Текст книги "Эхо в Крови (Эхо прошлого) - 2(СИ)"

Автор книги: Диана Гэблдон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Гэблдон Диана
Эхо в Крови (Эхо прошлого) – 2

НРАВОУЧЕНИЕ

Путешественнику-во-Времени

НА СТОЛЕ В КАБИНЕТЕ У РОДЖЕРА БЫЛА настольная электрическая лампа, однако в вечернее время он предпочитал работать при свечах.

Он взял из коробка спичку и мягко чиркнул ею по шершавой полоске. После письма Клэр он и не думал, что когда-нибудь снова сможет зажечь спичку, не вспомнив при этом историю сожжения Большого Дома. Боже, он хотел быть там.

Огонек спички угас, как только коснулся фитиля, и прозрачный воск свечи на мгновение озарился тусклой неземной голубизной, а затем разгорелся ровным привычным свечением. Он посмотрел на Мэнди, распевавшую что-то в компании мягких игрушек на диване; ее уже искупали, и теперь унесли из ванной, подальше от неприятностей, пока там резвился Джем. Поглядывая на нее одним глазом, он сел за стол и открыл свой блокнот.

А началось все просто анекдотически, почти как шутка.

Другая половина истории – это было единственное, что он смог придумать, чтобы побороть парализующий его страх.

"Ты можешь хотя бы приучить детей не переходить улицу в одиночку,"– заявила ему Бри. "Конечно, если сперва сумеешь научить их держаться подальше от чертовых стоячих камней".

С этим он, пожалуй, и согласился бы, но – с существенными оговорками.

Маленькие детки, ну да... можно проесть им мозги, заклиная никогда не совать вилок в электрические розетки. Но когда они становятся подростками, с этим только еще зарождающимся стремлением к самопознанию и открытию вещей, доселе им неизвестных? Он еще слишком живо помнил себя, четырнадцатилетнего. Велите четырнадцатилетнему парнишке не приближаться с вилкой к розеткам – и он будет с ног до головы в порезах от столового серебра, в ту самую минуту, как вы повернетесь к нему спиной. Девочки, может, и устроены как-то иначе – но он в этом сильно сомневался.

Он посмотрел на диван, где Аманда лежала на спине, болтая в воздухе ногами, с большим, облезлым и больше похожим на крысу медведем, балансирующим у нее на коленях, и напевала ему "Братец Якоб...Frère Jacques..."

Мэнди была так мала, что даже не будет ничего помнить. Вот Джем будет.

Он и так помнил все; Роджер мог это точно сказать, когда мальчик просыпался среди ночи от кошмаров, с огромными глазами, глядевшими в никуда, в пустоту, и не мог описать своих снов словами. Слава Богу, это случалось не часто.

Его самого по-прежнему прошибал холодный пот, когда он вспоминал.

Этот последний проход. Он прижал Джемми к груди и шагнул в...

Боже, не было всему этому никакого имени – потому что в целом человечество никогда не испытывало ничего подобного – и, к счастью для них, никогда не испытает. Не было на свете ничего, с чем это можно было сравнить. Ни один из органов чувств там не работал – и в то же время все они были напряжены, в том состоянии почти невыносимой чувствительности, что вы просто могли умереть, если бы это продлилось хоть чуточку дольше. Воющая пустота, где звуки, казалось, пробивали вас насквозь; пульсируя, они пронизывали тело, пытаясь его расщепить, отделить каждую его ячейку от другой. Абсолютная слепота – но это была слепота человека, глядящего на солнце. И столкновение ... тел? Призраков? Невидимые Другие, которые проплывали мимо, как огромные, трепещущие крыльями мотыльки, или – как будто мчались сквозь вас, переплетаясь и сталкиваясь друг с другом, с глухим костяным стуком.

И этот нескончаемый крик...

Были ли там какие-нибудь запахи? Нахмурившись, он остановился и попытался вспомнить. Да, теперь ему это удалось чертовски хорошо. Как ни странно, запах можно было описать: это был запах воздуха, сожженного молнией – озона.

...Там сильно пахло озоном, писал он, чувствуя удивительное облегчение от того, что имеет хотя бы эту крохотную точку опоры, обращаясь к нормальному, обыденному миру.

