Текст книги "Заговор мерлина"
Автор книги: Диана Уинн Джонс
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
«Почти неделю? – подумала я. – С ума сойти!» Однако я не забыла о придворных манерах и вежливо спросила:
– Тогда, возможно, мои родители оставили для нас сообщение? На имя Хайд или Темпла?
– К сожалению, нет, – ответил дядька. Было ясно, что ни малейшего сожаления он не испытывает. – Никто ничего не оставлял. Двор просто собрался и уехал.
Я не могла в это поверить. Мама наверняка оставила бы мне хотя бы записку со свежими кодами дальноговорителей! Когда я отправлялась в Лондон, к дедушке Хайду, мама обычно нанимала для меня машину и оставляла инструкции, как отыскать кортеж, даже если он отправится в самое неожиданное место.
Пока я пыталась сообразить, как это сказать повежливее, чтобы не вышло, будто я обвиняю этого дядьку во лжи, Грундо очень настойчиво спросил:
– Скажите, пожалуйста, а перед отъездом, случайно, не проводилось новых церемоний во Внутреннем саду?
– Проводилось, – признался дядька. – Было очень много народу, всех поили водой. Я и сам там был. А что?
– Нет, ничего, спасибо, – вежливо ответил Грундо.
Теперь я поняла, что произошло. Мама тоже выпила заколдованной воды и теперь делает только то, чего хочет Сибилла. А Сибилла всегда была только рада забыть обо мне и Грундо.
– Скажите, пожалуйста, – спросила я у дядьки, – а вы, случайно, не знаете, куда теперь направился кортеж? Хотя бы приблизительно!
– Понятия не имею! – сказал дядька и уже отступил назад, собираясь затворить дверь.
– А куда они собирались? – проворно вставил Грундо. Дядька остановился. Я видела, что ему будет приятно нам это сообщить.
– Я только знаю, что они направились в какой-то крупный порт, – сказал он. – Король собирался устроить обсуждение, куда именно следует направиться. Может, в Саутгемптон. Может, в Ливерпуль. Короче, туда куда-то. Может, и в Ньюкасл. Больше ничем помочь не могу. Извините. И дверь захлопнулась.
– Да вы ведь вообще ничем не помогли! – почти заорала я в закрытую дверь. – Грундо, он ведь врал, да?
– Не уверен, – ответил Грундо. – Надо бы выяснить, какое сегодня число.
– Ты хочешь сказать, что это как в сказках? – спросила я. – Что прошло больше времени, чем мы думали?
Грундо угрюмо кивнул.
Мы пошли обратно и подобрали свои вещи. Торчать здесь не было смысла. Мы побрели вниз по раскаленной гравийной дороге. На полпути к воротам Грундо сказал:
– Я не думаю, чтобы они, такие как твой дедушка, делали подобные вещи со временем нарочно. Просто для них время течет по-другому. Они, вероятно, просто ничего не могут с этим поделать.
– Это все хорошо, – сказала я, – но что теперь делать нам?
Часть 6
НИК
Глава 1
Шагов через пять сразу за поворотом оказался самый странный город, в каком я когда-либо бывал.
Я очутился в многолюдной торговой галерее, посреди деловитых, спешащих куда-то людей. Больше я поначалу ничего не заметил, потому что все тут же уставились на меня. Я сперва не мог понять, чего они так пялятся, а потом случайно увидел свое отражение в витрине одного из навороченных бутиков, расположенных в галерее. Увидел я мокрого насквозь парня со взлохмаченными волосами и голубым огоньком на лбу. На такое любой бы уставился – тем более в совершенно сухой галерее.
Я сказал: «Черт!» и каким-то образом ухитрился втянуть колдовской огонек в себя. Я не был уверен, что сумею зажечь его снова, но тут уж выбирать не приходилось. На меня смотрели весьма враждебно. А хуже всего то, что все люди вокруг были одеты просто роскошно. Женщины носили обтягивающие лифы с широкими рукавами и развевающиеся юбки ярких цветов, и все это буквально стояло колом от вышивки. На мужчинах были узкие куртки и мешковатые шаровары, тоже покрытые вышивкой. Никогда не видел столько вышивки в одном месте. И бутик, в витрину которого я гляделся, торговал рулонами замысловато вышитых тканей. Так что я тут смотрелся совершенно неуместно.
