Текст книги "Нежное солнце Эльзаса"

Автор книги: Диана Машкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Мать к тебе приходила? – наконец я смогла заговорить. Мы так и сидели на полу: отец, съежившись в тугой комок, я – осторожно обняв его за плечи.

– Приходила. – Он вытер кулаками глаза. Господи, ну как ребенок.

– Зачем? – хотя можно было не спрашивать – я и так уже знала.

– Стирала тут, убиралась. Денег оставляла, продуктов, – отец в последний раз всхлипнул и тяжело вздохнул. – На пенсию-то не проживешь. Мать у нас святая.

– Часто приходила? – нет, все-таки русских женщин не переделать! Только они способны на такое самопожертвование. На необъяснимые поступки ради никчемных мужчин.

– Нет, – он снова вздохнул. – Раз в полгода. Очень она боялась, что ты узнаешь.

– И правильно делала, что боялась. – Я поднялась с пола, увлекая за собой отца.

Спроси меня кто-нибудь сейчас, что произошло, почему мы с ним сидели в обнимку на полу, я бы уже не смогла объяснить. Наверное, какое-то минутное затмение, помешательство или запоздалый зов крови. Но все прошло, растаяло, как мне показалось, безо всякого следа. Или нет?

– Ты сам-то что, постирать и убраться не мог? – спросила я, чтобы скрыть замешательство.

– Мог, – ответил он, опустив глаза в пол. – Но у меня как у нее не получалось.

– Вот что. – Я отряхнула сзади брюки и пальто, которое подмяла под себя, опускаясь на пол, и села на прежнее место за столом. – Больше она приходить не будет. Мы уезжаем.

– Куда? – отец обессиленно плюхнулся на табурет. Каким же он стал потерянным, жалким и безутешно старым!

– Куда – неважно. – Я снова полезла в сумку. – Вот тебе деньги. А то жрать, поди, нечего. – Я выгребла из кошелька все, что с собой было, – тысяч двадцать рублей, – оставив только на такси. Он что-то пытался возражать, но я слушать не стала. – Пенсия-то сколько у тебя?

– Четыре с лужковскими. – Отец смотрел в пол, руки сложены на коленях. Как провинившийся ученик-переросток. – Я ж не все время работал.

– Да это знаем, – не удержалась я от ядовитых нот. – А за комнату сколько «коммунальных» платишь?

– Почти две тыщи, – окончательно сник он.

– Да, не балует стариков государство. – Как можно прожить на две тысячи рублей в месяц, я себе совершенно не представляла. Да и странно, куда в таком случае девается подоходный налог работающих граждан? С меня лично исправно вычитали почти тридцать тысяч рублей каждый месяц. Не может же быть, чтобы пенсионеров у нас в стране было настолько больше, чем трудящихся. Хотя хрен с ней, с финансовой политикой Российского государства: сам черт здесь ногу сломит. – На детей надеяться надо было! Нервы им не трепать.

– Виноват я, доченька, знаю, – отец вздохнул так, что я испугалась, как бы у него не случился разрыв сердца. – Только поздно уже.

– Здесь ты прав, – вздохнула и я в ответ. – Поздно.

Я поднялась с табурета и направилась к двери. Отец послушно прошаркал следом.

– Что, уже уходишь? – в его глазах читалась такая пустота, разбавленная горькой вселенской тоской, что мне стало страшно.

– Мне пора. – Я надела пальто, стараясь не слишком обтирать им дверь и стены. – Запомни: как только соседи начнут квартиру продавать, звони Олегу. Сейчас эта трехкомнатная – даже со скидкой на плохое состояние – стоит миллионов семь рублей, не меньше. Тебе причитается треть, но на эти деньги ничего в Москве не купишь. Пусть Олег подберет что-нибудь в хорошем Подмосковье: небольшой городишко, речка, лес. Я добавлю. Будешь хоть за грибами да на рыбалку ходить, какое-никакое занятие. А то сидишь тут как пень…

Отец попытался что-то мне в ответ сказать, но не смог: по его щекам снова заструились слезы. Видимо, проблемы у него с глазами. Надо бы врачу показать. Ладно, не маленький: соберется – сходит, до поликлиники десять минут пешком.