Утешительное чувство освобождения исчезло уже в следующее мгновение, как только он вернулся к схватке с собственной памятью.

Тогда он чувствовал, словно ничто, кроме его собственной воли, не могло бы удержать их вместе; словно ничто, кроме грубой, отчаянной решимости выжить не могло бы собрать воедино его самого. Он знал, что никакие его ожидания не помогут ему ни в малейшей степени; на этот раз все было по-другому – и гораздо хуже, чем в его предыдущем опыте.

Еще он знал, что смотреть на них было нельзя. На призраков, если это то, чем они были. "Смотреть"– не совсем точное слово... обращать на них внимание? Опять же, не то – и он раздраженно вздохнул.

"Sonnez ле matines, sonnez ле matines ..."

"Din dan don,"– мягко пропел он с ней хором. "Дин – дан – дон!"

Размышляя, он еще минуту постукивал ручкой по бумаге, потом снова помотал головой и склонился над страницей, пытаясь описать свою первую попытку, когда он прошел в... моменте? в дюйме?...

Немыслимо малые степени и градации отделяли его тогда от встречи с отцом – и от полного разрушения.

...Думаю, вы не можете пройти свой собственный жизненный путь в одиночку, написал он. Они обе – Бри и Клэр, научные женщины – уверяли его, что два объекта не могут существовать в одном пространстве дважды – и неважно, будут указанные объекты некими субатомными частицами или слонами. Это истина, и это могло бы объяснить, почему никто не может существовать дважды в один и тот же временной период, предположил он.

Он подумал, что это и есть тот феномен, который чуть не привел его к гибели при первой попытке прохода.

Когда он впервые вошел в камни, он думал о своем отце – и, по всей видимости, встретил отца таким, каким он, Роджер, знал его когда-то, очень давно. И было это, конечно же, совсем в другой период их жизни.

Он снова задумчиво постучал ручкой по странице, но не мог заставить себя писать об этой встрече сейчас.

Потом. Позже.

Вместо этого он вернулся назад, к черновым записям на обложке рукописи.

Практическое Руководство для Путешественников во Времени.

I. Физические явления (Феномены)

Известные Места (Ley Lines?)

Смертность (Смертельный исход)

Влияние и свойства драгоценных камней

Кровь (??)

Этот последний пункт его сильно покоробил – глядя на него, он вновь почувствовал нерешительность.

Но ведь он не давал присяги говорить все, что знает – как это делают в суде свидетели, или, хуже того, подозреваемые?

Клэр считала, что само понятие необходимости или полезности кровавой жертвы может быть полной ерундой – языческим суеверием, без единого реального обоснования. Тут она могла быть права; она была ученой, в конце концов. Но он сам сохранил о той ночи, когда Гейлис Дункан прошла через камни, очень непростые воспоминания.

Длинные светлые волосы, взметнувшиеся в восходящем вихре огня, и ее силуэт, на мгновение обернувшийся к ним лицом, на фоне темных стоячих камней. Удушливый запах бензина, смешанный с запахом обожженной плоти, и какой-то нелепый сверток, лежавший обугленной колодой в центре круга.

И тогда... Гейлис Дункан зашла слишком далеко.

"В старинных легендах всегда проходит двести лет,"– говорила ему Клэр. Письменные, очень подробные сказания; истории о людях, похищенных феями, о прошедших сквозь камни Фэйри-с-холмов. Было время, двести лет назад, когда такие сказки стали слагать все чаще. Как будто люди снова стали возвращаться в свои края – но всегда через двести лет после того, как они их покинули. Двести лет.

Клэр, Бри, он сам – каждый раз, когда они путешествовали, промежуток времени был тот же самый: двести два года, достаточно близко к двумстам годам из древних сказаний.

Но Гейлис Дункан зашла слишком далеко.

С большой неохотой он снова медленно написал "Кровь," и добавил в скобках (Огонь??) – но дальше ничего писать не стал. Не сейчас; позже. Для уверенности он снова взглянул на то место на книжной полке, где лежало письмо, придавленное маленькой резной змейкой из вишневого дерева. Мы живы...