«Вернись и выбери другую тропу! Быстро!» – сказал я себе.
Но к тому времени толпа оттеснила меня довольно далеко от того места и почти прижала к перилам высотой по грудь, с толстенными столбами, по всей видимости отделявшим галерею от улицы. Я теперь не мог определить, где тропа. Я оглянулся, разыскивая ее, но тут все внезапно сделались тихими и чинными. Вокруг не было слышно ни звука, кроме шагов сотен ног да музыки, играющей в магазинах. Это напомнило мне то, какими законопослушными становятся вдруг водители на дороге, когда мимо проезжает полиция.
Собственно, примерно это и произошло. Толпа расступалась, давая проход двум людям в ярко-желтом, которые медленно шагали по галерее. Их одежда тоже была украшена вышивкой – официального вида щиты и какие-то гербы на передней части их высоких фуражек. Однако самым примечательным в них были желтые сапоги из кучерявой овечьей шкуры. От этого казалось, что ноги у них здоровенные. Я вспомнил, как папа как-то раз говорил, что полицейского всегда узнаешь по сапогам. Я никогда не видел полицейских, которые бы выглядели так, но сразу понял, что передо мной именно полицейские.
И еще я понял, что на глаза им лучше не попадаться. Я решил, что лучший способ от них скрыться – это перейти через улицу, поэтому я продолжал отступать к перилам вместе с толпой. Но дойдя до перил, я испытал настоящий шок. Улицы за ними не было. Там была пропасть.
Она уходила вниз и вниз, на сотни футов. А на противоположной стороне она на столько же уходила вверх. То, что я принял за ряд магазинов на другой стороне улицы, оказалось всего лишь такой же галереей, одной из многих, выстроенных друг над другом на стенах пропасти, ряды магазинов, ряды домов вверху и внизу, а в самом низу – ряды унылого вида фабрик. В отдельных местах через пропасть были переброшены железные мостики с коваными перильцами, чтобы люди могли перебраться с одной стороны города на другую.
Оглядываясь на приближающихся полицейских, я перегнулся через ограждение, чтобы заглянуть подальше. Все это место состояло из множества ущелий, уходящих в разных направлениях, с домами и магазинами, растущими из стен этих ущелий, и соединяющими их мостиками. Как будто земля была расколота множеством трещин и люди почему-то решили поселиться именно в них. Зрелище было впечатляющее. В пространствах, образованных массивными столбами, поддерживающими каждый уровень зданий, виднелись огромные грузовые подъемники, а может, и лифты. Это были довольно сложные механизмы, раскрашенные в яркие цвета.
Когда полицейские прошагали мимо и удалились, я услышал снизу, из глубины, шум и скрежет. Я подумал, что, видимо, там, внизу, течет река, и лег животом на перила, чтобы посмотреть вниз.
Это была не река, а поезд – точнее, два поезда, похожие на длинные серебристые пули, которые медленно подъезжали к платформе далеко-далеко внизу. Я видел, как из поездов на платформу, залитую молочным электрическим освещением, высыпали крошечные люди.
Теперь мне уже действительно стало интересно. Никто на меня, похоже, больше не глазел, так что я решил, что еще немного побуду здесь. Два подъемника на противоположной стороне пропасти пришли в движение: они везли наверх людей, сошедших с поездов, – и я сказал себе, что буду искать тропу, когда подъемники остановятся. И еще я сказал себе – зная, что это просто отмазка, – что пьяница ведь говорил, что мне надо по пути помочь еще двум людям, а уж тут-то точно найдутся двое, которым я смогу помочь. Так что я остался висеть на перилах.
Даже если бы я не смотрел, то все равно мог бы определить, когда подъемники остановились на том уровне, где я находился. Толпа в галерее внезапно сделалась вдвое гуще. Я оглянулся посмотреть – и увидел, что она за несколько секунд из обычной толпы превратилась в толкучку. Люди протискивались мимо меня в обе стороны, наступали мне на ноги, цепляли меня своими сумками. Стоял такой гомон, что у меня голова пошла кругом.
И тут, всего в футе от меня, мимо прошел Романов.
