Текст книги "Ночной дозор"

Автор книги: Дидерик Опперман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

приходят в стоптанных башмаках,

плетутся вдоль овощного ряда,

мешки из-под сахара держат в руках.

Одна – в манто меховом, без меха,

другая – в накидке протертой, сквозной;

девичья блузка, будто для смеха,

как на вешалке, еще на одной.

Она вспоминает нетерпеливых

матросов, бутылки с жидким огнем,

пирожные, гребни в рубинах фальшивых,

сытое время – ночью и днем.

Перед нею встают, углубляя растраву,

винно-красные, темные залы в порту,

где, вальсируя или танцуя гуаву,

с ней мужчины скользили, от страсти в поту.

Дни чередой веселой бежали,

выбирала и вещи она, и мужчин,

за нее чуть не семеро нож обнажали,

и – спаси ее Бог! – удавился один.

Под вечер приходят они, оборванки,

потому что все еще жить должны,

покупают подгнившие тыквы-горлянки

и капусты привядшие кочаны.

ВОСКРЕСЕНЬЕ РЕБЕНКА

Папа, мама, братик и я

редьки надергали возле ручья.

Всю ее скушали, сидя на травке.

Братик еще попросил добавки.

Потом мы в сарай пошли прямиком,

там было соседей набито битком.

Там, в духоте, была охота

кому-то читать по книжке кого-то.

Швыряют камнями в ягненка, смотри,

белого, будто редька внутри.

ПРИБРЕЖНЫЕ ЗАРОСЛИ БАМБУКА

Клонится ствол ко стволу:

поклон за поклоном.

Корни уходят во мглу

в иле придонном.

Жест: обнять, оберечь,

вырвать из бездны.

Но и молитва и речь

здесь бесполезны.

Тела погибают вразброс

тленья ли ради?

Лишь колышутся темных волос

влажные пряди.

Движенья стволов по-людски

неторопливы.

Здесь властвуют вечной тоски

приливы, отливы.

УТЕС ДЛЯ СОСНЫ

Утес помаленьку растет:

пока подрастет на вершок,

даже высокие дюны

рассыпаются в порошок.

И сосна, конечно, растет:

что ни год – поколенья певцов

пернатых выводят в округе

желторотых, новых птенцов.

Одно другому вослед:

сосна вырастает в сосну

если вырос утес в утес,

у него же – выбора нет,

он растет миллионы лет.

СТАРЫЙ ПОЭТ

Нет, в моем водоеме покуда не сухо.

След потерян? Ну что ж, на старуху проруха.

Я по правилу нынче живу одному,

по единым законам для зренья и слуха.

Нет, еще не погас огонек фитиля,

яд в котле закипает, шипя и бурля,

но один только вихрь из котла вылетает,

и дурманит меня, что ни день, конопля.

И тогда восстает в наркотической хмари

то, что юным невидимо: лето в разгаре...

Антилопа и птица... дрожащий мираж

над страницей белее песков Калахари.

НА СМЕРТЬ РОЯ КЭМПБЕЛЛА

И я услышал трубу:

мир отворил загородки

и белой звездой у меня на лбу

гласом железной глотки

бросил вызов и начал борьбу.

Соленый запах смерти таков,

что липнет, грохочет во мне и растет,

чувства выходят из берегов,

молния радуги – я вперед

выбрасываю острия рогов.

Вы ревете: "Еще быка!"

и скоро вашим запахом пресным

осквернятся мои бока,

и громом небесным

разорвет облака.

В золото с черным одетый,

тащит меня матадор

в бурю кипящего света,

и, выставленный на позор,

вижу бабочку алой мулеты.

Пикадоры-москиты... нет,

не достать мне врагов,

и в глазах – от боли – букет

бронзовых лепестков,

и трещит, ломаясь, хребет.

Два черных вихря в туче песка,

плащи развернув, как крылья,

издалека

четыре стальных бандерильи

втыкают в мои бока.

Ах, настежь ворота и на простор

туда, где в былые дни

я щипал траву среди рек и гор,

где лишь оводы и слепни

досаждали мне до сих пор.

Все окрасил кровавый цвет,

и в загривок мой, в муравейник,

вонзает язык муравьед...

Гул в ушах... затянут ошейник,

и ничего больше нет.

Налажена западня

подгоняя щелканьем звонким,

на арену дня

в ливень красных гвоздик, на забаву подонкам

за глотку потащат меня.