Чтобы не видеть больше всего этого, я быстро вышла в подъезд и закрыла за собой дверь. Все! Захочет жить как человек – сделает, что я ему велела. Возможности теперь у него для того, чтобы наладить свою жизнь, есть. А не захочет – что ж, каждому уготована отдельная судьба, с тем простым условием, что человек сам ее творец. Я вспомнила свои безуспешные попытки разыскать в Страсбурге Егора и сникла. Да, творец-то творец, но с поправкой на обстоятельства. Хотя, если уж быть до конца справедливой, нужно признать: не выгони я Егора из компании и заодно из своей жизни, не пришлось бы мне потом так упорно и безрезультатно его искать.

Глава 4

Через два месяца после встречи с отцом мы с мамой улетели в Страсбург. К тому времени я успела завершить все московские дела. Заключила договор купли-продажи на квартиру, после чего деньги были заложены в банковскую ячейку, а документы сданы на оформление в регистрационную палату; дождалась государственной регистрации сделки, забрала деньги и, добавив к ним столько же из собственных накоплений, перевела нужную сумму на счет французской компании, у которой покупала дом. Все необходимые документы Клод переслал мне заранее, так что было время внимательно со всем ознакомиться и показать грамотному юристу-международнику. Да, откровенно говоря, в голове у меня не укладывалось, что солидная французская фирма, специализирующаяся уже тридцать лет на продаже недвижимости, может что-то упустить из виду или намеренно обмануть. В отличие от нас в Европе люди крепко дорожат своей деловой репутацией.

После дистанционной покупки дома – оригиналы документов я должна была получить сразу же по приезде в Страсбург – денег у меня осталось только на приобретение довольно скромной обстановки. Мама внесла было «рациональное» предложение забрать с собой мебель из Москвы, на что получила отказ в довольно резкой форме. Я решила, что увозить с собой в новую жизнь мы будем только то, что действительно необходимо. И не больше допустимой нормы провоза багажа для пассажиров бизнес-класса. Я собрала только свою одежду и книги. Все остальное пусть останется квартирантам. Мама посокрушалась немного, но потом послушно распаковала пять-шесть коробок и расставила разную чепуху – хрусталь, посуду, безделуш-ки – по прежним местам.

В нашем новом страсбургском доме на берегу Или все оставалось таким, каким я видела в последний раз. Только лужайка на небольшом заднем дворике стала до умиления зеленой: во Франции уже вовсю хозяйничала бурная весна. Пару ночей – пока не будет заказана и доставлена самая необходимая мебель – мы решили провести в отеле. На этот раз мы устроились в одном номере: теперь нужно было экономить деньги, да и цены в связи с приближением туристического сезона в отеле немилосердно подросли. А еще я взяла напрокат машину. Заниматься хозяйственными покупками и добираться до торговых центров на общественном транспорте было решительно невозможно. Теперь мне предстояло освоить премудрости езды по хитросплетению французских дорог.

Недели за две я разобралась с домашней обстановкой, отдав предпочтение стилю крайнего минимализма. И не только в целях экономии – терпеть не могу загубленное бесконечными предметами мебели пространство. И если в двухкомнатной московской квартире от такой «насыщенности» все равно не уйти – надо же на чем-то спать, куда-то вешать одежду, – то в новом доме все сложилось как нельзя лучше. На первом этаже у нас была гостиная, в которой весь интерьер составляли пушистый бежевый ковер, похожего цвета кожаный диван и телевизор. Рядом располагалась столовая, объединенная с кухней, где из мебели был только овальный стол, шесть стульев и скромный кухонный гарнитур со встроенной плитой. На втором этаже размещались три спальни, одна из которых вела еще и в небольшой кабинет. В кабинете стоял письменный стол, на котором возлежал мой неизменный ноутбук, а в двух спальнях – по платяному шкафу и кровати. Единственное, что в доме отличалось изысканным и даже роскошным убранством, – так это две ванные комнаты. Попав в соответствующие отделы магазинов, я просто не смогла удержаться при виде всех этих изящных полочек, шкафчиков, зеркал и прочих аксессуаров. Все-таки французы удивительный народ – такое чувство, что они и живут-то прежде всего ради красоты и эстетических удовольствий!