Я ринулся следом за ним. Я толкался, пихался, кричал: «Эй! Извините! Погодите минутку!» каждый раз, как думал, что он может меня услышать. Не терять его из виду было нетрудно, потому что его куртка была белой, расшитой красно-синим цветочным орнаментом. Вокруг было очень мало людей в белом. Я держал его в поле зрения на протяжении примерно ста ярдов, но догнал, только когда мы поравнялись с одним из мостов. Ему пришлось замедлить шаг, чтобы повернуть туда, потому что вместе с ним почему-то были двое детей и он заботился о том, чтобы они не отстали. Когда он протянул руку, чтобы взять за плечо младшего из мальчиков, я подобрался достаточно близко, чтобы коснуться его вышитой спины.
– Извините! – пропыхтел я.
Он обернулся – и оказалось, что это не Романов. И даже не очень похож. Волосы у него были не особенно черные, и он носил очки. Глаза за очками были водянисто-голубые, а лицо – бледное, надменное, но не похожее на зигзаг молнии. И стоял он не как Романов. Романов был натянут и выгнут, точно лук. А этот держался напряженно и прямо, словно аршин проглотил. И смотрел он на меня с крайним возмущением. Я почувствовал, как лицо у меня заливается краской. И как я мог дать такого маху?
А потом оказалось, что дело выходит за рамки обычной неловкости. Мальчишки тут же ухватили меня за руки и завопили. У того, что побольше, голос был кудахчущий, а маленький верещал, как паровозный свисток. От этого все люди, кто стоял вокруг, тоже завопили. Тот пацан, что поменьше, был настоящий крысеныш. Он исподтишка щипал меня, да еще и с вывертом. В конце концов я не выдержал и пнул его. На это он заверещал громче прежнего, и половина тех, кто стоял рядом, тоже вцепились в меня. На меня буквально навалилась куча народу, и я беспомощно трепыхался, пытаясь их с себя стряхнуть.
Тут я посмотрел в сторону и увидел две пары желтых кучерявых сапог, похожих на ноги снежного человека. Голова у меня шла кругом; я уже понял, что вляпался в крупные неприятности.
– Послушайте, – сказал я, – тут какая-то ошибка!
Но меня никто не слушал. Они все разом принялись объясняться с полисменами. Большинство из них, похоже, обвиняли меня в том, что я пытался залезть в карман к фальшивому Романову, но были и другие обвинения, которых я тогда не понял. Мерзкий мальчишка продолжал верещать. Пацан постарше кудахтал, что я напал на его брата. Фальшивый Романов просто стоял с возмущенным видом, как будто дотронуться до него уже было преступлением. А пожилая блондинка с розово-сиреневой вышивкой, которая в сочетании с ярко-желтой формой полицейских чудовищно резала глаза, ухватила полицейского за локоть и тыкала пальцем в мою сторону, обвиняя меня в каких-то непонятных грехах.
Явились еще двое полицейских. Они взяли меня под руки и повели прочь, не обращая внимания на мои попытки объясниться. Идти оказалось недалеко: мы свернули за угол галереи, напротив следующего подъемника. Они пинком открыли какую-то дверь и втащили меня внутрь. За дверью оказался полицейский участок. Я определил это по запаху. За столом сидел усатый мужик, который выглядел очень важным и почтенным, и желтой официальной вышивки на нем было куда больше. Он саркастически взглянул на меня и указал большим пальцем себе за спину. Полицейские кивнули и утащили меня в глубь участка, в ту его часть, что была высечена в толще скалы. Там они отворили пинком еще одну дверь и швырнули меня внутрь. Пока я пытался удержать равновесие, я увидел, как дверь, ведущая на улицу, снова распахнулась и внутрь хлынули все остальные: и фальшивый Романов, и оба пацана, и розовая дамочка, и прочие, – по-прежнему выкрикивая обвинения.
Потом дверь камеры с грохотом захлопнулась, и я перестал их слышать. В камере было нечто вроде койки, на нее я и сел. В углу в каменном полу была просверлена дырка, исполнявшая обязанности отхожего места. А больше там не было ничего, кроме стен, вырубленных в скале и когда-то давно побеленных. Единственный свет проникал через зарешеченное окошечко в двери, и там было зверски холодно.
Я немного посидел, стараясь разозлиться. Но злости я не чувствовал, а чувствовал в основном усталость. Я почти сутки провел, переживая самые странные приключения, и внезапно я решил, что с меня хватит. Было ясно, что мне грозят большие неприятности, но в данный момент меня куда больше волновало то, что я измотан до крайности. Поэтому я лег и заснул.