МОРСКОЙ КОМПАС

Поползло беспокойство по-воровски

там, где курортники и рыбаки

вечно хлопочут на воздухе вольном

между мысом Дейнджер и мысом Игольным,

ибо вздыбилось море, раскрыло клыки,

и кораблик Дорса, малютку "Бокки",

в водоворот засосало глубокий;

злую шутку в несчетный раз повторив,

катятся волны через риф,

и смертью смердят водяные протоки:

смердит от "Джоанны", с которой в тумане

выходят призраки-англичане,

в торгашей на дороге в Капстад

перламутр или жемчуг купить норовят

или овец приглядеть заране,

от "Носса Сеньора дос Милагрос",

от обломков, гниющих на дне вразброс,

там сиамские свергнутые вельможи

вкушают яства из бычьей кожи,

являя гурманства апофеоз,

от "Биркенхэда" смердит неизменно:

лошади в трюме, брикеты сена,

и четыре сотни наемных солдат,

маршировавших за рядом ряд

во хляби, где конское ржанье и пена.

Под утро отлив обнажает мели,

и чаячьи крики звучат еле-еле,

спеша к берегам во мгле седой

над лошадьми, что ржут под водой,

над зеленью погребальной купели.

Здесь под рыбацкую кровлю подчас

разбитого судна встроен каркас,

здесь сберегают благоговейно

обломки бочки из-под портвейна

или сломанный корабельный компaс.

На каменной банке у Клойтисбая,

где норд-весту покорствует гладь рябая,

к дому родному на полпути

Дорсово тело увязло в сети

и волны шуршат, его огибая.

Дорс утонул? Ведь он искони

наперед называл ненастные дни.

Кто же солжет своему же брату?

Доверяясь ему и Луви Лату,

рыбаки зажигали на скалах огни.

Тридцать четыре года – в бою,

в море, у гибели на краю.

Твердили ему, что он безрассуден,

но вернее и раньше других посудин

Дорс приводил с уловом свою.

Он пробовал – тверда ли земля

(он, кто подагру разыгрывал для

пособия на леченье в рассрочку!),

и на берег тащил свой челнок в одиночку,

полный зубана и горбыля!

"Не захочет рыбу купить оптовик

закоптим и завялим, урон невелик,

или же, Мекки, пойдем – за мысом

все продадим сухопутным крысам:

перекурим, заложим за воротник".

"Дорс, да тебе по колено море!

Ты вовсю ишачишь – а как же хвори?"

"Ай, господин, это вы со зла:

возле Филиппи святой мулла

приказал мне забыть о подобном вздоре.

Выправляй на дворе частоколье кривое,

сыпь фазанам не скупо зерно кормовое,

но следи, ибо ночью к тебе дикобраз

в огород наведается не раз,

что ни ночь – корнеплодам ущерба вдвое.

Ты, господин, гляди, примечай,

где волну зарябит, где плеснет невзначай,

а найдешь горбыля по верной примете

мигом тогда закидывай сети,

и лодку наполнишь по самый край.

Разговоры с ним, с горбылем, нелегки:

при шторме ловят одни дураки.

Ну, а ты поджидай в стороне, на отшибе:

жрать-то небось захочется рыбе,

и – разом под воду уйдут поплавки.

А вы – динамитом в один присест

гробите, грабите море окрест,

худшая вы-то и есть обуза:

глохнет горбыль, задирает пузо

и дрейфует навеки от здешних мест.

Вам фейерверк-то в забаву небось,

да и рыбы навалом, коль взорвалось,

для вас это дело – приятный отдых,

вы сеете голод в наших водах,

и сети наши пусты, хоть брось.

Жизни от вас, придиралы, нет:

даже зайти за кусты – запрет,

не то, мол, светлую жизнь устроите

и халупу мою бульдозером сроете,

если не сделаю ватерклозет!"

*

За Двейерсайлендом, в кромке прилива,

дикобразы снуют торопливо,

берег под ними влажен, шершав;

скрываются, коротко прошуршав,

в трещины скального массива.

И девушка Луки, почти ребенок,

Дорса зовет изо всех силенок,

ищет ракушки в натеках дождя

и, наутилус разбитый найдя,

плачет, – и голос по-детски тонок.

Жена разводит огонь в печи,

засыпает – но стынет постель в ночи;

хлопает дверь, ворчит собака,

по полу что-то скользнет средь мрака

проснется, вскрикнет: кричи не кричи...

С приливом к линии береговой

выходят родичи – не впервой:

знают, что с водорослями вскоре

Дорса на берег выбросит море,

трофей возвратит бесполезный свой.

И Луви Лат, его старый друг,

ценитель бататов и свежих щук,

когда-то учитель, – сидит в трактире,

три кварты выдув, может, четыре,

коротая печальный нетрезвый досуг.