А после мне стало скучно. Мама как-то вошла в русло новой жизни, снова переключившись на хозяйство: с интересом разузнавала, что и где дешевле, готовила невероятные обеды, с удовольствием и до блеска убирала и без того кристально чистый новый дом. Кажется, она даже не тяготилась одиночеством, скорее наоборот. Ведь теперь, впервые за многие годы, она могла сколько угодно говорить со мной. Я больше никуда не спешила, ни на что не раздражалась: готова была часами сидеть на диване с чашкой кофе или бокалом вина в руках и слушать, слушать, слушать.

Жизнь бабушки, а вслед за ней и мамы мелькала перед глазами как кадры документального кинофильма. И мне совершенно очевидным становилось одно: по женской линии в нашей семье никогда не было счастья. Только постоянные заботы, трудности и установка на то, чтобы выжить, выкормить детей. Бабушка была замужем один раз, но недолго и неудачно, мама с этим делом тоже не угадала, а я вот к сорока годам, то ли глядя на них, то ли по стечению обстоятельств, так ни разу и не рискнула. Да если уж откровенно, никто особенно и не предлагал, если не считать моего гения-химика Ивана. Но тут уж я и сама была рада, что отказала: представляю, каково жить рядом с человеком – гениальным ученым внутри и крупье в казино снаружи. Свихнешься в два счета от его же внутренних противоречий. Черт бы побрал эту нашу эпоху – сколько умов исказили и переломили. В общем, женского счастья мне, похоже, просто не было написано на роду. Оставалось смириться.

Постепенно, день за днем, я начинала осознавать, что поторопилась бросить все в одно мгновение: что ни говори, чем ни прикрывайся, а без работы я не могла. Меня изнуряли ничем не заполненные часы, тянувшиеся так долго, будто они были годами. Да еще и эти бесконечные мамины рассказы, метавшиеся по событиям разных эпох, усугубляли впечатление. От нечего делать я перечитала все книги по бизнесу, которые заботливо приволокла с собой в Страсбург, скупила все, что было можно, на тему маркетинга и продаж в местных магазинах – заодно какая-никакая, а языковая практика. Пока еще я ничего не предпринимала, но уже четко поняла, что еще чуть-чуть, и я отправлюсь на поиски работы. И первым местом, куда я заброшу свое CV, будет «Гранд Дом». А почему бы, собственно говоря, и нет? Есть такая русская поговорка: «Не мытьем, так катаньем». Кажется, моя жизнь уже не раз служила ей подтверждением.

Энтузиазма в отношении «Гранд Дома» мне прибавила огромная заметка в «Страсбургском вестнике» – президент компании официально заявлял, что принято решение об открытии нескольких фирменных торговых домов в России. По паре в Москве и Санкт-Петербурге. По утверждению экспертов «Гранд Дома», Россия наконец стала привлекательным рынком: сейчас там образовалось такое средоточие действительно богатых людей – потенциальных пафосных клиентов «Гранд Дома», – что многим европейским странам и не снилось.

Значит, компании понадобятся сотрудники с хорошим русским языком и знанием российского рынка. Не хочу показаться нескромной, но на роль руководства таким проектом я подходила идеально. Главное, не опоздать!

Хотя, если поразмыслить, все-таки уже поздно. «Гранд Дом» не стал бы заявлять о своих планах в прессе, если б не предварил их исследованием рынка и определенными договоренностями с российской стороной. А значит, уже был сформирован соответствующий штат и принят ряд кадровых решений. Ладно, черт с ним! Какая-нибудь работа и для меня найдется: обычно при открытии новых направлений забот хватает с лихвой и на всех. А я уже все равно не в состоянии сидеть без дела. Просто тошнит!