Наверное, я проспал несколько часов. Когда за мной пришли, уже вечерело. Думаю, оставив меня на некоторое время в камере, они рассчитывали меня хорошенько запугать, но если так, то они просчитались. Понимаете ли, когда я просыпаюсь, я просто вылитый зомби. У меня уходит полчаса только на то, чтобы разлепить глаза. Спросите любого, кто меня знает. Я ничего не вижу, не могу нормально разговаривать и делать ничего не могу без посторонней помощи. Единственное, что я способен делать как следует, – это думать. И я хорошо умею пользоваться этим своим состоянием. У меня за плечами годы практики.
Как бы то ни было, пришедший за мной полицейский принялся меня трясти и орать на меня. Может, он и еще чего делал, не знаю: глаза я все равно открыть не мог. В конце концов он дернул меня за руку, поставил на ноги и ткнул в спину. Я дошел до стенки и там остановился. Он развернул меня и толкнул в нужную сторону. Жалко, что я не мог после этого наблюдать со стороны за своим продвижением по полицейскому участку. Наверное, перемещался я зигзагами. Я все время на что-то натыкался, меня направляли в другую сторону, и я натыкался на что-то другое. Все это время два человека орали на меня.
Наконец меня остановили, и я почувствовал – и унюхал! – что кто-то дышит мне в лицо.
– Нет, он не слепой. Просто у этой заразы глаза закрыты, – сказал этот человек. И заорал: – Открой глаза, альф тебя побери!
Я попытался объяснить. Я хотел сказать: «Боюсь, у меня это не получится», но вышло что-то вроде «буся пучит».
– Да что с тобой такое? – взвыл полицейский. – Наркотиков, что ли, нажрался?
– Нет, это оттого, что я уснул на пустой желудок, – сказал я. Получилось: «Не то, пса-пса жже».
– Да он, наверное, иностранец, – решил второй полицейский.
– Та-та! – сказал я, потому что это была правда. – Я за вчерашний день уже трижды побывал иностранцем, – добавил я. Вышло: «Я ваще уже бывал на станции».
Второй полицейский, который явно был тот, важный, – от него несло каким-то мерзким одеколоном: персиковым компотом в жженой пластмассе, – как и положено очень важному полицейскому, – раздражительно сказал:
– На какой еще станции он бывал?
– Не знаю, – ответил другой. – Записать?
– Сперва имя, – сказал Важный. И заорал на меня: – Имя!
Свое имя я почему-то всегда назвать могу.
– Ник Мэллори, – сказал я, и получилось почти внятно.
– Запишите это, а затем обыщите его, – приказал Важный. – Составьте опись любых документов, а также похищенного имущества.
Я услышал тяжелые шаги и скрип. Важный отошел в сторону и уселся где-то напротив меня. Раздался шорох ручки по бумаге – второй полицейский записывал. Потом я почувствовал, что он роется у меня в карманах. Слышалось позвякивание и недовольное кряхтение. Насколько я понимаю, они нарыли пятьдесят шесть пенсов мелочью, мои две десятки и ключ от дома. Я от души понадеялся, что ключ мне потом вернут, потому что папа свой всегда теряет.
– Иностранная валюта, – сказал обычный полицейский, – и плоский металлический предмет. Возможно, ключ.
– Оставьте его для экспертизы, – распорядился Важный. – Это может оказаться талисман.
– Оддамой ключ! – сказал я.
– Однако здесь он эти деньги похитить не мог, – продолжал Важный, не обращая на меня внимания, – потому что у достопочтенного мастера молитв были при себе только обычные денежные знаки Лоджия-Сити.
– А надписи на банкнотах на лоджийском! – удивился другой полицейский.
– Вероятно, он похитил их в каком-то другом мире. Это не главное, – сказал Важный. – В данный момент мы имеем дело с действительно серьезным обвинением. Ты! – рявкнул он на меня. – Открой глаза!
– Ще не мгу, – объяснил я.
– Запишите: «Оказывал сопротивление представителям правопорядка», – распорядился Важный. – А ты слушай внимательно!
Поскольку он думал, что я иностранец, он разговаривал со мной очень громко, и чем дальше, тем громче.