Там Стоккис де Вал и Кос Хундертон,

там Герт Кетулпи – стар, изможден,

там Виллем Кук с Петрусом Пуром,

с Берсом ван Зейлом, болтуном-винокуром,

он-то и платит за выпивон.

"Ни выдоха без выпивона, ни вдоха,

эх, и мутит же тебя выпивоха!

Качкой умучено брюхо твое,

ну да едва почнешь питье,

качка пройдет, и станет неплохо.

Слыхали – даче Дорс Дуббелдоп,

Дорс Наливай-по-второй, утоп.

Погода, ни зги не видать, виновата,

да и сеть, похоже, тяжеловата,

так-то последний куш и огреб.

Кто же в воскресный день, сгоряча,

возле купальщиков топоча,

с собакою в пляску пойдет неуклюже,

чья же улыбка сверкнет не хуже,

чем вывеска зубного врача?..

Другого не будет... А впрочем, вздор.

Для всех для нас – один приговор,

с незапамятных лет стихия морская

шумит, рыбаков из глубин отпуская.

Такая судьба, такой коленкор".

*

Смерти привычны такие штуки.

Дорс отошел, и достался Луки

красный галстук, – а воскресный наряд

и свитер взял себе Луви Лат,

Мекки – вельветовые брюки.

На пятый день, чуть взошел прилив,

явился Дорс, до дома доплыв

без челнока, без паруса даже,

появился впервые на общем пляже,

словно купальщик – строен, красив.

Явился Дорс к пепелищам отчим,

подобно тем, с "Биркенхэда", и прочим,

лишь достались креветкам глаза и нос

словно гурманам с "Дос Милагрос",

до деликатесов охочим.

Испугались купальщики – только ль они?

Луви Лат отбросил край простыни,

потому как бояться мертвого – глупо,

и, хоть море сорвало сандалии с трупа,

опознал его большие ступни.

Под вечер из Барскибоса пришли,

из поселков других – вблизи и вдали

братья и сестры путем печальным,

друзья и подруги с питьем поминальным,

ибо рыбак доплыл до земли.

"Маловеры, зачем потупляете взор?

Великая тишь нисходит в простор".

"Часы, недели, месяцы, годы..."

Листва летит, шум непогоды.

"День Господень приходит как вор".

Мы в глине его схоронили сырой,

близ моря поставили в общий строй:

с Тейсом Фоелом, дедушкой Квикли Книпом,

с Джеком Хоррисом и Фердинандо Випом

спит сегодня и Дорс Наливай-по-второй.

Все так же под утро назад, к "Джоанне",

возвращаются призраки-англичане,

на "Биркенхэде" ржут табуны,

и птицы морские в небе видны

треугольники траурных писем в тумане.

Все так же сверкает луч маяка

от мыса Дейнджер – исподтишка

мы ищем звезды в небе над морем,

вслушиваемся и тихонько вторим

разговору прибрежного тростника.

ГОЛОС НИОТКУДА

Здесь, в пустоте земли, я столько лет живу:

здесь черный воздух, черная вода,

я волосами весь зарос, и ногти, закруглившись,

длиннее пальцев стали;

по лезвию меж тем и этим миром

среди скелетов я ползу

ключицы, черепа... Живое в мертвом?

Помет нетопырей

единственное, что доходит с неба.

Я машинистом был когда-то... Где

старуха Берта? Черных пассажиров

я вез, когда она внезапно взорвалась

и пнула в никуда меня.

Но высший промысел меня преобразил,

мое растерзанное тело

с годами соками набухло: я пытаюсь

дослать на землю весть из-под земли.

Как Навуходоносор, я мычу,

на четвереньках ползая по кругу.

Я здоровей, чем в громком вашем мире,

и в одинокой тьме я познавать учусь

теперь иные чудеса:

миграцию мышей летучих,

и рост корней, и ползание жаб

слепых, скольженье рыб незрячих;

здесь из коросты черные цветы

растут и черные стрекозы

мелькают; здесь я изучаю речь

подземной жизни и людей подземных,

мычание подземного скота,

что здесь пасу я, на изнанке мира.

Когда ребенком был, я, помнится, играл

оправой от очков, отцовской формой

ведь и отец мой машинистом был,

влезал на ящики пустые из-под фруктов

и проповедника изображал,

который после мягкой речи вдруг

бранится и тупицам угрожает

геенной, – так и ныне,

не машинист я больше, я хочу

сам проповедовать, сам толковать.