Ему вдруг захотелось пойти и принести деревянную коробку сюда, вытащить другие письма, открыть их все – и читать. Любопытство, конечно... но и что-то большее – желание прикоснуться к ним, Клэр и Джейми, прижать эти свидетельства их жизни к своему лицу, к своему сердцу, стереть пространство и время между ними.

Однако он подавил в себе этот импульс. Они же решили – или вернее, Бри так решила – а ведь они были ее родителями.

"Я не хочу читать их все сразу,"– сказала она, перебирая содержимое коробки длинными нежными пальцами. "Это... как будто, если я прочитаю их все сразу, они... они и в самом деле уйдут."

Он понял. Пока хоть одна буква остается непрочитанной, они будут живы. Несмотря на все его любопытство как историка, он разделял ее чувство. Кроме того...

Родители Брианны писали эти письма не как дневниковые записи журнала, предназначенного для последующего прочтения глазами неких смутно воображаемых потомков. Они были написаны с определенной и конкретной целью сообщения – с Бри, и с ним самим.

Это значило, что они вполне могли содержать самые неосторожные и тревожащие вещи; у обоих его приемных родителей был особый талант к подобного рода откровениям.

Несмотря ни на что, он встал, взял письмо с полки, развернул его и прочитал постскриптум еще раз, просто чтобы убедиться, что оно не было плодом его воображения.

Оно и не было.

На слове "Кровь," слабо зазвеневшем в ушах, он снова присел.

Итальянский джентльмен. Это был Чарльз Стюарт; не может быть никого другого. Христос...

Посмотрев некоторое время куда-то в пространство – Мэнди как раз затянула начало из "Jingle Bells" – он встряхнулся, перевернул несколько страниц и упрямо начал снова.

II. Мораль

А. Убийство и Смерть в результате насилия.

...Естественно, мы полагаем, что убийство кого-то по любой из причин – самообороны ли, защиты кого-то другого, или при законном использовании силы в военное время, – непростительно.

Он посмотрел на эту галиматью еще мгновение, пробормотал: "напыщенный осел" и, выдрав страницу из тетради, нещадно ее скомкал.

Не обращая больше внимания на трели Мэнди, на этот раз исполняющей "Gingle bells, Bamman smells, Wobin waid enegg!" он захлопнул блокнот и протоптал через весь зал в кабинет Брианны.

***

"ДА КТО Я ТАКОЙ, чтобы о чем-то рассуждать, и тем более настаивать на морали?"– воскликнул он.

Она посмотрела на него из-за листа с развернутым описанием компонентов турбины гидроэлектростанции совершенно пустым взглядом, что указывало на то, что она знает, что с нею говорят – но разум ее сейчас находится так далеко от предмета, что вряд ли она сумеет понять, кто с нею говорит, и что именно они ей говорят.

Хорошо знакомый с этим явлением, он с мягким нетерпением ждал, пока все эти турбины не отпустят ее на волю, и она не сможет снова сосредоточится на его скромной персоне.

"...Газом на стан...?"– сказала она, нахмурившись.

Она уставилась на него, и ее взгляд стал острым:

"Что такое – газом на стан? Ах, настаивать..."

"Ну..."– внезапно смутившись, он поднял исчерканный блокнот. "Это детям, вроде того."

"Твоя обязанность наставлять наших детей в вопросах морали,"– вполне разумно сказала она. "В конце концов, ты их отец; это твоя работа."

"О,"– сказал он в замешательстве. "Но – я сделал много такого, о чем я им не говорю."

Кровь... Да, возможно, это была защита от Других. А может и нет.

Она подняла на него густую рыжую бровь.

"А ты никогда не слышал о добросовестном лицемерии? Я-то думала, в Министерстве образования вас учат таким вещам. Поскольку вы там часто поминаете и ответственность, и мораль. Это ведь тоже забота министерства, не так ли?"

Она уставилась на него голубыми глазами, и ждала.

Он сделал хороший, глубокий вдох. Довериться Бри, подумал он, криво усмехнувшись – легче подойти к слону прямо в клетке, и сразу ухватить его за хобот.