– Ты обвиняешься в возжигании колдовского огня в общественном месте…
«Так вот о чем талдычила сердитая розовая дамочка!» – подумал я.
– .. . а это очень серьезное преступление! – гремел Важный. – Если твоя вина будет доказана, это означает пожизненное заключение без права помилования. Тюрьма здесь же, внизу, под железнодорожными путями. Тебе там не понравится. Так что думай хорошенько, прежде чем отвечать на мои вопросы, и говори только правду. Ты колдун?
– Нет, – ответил я.
– Но ведь ты умеешь возжигать колдовской огонь, не так ли? – торжествующе взревел он. – А это означает…
– Нет, не умею, – ответил я.
– … а это автоматически означает, что ты колдун! Что ты на это скажешь? – взвыл он.
– Нет. Я этого не умею. Никогда не умел, – сказал я. К этому времени я изо всех сил старался говорить внятно. – Глупая женщина. Плохо видит. Очки надо.
Тут они немного помолчали. Обычный полицейский сказал:
– Это уже четвертое обвинение в колдовстве, которое госпожа Джослин выдвигает за этот год. И ни одно из предыдущих…
– Знаю, знаю! – с раздражением сказал Важный. – Но мастера молитв требуют от нас, чтобы мы выполняли норму! И что же мне делать?
– Арестуйте госпожу Джослин, – предложил я.
– Заткнись! – заорали на меня они оба.
Снова воцарилось молчание. Я слышал, как шуршит по бумаге ручка и как Важный раздраженно по чему-то постукивает. Я решил, что он барабанит пальцами по столу, размышляя, как доказать, что я колдун. К этому времени глаза у меня наконец начали разлипаться. Мощный инстинкт самосохранения заставил меня приоткрыть веки. Я увидел Важного как желтое пятно, освещенное сбоку далеким солнечным светом.
– Белвингово поле – нормальное, – бормотал он, – уровень телепатического поля слегка повышен – само по себе ничего особенного. Сила почти нулевая…
Глаза у меня наполовину раскрылись сами собой – мне даже стараться не пришлось. В солнечных лучах блестел ряд медных и стеклянных приборов, маленьких шестеренок и движущихся блестящих стержней. Все это стояло перед Важным и было направлено на меня. А Важный вовсе не барабанил пальцами. Он нажимал на медные кнопки и считывал показания с циферблатов.
Я знал, что мне следовало бы испугаться, но я был еще слишком сонный. Я просто погрузился обратно в свое зомбиподобное состояние и постарался не просыпаться до конца. Если его приборы регистрируют то, какой я сразу после пробуждения, то мне лучше не вмешиваться. Теперь я мог лучше разглядеть лицо Важного. Это был тот самый усатый мужик. Усы у него были огромные и лохматые.
– Недавний ритуал – еле заметен, – продолжал Важный. – Ничего определенного, черт побери!
– Что ж, обойдемся пока обвинением в бродяжничестве? – спросил другой полицейский.
– Выходит, что да, – сказал Важный. И снова загремел на меня: – Ты! Встань прямо, когда с тобой разговаривают!
Я постарался выпрямиться, насколько мог. Точнее, свесился в другую сторону.
– Так-то лучше, – сказал он, – хотя и ненамного. Общественные работы быстро научат тебя уму-разуму! Тебе повезло, парень, очень повезло! Достопочтенный мастер молитв, на которого ты напал, сказал, что не настаивает на осуждении, а твои колдовские показатели в пределах нормы, хотя и подозрительны. Одним делением больше – и ты бы превысил дозволенный уровень! И был бы уже на пути в тюрьму. А так я задерживаю тебя только по обвинению в бродяжничестве. Это происходит с любым, кто не имеет при себе разрешения на въезд в Лоджию и лоджийской валюты. С настоящего момента ты поднадзорный – понял? Ты меня слушаешь?
Я кивнул.
– Поднадзорный! – повторил он. – Это означает, что ты обязан до заката явиться к секретарю по общественным работам, на четырнадцатый уровень. Их канцелярия назначит тебя на работу на ткацких фабриках и предоставит место для ночлега. Если после этого времени тебя застанут шатающимся по улицам, ты автоматически получишь тюремный срок. Понял?
Я снова кивнул.