Нет, сын мой, пусть полиция отстанет,

а сам иди к семье, иди к друзьям,

скажи: тебе я больше не отец,

и матери скажи: я ей не муж,

ни церкви, ни друзей не знаю,

я есмь не-человек, моя работа

ночная смена без конца и края.

Я – пустота: одна гортань сырая

и легкие, заполненные паром,

я эмигрировал в себя, я – вздох,

полузвучанье, полутишина.

О братья черные, мы были на земле

растеньями, питая птиц и коз,

но были вечно врозь, и только здесь слились,

где черви светятся, где красные грибы

сияют мрачным светом в темноте.

Всевышний, над баасом суд начав,

быть может, лишь того к себе возьмет,

кто ближе всех себя к земле приблизил.

Я постарел, и волосы мои

сейчас длинней орлиного пера,

и ногти как у птиц, и, слава Богу,

я – восстановлен, я – возобновлен,

прочь – камни. И – проклятье грубой силе.

"Прочь от мотора уголь отгреби".

"Здесь машинист, ван Тонцер, он сгорел".

"А, черт возьми, я думал, это шлак".

"Ах, доктор, это было очень долго?"

"О нет, мадам. Он умер в тот же миг".

ПРИМЕЧАНИЯ

ЖУРНАЛ ЙОРИКА

"...зодиаком новым уже вознесло Крылатого Змея, Большого Фазана". Т.е. подводная лодка перешла в Южное полушарие из Северного; названия созвездий южного неба Опперман приводит в искаженном виде.

"Нехо второй" (собств. Нехао, годы правления – ок. 597-594 гг. до н.э.). Финикийские мореходы, состоявшие на службе египетского фараона Нехао II, совершили плавание вдоль восточного берега Африки, обогнули ее южную оконечность и через Геркулесовы Столбы (т.е. через Гибралтарский пролив) возвратились в Египет. Эту легенду рассказывает Геродот ("История", IV, 42); в средние века географы всерьез этого рассказа не принимали (сам Геродот писал, что в него не верит); в наше время история этого путешествия признана подлинной.

"Сарко" (Жоан Сарко, нач. XV в.) – португальский мореплаватель, присоединивший Мадейру к владениям Португалии в 1419 г.

Жил Эанес – в 1434 г. совершил по приказу принца Генриха Мореплавателя Португальского путешествие за мыс Бохадор.

Другой – упомянутый ниже Бартоломео Диас (ок. 1450-1500) португальский мореплаватель, первым из европейцев обогнувший мыс Доброй Надежды (который и открыл на обратном пути) и вошедший в Индийский океан с запада.

Ван Линсхотен, Дрейк и да Гама. – Ян Хейген ван Линсхотен (1563-1611), Френсис Дрейк (ок. 1545-1596), Васко да Гама (1469-1524) – мореплаватели XVI в. (характерно, что Опперман называет по именам голландца, англичанина и португальца), чьи путешествия предшествовали колонизации Капской земли европейцами.

"Исполин Горы..." – Мыс Доброй Надежды (в прошлом – Мыс Бурь).

"Гарлем" – нидерландский корабль, причаливший в 1647 г. в Столовой бухте; члены его экипажа высадились на берег и жили в районе нынешнего Капстада (Кейптауна) около года, что послужило доказательством пригодности этих мест для жизни европейцев и поводом к дальнейшей колонизации Южной Африки.

"Добрая Надежда", "Цапля", "Верблюд" – три корабля, на которых в 1652 г. нидерландский врач Ян ван Рибек привез первых колонистов в Южную Африку, – нынешние африканеры считают, что именно этими колонистами были заложены основы бурской нации.

Львиная Голова (и ниже) – районы и достопримечательности Капстада, в котором воздвигнут также памятник Яну ван Рибеку.

Форт (он же Крепость) – пятиугольное каменное сооружение, выстроенное в 1679 г. вместо четырехугольного форта Яна ван Рибека: пяти бастионам форта даны названия в честь основателя Нидерландских Объединенных Провинций Вильгельма Оранского I Молчаливого; "Оранье" – собств. "Оранский", "Катценеленбоген" – первая фамилия Вильгельма и т.д.

Старый Рынок – площадь в Капстаде.

Храфф-Рейнет – поселение в Капской провинции, первым (1795) объявившее о своей независимости как от Нидерландской Ост-Индской компании, так и собственно от Нидерландов: его примеру в том же году последовало поселение Свеллендам, – от этой даты африканеры традиционно отсчитывают время своей независимости.