С момента их возвращения она не сказала ему ни слова – ни о его чуть было не состоявшемся рукоположении, ни о том, что он думает о собственном призвании теперь. Ни единого слова за все время – их первый год в Америке, операция Мэнди, их решение переехать в Шотландию, месяцы обустройства после того, как они купили Лаллиброх – и до тех пор, пока он не открыл эту дверь.

А когда открыл – она, разумеется, сразу в нее ворвалась, сшибла его с ног и поставила собственную ногу ему на грудь.

"Да,"– спокойно сказал он. "Это,"– и отвел глаза.

"О'кей." Она нежно ему улыбнулась. "Так в чем проблема?"

"Бри,"– сказал он, чувствуя, как сердце застревает в его стиснутом шрамами горле. "Если бы я знал это сам, я бы тебе сказал."

Она встала и положила руку ему на плечо – но прежде, чем кто-то из них успел сказать больше, они услышали топот маленьких босых ног, вприпрыжку бегущих по коридору, и от дверей кабинета Роджера донесся голосок Джема, воскликнувшего: «Папа?»

"Мы здесь, дружок,"– окликнул он, но Брианна уже направилась к двери.

Последовав за ней, он нашел Джема в голубой пижамке Супермена, с торчащими как рожки мокрыми вихрами – стоящего у его стола и с интересом изучающего письмо.

"Что это?"– спросил он.

"Сё это?" – повторила за ним Мэнди, бросаясь к ним и пытаясь вскарабкаться на стул, тоже посмотреть.

"Это письмо от вашего дедушки,"– ответила Брианна, как обычно, не упускавшая ни одной детали. Она, как будто случайно, положила руку на письмо, скрывая большую часть Постскриптума, а другой указала на последний пункт. "Он шлет вам обоим поцелуй. Вот здесь, видите?"

Широченная улыбка осветила лицо Джема. "Он сказал, что никогда не забудет!"– воскликнул он, страшно довольный.

"Цевую, деда!"– воскликнула Мэнди и, нагнувшись вперед, так, что целая копна черных локонов упала ей на лицо, посадила громкий мокрый "чмок!" прямо на письмо.

Захваченная врасплох, где-то посередине между ужасом и смехом, Бри выхватила письмо и попыталась стереть с него влагу, что с такой старой бумагой сделать было непросто. "Ничего страшного,"– сказала она, и как бы случайно передала письмо Роджеру.

"Так, и какую историю мы будем читать сегодня?"

"Аминайные каски от Няни!"

"За-ни-ма-тель-ные,"– сказал Джем, наклоняясь и отчетливо выговаривая в лицо сестре: "Занимательные Сказки Нянюшки..."

"О'кей,"– дружелюбно сказала она. "Я пейвая!" И стремглав побежала к двери, безумно хихикая – а ее брат бросился за ней в погоню.

Брианна, улучив три секунды, ухватила Роджера за уши и крепко поцеловала его в губы, потом нехотя отпустила и помчалась вслед за своими отпрысками.

Чувствуя себя совершенно счастливым, он сел, прислушиваясь к шуму, производимому чисткой зубов и умыванием рожиц в ванной комнате наверху.

Вздохнув, он положил записную книжку обратно в ящик. Теперь уже надолго, подумал он. На многие годы, прежде чем это может стать необходимым. Годы и годы.

Он бережно сложил письмо и, встав на цыпочки, положил его на самую верхнюю полку книжного шкафа, передвинув немного змейку, чтобы его охраняла. Он задул свечу, и пошел к семье.

"ПОСТСКРИПТУМ:

Я вижу, что теперь должен сказать последнее Слово – редкое удовольствие для человека, живущего в доме, в котором обитают одновременно (по последним подсчетам) еще восемь женщин. Мы предполагаем оставить Ридж, как только потеплеет, и отправиться в Шотландию, дабы выкупить там мой печатный станок и с ним вернуться в Америку. Путешествовать в наши времена – дело сомнительное и ненадежное, и я не могу предсказать, будет ли у меня возможность написать вам когда-нибудь снова. (Так же, как не знаю, получите ли вы это Письмо, однако всегда исхожу из необходимости Веры в то, что получите.)