Со скоростью выпущенной из клетки белки я рванула с дивана в кабинет, прихватив с собой газету, и принялась за работу над CV.

Единственной проблемой в этом деле было посредственное знание французского языка – если б не это, я управилась бы за пару часов. На меня вдруг накатило такое возбуждение, такой водоворот идей, что к полуночи я уже была готова представить «Гранд Дому» свой бизнес-проект. Но главное – я закончила и уже могла отправить по электронной почте резюме. Но, к сожалению, нужного электронного адреса я не знала и была вынуждена отложить это дело до утра, когда можно будет позвонить по оставленным мне в свое время Егором телефонам. Их я бережно переписала в свою записную книжку. Само же стихотворение Маяковского, оставленное Егором мне на прощанье, теперь заняло почетное место в рамочке на стене и служило единственным украшением моего кабинета. Вот так. Совсем я стала сентиментальной.

До утра мне заснуть так и не удалось. Кажется, началось элементарное весеннее обострение, направленное на поиски работы. Было такое ощущение, будто за прошедшие несколько месяцев я отдохнула на всю оставшуюся жизнь и теперь могу вообще не есть, не спать – только трудиться на благо той компании, которая готова меня купить. Нет, все-таки трудоголизм – это совершенно неизлечимая болезнь. А мне-то еще недавно казалось, что я от нее окончательно избавилась. Наивная!

Едва стрелки часов добрались до отметки девять ноль-ноль, как я набрала номер «Гранд Дома» и попросила соединить меня с департаментом персонала. Чем мне всегда нравились европейские офисы, так это тем, что никто там не станет гонять тебя по кругу, объяснять, что переключение на другого абонента не входит в его обязанности, – просто соединят с нужным отделом, да еще и пожелают удачи. Менеджер по персоналу задала мне несколько вопросов прямо по телефону, продиктовала адрес электронной почты, на который следовало отправить CV, и сообщила, что на интервью с директором по кадрам – а она уверена, что специалист такого уровня, как я, должен беседовать именно с директором – я могу подойти в пятницу, в четырнадцать часов.

До пятницы я еле дожила. Места себе не находила, бродила по дому из угла в угол, не слышала ни слова из того, о чем рассказывала моя бедная мама, и абсолютно не могла ни есть, ни спать. В голове поселилось столько новых проектов и мыслей, что они там физически все одновременно не помещались. Хоть вторую голову рядом приставляй. Наконец день интервью настал. После нескольких месяцев перерыва деловой костюм показался мне чужим и непривычным. Хотя ощущение подтянутости и официоза приятно бодрило. Даже вызывало несколько подзабытое чувство собственной значимости. Я взяла с собой кожаный портфель, до отказа начинив его своими разработками, и села за руль арендованного автомобиля. Надо бы, кстати, уже свой собственный прикупить – так ездить дорого, да и личное транспортное средство иметь куда солидней.

Офис «Гранд Дома» поразил меня отсутствием помпезности и простотой убранства. По сравнению с тем, что они наворачивали в торговых домах, непременно имитируя в них дворцовый стиль, двухэтажное белое здание, по-простому отделанное сайдингом, выглядело не более чем сараем. Вот уж действительно – разумный подход к бизнесу, когда вся роскошь компании концентрируется не в кабинетах руководства, а в местах присутствия клиентов.

Кабинет директора по персоналу оказался совсем крошечным: стол, стул, компьютер и два кресла для посетителей. Мадам Жакен (так мне представилась хозяйка кабинета) с улыбкой выбралась из-за своего стола, чтобы пожать мне руку, а затем предложила занять одно из кресел. В свободное села сама. В ее руках уже был заранее распечатанный листок с моим резюме.