Безейденхаут. – Бур Фредерик Безейденхаут, получив в 1815 г. от английского суда повестку с требованием явиться, сопротивляясь аресту, покончил с собой, что послужило началом восстания против правления лорда Чарльза Сомерсета; восстание было подавлено, пятеро его участников казнено; во время казни четыре из пяти веревок порвались, но наместник отклонил просьбу о помиловании.

...как в фургонах плетутся... – Ниже перечислены эпизоды так называемого "Великого Трека" – переселения буров в глубь Южной Африки в 1837-1838 гг., в том числе битва при Кровавой Реке (Блудривир) 16 декабря 1838 г., во время которой предводитель буров Пит Ретиф погиб, но зулусские войска потерпели поражение.

Ассегай – копье.

Амайюба (иначе Маджуба и т.д.) – битва времен первой англо-бурской войны (27 февраля 1881 г.), окончившаяся победой буров.

Город Золота – бытующее до сих пор название Йоханнесбурга.

...для него сотворенные концлагеря – концлагерь как таковой был создан англичанами в ходе второй англо-бурской войны (1899-1902) для пленных буров.

"...ангелы-рыбы" – в начале поэмы видовое название одной из океанских рыб, здесь – воспоминание Йорика о том, что он все же не уроженец Южной Африки, доставлен в нее "подводной лодкой".

"Трансвалец" – газета, выходившая в Йоханнесбурге до 1937 г.

В двадцать втором, нетерпеливо... – речь идет о крупнейшем восстании белых горняков Южной Африки в 1922 г. на Ранде (Витватерсранде).

"Где Маритц, где Бейерс, где де ла Рей?" – здесь названы бурские генералы времен войны 1899-1902 гг.

Трек – "Великий Трек" (см. выше)

Из моей бороды по столетней моде... – В 1938 г. бурские националисты-энтузиасты в знак столетия "Великого Трека" повторили тот же маршрут в подобных фургонах, имитируя костюмы и бороды предков; африканеры еще не стояли тогда у власти, и английские полицейские чинили им препятствия. Объективно "столетняя мода" была протестом против англичан, но на деле в ней главенствовали крайне правые элементы, пришедшие к власти в 1948 г.

...сгинувшие отряды – подразделения английской армии, погибшие в начале 1940-х гг. в Северной Африке во время отражения агрессии германо-итальянских фашистов; частично они были сформированы в Южной Африке, причем среди бойцов были как белые, так и цветные и черные.

Хаммада – пустыня.

"Республика" – Поэма издана в 1949 г., между тем республикой Южно-Африканский Союз был провозглашен в 1960 г. Здесь начинается "антиутопия", вполне сбывшийся футурологический прогноз Оппермана.

...синедрион – т.е. "конгресс олигархов": по мысли Оппермана, будущее олигархическое правительство "бурской республики", – в оригинале, кстати, разговор синедриона идет на африкаанс с примесью английских слов.

Мене, текел, упарсин – слова, явившиеся на стене во время пира Валтасара и прочитанные пророком Даниилом как "Исчислено, измерено, взвешено".

...тысячу далдеров. – Далдер (искаж. "таллер") – денежная единица ЮАС, в ЮАР замененная рандом.

Каледон – деревня в Капской провинции, на одноименной реке, известная своими теплыми источниками.

Вечно плывущих "Верблюда", "Цаплю" (и ниже) – традиционные символы африканерства, к 70-м г. XX в. (в которые разворачивается пятая, "футурологическая", глава поэмы) уже вызывают ненависть у иммигранта Йорика, успевшего к этому времени, по выражению профессора Т.-Т. Клуте, стать "больше африканером, чем сами африканеры".

Голос набата – звуковой маяк капстадского порта.

БРАНДАН (Цикл) – из сборника "Каменный ангел" (1950)

Св. Брандан – ирландский монах V века н.э., чье житие содержит описание странствия, полного фантастических образов и приключений. Одновременно в заглавии цикла содержится германский корень слова "гореть": в пламени проходят перед поэтом образы мифов и реальной жизни народов, живущих на Юге Африки.

Токолош – мифологический образ многих африканских народов, на четверть крокодил, на четверть человек и т.д., в разных вариациях, похотливый водяной, охотящийся за молодыми женщинами.

ХРОНИКА КРИСТИНЫ (Цикл)

Зеленый Ветер – по мифологии, которую создает Опперман, как бы продолжая южноафриканскую фольклорную традицию, – бог, которому молятся деревья.

ПИНИЯ

Пиниоли – плоды пинии (нечто вроде кедрового ореха)

СТАРУХИ НА РЫНОЧНОЙ ПЛОЩАДИ

Гуава (по названию тропического плода) – медленный танец "цветного" населения Капской провинции.