Я хотел рассказать вам о Размещении Собственности, когда-то находившейся на доверительном попечении у Кэмеронов, для некого Итальянского Джентльмена. Я думаю, было бы неразумно перевозить это с собой, и потому поместил его в Безопасное Место. Джем это Место знает. Если в некоторое время вы будете иметь Нужду подобного свойства, скажите ему – Испанские Стражи. Если оно там, непременно убедитесь, что его Благословил священник; на нем есть Кровь.

Иногда я хотел бы увидеть Будущее; однако гораздо чаще я благодарю Бога за то, что не могу. Но я всегда буду видеть ваши Лица.

Поцелуйте для меня Детей.

Ваш любящий отец,

Дж. Ф."

***

ДЕТИ БЫЛИ УМЫТЫ, зубы начищены, их расцеловали и уложили в постель, а их родители вернулись в библиотеку, к своей "капельке" виски и к письму.

"Итальянский джентльмен?" Бри посмотрела на Роджера, приподняв бровь так, что на ум сразу пришел Джейми Фрейзер, и Роджер невольно взглянул на листок бумаги. "Он имел в виду..."

"Чарльза Стюарта? Он и не мог иметь в виду кого-то еще."

Она взяла письмо и прочитала постскриптум, возможно, уже в десятый раз.

"Но если он имел в виду Чарльза Стюарта, то его собственность..."

"Он нашел золото. И Джем знает, где оно?" Роджер никак не мог взять в толк это последнее замечание, и вскинул глаза к потолку, над которым его дети, вероятно, уже спали, мирно укутавшись во все возможные Добродетели, и в пижамы с мультяшными картинками.

Бри нахмурилась.

"Он? Это не совсем то, что пишет папа – и, если он знал... нет, это слишком большой секрет для того, чтобы просить сохранить его восьмилетнего мальчика."

"Ты права."

Восьми лет, или меньше – Джем всегда был хорош в сохранении любой тайны, подумал Роджер. Но Бри права – ее отец не обременил бы никого такой опасной информацией, не говоря уж о любимом внуке.

Конечно, не без уважительной причины – из приписки было ясно, что информация им предоставлена только для действий в случае крайней необходимости.

«Ты права. Джем ничего не знает о золоте – только об этих Испанцах, что бы это ни значило. Он при тебе никогда не упоминал что-то подобное?»

Она покачала головой, потом резко обернулась при внезапном порыве ветра из открытого окна; ветер дул сквозь занавески, неся с собой дыхание нескончаемого дождя. Бри поспешила закрыть окно, а потом побежала наверх, чтобы закрыть окна и там, махнув Роджеру, чтобы посмотрел те, что на первом этаже. Лаллиброх был большим домом, оборудованным замечательным количеством окон – дети уже пытались их сосчитать, но всякий раз их число не сходилось с прежним результатом.

Роджер подумал, что в один прекрасный день мог бы сходить и сосчитать их сам, урегулировав наконец этот вопрос, просто до сих пор не хотел поддаваться этому желанию.

Их дом, как и большинство старых домов, был ярко выраженной самостоятельной личностью.

Лаллиброх был гостеприимен, с этим все в порядке; большой, приветливый, скорее удобной, чем величественной постройки, и с отголосками поколений, тихо рокочущими в его стенах.

Но то было место, имевшее свои секреты – в этом тоже не было сомнений.

И то, что он прячет ото всех настоящее количество своих окон, вполне в соответствовало образу дома, как существа довольно игривого.

Окна в кухне, теперь оснащенной современным холодильником, плитой Aga и достойной сантехникой, но все же с прежними, древними гранитными столешницами, окрашенными соком смородины, кровью птицы и дичи – все оказались закрыты; тем не менее, он их проверил все подряд и отправился дальше, в кладовые.

Свет в заднем зале был выключен, но он все равно мог видеть решетки в полу у стены, которые пропускали воздух в Дыру священника, внизу.

Там прятался его тесть – недолго, в течение нескольких дней после Восстания – перед тем, как был заключен в тюрьму в Aрдсмуире.

Роджер как-то спускался туда – тоже ненадолго, когда они только купили дом – и выбрался из промозглой, зловонной и тесной Дыры с полным пониманием того, почему Джейми Фрейзер решил жить в пустыне, на удаленной горе, где вокруг не было видно никаких границ, куда ни посмотри.