– Очень рада вас видеть, мадемуазель Рубина! – мою фамилию она произнесла с ударением на последнем слоге.

– И я рада познакомиться с вами, – не ответить со всей искренностью на ее любезность было просто невозможно. Да и вообще, французский язык сам по себе располагает к расшаркиваниям и комплиментам.

– Я довольно много знаю о компании, в которой вы работали, – мадам Жакен продолжала улыбаться. – Это очень успешное предприятие. Особенно грамотно там ведется экспортная политика.

– Не могу не согласиться, – я счастливо оскалилась в ответ. – Особенно если учесть, что выход на рынок Европы, Америки, Канады и ряда других государств был проработан и осуществлен непосредственно мной.

– О-о-о! – моя собеседница удивленно вскинула брови. – Я знала, что русские очень трудоспособны, но проделать столько всего!

– Ну что вы, – я скромно потупила взгляд, – я же долго работала над этим. В течение двенадцати лет, что была в этой компании директором департамента продаж. К тому же мне повезло – у меня были замечательные сотрудники.

С мадам Жакен мы беседовали добрых полтора часа. Она задавала очень грамотные и точные вопросы, а я не переставала удивляться, каким образом кадровик оказался настолько подкован в торговой, рекламной, финансовой и какой угодно еще области деятельности своего предприятия. В итоге я не удержалась и задала этот вопрос, тем более что прозвучал он практически как комплимент. А это никогда не повредит.

– Спасибо за высокую оценку! – мадам Жакен улыбнулась и склонила голову чуть набок. – Но здесь все совершенно просто. У нас в компании действует программа ротации персонала, особенно для руководителей. Несколько раз в год, в общей сложности получается два месяца, я – как и все остальные – работаю в качестве рядового специалиста других подразделений компании: дирекции маркетинга, закупок, рекламы и даже в самих магазинах. Поэтому информацию обо всем, что происходит в «Гранд Доме», получаю из первых рук – от наших рядовых сотрудников и клиентов.

– Неужели?! – я представила себе, как бы наш Лев Семенович или, например, Борис Петрович пришел на время рядовым сотрудником в какой-нибудь отдел. Да там вся работа была бы тут же парализована: во-первых, все дрожали бы от страха, во-вторых, толку от наших топ-менеджеров там было бы столько, что их оставалось бы только гнать прочь мокрыми тряпками.

– Да-да, – подтвердила мадам Жакен. – Это давняя и хорошая традиция.

Тут я с ней не могла не согласиться.

Разговор, судя по всему, подходил к концу, и я видела по напряженному лицу мадам Жакен, что она уже готова, но стесняется сообщить мне неприятную новость. Неужели я им совершенно не подхожу?! Можно было, конечно, долго еще продолжать перешедшую в светскую беседу, но я не видела смысла мучить милого директора по кадрам, да и себя тоже.

– Мадам Жакен, – я сделала многозначительную паузу, – у вас для меня неприятная информация? Прошу вас, не стоит щадить мои нервы – я взрослый и абсолютно уравновешенный человек. Скажите прямо, я вам не подхожу?

– Ну, что вы! Что вы! – мадам Жакен испуганно замахала на меня руками, чем обрадовала несказанно. – Напротив. Но сейчас я не смогу предложить вам достойную должность – место руководителя нового, «русского», отдела уже занято. Нам требуются рядовые специалисты. А это, боюсь, не подходит для вас. Для вашего опыта и знаний, – добавила она.

– Не страшно, – про себя я вздохнула с облегчением, – иногда нужно уметь начать все сначала. Вы же не считаете, что для этого я слишком стара?

– Боже упаси! – мадам Жакен рассмеялась. – Я знаю, что в России люди по-другому относятся к возрасту. А что касается Франции – вы еще только вступили в пору зрелости. Люди лишь к сорока годам становятся серьезными: делают карьеру, создают семьи, рожают детей.

– Вот и замечательно, – поспешила я прервать ее философствования – с семьей и детьми она явно переборщила. – Больше, чем сама должность, меня интересует интересная работа и мотивация. А я пока не знаю, что с последним пунктом.