– Отлично, – сказал он. – По закону я обязан вручить тебе этот жетон. Вот, на. Подойди. Держи.
Я протянул руку, и он вложил в нее большой круглый диск. Что это был за диск, я не разглядывал. Я все глазел на Важного и гадал, не втягивает ли он эти усы носом. Они такие большие и пушистые, так ведь можно и задохнуться во сне! Интересно, хотелось бы мне, чтобы с ним такое случилось? Но ведь он всего лишь делает свою работу…
– Этот жетон дает тебе право на один бесплатный обед и одну бесплатную ночевку, – сказал Важный. – После этого тебе придется зарабатывать себе на жизнь, как и всем нам. Отведите его к лестницам, Райт, и покажите ему дорогу.
– А деньги и ключ мне разве не вернут? – спросил я.
– Нет, – ответил Важный. – Вся собственность арестованных за бродяжничество конфискуется в пользу города. Ступай. У тебя только час до заката.
«Я вас тоже очень люблю!» – подумал я, когда второй полицейский ухватил меня за руку и потащил к двери, ведущей на улицу.
На улице, под арками, в глаза мне довольно болезненно ударило солнце, висящее над самой вершиной противоположного утеса. Народу вокруг стало, похоже, гораздо меньше. Те, кто был поблизости, брезгливо отвернулись, когда полицейский протащил меня несколько ярдов до угла, где находилась массивная башня с лифтами и лестницами внутри. В тени башни было достаточно темно, чтобы я смог прочитать большие красивые таблички на ее стенах. «ОДИННАДЦАТЫЙ УРОВЕНЬ», гласила одна. «ДЕРЖИТЕ ПРОПУСКА НАГОТОВЕ И ПРЕДЪЯВЛЯЙТЕ ИХ ПО ПЕРВОМУ ТРЕБОВАНИЮ», требовала другая. А остальные были указателями: «ЛИФТЫ», «ЛЕСТНИЦЫ», «ГЛАВНАЯ ТОРГОВАЯ ГАЛЕРЕЯ», «ЯРМАРКА ТКАНЕЙ».
– А лифтом воспользоваться нельзя? – спросил я у полицейского.
– Лифты денег стоят! – сказал он и толкнул меня в сторону «ЛЕСТНИЦ». – Шагай! Твой жетон примут в любой столовке на четырнадцатом уровне, но поесть ты успеешь, только если поторопишься. Когда сядет солнце, услышишь гудок. Если к тому времени не успеешь добраться до канцелярии ОР, тебя арестуют.
Пока он говорил, внизу, в глубине, с шумом и грохотом подошел поезд. От него поднялась волна теплого, воняющего машинным маслом воздуха. Я подумал, каково это – сидеть в тюремной камере, над которой ходят эти поезда. И потащился наверх.
Лестницы были широкие, элегантные, аккуратно вырубленные в камне и освещенные красивыми лампами. Я поднялся наверх настолько, чтобы быть уверенным, что мои ноги уже не видны полицейскому – это на случай, если он дал себе труд следить за мной, – а потом остановился под лампой и поглядел на жетон. Это был большой белый эмалированный кружок с голубой эмалированной надписью. С одной стороны на нем было написано: «Общественные работы Лоджия-Сити», а когда я его перевернул, то прочел: «Стандартный обед 1, ночевка 1».
«Все, что нужно, чтобы получить официальный статус бродяги», – подумал я. Я сунул диск в карман и полез на следующий уровень. Естественно, я рассчитывал, что это будет двенадцатый.
Ни фига подобного. Следующая табличка, до которой я добрался, гласила: «ОДИННАДЦАТЫЙ-А УРОВЕНЬ», «Жилища 69-10042». Стрелка указывала на еще более величественную лестницу справа. А следующая табличка указывала налево и гласила: «ОДИННАДЦАТЫЙ-Б УРОВЕНЬ», «Молитвенный дом святой Язепты, колледж Верховного мастера молитв». Лестница, уходящая в ту сторону, была ярко выбелена, в то время как обычная лестница вела дальше, вперед и вверх. Похоже, уровни шли вверх по склонам не прямыми рядами, как я думал. Двенадцатый уровень был гораздо выше и совсем не такой навороченный. Ступеньки там были обшарпаны множеством ног, а табличка коротко сообщала: «МАГАЗИНЫ».