Годами по чьему-то принуждению, против воли скрываться от заточения, от полного лишения свободы...

Хотя Джейми Фрейзер не был существом политическим – уж он-то знал лучше, чем большинство его соотечественников, какова истинная цена войны, независимо от ее предполагаемых целей.

Роджер, совсем как живого, увидел перед собой тестя, и рассеянно потер запястья, где следы от оков давно исчезли, а вот память об их тяжести – нет.

У Роджера не имелось ни тени сомнений в том, что жить Джейми Фрейзер мог только свободным – или умереть. И на мгновение с тоской, от которой заныли кости, он пожелал снова оказаться там, чтобы сражаться с ним бок о бок.

Начался дождь; он слышал, как тот стучит по шиферным крышам хозяйственных построек; к этому вопросу он подошел серьезно, надежно упаковав дом от туманов и непогоды.

"Для себя... и для наших потомков,"– сказал он вслух, только очень тихо. Это была сделка между двумя мужчинами – невысказанная, но обоим совершенно понятная. Ничто не имело значения – кроме того, что семья сохранится, и дети всегда будут защищены. И если оплатить эти счета можно только ценой его крови, пота, или ценой души – они будут оплачены.

"Oidche mhath,"– сказал он, коротко кивнув в сторону Дыры священника. Тогда спокойной ночи.

Он постоял в старой кухне немного подольше, ощущая всем телом объятия Дома, их надежную защиту от любого шторма.

Эта кухня всегда была сердцем дома, подумал он, обнаружив, что тепло от плиты может быть таким же уютным, каким был когда-то огонь ныне пустующего очага.

Брианну он встретил у подножия лестницы; та уже переоделась ко сну – но так, словно спать и не собиралась.

Воздух в доме всегда был прохладным, и сейчас, с наступлением дождя, температура упала еще на несколько градусов. Но несмотря на это, Брианна была одета не "в шерстяное и мохнатое" – больше того, теперь на ней была тонкая ночная рубашка белого хлопка, обманчиво невинного вида, и с небольшой красной лентой, продернутой сквозь легкую ткань у нее под грудью. От этого белая ткань прильнула к груди, как облачко к вершинам горы. Он ей так и сказал – а она рассмеялась, и не возражала, когда он сложил руки вокруг них чашечками, и соски в его ладонях сразу стали круглыми, как пляжные камушки, розово просвечивая сквозь тонкую ткань.

"Наверху?"– прошептала она и, опершись на него, пробежала кончиком языка по его нижней губе.

"Нет,"– сказал он и крепко ее поцеловал, вздрогнув от неожиданной щекотки. "На кухне. Там мы этого еще не делали."

Он взял ее, склонившись над древним прилавком с таинственными пятнами – звук ее маленьких вскриков аккомпанировал порывам ветра и дождя за старинными ставнями. Почувствовал ее дрожь, и сладкую влажность – и наконец ее отпустил; колени дрожали так, что он медленно упал вперед, ухватился за ее плечи и зарылся лицом в пахнущие шампунем ароматные волны ее волос; старый гранит под щекой был гладок и прохладен. Сердце у него билось медленно, тяжело и ритмично, как бас-барабан.

Он был обнажен, и холод, сочившийся откуда-то снизу, пробежал гусиной кожей по его спине и ногам.

Брианна почувствовала, как он дрожит, и повернула к нему лицо.

"Замерз?"– прошептала она. Сама она не замерзла ничуть; она вся светилась, как горящий уголек, а он не хотел ничего большего, чем скользнуть с нею в постель, устроиться у нее под боком и переждать бурю в ее уютном тепле.

"Я в порядке." Он нагнулся и сгреб одежду, которую бросил на пол. "Пойдем-ка спать."

Наверху дождь был слышен еще громче.

"О! все звери пошли в пляс, два на два, ту-ру-ру..."– тихонько пропела Бри, когда они поднимались по лестнице -"и слоны и кенгуру..."

Роджер улыбнулся. Можно себе представить – дом-ковчег, плывущий над рыкающий миром воды, но как все в нем уютно...