– Ваш годовой доход для начала составит тридцать тысяч евро. Уже после налогов. И очень хороший социальный пакет для вас и ваших членов семьи. – Последнее было существенным: и мне, и маме не помешает хорошая медицинская страховка и прочие блага. В целом же мотивация никакая. В Москве я зарабатывала в три раза больше, не считая дивиденды. Хотя, в общем-то, они и сейчас никуда не денутся, а работать все равно где-то надо. И лучше в компании с мировым именем. Дома я просто от скуки умру.

Мадам Жакен серьезно напряглась, прочитав на моем лице разочарование и недовольство, но комментировать их не стала. Во Франции люди твердо знают, что правила есть правила. И они одинаковы для всех. Никто здесь не будет придумывать для человека отдельные условия и зарплату: все должно происходить согласно штатному расписанию.

– Я согласна.

Мадам Жакен вздохнула с облегчением и снова заулыбалась.

– Тогда не будем откладывать! – радостно сообщила она. – Вообще-то у нас не принято вот так, спонтанно, отрывать руководителя от дел, но мы очень вежливо попросим, чтобы вас приняли прямо сейчас. Думаю, ни нам, ни вам нет смысла ждать следующего раза, чтобы пройти финальное интервью.

Она подняла трубку телефона, набрала номер и быстро, очень ласково заговорила.

– Мы можем идти, – удовлетворенно кивнула она, повесив трубку. – Я сама вас провожу.

Мы шли по длинным белым коридорам, то и дело сворачивая в очередной лабиринт одинаковых бежевых дверей. А я думала о том, что все-таки нелегкое и даже какое-то нелепое это дело – начинать жизнь сначала. Сейчас вот приведут меня к какой-нибудь девчушке или молодому человеку, начальнику отдела, и я, старая тетка, буду лебезить перед ним или перед нею, стараясь понравиться. А ведь раньше я сама таких вот начальничков подразделений по подоконникам строила. Эх! Дожила ты, ничего не скажешь, Маргарита Семеновна. Престарелая мадемуазель.

Мадам Жакен постучала в очередную бежевую дверь (табличку на ней я прочитать не успела), в ответ раздалось радушное «Entrez!», и мы вошли. Мужчина в дорогом костюме, сидевший лицом к компьютеру, а к нам спиной, тут же энергично повернулся на своем крутящемся стуле, и его заранее заготовленная улыбка начала медленно сползать с лица, словно попавшая под дождь акварель. Он так растерялся, что даже забыл встать. Правда, ему удалось довольно быстро взять себя в руки – даже профессионалка по разгадыванию человеческих душ мадам Жакен почти ничего не успела заметить. Заминка длилась считаные секунды. Потом он медленно поднялся, снова широко улыбнулся и доброжелательным жестом (но руки у него дрожали), заодно с характерным наклоном головы, пригласил меня садиться.

Директор по персоналу удовлетворенно кивнула, мило извинилась и, сославшись на неотложные дела, ретировалась за дверь.

Тем временем я на ватных ногах добралась до предложенного мне кресла и, едва не теряя сознания, плюхнулась в него. Я сидела, безвольно опустив плечи, и неотрывно смотрела в глаза Егора. Оцепенев, словно гипсовая статуя, я не могла оторвать глаз от родного и такого любимого лица. Егор в ответ совершенно непроизвольно буравил меня неотрывным взглядом. Так мы и сидели.

Первым пришел в себя Егор. То ли от не пережитого до конца шока, то ли еще по каким причинам, но он заговорил со мной по-французски. И совсем не о том.

– Так вы хотите устроиться к нам на работу?

У меня все поплыло перед глазами. Было ощущение, что мир перевернулся с ног на голову или я сама фатально сплоховала – напилась по незнанию какой-нибудь галлюциногенной дряни.