Ноги у меня к тому времени жутко болели – знаете, как бывает, когда не выспишься, – так что я вышел на двенадцатый уровень, чтобы немного передохнуть. Повсюду, насколько я мог видеть, были маленькие магазинчики и прилавки, выставленные на галерею, повсюду горел яркий свет, было шумно и весело. Тут торговали украшениями и овощами, книгами и одеждой, хлебом и игрушками. А дальше было ничего не видно за столбами. Вокруг было так весело, что я стоял и смотрел, пока не начал дрожать. Одежда на мне все еще была сырая, и когда я не двигался, то становилось довольно холодно. Я подумал о темницах под железнодорожными путями и вернулся на лестницу.
Насколько я помню, на двенадцатом-а и двенадцатом-б было написано просто «ДОМА» и номера и на тринадцатом то же самое, хотя к тому времени я уже так устал карабкаться, что не обращал особого внимания, заметил только, что ступеньки тут куда более истертые и грязные и лампы под потолком тусклее. Но на тринадцатом-б я очнулся. Указатель налево гласил «СЕКС», направо – «НАРКОТИКИ».
– По крайней мере, все честно! – пропыхтел я.
Я хотел было остановиться и взглянуть, что там слева и справа, но к этому времени мне уже казалось, что подъем длится целую вечность, и я умирал от голода. С моим здешним везением вполне могло случиться, что этот самый «один стандартный обед» подадут мне ровно в тот момент, как раздастся гудок, и я даже пожрать не успею. Так что я ускорил шаг и стал подниматься по самым раздолбанным ступенькам, потрескавшимся, перекошенным, грязным, заваленным мусором, и вот наконец выбрался на четырнадцатый уровень.
Первое, на что я обратил внимание, – это красно-белая эмалированная табличка. «ОСТОРОЖНО! – предупреждала она. – ДАЛЬШЕ ЭТОГО МЕСТА – ВЫСОКИЙ УРОВЕНЬ РАДИАЦИИ!»
– Ну ни фига себе! – сказал я.
Хорошо хоть, мне туда не надо! В табличках, указывающих в обе стороны вдоль четырнадцатого уровня, был перечислен целый список фабрик, а справа, в самом низу, значилось: «КАНЦЕЛЯРИЯ ОБЩЕСТВЕННЫХ РАБОТ. Открыто с восхода до заката».
– Ладно, – сказал я и пошел в ту сторону.
Оттуда еще и пахло едой.
Галерея здесь была куда теснее и ниже, и держалась она на тяжелых квадратных столбах, единственным предназначением которых было поддерживать радиоактивный пятнадцатый и прочие уровни, а о красоте речи не шло. Пол был черный и вроде как заасфальтированный. Но первое, что я увидел, – это целый ряд мелких забегаловок, теснившихся под столбами, а это было единственное, что меня на тот момент интересовало. С тех пор как я съел давешнюю «омлетку», прошло много часов. Я пошел вдоль ряда, присматриваясь.
Полицейский мне соврал. В окнах некоторых забегаловок висели меню, гласящие: «Жареные скоппины, 3 жетона» или «5 биндалов, 4 жетона», а в некоторых висели ряды цветных наклеек, показывающих, жетоны каких фабрик тут принимают, и только в одной висело объявление «Принимаются жетоны ОР». Пришлось пойти туда.
Это оказалась жутко тоскливая дыра под называнием «Сальная ложка», одно из тех мест, где окна запотели от готовки, а под потолком горят голые белесые лампы, почти не дающие света. К стеклянному прилавку в дальнем конце тянулась очередь. Жуткая, толстая тетка в грязном переднике раскладывала еду по тарелкам и выкрикивала что-то вроде «На биндалы одного жетона не хватает!» или «Пизлов кончился!». Взяв свои тарелки, люди устало садились за исцарапанные пластмассовые столы. Единственное, что тут было бесплатным, – это какой-то напиток, который люди наливали себе из крана в стене. Напиток был желтоватый и слегка пенился.
Я немного постоял, пытаясь разобраться в обстановке. Тут все тоже носили вышитые одежды, только вышивка была потертая, во все стороны торчали нитки, один узор накладывался на другой. Даже на переднике толстой тетки виднелись следы вышивки.
Тетка уставилась на меня и дернула подбородком. Я протянул жетон.