Два на два – с двумя родителями, и двумя детьми на борту... а может и больше, когда-нибудь. Здесь было достаточно места, в конце концов.

С потушенной лампой, под звуки дождя, барабанившего по ставням, Роджер задержался где-то на самом краю сна, не желая расставаться с удовольствием этого мгновения.

"Мы же не будем его спрашивать, нет?"– прошептала Бри. Голос у нее был сонным, и ее мягкий, уютный вес согревал его тело сверху донизу, с ее стороны. "...Джема?"

"О? Нет, разумеется, нет... Незачем."

Но все же почувствовал острый укол любопытства – кто такие были эти Испанцы? Само представление о кладе и зарытых где-то сокровищах – всегда приманка; но ведь им они не нужны: на данный момент денег у них было достаточно. К тому же, было бы чертовским высокомерием полагать, что золото по-прежнему так и лежит там, где оставил его Джейми – что само по себе было задумано как "длинный выстрел"... словом, предприятие сулило мало шансов на удачу.

А еще он никак не мог забыть последнее наставление из постскриптума Джейми:

"Пусть будет благословлен священником; на нем есть кровь."

Слова, пока он перебирал их в уме, сами собой таяли в воздухе – и то, что он видел на внутренней стороне век, были вовсе не золотые слитки, а старая гранитная столешница на кухне, в темных пятнах, так глубоко въевшихся в камень, что они стали уже его частью, неистребимые для самой энергичной чистки – не говоря уж о только что брошенном им вызове.

Но все это уже не имело значения.

Испанцы – или кто бы они ни были, – могли спокойно хранить свое золото. Семья была в безопасности.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КРОВЬ, ПОТ И СОЛЕНЬЯ

Лонг Айленд

4 июля 1776 года в Филадельфии была подписана Декларация Независимости.

24 июля генерал-лейтенант сэр Уильям Хоу прибыл на Стейтен-Айленд, где и создал полевую штаб-квартиру в таверне «Роза и Корона», в Нью-Дорпе.

13 августа генерал-лейтенант Джордж Вашингтон прибыл в Нью-Йорк, чтобы укрепить оборонительные сооружения города, который удерживали американцы.

21 августа Уильям Рэнсом, лейтенант лорд Элсмир прибыл в «Розу и Корону» в Нью-Дорпе, чтобы доложить – с некоторым опозданием – о своем прибытии для несения службы в качестве нового, и самого младшего члена штаба генерала Хоу.

22 августа...

ЛЕЙТЕНАНТ Эдвард Маркхем, маркиз Клэрвелл пытливо заглядывал в лицо Уильяма, предлагая ему весьма неаппетитное зрелище – сочный прыщик, уже готовый лопнуть – у себя на лбу.

"Вы в порядке, Элсмир?"

"Все... хорошо." Уильям процедил эти слова сквозь стиснутые зубы.

"Выглядите вы довольно... зеленым." Клэрвелл, глядя на него обеспокоенно, полез в карман. "Хотите пососать моего маринада?"

Еще немного, и Уильям должен был наконец добраться до суши. А пока у него за спиной отпускали соленые шуточки по поводу маринада Клэрвелла, который тот заставил его сосать, и о том, чем еще он будет обязан расплатиться с его владельцем за упомянутую услугу.

Ну да, оправдывался Клэрвелл, еще его престарелая бабушка клялась на кислом рассоле – это лучшая профилактика от морской болезни; и ведь отлично работало – стоило только взглянуть на него самого, твердого как скала!

...Уильям поморгал слезящимися глазами и постарался сфокусировать взгляд на приближающихся берегах.

Вода была не такой уж и бурной, хотя погода стояла предгрозовая, тут сомнений не было. Но для него это значения не имело – даже самые деликатные покачивания вверх-вниз на волне, даже кратчайшее из путешествий по воде – и его желудок тут же пытался вывернуться наизнанку.

Каждый чертов раз!

Он все еще сдерживался, но, поскольку ничего со своей слабостью он поделать не мог, оставалось только притвориться, что ничего подобного с ним не происходит. Он вытер липкий, несмотря на дневную жару, рот и расправил плечи.

Они вот-вот бросят якорь; он как раз собирался спуститься и привести экипаж, находившийся под его командой, хоть в какой-то порядок, прежде чем они погрузятся в лодки.