Неужели теперь, получив надо мною преимущество, Егор будет мстить: делать вид, что мы друг другу чужие?! Господи! Но на что я могу повлиять? Все карты в его руках. Как он захочет – так и будет.

– Да, – только и вымолвила я в ответ.

Егор нервно сглотнул и взял дрожащими пальцами остро заточенный карандаш. Иглоподобный грифель с противным скрипом начал прокалывать болезненные дырки в лежащем на столе ежедневнике. – А вы разве уволились из «РусводКи»? – наконец спросил Егор.

– Да.

И снова воздух между нами разрезала тишина, изредка нарушаемая скрипом протыкаемой бумаги.

– Но почему именно Франция, именно «Гранд Дом»?! – в его словах прозвучало такое подозрение, что мне стало обидно до слез. Мне казалось, с тех пор, как в моей жизни существовало недоверие к нему, прошло не несколько месяцев, а несколько десятков лет. Я ощущала себя безвозвратно другой. И наивно полагала, что эти перемены насквозь должны видеть остальные люди. По меньшей мере Егор.

Я забыла, и зачем пришла в этот французский офис, и что происходило в моей прошлой жизни, и что я собиралась делать теперь. Страстно, невыразимо я хотела только одного. Только того, что не давало мне покоя на протяжении всех этих дней и часов разлуки с Егором: прижаться к нему всем телом, отыскать его губы своими губами и забыться так до конца своих дней. Но сейчас я не смела. Не решалась даже руку протянуть в его сторону. Я не имела больше никакого морального права брать на себя роль хозяйки положения. Сначала нужно было все ему объяснить, снять это невозможное, смертельное напряжение, стоящее между нами, словно Великая Китайская стена.

На простой вопрос: «Почему именно «Гранд Дом»?» – я не могла ему ответить в двух словах. И в двадцати тоже, и в двухстах. Мне предстояло рассказать слишком долгую историю. Слишком печальную. И не имело сейчас смысла что-то скрывать или жалеть себя – все в моей жизни было поставлено теперь на карту. Только от меня зависит, сумею ли я убедить… Подсознательно, затерявшись в собственных тяжелых мыслях, я заговорила по-русски. На родном языке легче говорить человеку правду.

– Понимаете, Егор… – автоматически я обратилась к нему на «вы». И на этот раз не потому, что сработал стереотип «официальной» обстановки, – просто в сегодняшней ситуации я безоговорочно чувствовала его превосходство. И моя работа, и, что несоизмеримо важнее, личное счастье были теперь в его руках. Как некогда в моих руках был он сам, только тогда я неправильно этим распорядилась. А как распорядится он?!

– Пока нет, – он тоже перешел на русский, и в произнесенных им словах было столько язвительности, что ею можно было зашибить наповал любого. Неужели моя школа?

– Неудивительно, – сейчас я находилась не в том положении, чтобы отбиваться, – но я как раз-таки и собираюсь все вам рассказать. – Я сделала ударение на «вам». Теперь уже потому, что Егор вдруг показался мне совсем чужим. Я внезапно испугалась смертельно, что своими выходками в свое время убила в нем какую-то важную, неотъемлемую часть души, и он перестал быть собой. Перестал быть тем ласковым и жизнерадостным мальчиком, которого я до самозабвения любила.

– Слушаю, – он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. В психологии бизнеса – поза недоверия к предмету разговора, поза закрытости. Что ж, значит, мне придется нелегко.

– Договор между «РусводКой» и «Гранд Домом» был сфабрикован. Но это вы уже знаете, – я перевела дух. – Главное заключается в том, что он был оружием, направленным исключительно против меня. Чтобы вышибить зарвавшуюся и ставшую опасной Маргариту Семеновну из компании. Вы были совершенно ни при чем.

– И что, они преуспели? – его брови недоверчиво поползли вверх.

– А почему вы не спрашиваете, кто «они»? – не выдержала я и подпустила-таки язвительную нотку.