– За это ты получишь порцию ниплинга и колли либо клаптик.. И все, – сказала она, указав на баки с едой большим деревянным половником. – Чего тебе? Выбирай живей!
Клаптик выглядел скользким, серым и сальным. Ниплинг был белый и смахивал на картофельное пюре. На вид он казался сытным, поэтому я выбрал его. Тетка залила его оранжевым колли, потом выхватила у меня жетон и шлепнула на него огромную черную печать.
– Так что не думай, будто сумеешь использовать его дважды! – сказала она, воткнув жетон в ниплинг, как вафлю в мороженое. И вручила мне тарелку вместе с жетоном и всем прочим. – Копье и лжицу возьмешь на подносе.
Здешние столовые приборы выглядели как нечто вроде спицы и маленькой лопатки. Я взял то и другое и отнес тарелку на свободный стол. Когда я подошел, все прочие, кто сидел за столом, вроде как отодвинулись от меня. Потом они отодвинулись еще раз, когда я сходил налить себе напитка. «Ну да, – думал я, подходя к крану, – бродяга я. Если бы вы только знали, где я побывал!»
Напиток меня всерьез озадачил. На вкус он оказался ржавый и чуть сладковатый.
– А что это такое? – спросил я у женщины за соседним столиком, стараясь говорить как можно вежливее.
Она уставилась на меня, как на сумасшедшего.
– Это вода!
– А-а! – сказал я.
Я склонился над своей тарелкой и огляделся вокруг, пытаясь понять, как же пользоваться этими столовыми приборами. Спицей кололи, лопаткой ковыряли. Я тоже принялся колоть и ковырять. Положив в рот первую лопатку, я подумал, что лучше бы я взял клаптик. Ниплинг оказался острый, как хрен, а колли – тоже острый, но другой, как соленый чили. Мне пришлось еще несколько раз налить себе этой странной воды, каждый раз гадая, не отравлюсь ли я. Но я был такой голодный, что съел все до крошки. Честное слово, у меня потом сутки стоял во рту вкус этого ниплинга!
Я положил свою тарелку и стакан в баки рядом со стойкой и с радостью удалился оттуда. Мне стало куда лучше, только в животе малость пекло. Я побрел вдоль черной колоннады и наконец вышел к длинному бурому зданию почти без окон и с большой дверью, увешанной бело-синими эмалированными табличками: «КАНЦЕЛЯРИЯ ОБЩЕСТВЕННЫХ РАБОТ». «ОТКРЫТО С 8. 00 ДО 16. 00». «НОЧНУЮ СМЕНУ НЕ БЕСПОКОИТЬ КРОМЕ КАК ПО СРОЧНОМУ ДЕЛУ!» «БЕЗ ДЕЛА НЕ ВХОДИТЬ!» «ЖЕТОНЫ НА ДЕНЬГИ НЕ МЕНЯЕМ!», и так далее, и тому подобное. Я некоторое время стоял и читал таблички, пока не увидел одну, которая висела отдельно, у косяка. Она гласила: «ЧТОБЫ ОТКРЫТЬ ДВЕРЬ, ВСТАВЬТЕ ЖЕТОН ОР», и под ней была щель, похожая на щель почтового ящика.
«Не хочу я туда ходить!» – подумал я. Но потом мне пришло в голову, что Важный наверняка позвонил в эту контору и предупредил их, что я приду. Вспомнив о тюрьме под железнодорожными путями, я достал свой жетон с печатью и сунул его в щель.
Раздался громкий лязг. Я вздрогнул.
Вздрогнул так сильно, что до меня дошло: ведь до сих пор я был как во сне! И делал все, что мне говорили, точно зомби. А теперь я вдруг проснулся – и меня охватила Дрожь. И я ужасно разозлился. С чего это я должен, точно раб, пахать на ткацкой фабрике, когда я всего-то-навсего принял незнакомого человека за Романова? А ведь Романова я так и не нашел! Мне надо было помочь еще двум людям, прежде чем я смогу его найти, а потом я еще обещал помочь той девочке, Родди. Я осознал, что должен всерьез хотеть ей помочь, а иначе она не будет считаться одним из тех людей, кому я помог. А я вместо этого позволил себе застрять в этом гнусном месте. А это глупо. Я веду себя как последний тюфяк!