет.

– Спуститься в бочке по Ниагарскому водопаду – значит заработать себе славу и натерпеться страху на всю жизнь. Это не профессия.

– А вы пробовали?

– Нет, конечно. Это же опасно.

Даниэль рассмеялась.

– Неужели все жокеи такие, как вы?

– Нет. Жокеи все разные. Так же, как и принцессы.

Она вздохнула полной грудью, словно вбирала морской воздух. Я ненадолго отвлекся от дороги, чтобы еще раз рассмотреть ее лицо. Что бы ни говорила ее тетя о моей способности читать мысли, с женщинами мне это никогда не удавалось – кроме Холли... И я знал, что хочу этого, что без этого моя любовь будет казаться мне несовершенной. Наверно, если бы у меня не было Холли, я бы женился на одной из тех двух девушек, которые нравились мне больше других; но мне не хотелось жить вместе с ними.

Я не хотел жениться на Холли, я не хотел переспать с ней, но моя любовь к ней была более глубокой. Похоже, секс и мысленное общение во мне не уживались. Но пока я не добьюсь этого, я, скорее всего, останусь холостяком.

– О чем вы думаете? – спросила Даниэль. Я натянуто улыбнулся.

– О том, что не знаю, о чем думаете вы.

Помолчав, она сказала:

– Я думала о том, что понимаю, что имела в виду тетя Касилия, когда сказала, что вы – человек необычный.

– Что-что она сказала?

– Что вы – человек необычный.

Я спросила ее чем, но она только вежливо улыбнулась и сменила тему.

– А... а когда это было?

– Сегодня утром, когда мы ехали в Девоншир. Она все время звала меня на скачки, с тех пор как я приехала, и вот сегодня согласилась поехать, потому что она договорилась, что меня отвезут в Лондон. Сама она осталась ночевать у Инскумов – у них сегодня какой-то грандиозный прием. Наверно, она надеется, что я полюблю скачки так же, как она. Вам не кажется, что ей бывает одиноко ездить на все эти дальние ипподромы с одним только шофером?

– Я не думаю, что она чувствовала себя одинокой. пока не появились вы.

– Да?

Она на некоторое время умолкла. Наконец я прозаично сказал:

– Через три минуты будем в Чизике.

– Как, уже? – ее голос звучал несколько разочарованно. – В смысле, я очень рада. Но эта поездка доставила мне такое удовольствие...

– Мне тоже.

Тут я внезапно ощутил присутствие Холли, и перед моим внутренним взором встало ее измученное и встревоженное лицо. Я резко спросил у Даниэль:

– Рядом с вашим офисом есть телефон-автомат?

– Да, кажется, есть... – казалось, она была несколько озадачена моим встревоженным голосом. – Хотя вы можете позвонить и от меня. Вы что, забыли что-то важное?

– Нет... я... это... – Я понял, что объяснить логически это невозможно, и сдался. – У меня такое чувство, – неуклюже сказал я, – что мне надо позвонить сестре.

– Чувство? – с любопытством переспросила она. – У вас был такой вид, словно вы по меньшей мере забыли про встречу с президентом.

Я покачал головой.

– Вот и Чизик. Куда нам надо?

Следуя ее указаниям, я подъехал к зданию, похожему на склад, и поставил машину на стоянке, у въезда на которую висела табличка "Только для персонала". На часах было двадцать минут седьмого – еще десять минут в запасе.

– Идемте, – сказала Даниэль. – Предоставить возможность поговорить по телефону – это самое меньшее, что я могу сделать для вас.

Я неуклюже выбрался из машины, и Даниэль виновато сказала:

– Наверно, мне не следовало заставлять вас вести машину всю дорогу...

– Ну, это немногим дальше, чем до моего дома.

– Наглое вранье. Мы проехали поворот на Ламборн пятьдесят миль назад.

– А, пустяки!

Она смотрела, как я запираю дверцу машины.

– Нет, серьезно, с вами все в порядке?

– Ничего такого, чему не могла бы помочь горячая ванна.

Она кивнула, повернулась и повела меня в здание. У здания были стеклянные входные двери, а за ними – холл, уставленный креслами и растениями в кадках. У регистрационного стола сидел охранник в форме. Она назвала мое имя, охранник записал меня в книгу, выдал мне пропуск на прищепке и указал на тяжелую дверь, которая открывалась по звонку.

– У нас тут как на военной базе, вы уж извините, – сказала Даниэль.

– Компания сейчас панически боится террористов.

Мы прошли коротким коридором и оказались в большом офисе, где стояло штук семь столов. Сидевшие за ними люди по большей части собирались уходить домой. Еще в комнате было море зеленого ковра, с десяток компьютеров и, вдоль длинной стены, ряд телеэкранов на уровне выше человеческого роста. По всем экранам показывали разные программы, но звук был выключен.