– Не знаю, – Егор на секунду отвлекся от своего нового образа и мило, почти по-детски, пожал плечами. – Наверное, убежден, что это могли сделать только генеральный директор или акционеры. У всех остальных для покушения на вас была не та весовая категория.

– Спасибо за комплимент! – я в первый раз за все время пребывания в его кабинете искренне улыбнулась. – Но вы мне льстите.

– Ничуть, – Егор разомкнул руки и наклонился к столу. На его губах промелькнула знакомая улыбка – та, которую раньше я по дурости принимала за пресмыкательство, а теперь безотчетно любила. Сердце внутри загрохотало как сумасшедшее.

– Неважно, – я тряхнула головой, чтобы хоть отчасти вернуть себе способность мыслить. – Во всей этой ужасной истории значение имеет только одно.

– Что? – Егор смотрел на меня настороженно.

– То, что я не верила вам. Простите, – и, не дав ему даже опомниться, я торопливо начала свой рассказ.

Я говорила долго – за окном уже начало темнеть, хотя в офис я пришла сразу же после обеденного перерыва. Поначалу Егор время от времени отвлекался на звонки, а я терпеливо дожидалась, когда он договорит. Потом он раздраженно выдернул шнур из ожившего было очередным звонком тела телефона, и больше никто нам не мешал. Я рассказала ему всю историю своей стремительной карьеры, в которой было и чем гордиться, и от чего гореть чувством омерзения и пожизненного стыда. Я поведала свою печальную биографию, не забыв о решающей роли моего ныне всеми покинутого отца. Я описывала свои чувства, свои мысли – все, что перевернуло мою судьбу за последние десять месяцев. Я говорила и говорила. Егор то хмурился, то закрывал глаза, то вздыхал, то прятал лицо в ладонях. Эти жесты говорили мне больше, чем все слова в мире. Господи, как же я раньше могла не верить собственным глазам?

Я замолчала, когда на улице уже стало совсем темно – только круглолицая луна сосредоточенно наблюдала за нами со своего звездного трона. Неужели действительно она охраняет наши судьбы? А я и в этом тогда не поверила Егору.

Шаги и голоса в коридоре давно стихли. Наверное, во всем здании не осталось никого, кроме нас. Мы неотрывно смотрели друг на друга. Свет в кабинете никто не включал, но я в мельчайших деталях видела освещаемое лунным светом лицо Егора. Его сияющие, наполненные влажной печалью глаза, его мерцающие в грустной улыбке губы. Я могла смотреть на него вечно, не смея прикоснуться. Простит он меня или нет? Только бы не слышать отказа, не знать смертельного своего приговора. Пусть лучше неизвестность. Пусть бесконечное течение этих минут нерешенности, но рядом.

– Ты не виновата. – Голос Егора дрогнул. А я всеми силами старалась сдержать слезы, которые уже собирались в тяжелые капли в уголках глаз. Ну, что ж это я. Все плачу, плачу. А раньше-то из меня слезинки было не выдавить. – Просто… жизнь… – У него не получилось договорить. Да я и не выдержала бы никаких его объяснений всего совершенного мною по эту сторону бытия. Себя я все равно за многие вещи никогда уже не прощу.

– Не надо, – слезы я все-таки сдержала, но других слов произнести не смогла.

– Девочка моя! – Егор встал со стула и подошел ко мне. Он обнял меня так крепко и так легко, что истосковавшееся по его близости сердце готово было разорваться от счастья.

Сквозь звенящую тишину опустевшего офиса я еле-еле расслышала невесомый, как крылья бабочки, шепот Егора:

Любви я заждался, мне 30 лет.

Полюбим друг друга. Попросту.

Да так, чтоб скала распостелилась в пух.

От черта скраду и от бога я!

…не кинь меня в пропасть, будь добра.

От этой ли струшу боли я?

Как там, как там было дальше?! Кажется, «Мне даже пиджак не жаль ободрать, а грудь и бока – тем более». Маяковскому все бы шуточки со своей Тамарой шутить. Как будто ничего страшного вообще не произошло! И я наконец расплакалась…