Уильям рискнул бросить беглый взгляд через перила и увидел реку, и "Феникса" прямо за кормой.

"Феникс" был флагманом адмирала Хоу, и его брат, генерал, тоже находился на борту. Неужели придется ждать, подпрыгивая на неспокойной волне, как пробки, пока генерал Хоу и его адъютант, капитан Пикеринг, не изволят сойти на берег? Боже, он надеялся, что нет.

Если повезет, команде будет разрешено высадиться на берег сразу.

"Со всей возможной скоростью, gennelmun!"– объявил им сержант Каттер громовым голосом. "Мы собираемся поймать этих сукиных детей, этих повстанцев, на – оп-ля! а вот и мы!.. И горе тому, кто попробует бездельничать! Эй, ты, там...!" И он зашагал, едкий и убедительный, как понюшка черного табаку, пришпорить замешкавшегося второго лейтенанта, оставив Уильяма уже в несколько лучшем самочувствии.

Без сомнений, ничего по-настоящему страшного не может произойти в этом мире, пока в нем есть сержант Каттер.

И Уильям проследовал за своими людьми вниз по трапу, и дальше, в лодку, совершенно позабыв про свой желудок в порыве азарта. Его ждет первая настоящая битва, он будет сражаться здесь, на равнинах Лонг-Айленда!

Восемьдесят восемь боевых фрегатов. Вот что он слышал о кораблях, приведенных сюда адмиралом Хоу – и теперь ничуть в этом не сомневался.

Лес парусов заполнил залив Грейвсенд, вода кипела от сотен небольших лодок, на которых войска переправлялись на берег.

Уильям и сам чуть не задохнулся от нетерпения. Он тоже чувствовал в себе эту особую, мужественную собранность, пока капралы снимали свои команды с лодок и в строгом порядке, маршем, отводили их вглубь от берега, освобождая место для следующей волны новоприбывших.

Лошади офицеров переправлялись на берег вплавь, не на лодках – расстояние тут было совсем небольшим.

Уильям отпрянул в сторону, когда большой жеребец внезапно вырос перед ним из прибоя, совсем близко, и встряхнулся, рассыпав соленые брызги и насквозь промочив всех, футов на десять вокруг. Парень-конюх, вцепившийся в его уздечку, и сам выглядел, как мокрая крыса, но тоже отряхнулся и улыбнулся Уильяму – лицо, побледневшее от холода, так и сияло от волнения.

У Уильяма тоже была лошадь – где-то. Капитан Грисволд, старший офицер штаба Хоу, одолжил ему свою, пока у него самого не было времени, чтобы организовать что-то еще. Он надеялся, что конюх, который должен был присматривать за лошадью, сам его разыщет, хотя пока и не видел, как это вообще возможно.

Всюду царила организованная неразбериха.

Берег здесь был плоский, приливный, и толпы красных мундиров роились среди прибрежных водорослей, как стаи куликов; рев сержантов контрапунктом сопровождал вопли чаек у них над головой.

С некоторым трудом – поскольку был произведен в капралы только утром, и лица еще непрочно закрепились в памяти – Уильям назначил место встречи четырем своим компаньонам и отправил их вверх по берегу, к песчаным дюнам, густо поросшим жесткой как проволока травой.

Стояла жара, им всем было душно в тяжелой форме, при полной экипировке – и он отпустил своих людей передохнуть, глотнуть воды или пивка в войсковых лавках, съесть по кусочку сыра и печенья.

В ближайшее время они уже выйдут в поход.

Но куда? Вот был вопрос, терзавший его в данный момент.

Поспешное совещание сотрудников ставки в ночь перед этим – первым в его жизни! – наступлением, подтвердило основы плана вторжения.

С залива Грейвсенд половина армии пойдет внутрь страны, постепенно сворачивая к северу, на Бруклин-Хайтс, где, как считалось, закрепились основные силы повстанцев. Остальная часть войск растянется вдоль берега, на Монтаук, образуя линию обороны, которая, по мере необходимости, могла бы передвигаться внутрь, через Лонг-Айленд, заставляя повстанцев отступать назад, в ловушку.