Даниэль и прочие обитатели офиса обменялись непринужденными приветствиями. Про меня никто не спросил. Она провела меня через комнату к своим владениям. Это были два письменных стола, поставленных под прямым углом друг к другу, и между ними – удобное вращающееся кресло, которое позволяло сидеть за обоими столами. На столах находились несколько ящиков с карточками, компьютер, пишущая машинка, пачка газет и телефон. За креслом на стене висела большая таблица, на которой можно было писать фломастером, а потом стирать. Графы таблицы были озаглавлены: "СОБЫТИЕ", "ГРУППА", "МЕСТО", "ВРЕМЯ", "ФОРМАТ".

– Садитесь. – сказала Даниэль, указывая на кресло. Она сняла трубку и нажала на светящуюся кнопку на телефоне. – О'кей. Звоните.

Она обернулась, чтобы посмотреть на таблицу.

– Так, ну-ка глянем, что произошло в мире, пока меня не было.

Она просмотрела графы. В графе "Событие" кто-то написал большими черными буквами: "Посольство".

– Хэнк! – окликнула Даниэль. – Что там за история с посольством?

Ей ответили:

– Кто-то написал красной краской на дверях американского посольства:

"Янки, убирайтесь домой!", и охрана устроила шухер.

– Беда какая!

– Тебе нужно будет дать дополнительное сообщение в "Ночную линию".

– Да, конечно... А у посла интервью уже взяли?

– Нет, до него пока еще не добрались.

– Надо будет попробовать еще раз.

– Конечно, детка! Это теперь твои проблемы! Вперед!

Даниэль весело улыбнулась мне, и я с некоторым удивлением понял, что ее работа куда важнее. чем я думал, и что она тоже чувствует, что живет по-настоящему, когда приходит на работу.

– Звоните, звоните! – повторила она.

– Ага.

Я набрал номер, и Холли сняла трубку после первого же звонка.

– Кит! – напряженно крикнула она в трубку.

– Да, – сказал я.

Холли крикнула так громко, что ее голос долетел до ушей Даниэль.

– Откуда она знала? – удивилась Даниэль. Потом ее глаза расширились.

– Она ждала вашего звонка! Вы знали...

Я коротко кивнул.

– Кит! – говорила Холли. – Где ты? С тобой все в порядке? Твоя лошадь упала...

– Все отлично. Я в Лондоне. Что стряслось?

– Все стало еще хуже! Все ужасно! Мы... мы потеряем конюшню... все...

Бобби куда-то ушел...

– Холли, – сказал я, – запиши мой телефон. – Зачем? Ах, из-за "жучков"? Да плевать мне на "жучки"! С телефонной станции обещали прийти завтра утром, поискать. Но теперь уже все равно. Мы погибли! Все кончено...

– Казалось, она измотана до предела. – Ты не мог бы приехать? Бобби просит. Ты нам нужен. Ты нас поддерживаешь...

– Что случилось? – спросил я.

– Это банк. Новый директор. Мы сегодня ходили к нему, и он говорит, что у нас нет денег даже на то, чтобы в пятницу выдать зарплату работникам, и что они намерены заставить нас продать конюшню... Он говорит, наше имущество стоит меньше, чем мы им должны... и что мы скатываемся все ниже, потому что наших доходов не хватает даже на то, чтобы уплатить проценты на те деньги, которые Бобби занял на покупку жеребят. Ты знаешь, сколько он с нас хочет содрать? Еще семь процентов сверх первоначальной ставки! Значит, всего семнадцать процентов! А они еще начисляют проценты на проценты... долг растет, как снежный ком... это чудовищно... это просто нечестно!

"Бардак! – подумал я. – Впрочем, банки никогда не были благотворительными заведениями".

– Он признался, что это все из-за статей, – плачущим голосом продолжала Холли. – Он сказал, как неудачно... – неудачно! – что отец Бобби не хочет нам помочь ни единым пенни... Это все из-за меня... Это я виновата, что Бобби...

– Холли, прекрати! – сказал я. – Ты городишь чушь. Сиди спокойно. Я сейчас приеду. Я в Чизике. Часа через полтора буду.

– Банкир говорит, что мы должны раздать лошадей владельцам. Он говорит, Бобби не первый и не последний тренер, который прогорел... говорит, такое случается сплошь и рядом... такая жестокость! Я готова была его убить!

– Хм... – сказал я. – Ладно, ты, главное, пока ничего не предпринимай. Выпей. Свари мне шпинату или чего-нибудь такого, а то я голодный как волк. Я выезжаю. До встречи.

Я положил трубку и вздохнул. На самом деле мне вовсе не хотелось ехать в Ньюмаркет, когда все тело ныло от ушибов и в животе бурчало от голода, и мне вовсе не хотелось разбираться со всеми этими проблемами семейства Аллардеков. Но договор есть договор. Мой близнец, моя неразрывная связь, и все такое.

– Что, какие-то проблемы? – спросила Даниэль, внимательно следившая за мной, Я кивнул и коротко рассказал ей о нападках "Знамени" и их тяжелых финансовых последствиях. Даниэль быстро пришла к тому же выводу, что и я.

– Отец Бобби – жопа.

– Жопа – это самое точное слово, – согласился я.

Я медленно встал с кресла и поблагодарил ее за телефон.

– Вы сейчас не в том состоянии; чтобы куда-то ехать! – протестующе заметила она.

– Это только кажется! – Я наклонился и поцеловал ее в душистую щечку. – Вы еще приедете на скачки со своей тетей?

Она посмотрела мне в глаза.

– Возможно, – ответила она.

– Это хорошо.

***

Бобби и Холли молча сидели на кухне и смотрели в пространство. Когда я вошел, они равнодушно повернули головы в мою сторону.

Я похлопал Бобби по плечу, поцеловал Холли и спросил:

– Слушайте, у вас тут вина нет случайно? Я умираю от многих различных недугов, и первое, что мне нужно, – это выпить!

Мой бодрый голос показался неуместно громким в царящем вокруг унынии.

Холли тяжело поднялась на ноги и подошла к буфету, где стояли стаканы. Она протянула руку к дверце – и тяжело уронила ее. И обернулась ко мне.

– После того как ты звонил, – сказала она безжизненным голосом, – я полнила результаты анализов. Я действительно беременна. Сегодняшний вечер должен был быть самым счастливым в нашей жизни...

Она обвила руками мою шею и тихо заплакала. Я тоже обнял ее и прижал к себе. А Бобби остался сидеть. Похоже, ему было слишком плохо, чтобы ревновать.

– Ладно, – сказал я. – Выпьем за малыша. Ничего, мои дорогие. Бизнес – дело наживное, к тому же ваш бизнес еще не лопнул. А детки остаются навсегда, благослови бог их душеньки.

Я расцепил руки Холли и достал стаканы. Она молча вытерла глаза рукавом свитера.

– Ты не понимаешь, – глухо сказал Бобби. Но я как раз отлично его понимал. У него не осталось сил, чтобы бороться, слишком велико было поражение. Я и сам знавал подобное состояние духа. Когда тебе так хреново, требуется очень большое усилие воли, чтобы не опускать рук.

– Включи музыку, да погромче! – сказал я Холли.

– Не надо, – сказал Бобби.

– Надо, Бобби. Надо, – сказал я. – Встань и крикни что-нибудь. Покажи судьбе фигу. Расколошмать что-нибудь. Или выругайся от души.

– Я тебе шею сверну! – сказал он с проблеском ярости.

– Вот и отлично. Давай!

Он вскинул голову, уставился на меня, потом вскочил на ноги. Его мышцы просто на глазах снова наливались силой, в глазах вспыхнула гневная отвага.

– Вот и отлично? – вскричал он. – Я тебе шею сверну, гребаный Филдинг!

– Вот это уже лучше, – сказал я. – И дай мне чего-нибудь поесть.

Но вместо этого он подошел к Холли, обнял ее, и они стояли посреди кухни и плача, и смеясь. Они снова вернулись в мир живых. Я вздохнул, смиренно порылся в морозилке в поисках чего-нибудь, что можно приготовить по-быстрому и от чего не толстеют, нашел, сунул в микроволновку, налил себе красного вина и залпом выпил.

За ужином Бобби признался, что был настолько угнетен, что даже не обошел на ночь конюшни. Поэтому после кофе мы с ним вышли во двор.

Ночь была холодная и ветреная, луна временами скрывалась за летящими по небу облаками. Все выглядело тихим и мирным. Лошади дремали в своих денниках и почти не шевелились, когда мы заглядывали к ним.

Денники, где раньше стояли лошади Джермина Грейвса, по-прежнему были пусты. Веревка, ведущая к колокольчику, была отвязана и висела на последней скобе. Я снова привязал ее к двери. Бобби следил за мной.

– Думаешь, это необходимо? – с сомнением спросил он.

– Необходимо, – уверенно ответил я. – Мы отдали торговцу кормами чек Грейвса позавчера, но он до сих пор не оплачен. Я не доверяю Грейвсу и намерен привязать к этому колокольчику как можно больше веревок.

Бобби покачал головой.

– Да нет, он не вернется.

– Желаешь рискнуть?

Он некоторое время смотрел на меня, потом ответил:

– Нет.

Мы натянули еще три веревки через все дорожки, ведущие к конюшне, и позаботились о том, чтобы колокольчик падают, как только заденут любую из них. Возможно, это была довольно примитивная система, но ведь дважды она уже сработала. И она сработала в третий раз в час ночи.